Спартанский гоплит в коринфском шлеме

Пример Спарты и для нас во многом поучителен. Государство могущественное в военном отношении, казалось бы, имевшее хорошую систему воспитания граждан, тем не менее стало клониться к упадку. Почему это стало возможным с нашей «русской Спартой»? Потому что, развиваясь однобоко, уповали лишь на силу армии. «Поэтому они держались, пока вели войны, и стали гибнуть, достигнув гегемонии: они не умели воспользоваться досугом и не могли заняться каким-либо другим делом, которое выше военного дела», – писал Аристотель. В итоге лакедемоняне очутились в ситуации, схожей с российской: казна пуста, власть корыстолюбива, и почти все соседи стали врагами.

Афина Паллада

Этот исторический пример можно дополнить и нынешним состоянием отношений между Россией и некоторыми вчерашними «союзниками и друзьями», членами единого союзного государства – СССР. Иные вчерашние «друзья», чьи народы, находясь некогда на грани полного уничтожения (в результате агрессии соседей), слезно умоляли Россию о помощи, а затем и добровольно вошли в состав империи, сегодня спешат напрочь забыть о прошлом, о некогда могучей державе и ее грозных вождях. Не скрывая намерений, торопятся продать побыстрее и подороже их «независимость», так сказать, конвертировать политический капитал в золото… Некоторые еще и угрожают нам вступлением в военный блок НАТО, устройством баз США в непосредственной близости от границ России, считая, что русские более не нужны. Они, мол, «слабаки» и уже кончились как великая нация… Не спешите делать необдуманные шаги. Завтра ведь ситуация может в корне измениться – и вам вновь потребуется наша помощь. Но кто же захочет иметь дело с предателями и изменниками?! Никому не удалось сломить дух русских воинов. И современная российская армия и разведка, как мы видим, год от года становятся все сильнее…

Гора Тайгет, откуда в Спарте сбрасывали предателей

С другой стороны, и нам есть над чем поразмыслить. Русская Спарта одолела почти всю Европу и Азию в битвах XX века. И что же? Плоды побед достались иным. Видимо, побеждать во внешних войнах еще недостаточно. Надо уметь побеждать внутреннего врага. В России сей враг – верхушка новой элиты и бюрократия, узурпировавшая власть. Они произвели самозахват самой прибыльной части собственности. Все сокровища России, все, что создавал народ, попало в руки бездарного жулья. Это была катастрофа. Народу они пели лживые песни о свободе слова, тогда как сами, под шумок пустопорожних речей и демагогических обещаний, растаскивали Россию.

Сменились ценностные и жизненные установки нации (Спарты и России). Ведь и у спартанцев было время, когда ее лидер, отвечая на вопрос, какой из спартанских обычаев важнее, говорил: «Презрение к удовольствиям». Но с годами стремление к богатству росло… Говоря об особенностях национального характера спартиатов, греки стали отмечать их безудержную тягу к деньгам. И хотя тот же Агесилай гордо заявил царю персов, приславшему к нему делегацию с подарками, надеясь на благоприятные условия мира, что у них принято брать от врагов не подарки, а добычу, в действительности многие вожди и политики Спарты (и России) охотно брали и подарки и взятки. Геродот привел имена ряда спартанских царей, замешанных в коррупции.

К примеру, командующий объединенным греческим флотом при Артемисии и Саламине спартанский наварх Еврибиад, по слухам, получил от Фемистокла взятку в 5 талантов за то, что изменил план экспедиции в пользу Афин. Прибывший в Спарту правитель Самоса, Меандрий, надеясь получить в войне с персами помощь спартанцев, опять-таки по слухам, был готов с этой целью подкупить всю верхушку спартанской элиты. Говорили, что и самосский тиран Поликрат подкупил спартанское командование, используя для этого фальшивое золото. Взяточничество среди военного и высшего руководства страны (Афин и Спарты) становилось уже нормой. Одного из спартанских царей, Леотихида, возглавлявшего экспедицию в Фессалию, по словам Геродота, «застали на месте преступления: он сидел в своем собственном стане на мешке, полном золота», который он только что получил от врагов своей родины (476 г. до н.э.). И мы в России имеем аналогичные случаи измены. Если народ «очень захочет», будут вскрыты тысячи случаев подкупа нашей элиты!

