Глава XVI. Супрарациональная цель жизни

Во всех этих высших сферах своей жизни человек, можно сказать, довольно неосознанно ищет Бога. Постижение Божественного и Вечного в себе и в мире и установление гармонии между собой и миром, приведение своего существа и своей жизни в согласие с Бесконечным предстает в высших частях человеческой природы как сокровенная цель и предназначение человека. Он пускается в путь, чтобы прийти к своему высочайшему, широчайшему и наисовершеннейшему "я" (self), и при первом же прикосновении к этому "я", заключенному в нем, обнаруживает, что оно едино с некой великой Душой и Сутью (Self) Истины, Добра и Красоты, заключенной в мире, которую мы называем именем Бога. Постичь Бога как духовное присутствие — цель религии; прийти к гармонии с Его вечной природой, явленной как справедливость, любовь, сила и чистота, — цель этики; получать наслаждение и формировать себя по законам гармонии Его вечной красоты и блаженства — цель и осуществление нашей эстетической потребности и природы; познать Его вечные принципы истины и жить в соответствии с ними — цель науки и философии, а равно и всей нашей настойчивой тяги к знанию.

Но все это, похоже, лежит за пределами нашего обычного и привычного существования; это уровень, до которого мы силимся развиться, но он как будто не имеет ничего общего с обычным характером, естественным поведением или внешними обcтоятельствами индивида и общества в их обычном самосознании и повседневной жизни. То жизнь практическая, а не идеалистическая; ее занимают не благо, красота, духовный опыт, высшая истина, но утилитарные интересы, физические нужды, желания, жизненные потребности. Это для нее реально, все прочее представляется слегка туманным; этому посвящает она свои обычные труды, всем же прочим занимается на досуге; это составляет самое вещество, из которого она создана, а все прочее служит для ее украшения и необязательного внешнего убранства. Всему этому прочему общество отводит определенное место в жизни, но не отдает душу. Оно принимает этику как сдерживающую силу, оказывающую влияние на жизнь общества, но не живет ради этического блага; подлинные его божества — витальная потребность, утилитарная польза и плотские желания. Если в своей жизни общество отчасти и руководствуется этическими законами, то только потому, что иначе витальная потребность, желание и утилитарные интересы, требующие собственного удовлетворения через эгоизмы многочисленных индивидов, стали бы сталкиваться между собой и разрушать свои собственные цели; оно не видит необходимости в том, чтобы сделать свою жизнь полностью этической. Еще меньше общество интересуется прекрасным; даже если оно и признает красоту вещей, служащих для украшения и развлечения, для увеселения и услады взора, слуха и ума, оно не испытывает настоятельной потребности сделать прекрасной всю свою жизнь. Религии общество отводит определенное место и право участия в жизни — по церковным праздникам, в церкви или храме, на закате дней, когда ввиду старости и близости смерти мысли человека неудержимо влекутся прочь от мира земного к потустороннему, в установленные дни недели или часы дня, когда оно находит уместным на мгновение отвлечься от мирских дел и подумать о Боге; но сделать всю жизнь религией, постоянной мыслью о Боге и поисками Бога — такая попытка по-настоящему не осуществлена даже в тех обществах, которые, подобно индийскому, провозглашают духовность своей целью и принципом существования. Философию общество принимает еще более отстраненно; и если в наше время оно и увлекается страстно наукой, то только потому, что последняя в значительной мере способствует удовлетворению его витальных желаний, потребностей и интересов; однако к поискам жизни, всецело подчиненной науке, оно обращается не больше, чем к поискам жизни всецело этической. Более серьезную попытку продвинуться в любом из этих направлений общество предоставляет совершить индивиду, немногим избранным личностям и индивидам определенного типа — святому, этическому человеку, художнику, мыслителю, религиозному человеку; оно отводит им место в жизни, выражает свое некоторое почтение, выделяет пространство для их деятельности, но само довольствуется тем, что в основном следует изначально присущему ему принципу витального удовлетворения, витальной потребности и пользы, витальной действенности.

