Идея 'лучшего из миров' и ее этические следствия.

Из того, что Единое Существо, т.е. Бог, является основанием сущности и существования в мире и что он действует "физически и свободно", вытекает, по Лейбницу, .кардинальное следствие: такое существо не могло сотворить мира лучшего, чем тот, который уже им сотворен. "Таким образом, — заключает Лейбниц, — мир представляет не только удивительную машину, но — поскольку он состоит из духов — и наилучшее государство, где обеспечены все возможное блаженство и всякая возможная радость, составляющая их физическое совершенство". Эта концепция Лейбница вызвала и у его современников, и у мыслителей следующих столетий множество резких возражений, а то и насмешек. Но Лейбниц и сам предвидел возможные критические аргументы и как бы загодя полемизировал со своими противниками. А эти критики напоминали: люди часто бывают несчастны и умирают в мучениях. Мир скорее похож на хаос, чем на стройный и мудрый порядок. Лейбниц признает такие взгляды отнюдь не беспочвенными. Но он призывает подойти к делу глубже. Его контраргументы достаточно интересны и заслуживают внимания.

Человеческий мир, рассуждает Лейбниц, — это мельчайшая часть универсума и кратчайший миг истории. Почему же, "обладая столь малым опытом, мы осмеливаемся судить о бесконечном и вечном..."? К тому же люди под "лучшим из миров" неверно понимают мир, состоящий из одного благого, доброго, приятного и т.д. Между тем такой мир был бы однообразным, а однообразие, монотонность не были бы достойны мудрого Бога. Сплошные удовольствия, если бы только их люди получали от жизни, быстро бы утомили и пресытили человеческие существа. Как люди, испытывающие несчастья, закаляются в испытаниях, так и природа, пребывающая в напряженном противодействии добра и зла, действия и страдания, красоты и уродства, как раз в целостности и разнообразии становится прекрасной и целесообразно устроенной.) "Брошенное в землю зерно страдает, прежде чем произвести плод. И можно утверждать, что бедствия, тягостные временно, в конечном счете благодетельны, поскольку они суть кратчайшие пути к совершенству". Человеческое бытие подчинено закону "красоты и общего совершенства божественных творений", ему же подчинен и весь универсум: "...совершается известный непрерывный и свободный прогресс, который все больше продвигает культуру (cultum). Так цивилизация (cultura) с каждым днем охватывает все большую и большую часть нашей земли". Правда, Лейбниц не отрицает ни одичания, ни разрушений и падений цивилизации и культуры. Но ведь и они — по закону различий, контрастов — толкуются как составные элементы замысла Бога и сотворенного лучшего из миров. Теологическая идея лучшего из миров имеет у Лейбница прямое этическое продолжение. Она должна внушить человеку жизненный оптимизм, моральную стойкость в преодолении невзгод и несчастий, дать ему облагораживающее и успокаивающее сознание причастности к общему божественному порядку Вселенной.

Следует помочь человеку активно бороться со злом, для чего нужно научить людей встречать зло с открытыми глазами, выделяя и различая виды зла.

Различие между моральным злом и добром, исходящее, разумеется, от Бога, чрезвычайно важно еще и в том смысле, что оно оттеняет необходимость и величие человеческой свободы. "Все действия Бога спонтанны. Несомненно, что каждому человеку присуща свобода совершения любого поступка, т.е. того, что он сочтет наилучшим". Проблему свободы Лейбниц связывает с вопросами о необходимости, возможности, случайности. "С древнейших времен, — пишет он, — человеческий род мучается над тем, как можно совместить свободу и случайность с цепью причинной зависимости и провидением". Душа создана Богом так, что она как бы является зодчим, свободно творящим мир человеческой жизни. Но наибольшая свобода открывается человеку тогда, когда он сознательно действует как разумное существо. Разум повелевает человеком в той же мере, в какой человек распоряжается своим разумом. "Детерминироваться разумом к лучшему — это и значит быть наиболее свободным... Выступать против разума — значит выступать против истиныл потому что разум есть система (enchainement) истин".