Правда, даже при поражениях лучшие люди Спарты вела себя мужественно и непримиримо. В решающие минуты царь Спарты, Агесилай, взял в руки оружие, бился как простой воин, хотя сам был уже в преклонном возрасте. Когда в Спарте возник заговор, он приказал схватить изменников и с согласия эфоров убить тех без суда и следствия (хотя без судебного разбирательства ранее не казнили ни одного спартанца). Спарта победила грозных фиванцев в битве при Мантинее (362 г. до н.э.), но ее силы и казна были истощены до предела. И Агесилай пошел служить наемником к отложившемуся от Персии египетскому царю Таху. Его стали упрекать в поступке, но он возразил: «Не может быть ничего недостойного в том, что пойдет на пользу родине». И когда через год вспыхнула Пелопоннесская война и любимой родине вновь потребовались его ум, отчаянная отвага, Агесилай вернулся, привезя в казну страны огромную сумму, данную ему за верную службу фараоном Нектанебом – 230 талантов. Агесилай умер на пути к родине. Тело залили воском и доставили в Спарту. Он лишь просил, чтобы ему не воздвигали памятников. «Если, – сказал он, – я сделал что-нибудь хорошее – это и будет мне памятником; если же – нет, не помогут мне все статуи в мире». К сожалению, не дошло ни одного портрета Агесилая, так как он запрещал живописцам и скульпторам изображать себя. Но помните, что Плутарх из всех греческх правителей лишь его называл «Великим».

Рабы в руднике

Тягостная тема – отношение к рабам… Положение рабов (периеков, илотов и др.) было ужасным как в Спарте, так и в Афинах. В Спарте илоты были, по сути дела, государственными рабами и не могли быть отпущены на волю их господами или проданы за пределы страны. На их плечи ложились все трудовые обязанности. Их называли государственными крепостными. Они жили отдельно, доставляли своим господам хлеб, масло и вино, обслуживали их и обязаны были выступать в случае войны в числе легковооруженных воинов. Правда, их не имели право ни продавать, ни предавать смерти, а за участие в войне на стороне Спарты некоторые из них получали свободу, но чудовищная эксплуатация делала их жизнь невыносимой.

А. Валлон в «Истории рабства в античном мире» приводит слова одного древнего писателя: «Нет народа, где бы раб не был большим рабом, а свободный человек – более свободным». В Спарте илот половину добытого им в ходе тяжелейшего труда на земле урожая должен был отдавать хозяину-спартиату. «Илоты, – отмечал в этой связи Мирон, – должны нести труды самые позорные и наиболее бесчестящие… Каждый год им полагается определенное число ударов, хотя бы они не совершили никакого проступка, чтобы они помнили, что они рабы; более того, если они переходят меру физической силы, которая прилична рабу, их наказывают смертью и на их хозяев накладывают штраф за то, что они не сумели сдержать их развития». В дополнение к этому рабам запрещалось даже петь песни дорян и участвовать в их воинственных плясках. Спартиат не только властвовал над илотом и жил за его счет, но он еще и всячески издевался над ним. Политикой правящей элиты стало сознательное и умелое спаивание илотов (для ослабления их физического и духовного состояния).

Раб из Пафлагонии

Рабы должны были внушать молодежи отвращение и презрение своим пьяным видом (ныне есть еще одна страна, где политика спаивания масс проводится с огромным успехом). Однако этого власти в Спарте казалось недостаточно. Они последовательно, умело проводят против рабов-илотов политику неприкрытого геноцида. Каждый год эфоры (правители), вступая в свою должность, по словам Аристотеля, объявляли «охоту на ведьм» (то есть на илотов). Фактически молодые головорезы, наиболее жестокие и подлые, вооружались кинжалами и рассыпались по стране. Прячась в перелесках и в пещерах (подобно нынешним бандитам), они подкарауливали вечером рабов и убивали их. Это называлось «криптией». Причина столь жуткого порядка заключалась в том, что на 340 тысяч илотов и периэков приходилось 32 тысячи спартиатов (рабов в 10 раз больше, чем спартиатов). Спартиаты убили даже тех рабов (2 тыс.), что показали особое мужество в битвах за Спарту, перед тем цинично украсили их главы венками, как бы уже освободив.