Причина этого состоит в том, что здесь мы сталкиваемся с иной силой нашего существа, которая отличается от этической, эстетической, рациональной и религиозной — с силой, которая, даже если мы признаем ее низшей в сравнении с остальными, все равно настаивает на собственной своей реальности и имеет не только право на существование, но и право удовлетворять свои потребности и реализовываться. На самом деле это первичная сила, основа нашего существования на земле — именно она служит источником и основой для всех прочих сил нашего существа. Это — жизненная сила в нас, витальная, динамичная природа человека. Весь ее принцип и вся цель заключаются в том, чтобы быть, утверждать свое существование, расти, расширяться, обладать и наслаждаться; присущие ей признаки — это развитие существа, наслаждение и сила. Здесь сама жизнь есть Существо, которое трудится в Материи, чтобы выразить себя как сознательную силу; человеческая жизнь есть человек, который работает, стремясь запечатлеть себя в материальном мире со всей возможной мощью, напряженностью и размахом. В первую очередь он должен настойчиво стремиться к тому, чтобы жить и обеспечить для себя место в мире — для себя и рода человеческого; во-вторых, заняв свое место в мире, он должен овладевать, производить и наслаждаться все больше и больше; и, наконец, охватить своим влиянием всю земную жизнь и подчинить ее своей власти; в этом заключается и должна заключаться его главная практическая задача. Именно это пытались выразить дарвинисты в своей идее борьбы за существование. Но борьба ведется не просто за то, чтобы выжить и жить, но за то, чтобы расти в силе, наслаждаться и обладать; закон этой борьбы подразумевает и использует не только принцип и инстинкт эгоизма, но и сопутствующий принцип и инстинкт объединения. Человеческой жизнью движут два равно мощных импульса: один — индивидуалистического самоутверждения, другой — коллективного самоутверждения; их действие проявляется в виде борьбы, но также в виде взаимной помощи и объединенных усилий. Жизнь использует две различные, но в конце концов сливающиеся в одну формы деятельности, два мотива, которые кажутся противоположными, но на самом деле всегда сосуществуют, а именно соревновательное усилие и кооперативное усилие. Именно этот динамизм жизни предопределил всю структуру человеческого общества, а долговечность, энергия и развитие всех обществ зависят от продолжительности и мощи, с которой действует такой динамизм. Когда эта жизненная энергия в обществе иссякает и эти движущие силы утрачивают свою мощь, тогда все начинает ослабевать, закосневать и в конце концов двигаться к распаду.

Современная европейская идея общества основана на признании главной и господствующей роли этого витального динамизма в формировании и поддержании общества; ибо европеец — с тех пор, как германский ум и характер подчинил своему влиянию Западную Европу, — был в основе своей практическим, динамическим и деятельным человеком, витальным по самой сути своего мышления и своей природы. Все остальное было прекрасным цветком его жизни и культуры; это же было корнем и стволом его существования; и в настоящее время эта правда о характере европейца, всегда неявно присутствовавшая, стремительно и агрессивно всплыла на поверхность и восторжествовала над традициями христианского благочестия и западноевропейской культуры. И все значение великой экономической и политической цивилизации девятнадцатого века заключалось в том, что этот витальный человек, со всеми своими мотивами, громко заявил о себе и стал играть ведущую роль в обществе. Для практического человека жизнь в обществе состоит из трех видов деятельности: это семейная и социальная жизнь человека (социальная в смысле его обычных отношений с окружающими, в которых он выступает и как отдельный индивид, и как член одной семьи среди множества других семей); его экономическая деятельность как производителя, добытчика и потребителя материальных ценностей; и его политическая деятельность и политический статус. Для практического человека общество в сущности есть способ организации этих трех видов деятельности, и не более того. Образование и наука, культура, этика, эстетика, религия занимают отведенное им место как вспомогательные средства жизни, которые должны направлять, улучшать и украшать ее, утешать ее в трудах, тяготах и печалях, но они не являются частью самой ее субстанции, не числятся среди внутренне присущих ей целей. Единственной целью жизни является сама жизнь.