Мы подошли, таким образом, к учению о познании, разуме, истине, т.е. к теории познания Лейбница. Полное название направленной против локковского «Опыта...» книги Лейбница — «Новые опыты о человеческом разумении автора системы предустановленной гармонии».

Теория познания Лейбница. «Новые опыты...».

Работа Лейбница построена в форме живого философского диалога (что еще раз подчеркивает платонистические ориентации её автора). Некий Филалет, защищающий и развивающий философию Локка на основе его «Опыта...», вступает в полемику с Теофилом, в свою очередь опирающимся на систему Лейбница. Их философская полемика — острая, резкая, но по форме уважительная и по содержанию конструктивная — следует проблематике и структуре локковского «Опыта...». Разберем, в чем состоят существенные стороны лейбницевской критики.

Существуют ли принципы, врожденные человеческому духу? Этот вопрос, поставленный, что называется, ребром в первой главе Первой книги «Новых опытов...», вводит в самый центр уже знакомой нам полемики выдающихся мыслителей XVII в., где в одном лагере были "иннативисты" (сторонники концепции врожденных идей) во главе с Декартом, а в другом — их критики: Гассенди, Локк и другие авторы. Лейбниц в этом споре — в главном — на стороне иннативистов, однако его защита врожденного знания достаточно своеобразна. Лейбниц уже не принимает натуралистического по сути, или реалистического, представления, согласно которому врожденные идеи физически, или "реально", наличны где-то в мозгу или уме, душе человека. Разумеется, Лейбниц и его современники еще никак не могли обсуждать эти проблемы в плоскости, родственной изысканиям современной генетики; впрочем, и она до сих-пор не предложила по данному вопросу ничего ясного и определенного. Лейбниц склонен отвергать как натуралистический иннативизм, так и тяготеющий к натуралистическому сенсуализму локковский символ души как tabula rasa., Более доказательным и перспективным ему кажется иннативизм, основывающийся на толковании необходимых идей разума как неких чистых возможностей, потенций: это своего рода "живые огни, вспышки света", "нечто божественное и вечное", что всегда предваряет столкновение наших чувств с окружающим миром." Припомним, что Декарт причислял к врожденным идеям необходимые истины науки. Лейбниц согласен с этим. Однако в ответ на недоуменные утверждение и вопрос по-локковски мыслящего Филалета: "Это покажется очень многим странным. Неужели можно утверждать, что самые сложные и глубокие науки врождены?" — Лейбниц разъясняет: "Их актуальное знание не врождено, но врождено то, что можно назвать потенциальным (virtuelle) знанием, подобно тому как фигура, намеченная прожилками мрамора, заключается в мраморе задолго до того, как их открывают при обработке его".

В полемике с Локком Лейбниц обсуждает и вопрос о врожденном характере правил нравственности. Он согласен, что есть такие практические нравственные правила, которые не врожденны и обладают лишь относительной, временной, фактической значимостью. Однако необходимые правила нравственности — те, которым как истинам привержена большая часть человечества, — все же существуют, и они врожденны. Их принимают, хотя и в разных формулировках, Библия и Коран.

Локковскую концепцию простых идей, основанных якобы исключительно на чувственных впечатлениях, Лейбниц опровергает с помощью резонного аргумента: "..эти чувственные идеи просты лишь по видимости, так как, будучи неотчетливыми, они не дают разуму возможности различить то, что они содержат в себе". Относительно таких идей, как пространство, протяжение, фигура, движение и покой, происхождение которых Локк возводит к комбинации различных чувств, Лейбниц (вслед за Декартом) резонно замечает, что "это идеи чистого разума, имеющие, однако, отношение к внешнему миру и осознаваемые нами при помощи чувств". В теории познания позиция Лейбница была, таким образом, вариантом рационализма, противопоставленного концепциям наиболее влиятельных сторонников эмпиризма и сенсуализма (Гассенди, Локк). Используемое Локком крылатое выражение, служившее принципом эмпиризма: "нет ничего в интеллекте, чего раньше не было бы в чувстве", — Лейбниц дополняет именно в духе рационализма: кроме самого интеллекта. Но ценно, что великий ученый и философ анализирует недостатки как эмпиризма, так и прежнего рационализма и пытается предложить новую концепцию познания и истины.