Поэтому ненависть илотов и прочих угнетенных к спартиатам была закономерной. Неудивительно поэтому, что Ксенофонт, говоря о заговоре Кинадона 398 г. до н.э. против спартиатов, заметил, что замыслы заговорщиков «совпадают со стремлениями всех илотов, неодамодов, гипомейнов и периеков: ведь когда среди них заходит разговор о спартиатах, то никто не может скрыть, что он с удовольствием съел бы их живьем». Впрочем, в тех случаях, когда Спарта особенно остро нуждалась в воинах, она все же решалась освободить часть илотов, предоставляя им особое положение. Безусловно, многие достоинства спартиатов не должны скрывать от нас и явные признаки разложения этого общества, где, с одной стороны, были «равные», а с другой, «меньшие» или «худшие», т. е. 700 спартиатов, из которых лишь 100 имели свои клеры, и массу остальных, которых Плутарх называл «толпой» или «чернью». В самой Спарте была и «жалкая и нищая толпа», а за фасадом политического равенства скрывалась формация земельной олигархии. В отличие от римских рабов спартанских илотов отпускали на волю только от случая к случаю, в моменты военной опасности, и ни они сами, ни их дети не могли стать полноправными гражданами. В Риме же, как мы позже убедимся, многие вольноотпущенники пользовались всеми правами и даже в ряде случаев становились представителями самых высших слоев общества.

Ахилл и Аякс за игрой в кости

Спартанцы с пренебрежением относились к обычному человеческому труду, как и все прочие греки, презирая труд ремесленников. Геродот писал: «Я вижу только, что и у фракийцев, скифов, персов, лидийцев и почти всех других варварских народов меньше почитают ремесленников, чем остальных граждан. Люди же, не занимающиеся физическим трудом, считаются благородными, особенно же посвятившие себя военному делу. Так вот, этот обычай переняли эллины, и прежде всего лакедемоняне. Менее всего презирают ремесленников в Коринфе». Конечно, подобное уничижительное отношение к труженику имело губительные последствия.

О. Бердслей. Послы Спарты. 1896 г.

Характерно и другое: пожалуй, ни в одном из тогдашних греческих государств не уделялось столь ничтожное внимание образованию, как в той же Спарте. Например, Исократ открыто упрекал спартанцев в безграмотности. Обучение чтению и письму даже не входило в их учебные программы (большинство граждан все же училось самостоятельно). Не приходится удивляться, что спартанский утилитарно-военный идеал, который превосходно описан Г. Жураковским в очерках по истории античной педагогики, оказался бесплодным с точки зрения художественно-эстетического, философского и литературного наследия. Жизненные силы народа обращались на милитаристские устремления и войны. Воин почти полностью доминировал в общественной жизни Спарты. Производительный труд был в загоне. На одной армии далеко не уедешь! Даже если у тебя имеется самое грозное оружие, которого лишен твой противник.

Удивительно и то, что с такого рода философией они стремились обратить в свою веру других. Спартанцы хотели на свой лад переделать мир, но мир сопротивлялся унификации. «Ненасытное честолюбие, – говорит Эзоп, – помрачает ум человека, и он не замечает грозящих ему опасностей». В истории мы найдем страны, ставшие вольно или невольно наследниками Спарты (со всеми плюсами и минусами). «Желая уничтожить гордость, зависть, преступления, роскошь и две самые старые и опасные болезни государственного тела – богатство и бедность, он (Ликург) убедил сограждан отказаться от владения землею в пользу государства, сделать новый ее раздел и жить всем на равных условиях, так чтобы никто не был выше другого, – отдавая пальму первенства одним нравственным качествам», – писал Плутарх. Чтобы воплотить в жизнь сей идеал, из Спарты изгнали «бесполезные, лишние ремесла». В итоге исчезли деньги, имевшие хождение в других государствах. Сюда перестали заходить чужеземные корабли. Сама собой исчезла роскошь, а с ней исчезли мастера золотых, серебряных дел, гетеры, ораторы. Это уже была крайность, а крайность попахивает дикостью.

Рыночная площадь в Спарте

Поэтому, оценивая плюсы и минусы Спарты, нужно принимать во внимание все эти особенности и нюансы строя. Американец В.Дюрант в «Жизни Греции» дал взвешенную оценку спартанской цивилизации. Он пишет, говоря о сторонниках Спарты: они могли позволить себе восхваление Спарты, потому что им не пришлось в ней жить. Им не доводилось близко чувствовать себялюбие, холодность и жестокость спартанского характера; встречаясь со сливками знати или вспоминая героев прошлого, они не понимали, что спартанские законы производили хороших воинов и никого более, что телесную (и мужскую) силу они превращали в бесстыдную брутальность, ибо почти полностью притупляли умственные способности. С триумфом этих законов скоропостижно скончались искусства, до их установления переживавшие расцвет; после 550 года мы уже почти не услышим о поэтах, скульпторах и строителях, работающих в Спарте.