Древние придерживались другой, в действительности диаметрально противоположной точки зрения. Хотя они признавали огромную значимость основной деятельности (в Азии главным образом общественной, в Европе — политической), как должно признавать любое общество, поскольку именно в этом заключается залог жизни и процветания, все же они не считали ее основной в высшем смысле этого слова; эта деятельность была первым, но не главным делом человека. Древние видели в земной жизни возможность для развития рационального, этического, эстетического и духовного существа. Греки и римляне придавали особое значение только первым трем; Азия пошла дальше, поставила и эти три в подчиненное положение и рассматривала их как ступени на пути к духовному совершенству. Греки и римляне превыше всего гордились своим искусством, поэзией и философией и дорожили ими не меньше, а то и больше, чем своей политической свободой или величием. Азия тоже высоко ценила три эти силы и непомерно гордилась своей общественной организацией, но ценила много больше и превозносила и почитала гораздо ревностней своих святых, религиозных деятелей и мыслителей, своих героев духа. Современный мир более всего гордится своей экономической организацией, политической свободой, общественным устройством и прогрессом, налаженностью и комфортом своей социальной и семейной жизни, своей наукой — но наукой главным образом в применении к практической жизни, т.е. за созданные ею инструменты и приспособления: железные дороги, телеграфы, пароходы и прочие тысячу и одно новшество, бесчисленные изобретения и механизмы, которые помогают человеку овладевать физическим миром. В этом состоит вся разница между древним и современным взглядом на жизнь.

От этого зависит очень многое; ибо если практический и витальный взгляд на жизнь и общество является верным, если общество существует исключительно или главным образом ради материального обеспечения и благополучия, витального счастья, эффективной политической и экономической деятельности рода человеческого, тогда наша идея, что жизнь есть поиск Бога и высочайшего "я" и что общество также должно однажды взять это положение за свой принцип, оказывается несостоятельной. Современное общество — по крайней мере в своем сознательном стремлении к цели — довольно далеко от любой попытки прийти к мысли такого рода; сколь бы велики ни были его достижения, оно признает лишь два божества: жизнь и практический разум, организованный под именем науки. Поэтому к этой великой первичной силе — жизненной силе во всех ее проявлениях — мы должны отнестись с особым вниманием, чтобы понять, чтоv она представляет собой на самом деле и чтоv — в видимом своем проявлении. Витальная сила в видимом своем проявлении нам достаточно хорошо знакома; ибо она составляет саму плоть, ткань и форму современной повседневной жизни. Ее главные идеалы — физические блага и витальное благополучие индивида и общества, полное удовлетворение желаний для обеспечения телесного здоровья, долголетия, комфорта, роскоши, богатства, развлечения и отдыха, постоянное и неустанное использование умственных способностей и динамической жизненной силы в доходной работе и производстве и — как ярчайшие вспышки этой кипучей и всепоглощающей энергии — творческая деятельность и завоевания разного рода, войны, вторжения, колонизация, открытия, коммерческие победы, путешествия, рискованные предприятия, полное обладание земным миром и эксплуатация его богатств. Вся эта жизнь по-прежнему берет за основу своей организации старые формы существования — семью, общество, нацию — и приводится в движение двумя импульсами: индивидуалистическим и коллективным.