Лейбниц вовсе не отрицал важной роли ощущений, непосредственной интуиции, т.е. того, что в кантовской философии будет впоследствии отнесено к способности созерцания. Более того, Лейбниц развивал далее теорию "чувственных понятий", показав, что из-за неизбежного вмешательства чувств существует и порой даже образует опору познания смутное, приблизительное знание, а также представление о вероятном. Такое знание он отличал от истинного. Лейбниц выстраивает следующую схему понятий, имея в виду ясность или смутность заключенного в них знания. Эти критерии в принципе восходят к Декарту, но Лейбниц не считает их вполне надежными, полностью применимыми к реальному знанию, в том числе и научному. Речь скорее может идти о своего рода логико-гносеологическом идеале. Понятия, по Лейбницу, бывают (см. работу 1684 г. «Размышления о познании, истине и идеях»):

Понятия, причисляемые к адекватным и интуитивным, характеризуют, по Лейбницу, высший вид познания. Однако добыть такое познание очень трудно, если вообще возможно. Эта классификация также показывает, что Лейбниц не был односторонним и жестким рационалистом и что из честной полемики с выдающимся философом Локком он многое извлек для обогащения рационализма. Чувственно-символические, созерцательно-рефлективные, интуитивные, относящиеся к воображению аспекты и формы познания играют в лейбницевской системе немалую роль. (Впрочем, то же можно сказать и о декартовом или спинозистском рационализме, если не сводить их концепции к упрощенным "учебниковым" схемам.) След воздействия эмпиризма можно найти и в знаменитом лейбницевском делении истин на истины факта и истины разума. Истины факта Лейбниц — в определенном согласии с Гоббсом или Гассенди — готов возвести к опыту. Как и весь опыт, выражающие его истины факта случайны, вероятностны. К ним ведет индукция. В обычной жизни и в естествознании часто строятся и фигурируют именно такие истины. Весьма важно, что даже законы естествознания, поскольку они не содержат в себе непререкаемых необходимости и всеобщности, могут быть, по Лейбницу, сочтены всего лишь истинами факта. Для их "добывания" достаточно опереться на закон достаточного обоснования.

Иначе, разъясняет Лейбниц, обстоит дело с истинами разума. Для их обоснования нужны законы логики (например, закон тождества, или закон противоречия), но не только они. Всеобщие истины — а таковыми являются, по Лейбницу, основополагающие истины математики и логики — не могут быть выведены путем индукции из опыта. Эти истины суть конструкции разума, его создания, но никак не произвольные, а подчиненные строгим логическим и математическим правилам анализа (расчленения на элементы), их синтеза, приведения к единству. Как именно осуществляется такое конструирование, опирающееся и на природу, но в еще большей степени на сам разум, — тому учат математика, логика, метафизика. Немалым подспорьем служат и те разделы естествознания, где эмпиризм долгое время видел поле собственной деятельности — где трактуются, например, такие понятия, как пространство, время, величина, фигура, движение. И оттуда исходят если не сами истины разума, то новые импульсы к их пониманию и построению.

Великий Лейбниц как бы завершает тернистый путь философии XVII в. и передает XVIII столетию ту эстафету, которую впоследствии переняли Кант и Гегель.

Джордж Беркли (1685-1753).

В философии Англии XVIII в., представленной плеядой ярких, талантливых и влиятельных мыслителей, наиболее значительными суждено было стать Джорджу Беркли и в особенности Дэвиду Юму, философу поистине выдающемуся. Дж. Беркли родился 12 марта 1685 г. в Южной Ирландии в семье потомков английских переселенцев. В 1700 г. он поступил в Тринити-колледж в Дублине, где изучал философию, логику, математику, теологию, древние и новые языки. С 1707 г. Беркли стал преподавателем этого колледжа, а в 1709 г. принял священнический сан; в 1727 г. он получил степень доктора философии. Беркли глубоко изучил и критически переработал философию Локка, Мальбранша, Юма. Он много занимался осмыслением философских предпосылок и следствий учения Ньютона, а в 20-х годах подверг ньютонианство резкой критике.