Оставались только хоровой танец и музыка, ибо здесь торжествовала спартанская дисциплина, а индивидуализм мог раствориться в массе. Отрезанные от торговли с миром, лишенные права путешествовать, ничего не знающие о науке, литературе и философии бурно растущей остальной Греции, спартанцы стали в итоге народом превосходных гоплитов с разумом пожизненного пехотинца. Путешественники восхищались их простой и неприкрашенной жизнью, ревностным ограничением числа полноправных граждан, упорно цепляющимся за любой обычай и суеверие консерватизмом, их прославленной отвагой и жесткой дисциплиной – столь благородными по характеру, столь низменными по цели и столь бесплодными по результату. Тем временем на расстоянии в день пути на тысячах несправедливостей и ошибок афиняне строили цивилизацию с широким кругозором, напряженно деятельную, открытую всем новым идеям, жадную до общения с миром, довольно терпимую, разнообразную, сложную, пышную, изобретательную и скептическую, наделенную богатым воображением, чуткую к поэзии, кипящую и свободную. Этот контраст окрасит и, пожалуй, предопределит весь ход греческой истории. В конце концов духовная узость подкосила силу спартанской души. Спарта опустилась до освящения любых средств на пользу своей цели; наконец, в своих завоевательских аппетитах она дошла до того, что продала Персии свободы, отвоеванные для Греции Афинами при Марафоне. Ее поглотил милитаризм, превратив некогда столь уважаемую общину в ненавидимое соседями пугало. Когда она пала, все были поражены и удивлены, но никто ее при этом не оплакивал. Труднейшей задачей политики является, как видим, установление такого общественного строя, который бы гармонично сочетал скромность, простоту и неприхотливость Спарты с изобретательностью, живым разнообразием, творческой и деловой энергией Афин (если это вообще возможно).

Воины на боевой колеснице

Многие отдавали предпочтение афинскому политическому устройству. Вряд ли в данном случае имеет смысл уходить в глубины афинской истории и описывать приход к власти в качестве басилеев (царей) Меланфа и его сына Кодра (видимо, случилось это событие в конце XII в. до н.э.). Тем более что об этом поведал Геродот. С утверждением царем в Афинах Кодра, храброго воина и искусного военачальника, полис не только прочно встал на ноги, но и смог отбить вторжение дорян. Кстати, Аристотель считал, что именно со времени правления Кодра начинается самостоятельное развитие Аттики. К той же эпохе относят и начало соперничества между Афинами и Спартой (XI в. до н.э.). Заслугой царя стало то, что он сумел создать боеспособную армию, состоявшую из ополчения. Туда призывался каждый боеспособный житель царства с оружием. В то время войско составлялось из тех граждан, достаток которых позволял иметь оружие и служить в армии. Как видите, ситуация в корне отличная от нашей: у нас в России (да и во всем так называемом развитом мире) в армию попадают те, у кого нет средств, кому нечем заплатить не то что за оружие, а иногда просто даже за скромный обед или кров над головой!

Денежный капитал – основа олигархии

Установленные Кодром порядки сформировали соответствующую политическую структуру афинского общества. Тот, кто защищал власть и страну с оружием в руках, нес расходы и жертвовал жизнью, тот и должен был пользоваться правами. Такое было при советской власти: те, кто служил в армии, имел преимущественное право на прием в вузы. Именно в ту эпоху (но когда точно, неизвестно) произошли перемены и в структуре высшей политической власти: в Аттике ввели должность архонта. Он должен был решать текущие вопросы полисной жизни, из полномочий басилея выделили обязанности верховного военного руководителя (полемарха). Царь (басилей) оставался царем. Платон скажет: «Ведь цари у нас были всегда, то ли в силу происхождения, то ли избранные». Тут мы уже видим возникновение института разделения властей. Аттическая правовая мысль совершенствовалась, отвечая тем новым реалиям, при которых приходилось жить и бороться Афинам.