Первичный импульс жизни — индивидуалистический; он превращает семейную, социальную и национальную жизнь в средство наиболее полного удовлетворения витального индивида. В семье индивид ищет удовлетворения витального инстинкта обладания, а равно радости любви и дружбы и осуществления другого своего витального инстинкта — инстинкта размножения. Приобретения человека здесь заключаются в обладании женой, слугами, домом, богатством, поместьями, в воспроизведении своих внутренних и внешних качеств в потомстве, в продолжении своей деятельности в жизни детей и в передаче им своих приобретений и имущества; кроме того, он получает витальные и физические удовольствия и более возвышенное наслаждение теплыми чувствами и любовью, которым семейная жизнь открывает полный простор. В обществе человек получает возможность менее интимного, но более полного выражения себя и своих инстинктов. Оно предоставляет человеку более широкое поле для дружеских отношений, взаимного обмена, совместных усилий и производства, индивидуальной или коллективной реализации, удовлетворения эмоциональных потребностей, игры чувств и регулярного развлечения — тех преимуществ, которые привязывают его к социальному существованию. В нации и ее составных частях человек находит средства для не столь непосредственного, но все же более полного выражения чувства силы и власти. Если он обладает силой, он находит там славу, превосходство, лидерство или, на более низком уровне, осознание своей полезной деятельности в малом или крупном масштабе, на ограниченном или широком поле общественной жизни; если он не может достичь этого, то все равно может сознавать какой-то свой вклад в общее дело, гордиться своим истинным или воображаемым участием в грандиозной коллективной деятельности и мощном и великолепном витальном росте нации. Во всем этом в первую очередь работает индивидуалистический принцип витального инстинкта, в котором соревновательная сторона нашей природы взаимодействует с кооперативной, но преобладает над ней. При максимальном преобладании соревновательного импульса рождается идеал карьериста, для которого семья, общество и нация являются не столько полем реализации эмоций, сколько ступенями лестницы, по которой нужно карабкаться вверх, жертвами, предназначенными к закланию, чем-то, подлежащим завоеванию и покорению. В крайних случаях индивидуалистический мотив полностью обособляется от кооперативного, вырождается в примитивное антиобщественное чувство и ведет к появлению бродяги, искателя приключений, вечного скитальца, или чистого отшельника, который уходит от мира не по велению ума или духа, но потому, что общество, некогда бывшее для него средством самовыражения, превратилось в тюрьму и непосильное бремя, стало препятствовать его развитию и отказывает ему в жизненном пространстве и месте под солнцем. Но в наше время, когда вездесущие щупальца современного общества проникли повсюду, случаев ухода от мира становится все меньше; скоро на земле уже не останется убежищ для бродяги или отшельника — вероятно, даже в пустыне Сахаре или в далекой глуши Гималайских гор. И, возможно, даже право на внутреннее уединение будет отнято у нас коллективистским обществом, стремящимся превратить каждую индивидуальную "клетку" социального организма в максимально эффективную прагматическую, экономическую и динамическую единицу.

Ибо эта растущая коллективистская, или кооперативная, тенденция воплощает собой второй инстинкт витального, или практического, существа в человеке. Она обнаруживается сначала в идеале семейной жизни, согласно которому индивид ставит себя в подчиненное положение и находит витальное удовлетворение и практическое осуществление не в собственной своей, преобладающей над всем прочим, индивидуальности, но в жизни более широкого витального эго. Этот идеал играл важную роль в старых аристократических взглядах на жизнь; он присутствовал в древней индийской идее кула и куладхарма, а в Индии позднейших времен лежал у истоков общественной системы, основанной на большой объединенной семье и ставшей прочным экономическим базисом средневекового индуизма. Наиболее грубую Вайшья-форму он принял в идеале британского обывателя-семьянина, согласно которому предназначение отдельного человека, рожденного на земле, заключается в том, чтобы заниматься своим ремеслом или профессией, вступить в брак и произвести потомство, зарабатывать средства к существованию, выйти на средний уровень достатка, если не сколотить достаточный или избыточный капитал, наслаждаться какое-то время жизнью, а потом умереть, покончив таким образом со всеми делами, ради свершения которых он пришел в это тело и выполнял все свои основные обязанности в этой жизни — ибо все это, очевидно, и было той целью, для которой человек, со всеми своими божественными возможностями, появился на свет! Но какую бы форму ни принимал этот идеал, каким бы образом