Апостольские отцы, апологетика и христианский гностицизм II в.
Свое историческое бытие патристика начинает в трудах так называемых апостольских отцов (это название стало использоваться с XVII в.), к числу которых обычно относят пять авторов первой половины II в.: Варнаву, Климента Римского, Игнатия Антиохийского, Поликарпа Смирнского и Герму. Апостольские отцы считались либо прямыми учениками апостолов, либо учениками их учеников и по духу своему еще целиком пребывали в границах апостольского учения. В сочинениях апостольских отцов (по большей части это послания к христианским общинам различных городов; исключение составляет «Пастырь» Гермы) христианская доктрина преподносится еще в "чистом", евангельском виде. Однако именно здесь начинает формироваться основная проблематика христианского философствования, подобно тому, как в насыщенном растворе протекает первичная кристаллизация. Перечень этих проблем намечен еще самими апостолами (Ин. 1, 1 ел:; Деян. 17, 22-34): 1) Бог и его Существо; 2) Христос как Логос и посредник между Богом и миром; 3) человек и его отношение к Богу; 4) Мир и его устроение; 5) история и ее цель. Доктринальный элемент у апостольских отцов не играет заметной роли. Но в некоторых сочинениях (особенно в посланиях Варнавы и Игнатия Антиохийского) поставлены главные проблемы Христологии, сотериологии, эсхатологии, аскетики, а также впервые (хотя и очень скромно) использован аллегорический метод истолкования священного текста. Наконец, этическое учение отчетливо явлено в «Пастыре» Гермы.
Апостольских отцов можно рассматривать как важнейшее связующее звено между эпохой откровения и эпохой традиции, как этап проторефлексии, когда христианская мысль лишь начинала осознавать свое собственное содержание и обращалась исключительно к христианской аудитории. Апостольские отцы первыми увидели и поставили задачу культурного самоопределения христианства. Но для решения этой задачи требовались иные средства.
К середине II в. немногочисленные еще христиане жили в обществе, весь культурный уклад и древние традиции которого резко противостояли христианскому мироощущению. Но в это же время христианство впервые заявило о себе, а языческое общество и Римское государство оценили в нем противника, с которым нельзя было не считаться. Поэтому самой главной задачей христианства в это время была защита нарождающегося учения от языческой критики. Эту задачу взяла на себя апологетика — особый жанр христианского теоретизирования. Апологетами в той или иной мере были многие крупные отцы церкви вплоть до IV в. Но первые ортодоксальные христианские теоретики были апологетами по преимуществу. Таковы грекоязычные апологеты II в. — Кодрат, Аристид, Юстин, Татиан, Афинагор, Феофил, Мелитон, первый латиноязычный автор конца II — начала III вв. Минуций Феликс; к апологетам во многих отношениях принадлежат: писавший по-гречески Ириней Лионский, его ученик Ипполит Римский и даже Тертуллиан.
Если апостольские отцы были генетически связаны с кругом идей и представлений ^Нового Завета, а их сочинения выглядят недостаточно теоретичными, то у апологетов общефилософский, доктринальный элемент впервые выделяется сознательно и отчетливо. Сочинения апологетов впервые обращены к внешней, языческой аудитории, которая в интеллектуальном отношении была пока еще выше христианской. Апологеты должны были показать языческому миру, что 1) языческие верования не в пример более нелепы и предосудительны, чем христианство в глазах его оппонентов, а 2) эллинская философия утонула в противоречиях и неспособна дать единую для всех истину, хотя 3) лучшие ее умы (прежде всего Гераклит, Сократ, Платон, стоики) близки к христианству, и само оно 4) есть единственная истинная и пригодная для всех философия.
Ясно, что при таких задачах апологеты не могли (да и не были еще способны) полностью сосредоточиться на созидательном теоретизировании. Но столь же очевидно, что задачи апологетики можно было решить только на определенной теоретической основе. В апологетике мы должны видеть первый теоретический период христианской литературы, а в апологетах — первых теологов в настоящем смысле слова. Требовалась универсальная и сильная идея, которая позволила бы защитить новое учение, привлечь новых сторонников и вместе с тем продолжить формирование христианской доктрины, лишь приблизительно намеченной апостольскими отцами. Такой идеей стала идея Логоса, которая много говорила образованному язычнику, ибо была плотью от плоти греческой философии. Логос выражает идею разумности, а ведь апологеты вынуждены были обращаться к сходству между эллинской философией и христианством и апеллировать к тому единственному, что могло привлечь образованную, но чуждую аудиторию к разуму.