Правовые нововведения имели длительную историю, и мы не будем вдаваться в их детализацию. Скажем лишь, что в 624—623 годах до н.э. архонт Драконт завершил запись строгих правовых установлений полиса и провел их опубликование. Сам он ничего не придумал, но кодифицировал правовые предписания былых времен. Эти «драконовы законы» были довольно суровы, поскольку аттические власти строго требовали от народа соблюдения суровых правил жизни. Однако в одном плане его установления имели вполне определенную направленность, а именно: они служили преимущественно олигархам. В законах четко прослеживается стремление архонта оградить интересы состоятельных земледельцев, т.е. закрепить за богачами право частной собственности. Записанные Драконтом (Драконом) установки в аттической терминологии именовались фесмами, хотя Аристотель в «Политике» называет их законами. Конечно, это был важный сдвиг в правосознании общества, такой же сдвиг, какой происходит сегодня в России, когда все мы учимся действовать уже не внутри системы, где «все вокруг мое», то есть ничье, но когда право на полученное, закрепленное законом становится и вашей собственностью (к сожалению, за исключением прав новых рабов современного мира – ученого, изобретателя, учителя, рабочего).

Кратер с изображением Диониса и Ариадны

Поэтому мы не можем не видеть узко ограниченный, враждебный плебею характер данного законодательства. Чего же, собственно, достиг Драконт? Перевел право в плоскость обслуживания интересов довольно узкого клана – то есть клана богачей и крупных земельных собственников. Олигархи времен Драконта сделали все угодные и выгодные им записи в общеполисное законодательство, как они сделали записи в конституцию России (где четко закрепленные права народа на недра, леса, моря и т.д. отсутствуют или обозначены общими и абсолютно ничего не значащими фразами).

Разумеется, древний совет на холме Арея, оставленный из отслуживших свой срок архонтов-олигархов, как пишет Т.В. Блаватская, в большинстве случаев занимал проолигархические позиции. Поэтому в конце VII века до н.э. в Аттике и «развилась безудержная олигархократия». О состоянии того общества говорил и Солон, сын Эксекестиада (635 – ок. 560 гг. до н.э.). Быстрое развитие денежного обращения и сосредоточение средств в руках у олигархов позволило им своевольно толковать экономические уставы и законы Аттики. Правда, Демосфен восхвалял Драконта за полезные афинянам законы, но эта похвала явно носит характер лести, вызванной политэкономическими симпатиями самого Демосфена. Законы Драконта служили узкому кругу лиц и уже по этой причине неизбежно должны были бы встретить сопротивление и осуждение всего общества. Государства и погибают тогда, когда народы перестают отличать дурных правителей или дурные законы от хороших. Свидетельства Солона, Аристотеля и иных авторов позволяют заключить: Драконт заботился прежде всего о правоспособности и преимуществах своего социального круга. Даже то, что Солон и его единомышленники отменили большинство фесм Драконта, указывает на проолигархический характер предписаний законодателя. «Не думая об интересах и правах народа и попирая ряд «отеческих» моральных ценностей, Драконт не понимал реального состояния общества (Афин) и сложного правосознания своих современников». Итогом власти олигархократии стало неизбежное крушение. Хотя сведения о злоупотреблениях в Афинах в конце VII века до н.э. не идут ни в какое сравнение с тем беспределом, который наблюдался и наблюдается в конце XX – начале XXI вв. в России.

Такая правовая и социальная беззащитность населения, произвол олигархов, власть верхов, бандитов, пиратов – все это чрезвычайно ослабляло устои афинского общества, угрожало самому его существованию. Ради чего и во имя чего защищать всех этих бандитов, которые ограбили тебя до нитки?! Губительность и абсолютная порочность подобной власти становилась очевидной как для рядовых политов, так и для наиболее умной и ответственной части политической элиты страны. Поэтому Аристотель и осуждал олигархический строй и господство олигархов. Фактически они привели дело к тому, что «неравенство в одном отношении обусловливает и неравенство вообще: раз существует имущественное неравенство, то из него вытекает и неравенство вообще». Он-то прекрасно понимал, что пустыми речами о свободе, о которой так любят поболтать ныне журналисты и политиканы, делу не поможешь. Раз у народа нет реальных прав, то есть нет мало-мальски приличных средств к проживанию и достойному существованию, рано или поздно жди бунта и мятежа. «Вот каковы бывают первоисточники внутренних междоусобиц, вот где зарождаются мятежи». Вот главные причины и военных переворотов… Собственно, для этого всегда были две главные причины: одни поднимают мятеж, ибо считают, что обделены правами и не имеют ничего из того, что есть, скажем, у богатой части общества (они стремятся к равенству); другие поднимают мятеж по иной причине – имея больше, чем другие, они хотят иметь еще больше власти и денег, т.е. распоряжаться всем в стране (эти стремятся к неравенству во всех областях жизни данного общества).