ни облагораживалась или ни смягчалась его грубая примитивность, какие бы этические или религиозные концепции ни накладывались на него, семья всегда останется по сути своей организмом практическим, витальным и экономическим. Это просто более широкое витальное эго, более сложный витальный организм, который поглощает индивида и подчиняет его более действенной соревновательной и кооперативной единице жизни. Семья, как и индивид, принимает и использует общество в качестве поля своей деятельности и средства своего продления, витального удовлетворения и благополучия, а также усиления и наслаждения. Но и эта единица жизни, это многосоставное эго, под воздействием присущего жизни кооперативного инстинкта может подчинить свой эгоизм требованиям общества и даже научиться при необходимости приносить себя в жертву на общественный алтарь. Ибо общество есть лишь еще более масштабное соревновательное и кооперативное эго, более сложный организм, который поглощает и индивида, и семью, и использует их для коллективного удовлетворения своих витальных потребностей, притязаний, интересов, для своего усиления, благополучия, наслаждения. Индивид и семья соглашаются на эту эксплуатацию по той же самой причине, которая побуждает индивида взваливать на себя ярмо семейной жизни: ибо они находят возможность своей реализации в этой более широкой витальной жизни и инстинктивно ощущают в ней собственную возросшую значимость, безопасность и удовлетворение. Общество — в еще большей степени, чем семья — является в сущности экономическим по своим целям и по самой своей природе. Этим объясняется преимущественно экономический и материалистический характер современных идей социализма: они представляют собой буйное рационалистическое цветение этого инстинкта коллективной жизни. Но поскольку общество представляет собой одну соревновательную единицу среди множества себе подобных и поскольку изначально его отношения с другими обществами всегда являются скрыто враждебными и даже в лучшем случае соревновательными, а не кооперативными, и должны строиться с учетом этого обстоятельства, социальная жизнь дополнительно приобретает неизбежно политический характер, который какое-то время даже преобладает над экономическим, в результате чего мы получаем нацию, или Государство. Если мы должным образом оценим эти основные особенности и мотивы коллективного существования, то найдем вполне естественным, что коллективная и кооперативная идея общества на пределе своего развития должна была вылиться в сильную, зачастую чудовищную гипертрофию виталистического, экономического и политического идеала жизни, общества и цивилизации.

Как же относятся к этому витальному инстинкту и его грандиозной современной деятельности высшие части человеческой природы, те более тонкие силы в человеке, которые более явно направлены на развитие его божественной природы? Очевидно, первым их побуждением должно быть обуздание этого инстинкта, подчинение его себе и стремление преобразовать всю эту грубую жизнь по своему образу и подобию; но когда они обнаруживают, что здесь действует отдельная сила, не уступающая в постоянстве и упорстве им самим, которая ищет удовлетворения per se и воспринимает их влияние до некоторой степени, но не в полной мере и на самом деле неохотно, частично, неудовлетворительно — что тогда? Мы часто видим, что этика и особенно религия, оказываясь в постоянном конфликте с витальными инстинктами, динамической жизненной силой в человеке, занимают почти полностью враждебную позицию по отношению к ним и стремятся опорочить их в теории и подавить на практике. Витальному инстинкту материального процветания и благополучия они противополагают идеал холодной и суровой нищеты; витальному инстинкту наслаждения — идеал не только самоотречения, но и абсолютного умерщвления плоти; витальному инстинкту здоровья и бодрости — аскетическое презрение, отвращение и пренебрежение к телу; витальному инстинкту постоянного действия и созидания — идеал покоя и бездействия, пассивности, созерцательности; витальному инстинкту силы, роста, власти, господства, завоевания — идеал смиренности, самоуничижения, покорности, кроткой безобидности, безропотности в страданиях; витальному инстинкту пола, от которого зависит продолжение человеческого рода, — идеал бесплодного целомудрия и безбрачия; социальному и семейному инстинкту — антисоциальный идеал аскета, монаха, отшельника, святого, ушедшего от мира. Начиная с дисциплины и подчинения они приходят к совершенному умерщвлению плоти, что, иными словами, означает полное истребление витальных инстинктов, и провозглашают саму жизнь иллюзией, от которой душа должна освободиться, или земной юдолью, царством плоти и сатаны — таким образом соглашаясь с утверждением непросвещенной и неразвитой жизни, что она не является, ей не суждено было быть и никогда не стать Царством Божиим, высшим воплощением Духа.