В 1707-1708 гг. Беркли сделал наброски, которые затем получили название «Философских заметок». В 1709 г. появился его значительный труд «Опыт новой теории зрения», а в 1710 г. — главное произведение «Трактат о принципах человеческого познания» (часть первая; вторая часть, написанная Беркли, была им утеряна во время итальянского путешествия и не была восстановлена автором). Труд Беркли встретил либо прохладный, либо негативный прием. Между тем это было одно из наиболее глубоких и новаторских, хотя и во многом спорных, философских сочинений XVIII в. В 1713 г. Беркли предпринял десятимесячное путешествие в Лондон, где общался с такими выдающимися соотечественниками, как Свифт, Поп и др. В том же году он опубликовал свое сочинение «Три разговора между Гиласом и Филонусом». 1716-1720 гг. Беркли провел на континенте, живя во Франции и Италии, общаясь с учеными, писателями, теологами. В 1728-1731 гг. он предпринял неудачно окончившиеся попытки миссионерской деятельности в Америке. Здесь он написал и на родине опубликовал (1732) полемическое сочинение «Алсифирон, или Ничтожный философ», направленное против Шефтсбери, Коллинза, Мандевиля («Алсифирон» значит: сильный духом). По возвращении на родину Беркли стал епископом в Ирландии. Он уделял внимание не только теологическим и философским, но и политическим проблемам, которым посвящено его сочинение «Пассивное послушание» (1712). Два открытых письма 1745 г., опубликованные в «Дублинском журнале», содержат резкую критику "ирландского бунтарства", направленного против британской короны.

Философское учение Беркли (здесь оно будет рассмотрено в самых основных его чертах) вносит весомый вклад прежде всего в теорию познания, в частности и в особенности в концепцию зрительных восприятий, в дискуссии относительно абстракций и роли всеобщих слов и понятий языка. Беркли выступает в качестве решительного критика материализма. Как философствующий теолог он посвящает значительные усилия теории богопознания и обновлению доказательства существования Бога. Беркли известен также как экономист, теоретик хозяйственной политики.

«Опыт новой теории зрения» — это, с одной стороны, продолжение целого ряда концепций и тенденций эмпиристской концепции ощущений, а с другой стороны, достаточно радикальный пересмотр теории зрительных восприятии, восходящей к Декарту и картезианцам. Беркли прежде всего возражает против того, чтобы по примеру Декарта считать, что расстояние между предметами прямо дается в зрительном восприятии. На самом деле, настаивает Беркли, мы в прямом восприятии наблюдаем только цвета и фигуры. Что же касается расстояния, то оно не наблюдается зрением, а "внушается" моему уму скорее благодаря опыту и суждению, чем ощущению. Подобно этому, Беркли утверждает (§§ 13 и 14 «Опыта»), что линии и углы "сами по себе не воспринимаются зрением", что они "не имеются реально существующими в природе" и что "представляют собой лишь гипотезу, созданную математиками или введенную ими в оптику с целью получить возможность трактовать эту науку геометрическим способом".

Беркли отверг выводы тех физиологов и психологов, которые утверждали, что существует необходимая и естественная связь между ощущениями, получаемыми нами благодаря повороту глаз, и большими или меньшими расстояниями от тел. Причина переживания нами соответствий или несоответствий такого рода — опыт, рассуждения субъекта, привычка, благодаря которой мы судим о связи между ясностью или смутностью увиденного и расстоянием, отделяющем нас от объекта. "Из изложенного нами с очевидностью следует, — заключает Беркли, — что идеи пространства, внешнего мира и вещей, помещенные на расстоянии, не составляют, строго говоря, предмета зрения; они столь же воспринимаются глазом, сколь и ухом". Возьмем такой пример, предлагает Беркли. Я сижу в рабочем кабинете и слышу, что вдоль улицы едет карета. Я "по слуху" могу примерно определить, на каком она от меня расстоянии. (Это, разумеется, не означает, что Беркли отождествляет ощущения зрения, слуха, осязания.)