Если Афины и сумели выстоять в течение ряда веков против многочисленных угроз, то это произошло лишь потому, что Солон и особенно Клисфен и Писистрат поставили на место олигархов, держа их в железной узде. Хотя упомянем и великое мужестве афинян. Им пришлось испытать на себе ужас персидского нашествия. Все или почти все, что уцелело в Афинах от первого разрушения, было окончательно уничтожено. Страна была опустошена. Надо вспомнить и моральное превосходство Афин. В заслугу им поставим создание панэллинского национального собрания для обсуждения вопросов организации войска и флота для борьбы с персами. Ведь они выступили на свой страх и риск на защиту азиатской Эллады. «И дело не в одном только национальном значении Афин, – пишет Р. фон Пёльман, – все решительнее выступавшем в течение греко-персидских войн, но и в том, чем Афины стали для человечества. Афины вели яростную борьбу за свободу. Политическая и духовная свобода, без которой невозможно ни всестороннее развитие народных сил, ни полный расцвет свободной творческой личности, – долго была бы немыслима в покоренной Востоком Элладе». Действительно ли война Афин за свободу означала «победу обращенного к посюстороннему свободного эллинского духа, даровавшего нам те культурные сокровища, которыми мы живем до сих пор»? Пафосные слова западного историка о «битве за свободу» вызывают у серьезного историка грустную улыбку.

Театр в Афинах

При всех наших симпатиях к свободе, демократическому правлению, к торжеству эгалитарных принципов, к идее подчинения афинян вождям в силу их авторитета, доблести и ума – все же надо не забывать и о фактах. Утверждения, что в Афинах и полисах древнего мира правили не тирания с монархией и олигархией, не произвол правителей, а закон, на каждом шагу опровергаются фактами, когда смотришь на их дела. Обращение к конкретике политической, экономической и военной жизни позволит нам лучше понять место и роль Афинской империи в тогдашнем мире и понять суть ее политики… Афины громогласно восхваляли сами себя как лидера союзных демократических государств греческого мира. Но после того как союзное казначейство было перевезено с Делоса в Афины (в 454—453 гг. до н.э.), наступила уже иная эпоха. Раньше союзники контролировали финансы. Теперь же Афины стали распоряжаться ими единолично, а вскоре союзное совещание и вообще перестало собираться. Так союзники Афин, потеряв контроль за экономическими решениями, фактически стали сугубо номинальными фигурами (такими, каковыми являются ныне, что вовсе не является секретом, прибалтийские страны или же многие страны Восточной Европы в НАТО), ничего не решая. Финансовой столицей империи стали Афины.

Теперь афинское народное собрание (подобно правительству и сенату США) самолично решало все вопросы войны и мира. Правда, США, будучи более богатой страной, платят своим марионеткам (иногда деньгами, иногда в форме грантов и помощи, обещая выделить 5 тысяч бесплатных стипендий деткам проамериканской элиты Украины, для воспитания в духе американизма и презрения к собственной стране). Афиняне тут же стали беззастенчиво грабить союзников. Специальные казначеи с 454 года до н.э. собирали дань с союзных государств, исходя из оценки имеющихся у тех ресурсов. Установленный размер дани оглашался на Панафинейских празднествах. Хотя дань собирали чиновники самих союзных государств, все вопросы по выплате и суммам решались в столице империи – Афинах. Суммы выплат все время росли.

Летом после праздника за недоимками отправлялись афинские военные суда, что были известны как сборщики дани. Хаммонд подчеркивает, что Афины получали от империи и другие доходы: это были репарации от восставших государств, например Самоса, штрафы и средства от продажи конфискованной собственности противников афинян (судьи в Афинах работали исправно, хорошо понимая, кому они должны служить), арендная плата с покоренных земель (порой доходившая до десятой части урожая), деньги, полученные от военной добычи (в том числе за продажу пленных или выкуп за них). Были и другие формы взносов и даже взяток.