Вплоть до известного предела это противодействие витальному инстинкту приносит определенную пользу и даже легко может — через тапасью, по закону усиления энергии в ответ на сжатие — временно способствовать развитию новой живой силы в жизни общества, как это случилось в Индии в первые века буддизма. Но за этим пределом оно имеет тенденцию если не истреблять по-настоящему, ибо это невозможно, то подавлять наряду с витальными инстинктами и необходимую жизненнуюэнергию,проявлениями которой они являются, и в конце концов оставляет их инертными, слабыми, ограниченными, жесткими, не способными к живой реакции на внешние силы и обстоятельства. Таким был в Индии конечный результат многовекового господства буддизма и учения об иллюзии, вытеснившего и сменившего буддизм. Ни одно общество, в котором полностью преобладает или слишком долго находит широкое распространение эта идея отказа от жизненного динамизма, не может процветать и реализовывать свои возможности роста и совершенствования. Ибо из динамичного оно превращается в статичное, а из статичного состояния переходит к закосневанию и вырождению. Даже высшее существо человека, которое использует в своих интересах мощный динамизм жизни и как ресурс силы, которую оно должно преобразовать в свои более тонкие энергии, и как действенное средство связи с внешней жизнью, в конечном счете страдает от этой несостоятельности и противоречия. Древний индийский идеал признавал эту истину и разделял жизнь на четыре существенных и необходимых сферы — артха, кама, дхарма, мокша, т.е. витальные потребности; удовлетворение самых разных желаний; этика и религия; освобождение, или духовность, — и настойчиво требовал практического осуществления и развития всех четырех. И тем не менее этот идеал был склонен (и совершенно правомерно) не только выдвигать духовность на первое место как цель, к которой должны стремиться все остальные, но и помещать ее в конец жизни и объявлять скорее истинной родиной человека в потустороннем мире, нежели высшим состоянием и формирующей силой на физическом плане, в земной жизни. Но это исключает идею Царства Божия на земле, возможность совершенствования общества и человека в обществе, эволюцию и появление новой божественной расы, а без этого ни один универсальный идеал не может быть совершенным. Это дает жизни временное и случайное, но не внутренне присущее ей оправдание; это не обещает никакого светоносного осуществления ни индивидуальному, ни коллективному импульсу жизни.

Давайте тогда рассмотрим этот витальный инстинкт и жизненный динамизм как таковой, а не просто как основание для этического или религиозного развития, и посмотрим, действительно ли он по природе своей противоречит Божественному. Мы можем сразу увидеть, что описанное нами представляет низшие части витального существа — инфрарациональные, инстинктивные; этот примитивный характер, присущий витальному существу на начальной стадии развития, сохраняется даже тогда, когда оно начинает постепенно подчиняться воспитующему влиянию просвещающего разума. Очевидно, что это и есть земная жизнь в ее природной форме — грубая, приземленная, зачастую отвратительная и безобразная, полная грубых ошибок и резких диссонансов; но то же можно сказать об инфрарациональном плане этики, эстетики и религии. Она действительно куда труднее поддается преобразованию, чем эти последние, более основательно и упрямо противится переводу на высшие планы, поскольку жизнь есть изначальная сфера деятельности инфрарационального, это первое выявление из Бессознательного того сознания, которое на шкале планов сознания следует непосредственно за Бессознательным. Но все же, если оценивать ее по справедливости, в ней тоже есть свои драгоценные элементы силы, красоты, благородства, добра, жертвенности, поклонения, божественности; в ней тоже есть высочайшие божества, скрывающиеся за масками, но не теряющие при этом своего великолепия. До недавних пор и даже сейчас разум, в одеянии уже не философии, но науки, настойчиво предлагал и предлагает взять и усовершенствовать всю эту физическую и витальную жизнь одной лишь силой рационализма — через знание законов Природы, социологии, физиологии, биологии и здоровья, через коллективизм, государственное образование, внедрение новых психологических концепций и ряд прочих подобных средств. Все это хорошо до некоторой степени и в известных пределах, но этого недостаточно для подлинного успеха. Древний разум, усилия которого вылились в форму высокой идеалистической, рационалистической, эстетической, этической и религиозной культуры, добился лишь несовершенной дисциплины витального человека и его инстинктов — тогда как зачастую за внешним лоском, блеском, красивым фасадом и показными манерами скрывался первобытный неотесанный дикарь. Современный разум, пытающийся добиться всестороннего, основательного, эффективного рационального и утилитарного просвещения и организации человека и его жизни, преуспел в этом ничуть не больше, несмотря на свои решительные, но всегда невыполнимые обещания достичь более совершенных результатов в будущем. Эти попытки и не могут увенчаться настоящим успехом, если наша теория жизни верна, если эта огромная масса витальной энергии сама в себе содержит непроявленное супрарациональное, если за ее хаотичными импульсами скрывается (а в этом случае неизбежно скрывается) инстинктивное стремление к чему-то божественному, абсолютному и бесконечному. Здесь также разум должен быть превзойден или должен сам превзойти себя и стать переходом к Божественному.