Ошибку философов, отождествивших расстояния, величины как первичные качества с чем-то непосредственно ощущаемым, Беркли мыслит исправить так: "...число (как бы настойчиво ни относили его к первичным качествам) не есть нечто определенное и установленное, существующее в самих вещах. Оно есть всецело создание духа, рассматривающего или простую идею саму по себе, или какую-либо комбинацию простых идей, которой дается одно имя и которая таким образом сходит за единицу". Другая ошибка, согласно Беркли, состоит в следующем: мы воображаем, будто на дне глаза получается чуть ли не буквальное изображение внешних объектов. Беркли же стремится доказать, что нет никакого сходства между идеями зрения и воспринимаемыми вещами. При этом историки мысли нередко упускают из виду, сколь сложную структуру имеет берклеанское понимание зрительных и всяких иных впечатлений в их отношении к телам природы.

С одной стороны, Беркли вполне в духе Локка и других сенсуалистов утверждает независимость существования тел вне сознания: "Тела существуют вне сознания, т.е. они не сознание (mind), но от него отличается. Тем самым я принимаю, что сознание в свою очередь отличается от них". "Тела и пр. существуют даже тогда, когда не воспринимаются, будучи возможностями (powers) в действующем существе", т.е. Боге. Итак, одной стороной философии Беркли, вопреки распространенным в марксистской литературе оценкам, оказывается как раз опровержение субъективного идеализма, где самым "сильным" аргументом является ссылка и на независимый мир тел, и на Бога, заключающего в себе как существования, так и возможности тел. И потому Беркли был по-своему прав, когда утверждал, что он "более уверен в существовании и реальности тел, чем г-н Локк...". Когда Беркли говорит: "В соответствии с моими принципами существует реальность, существуют вещи, rerum Natura (природа вещей)", то он имеет в виду некоторую принципиальную возможность мира, которую нельзя отрицать по причинам, названным выше. Главная из них, конечно, Бог, дух, независимый от всех человеческих сознании.

С другой стороны, когда речь заходит об исследовании восприятии, прежде всего зрительных, положение существенно меняется. Существование воспринимаемой вещи вне восприятия — предположение абсурдное. При таком повороте исследования, действительно, необходимо признать: объекты восприятия не существуют вне восприятия, т.е. вне человеческого духа. Но Беркли идет дальше: и применительно к телам природы, относительно которых он утверждал их (Богом обусловливаемую) независимость от ума, сознания, философ предлагает поразмыслить над трудностью, которую считает неразрешимой в рамках материалистического сенсуализма. Скажем, я сейчас воспринимаю стол, за которым сижу. В этом случае существование стола неотделимо от восприятия в том смысле, что стол не существовал бы для меня и других людей, если бы мы его не воспринимали. Но вот я выхожу из комнаты и, стало быть, уже не вижу, не воспринимаю стол. Значит ли это, что он существует вне моего или нашего восприятия? Ни в коем случае, отвечает Беркли. Когда бы и как бы мы ни представляли себе, ни мыслили стол, он уже неотделим от совокупности каких-либо чувственных восприятии. И только таким стол перед нами представлен, "репрезентирован" нам. Отсюда следующие центральные принципы философии Беркли:

1) существовать (быть) — значит быть воспринимаемым: esse — percipi; 2) "...я не в состоянии помыслить ощущаемые вещи или предмет независимо от их ощущения и восприятия. На самом деле объект и ощущение — одно и то же (are the same thing) и не могут быть абстрагируемы одно от другого". 3) Мы никогда не можем воспринимать реки, горы, дома, словом, предметы природы, в некоем их существовании, отличном от того, каким они предстают перед разумом. "А что же мы воспринимаем, как не свои собственные идеи или ощущения (ideas or sensations)"? 4) Отсюда для Беркли следует, что необходимо отвергнуть свойственную материалистической теории отражения мысль о том, что "идеи могут быть копиями или отражениями (resemblances) вещей". Идеи не могут походить ни на что, кроме самих идей: например, цвет или фигура (которые Беркли считает именно идеями, притом довольно сложным путем возникшими) могут походить только на другие цвет или фигуру.