Идея отвлеченной разумности, отождествленная апологетами с Мудростью Божьей, позволила им синтезировать теологию ап. Иоанна с платонико-стоическими парадигмами, продемонстрировать преемство между лучшими умами эллинства и новым учением. Она позволила создать новый метод аргументации и находить важные пункты христианской доктрины (незримый Бог-Логос, естественность Богопознания и нравственных законов, бессмертие души и т.д.) у самих язычников. Наконец, идея Логоса, утверждавшая единство и разумность мироздания, была исключительно пригодна для построения и оформления всего христианского учения — теологии, космологии, антропологии и этики. Идея Логоса была внутренне близка апологетам и составляла важную часть их духовного опыта еще и потому, что в большинстве апологеты были хорошо образованными философами и риторами, принявшими христианство в зрелом возрасте.
"Христианские апологеты, — писал Гарнак, — сделали... важнейший из всех сделанных в истории развития христианского учения шагов, когда провозгласили: Логос есть Иисус Христос... Отождествление Логоса с Христом оказалось решительным моментом для слияния греческой философии с апостольским наследием и привело к последнему мыслящих греков. Для той эпохи идея Логоса была наиболее целесообразной формулой соединения христианской религии с греческим мышлением" (9, с. 148-149).
Достижения апологетов стали неотъемлемым достоянием всей истории христианства. Однако собственные теологические успехи апологетов еще очень скромны, а их рассуждения являют лишь приблизительный абрис развитых систем зрелой патристики. Бог понимается апологетами как Существо непостижимое, трансцендентное миру, вечное, неизменное и самодостаточное. Здесь мы можем фиксировать начало апофатической теологии. Вторая Ипостась — Логос, Сын Божий, Иисус Христос, Премудрость Божия — присутствует в Боге-Отце словно некая "разумная потенция", получающая свое "энергетическое" и ипостасное выражение в акте творения мира. Подобные мысли мы в изобилии находим у многих крупных апологетов, например у самого значительного и универсального автора середины II в. — Юстина, погибшего смертью мученика в 165 г. (I «Апология» 13; «Диалог с Трифоном-иудеем» 56; 127), у его ученика Татиана («К Эллинам» 5) и других авторов (Феофил, «К Автолику» II 3-4; 10).
Характерной особенностью апологетической теологии был субординационизм (учение о неравнозначности Ипостасей Св. Троицы), который преодолевался христианской мыслью на протяжении двух последующих веков. Дело в том, что само рождение (т.е. ипостасное бытие) Сына-Логоса связывалось апологетами с актом творения мира. Оказывалось, что Сын позже и меньше Отца, а значит — в некотором смысле тварное создание, имеющее преимущественно космологические функции (Юстин, «Диалог с Трифоном-иудеем» 17; 58; 128; Феофил, «К Автолику» П 22). Тем самым апологеты молчаливо допускали в Боге изменение и развитие. О третьей Ипостаси — Святом Духе, — апологеты говорят очень мало, и учение о Триединстве у них едва намечено.
Апологетика II в. имела огромное значение для всей последующей истории патристики. Апологеты верно поняли задачи своей эпохи: они увидели возможность соединения христианства и эллинства и указали грядущий путь великого синтеза. Более того, они 'верно почувствовали встречное движение, начинавшееся в эллинском мире. Довольно будет вспомнить слова известного платоника П в. Нумения, что Платон — это Моисей, говорящий по-аттически, или намеки известного критика христианства Кельса на то, что Иисус наверняка читал Платона, а апостол Павел — Гераклита (см.: Ориген, «Против Кельса» VI 12; 16).
Однако теология апологетов еще очень неразвита. Отчетливые апофатические посылки и открытое уважение к Платону говорят об усвоении платонических парадигм. Но космологическое понимание второй Ипостаси с такой же несомненностью свидетельствует о сильном стоическом влиянии. Великое открытие апологетов, сделавших идею Логоса структурной и методологической моделью, имело свою обратную сторону. Апологеты вынуждены были преувеличивать рефлексивный момент учения, поневоле создав иллюзию того, что философские понятия способны выразить "материю" христианства легко и без остатка, а между эллинством и христианством возможна полная гармония.