Первый признак нисхождения супрарационального в какую-то часть нашего существа — это формирование абсолютных идеалов; и поскольку жизнь есть Существо и Сила, а божественное состояние бытия есть единство, а Божественное в аспекте силы есть Бог как Сила овладевающая, значит, абсолютные витальные идеалы должны иметь такую же природу. В этих идеалах нигде нет недостатка. Если мы возьмем семейную и социальную жизнь человека, то найдем там несколько разных намеков на них; но нам нужно обратить внимание (сколь бы несовершенные и неясные формы ни принимали эти идеалы в наше время) только на усилия любви прийти к самопостижению, на ее стремление достичь своего абсолюта — абсолютной любви мужчины и женщины, абсолютной материнской, отцовской, сыновней, дочерней или братской любви, любви дружеской и товарищеской, любви к родине, любви к человечеству. Эти идеалы, которые с таким постоянством во все века воспевали поэты, являются не просто красивыми словами и иллюзией, как бы ни противоречили им с виду эгоизм и дисгармония нашей инстинктивной, инфрарациональной жизни. Всегда отмеченные несовершенством или встречающие противодействие витальных импульсов, они все равно остаются божественными возможностями и могут стать первым нашим средством для достижения духовного единства человека с человеком. Некоторые религиозные учения поняли эту истину, смело приняли эти идеалы любви и применили их к сфере отношений человеческой души с Богом. В процессе обращения, высвобожденные из своих нынешних социальных и материальных форм и возвышенные, они могут стать для нас не жалкими земными отношениями, какими являются ныне, но глубокими, прекрасными и восхитительными проявлениями Бога в человеке, реализующем себя в жизни. Все экономическое развитие самой жизни в конечном счете предстает как попытка избавиться от животного убожества и скудости, которые являются следствием нищеты, и дать человеку божественную свободу и досуг, достойный богов. Эта попытка, безусловно, реализуется неверным путем, сопряженным со многими отвратительными обстоятельствами, но тем не менее за ней смутно просматривается идеал. Сама политика, эта явная игра противоборствующих интересов, построенная на обмане и шарлатанстве, может быть широким полем для абсолютного идеализма. А патриотизм? — если говорить не об инстинктах, зачастую безобразных, из которых он исходит и которым упорно следует до сих пор, но о тех его сторонах, которые заключаются в поклонении, самоотдаче, дисциплине, самопожертвовании? Великие политические идеалы человека — монархия, аристократия, демократия, взятые отдельно от эгоизма, которому они служат, и от рациональных и практических оправданий, которые берут на вооружение, — имели в своей основе совершенный идеал, некий проблеск абсолютной истины и учили преданности, верности, готовности отказаться от всего личного ради идеи, которая внушала людям готовность страдать и умереть за нее. Война и борьба служили школами героизма; они сохранили героическое в человеке, они создали ks.atriyaРh. tyaktajivitaРh., если применить выражение из санскритской эпической поэмы, — сильных и мужественных людей, которые отказались от земной жизни ради дела; ибо без героизма человек не может развиться в Божество. Смелость, энергия и сила значатся среди самых главных принципов божественной природы в действии. Вся эта грандиозная витальная, политическая, экономическая жизнь человека со своими двумя движущими силами, соревновательной и кооперативной, слепо движется к некой реализации силы и единства — а следовательно, в двух божественных направлениях. Ибо Божественное в жизни есть Сила, обладающая властью над собой, но также и властью над Его миром, и человек и человечество также стремятся обрести власть над своим миром и своей средой существования. Опять-таки, в Божественном осуществлении есть и должно быть единство, и идеал человеческого единства тоже начинает вырисовываться вдали, пусть еще смутно. Нации, являющиеся соревновательными единицами, порой чувствуют, правда, еще слабо, потребность слиться в более великой объединенной жизни человеческой расы.