При этом Беркли отклоняет сложившееся в его время представление о первичных и вторичных качествах, согласно которому первичные качества объективны, т.е. наличествуют в самих телах, а вторичные качества субъективны. Беркли разбирает приводимую в пользу этой концепции аргументацию. Вторичные качества считаются субъективными потому, что их относят главным образом не к предметам, а к органам чувств, действующим отнюдь не по принципу зеркала. Но, рассуждает Беркли, то же самое можно сказать о первичных качествах — протяжении, фигуре, движении, ибо и они зависят от специфической в каждом случае работы органов чувств человека, прежде всего зрения. А зрение, как мы уже знаем, дает не простые копии качеств, заключенных в предметах, а оказывается результатом сложной конструктивной работы духа, итогом длительной работы чувств и ума, что, собственно, и понимается под опытом.

Ещё одна специфически берклеанская тенденция в философии, о которой здесь будет упомянуто, — отрицание "реальности" абстрактных идей. Беркли по сути дела продолжает здесь линию локковского номинализма, но делает это еще решительнее, пытаясь преодолеть его материалистический уклон. Прежде всего подвергаются отрицанию общие абстракции философии, подобные материи, материальной субстанции. Аргументы, направляемые против общих идей, не затрагивают, согласно Беркли, понятия духа как такового. Здесь он готов присоединиться к реалистам. Что же до материи, то в ход идут номиналистические соображения и выводы: "Если мы последуем указаниям разума, то из постоянного единообразного хода наших ощущений мы должны вывести заключение о благости и премудрости духа, который вызывает их в наших душах. Но это все, что я могу отсюда разумного вывести. Для меня, говорю я, очевидно, что бытия духа, бесконечно мудрого, благого и всемогущего, с избытком достаточно для объяснения всех явлений природы. Но что касается косной, неощущающей материи, то ничто воспринимаемое мной не имеет к ней ни малейшего отношения и не направляет к ней моих мыслей". Впрочем, Беркли не может не признать, что к материи, которая кажется ему "неразумным, немыслящим нечто", выдумкой и фикцией материалистов, "человеческий дух сохраняет такое сильное пристрастие, вопреки всей очевидности разума...".

Беркли направляет свои возражения и против теории абстракции как таковой. Чтобы составить представление обо "всех" треугольниках, так необходимое геометрам, совсем необязательно, возражает Беркли Локку и другим авторам, "добывать" всеобщее понятие треугольника путем абстракции от любых частных и особых треугольников. Такое абстрагирование, во-первых, невозможно, а во-вторых, и не нужно. Нам достаточно обладать некоторыми обобщенными "представлениями", не обязательно отвлекающимися от всего частного, но "репрезентирующими" самое существенное в треугольнике, что отличает его от других предметных единств и от прочих геометрических фигур.

Значение философии Беркли в истории человеческой мысли (которое было несправедливо принижено Лениным и другими марксистскими авторами) на самом деле весьма велико. Кроме того, что он по справедливости прослыл оригинальным философом-спорщиком, задавшим современникам и потомкам немало трудностей и загадок, он был ученым, вмешавшимся в спор физиологов, математиков, физиков. Без Беркли отныне уже непред ставима философская теория ощущений, чувственных восприятии. "Парадокс Беркли" относительно независимого от ума существования тел и невозможности для людей представить мир иначе, чем через наш дух, через человеческое сознание, стоит у истоков весьма сходного "парадокса Канта" (хотя Канту, о чем речь пойдет в посвященном ему разделе, пришлось преодолевать трудности, заданные берклеанским подходом).