Триера, преследующая торговое судно

В общей сумме деньги, перевезенные с Делоса в Афины, составляли примерно 8 тысяч талантов. Сумма осела в афинской казне и составила резерв, скопившийся на Акрополе. Общие поступления от союзников составляли в 431 году до н.э. 600 талантов (а на 1 талант в 483 г. до н.э. можно было построить трирему). Конечно, значительные суммы вносили и сами афиняне. Если они брали из казны суммы на ведение войн, они старались их возместить (в 434 г. до н.э. Афины внесли 3 тысячи талантов). Однако надо понимать, сколь тяжелым грузом ложились на экономику малых государств все эти имперские амбиции Афин. Вероятно, в состав Афинской империи входило что-то около 300 государств (в «списках квот» в 454—431 гг. до н.э. фигурирует 180 государств). Во всяком случае известно, что после 425 года до н.э. Афины назначали размер дани более чем 300 государствам. Разумеется, отношения внутри столь пестрого сообщества были различными. Более терпимой, сдержанной была политика Афин в отношении малоазийских государств. Афины боялись, что те могут вновь вернуться под флаги Персии, как Соединенные Штаты более всего на свете страшатся, что бывшие союзные республики СССР вновь встанут под крыло России. Наиболее сурово и жестко вели себя афиняне с островными государствами в центре империи и на севере Эгейского моря. Конечно, сбирая эту дань, они предоставляли кое-какую защиту от Персии и пиратов, но ведь сами Афины и были главными пиратами.

Воины поднимаются на корабль

О том, что пиратство и разбой уже тогда были чуть ли не «конституционным правом» каждого уважающего себя гражданина, говорят историки. Даже после того, как закончились войны между главными соперниками, морской разбой не только не утих, но стал свирепствовать с новой, еще большей силой. Похоже, что моряки и пираты, ранее находившиеся на службе у сторон конфликта, оказались без работы. Вот они и вышли на «большую морскую дорогу» в надежде поправить свое пошатнувшееся экономическое положение. «Хуже всего было усиление опасности пиратства для приморского населения. Между афинской талассократией IV века и родосской талассократией II века ни один из эллинистических правителей не принял достаточных мер к защите морей – на самом деле многие эллинистические цари были в сговоре с пиратами; и ряды морских разбойников постоянно пополнялись за счет вливания наемных экипажей» (М. Кэри). В этом промысле участвовали многие весьма известные лица. Ученик Сократа Алкивиад, презрев занятия философией, свидетельствует оратор Лисий, «проиграл в кости все, что у него было, и, избрав себе опорным пунктом Белый берег, топил в море своих друзей (сограждан)». Занимались неприкрытым грабежом афиняне, которых посылали власти в города и порты союза с выполнением официальных поручений. Все государства фактически поощряли разбой, если уж не открытый, то скрытый (что вообще характерно для законов и нравов «демократии»). Почти повсюду в древних обществах процветали законы, разрешавшие налагать арест на груз и корабль чужого купца или противника.

Перикл любил говорить о том, что Афины являются центром культуры, «школой всей Греции» и т.д. и т.п. Безусловно, в каком-то смысле это было так. Но еще они были и торговой столицей, вроде Москвы… Сюда свозилось все, что только было интересного в мире. «Все, что было хорошего на Сицилии или в Италии, на Кипре, в Египте, в Лидии, на берегах Понта, в Пелопоннесе или где бы то ни было, все свозилось в Афины», – писал современник. Все достижения, товары, находки других народов и стран находили тут отклик. Так, из Фурий (колонии на месте Сибариса) попала в Афины мода на жаркие бани, из Карфагена – на пестротканые ковры и пузатые подушки. Египтяне везли папирус, ткань для парусов, снасти для флота, Сирия присылала благовония, Геллеспонт доставлял вкусную селедку, Пафлагония – маслянистый миндаль и сладкие каштаны, Родос – кишмиш и инжир, Сиракузы – сыр и поросят, Италия – зерно и скот, Финикия – пшеницу, айву, финики, Фригия – рабов, Аркадия – наемников, Крит – кипарис для богов, Кирены – мечи и щиты.