Несомненно, все эти процессы происходят на низшем полурациональном-полуинфрарациональном уровне, хотя и озаренном слабыми проблесками света свыше, но пока это еще грубое, примитивное движение, не сознающее собственной сути и руководствующееся маловозвышенными мотивами. Все формируется крайне несовершенно, в хаотичной борьбе жизненных сил и под влиянием идей, которые представляют собой смутные проблески интеллекта; предлагаемые же средства слишком механистичны, а цели слишком материальны — т.е. не принимается во внимание та истина, что во внешней жизни результат может прочно закрепиться только в том случае, если он опирается на внутреннюю реальность. Но так развивалась жизнь в прошлом и именно так должна развиваться на первых порах. Поначалу жизнь формируется вокруг эгоистического мотива, а присущий эго инстинкт расширения является первым средством установления контактов между людьми; борьба за право владения была первым грубым средством объединения людей — агрессивное самоутверждение малого "я" стало первым шагом к развитию более широкого "я". Таким образом, все было полуупорядоченной-полухаотичной борьбой за существование, скорректированной потребностью и инстинктом объединения, борьбой отдельных индивидов, кланов, племен, партий, наций, идей, цивилизаций, культур, идеалов, религий, которые все самоутверждались, все вынужденно вступали в контакты, связи и противоборство друг с другом. Ибо, кроме того, что Природа налагает на человека эго как покров, под которым она подготавливает индивидуальное проявление духа, она вкладывает в эго и импульс к развитию, принуждая его расти в существе до тех пор, пока оно в конце концов не расширится или не растворится в более широком "я", в котором обретет себя и гармонию с собой, охватит все своим сознанием, станет единым со всем остальным существованием. Содействуя этому росту, Жизнь-Природа формирует в себе инстинкты и импульсы, которые способствуют расширению, превосхождению и даже уничтожению эго, борются с более слабыми самоутверждающимися инстинктами и импульсами и корректируют их. В человека как свое орудие она вкладывает инстинкты любви, сострадания, самоотречения, самоуничижения, самопожертвования, альтруизма, стремление к универсальности ума, сердца и жизни, первые неясные тенденции к единомыслию, которое еще не нашло в полной мере собственный свой истинный свет и свою движущую силу. Из-за подобной неясности эти силы, не способные утвердить свой абсолют, главенствовать или подчинять своему влиянию, вынужденные идти на компромисс с требованиями эго и даже превращаться в некую форму эгоизма, оказываются также не в состоянии привнести гармонию в жизнь и преобразовать ее. Похоже, вместо мира они приносят меч; ибо из-за них увеличиваются напряженность борьбы и количество непримиренных сил, идей, импульсов, для которых индивидуальное сознание и коллективная жизнь являются полем боя. Идеальный и практический разум человека старается найти среди всего этого верный закон жизни и действия; в процессе регулирования и приспособления, отбора и сортировки или в согласии с некими избранными идеями или силами он силится привести вещи в гармонию, сознательно прийти к тому, чего Природа достигла в своих животных видах путем естественного отбора и инстинктивной деятельности — автоматически упорядоченных и твердо установленных форм и норм их существования. Но любая система, структура, установленная разумом, всегда частична, не надежна и временна. Ее равновесие нарушается под воздействием притяжения снизу и притяжения сверху. Ибо те силы, которые жизнь формирует, содействуя нашему росту к более широкому "я", более великому существованию, уже являются отражениями чего-то, находящегося за пределами разума, семенами духовного, абсолютного. Бесконечное оказывает на человеческую жизнь воздействие, которое не позволит ей слишком долго задерживаться на какой-либо стадии развития — по крайней мере