Элевсинская равнина

Однако за пышными фразами Перикла о свободе торговли скрывалась политика силы, «выкручивания рук». «Граждане подчиненных государств возмущались тем, что Афины поддерживают демократические режимы и поощряют доносительство, а также необходимостью приносить клятву верности и передачей в афинские суды дел, связанных с убийствами и политическими обвинениями, не говоря уже о таких исключительных мерах, как размещение гарнизонов, назначение комиссаров и взятие заложников. Государства должны были присылать дары установленной стоимости на Панафинейский праздник Афине и в Элевсин – Деметре. Их граждане были обязаны платить налог за прибытие в Афины и вносить залог, который они зачастую теряли еще до того, как обращались в афинский суд. Перикл знал о чувствах, которые союзники питали к Афинам, но ослаблять бразды афинского правления было слишком поздно». Афины выступали не как равноправный, пусть и более сильный, союзник, но как откровенный деспот и тиран, угнетавший и своих.

Так что и Перикл выступает как политический демагог. Не случайно демократия в его устах оказывается аристократией. Благодаря ораторскому таланту и уму он управлял народной массой по своему усмотрению. Вождь находился у власти около 15 лет и все это время держал Афины под своим жестким контролем. Он держал железной хваткой и всю Аттику. По первому требованию Афин посылали войска, всех недовольных подвергали казни, разрушались стены городов, афиняне забирали корабли, союзников вынуждали вносить в казну Афин громадные суммы. Это и произошло с Эгиной, которая в течение двух веков принадлежала к числу самых богатых государств Эллады. Маленький остров площадью около 80 кв. км был беден землей и водой, но остров процветал благодаря мореходству, торговле и выгодному расположению в центре залива, где пересеклись морские пути. Его жители добирались до Черного моря, устья Нила, до богатой серебром и золотом Испании. Торговля приносила им огромные богатства. Они же первыми в Элладе стали чеканить монету. Только спустя десятки лет монеты возникли в Афинах, Коринфе, Халкиде, Сикионе. Понятно, Афины видели в нем конкурента, который снимал сливки с торговых потоков. Отсюда и ненависть к удачливому сопернику.

Вспомним и карательную экспедицию Фрасилла против богатого Эфеса. Афиняне выступают тут как откровенные разбойники, желающие поживиться за счет города Артемиды Эфесской. Диодор описал неудачный поход Афин: «Фрасилл, посланный афинянами с тридцатью городами, большим количеством гоплитов и ста всадниками, приплыл в Эфес. Он высадил свое войско в двух пунктах и пошел приступом на город. Горожане сделали вылазку, и завязалась жестокая сеча: не выдержав натиска всенародного ополчения эфесцев, афиняне отступили, потеряв четыреста человек; остальных Фрасилл успел усадить на корабли и отплыл в Лесбос». Такого рода военных авантюр против своих соотечественников не счесть.

Разумеется, не секрет, что в основе всей внешней политики Перикла, наряду с главной задачей (противоборство со Спартой), стояли локальные военные планы, целью которых была ликвидация всех конкурентов и соперников. Поэтому он даже не стеснялся заявлять публично: «Мы должны вытащить эгинскую соринку из глаза нашего Пирея». А ведь тогда, когда под нажимом афинян срывали стены Эгины (457 г. до н.э.), не пожелали вспомнить о том, что 23 года назад эгинцы отличились в битве против персов при Саламине, проявив огромное мужество. Так предали своих союзников Афины, не без участия Перикла «навеки погас блеск островного государства». А как поступили Афины с союзным государством Самос? Это был один из главных основателей Морского союза греческих государств. Самос стал известен в эпоху тирана Поликрата своими великолепными зданиями, туннелями, храмом Геры, чудесами техники. Известна история с «перстнем Поликрата», который, желая умилостивить судьбу и отвести от себя угрозу, выбросил в море самый ценный перстень, но море возвратило его (в брюхе пойманной рыбы). Злым роком Самоса стал Перикл.

Я. Брейгель. Триумф смерти. Фрагмент. 1562 г.

Он вторгся туда, установил политический строй («демократию»), который ему был по душе. Когда же в Самосе вспыхнуло восстание (что неудивительно), «демократов» прогнали взашей, а афинских чиновников и воинов выдали персам, разъяренный вождь Афин повел войну на их уничтожение. Захваченным пленникам он ставил клейма на лоб. Девять месяцев сопротивлялся город, но пал. Самосцев за<