Другой попыткой придать христианству характер упорядоченного философского учения был гностицизм (от греч. γνωσις, — "знание") — весьма широкое течение, объединявшее целый ряд околофилософских сект (многие из них возникли в I в., но не все были христианскими). Своего расцвета гностицизм достиг в середине II в. благодаря деятельности наиболее значительных христианских (но не церковных) гностиков: Маркиона, его ученика Апеллеса, Валентина и Василида. Всех гностиков объединяли поиски высшего знания, которое само по себе давало истину и спасение. Нельзя отрицать, что гностики ставили реальные проблемы: каковы Бог и мир, каков человек и его назначение и т.д. Но гностицизм лишь формально претендовал на статус философской теории и лишь для видимости обращался к разуму — а скорее, к рассудку. На деле же учение гностиков представляло собой эклектическую и мрачную теософическую мифологию, в которой христианская идея спасения во Христе самым причудливым образом сочеталась с элементами иудаизма, восточных дуалистических учений (зороастризм), греческой философии (пифагорейской, платонической и стоической), и вся эта "сухая теория" была замешана на астрологии и магии.
Для большинства гностических учений характерен резкий дуализм небесного и земного миров, благого Бога и злого демиурга (творца чувственного мира), духа и материи. Полярность мироздания сочетается с идеей эманации как принципа организации мира: мир предстает как иерархия ипостасей-"эонов", нисходящая от высших порядков к низшим. Человек, имеющий в себе частицу божества, способен вернуться к первоисточнику, освободиться от всего грубовещественного с помощью Спасителя — Христа.
Более полувека гностицизм успешно соперничал с ортодоксальным христианством (любопытно, что по объему сочинения гностиков многократно превышали все, что было написано апологетами II в.), пытаясь своими средствами решить задачу синтеза философии и Евангелия. Но путь гносиса вел в тупик, и в конечном счете он проиграл. Тем не менее при всей нецерковности и фантастичности гностицизм оказал заметное влияние на христианскую космологию и сотериологию. Влияние гносиса еще достаточно заметно у Климента Александрийского (хотя в понятие "гносис" он вкладывает совсем другое содержание); но многие крупные авторы (Ириней, Ипполит, Тертуллиан) посвятили большие труды опровержению гносиса.
Недостаточно систематическая, но парадоксально рационалистическая тео- или, скорее, логология апологетов, с одной стороны, и чрезмерные притязания гностицизма — с другой, встретили своего оппонента в лице Иринея Лионского (ум. ок. 202). Ириней по праву считается одним из самых значительных теологов конца II в. Главное его сочинение «Против ересей» (сохранившееся в латинском переводе) имеет яркую антигностическую направленность. Опровергая гностиков, Ириней одновременно выстраивает истинную теологию. Он сохраняет апофатические посылки апологетов, но решительно устраняет из идеи о Боге всякий намек на изменение и развитие: Бог всегда равен и подобен Себе (II 13, 8). Отсюда следует, что Сын-Логос со-вечен Отцу, а Его ипостасное бытие не связано с актом творения. Таким образом, космологическое понимание Логоса Ириней заменяет онтологическим: Бог вечно раскрывает Себя через Логос — Вторую Ипостась, — которая одна только не-тварна (IV 6, 3; 14, 1). В христианском учении для Иринея рефлексивный элемент уже не так важен, как элемент собственно религиозный. Поэтому особое место занимает у него учение о спасении, в связи с которым он намечает антропологию (соотношение плоти, души и духа в человеке — V 9, 1) и этику (спасение отчасти зависит от человека; душа не бессмертна, если не уподобится Высшему совершенству, — V 16, 2). Христос для Иринея — не просто Ум, или Логос, а Живой Бог, воплотившийся и принявший смерть ради спасения человечества.
Между Иринеем и апологетами оставалось еще немало общего, например субординационизм: Ириней не раз заявляет, что Сын меньше Отца. О трансцендентной Троице "Ириней так же мало знает, как и апологеты" (12, с. 29). Но Ириней безошибочно выделил именно религиозную сторону христианства (здесь он предвосхищает Тертуллиана), восстановил его важнейшее экзистенциально-антропологическое измерение, потесненное абстрактной "философичностью" апологетов. Ириней (и во многих отношениях его ученик Ипполит Римский) может считаться важным переходным звеном между классической апологетикой II в. и значительно более развитыми учениями III в. Задачи апологетики в основном были выполнены. Наступало время ее преодоления и построения универсальных догматических систем.
Литература:
Столяров А.А. Апостольские отцы, апологетика и христианский гностицизм II в./История философии. Запад-Россия-Восток. Книга первая. Философия древности и средневековья.- М.:Греко-латинский кабинет, 1995 - с.252-257
Философская теология III в.
Основные особенности этого важнейшего этапа: преодоление гностицизма и переход от "чистой" апологетики к системосозидающему теоретизированию; смена философских парадигм (после Оригена на Востоке стоицизм уступает место платонизму); аллегорическое толкование Св. Писания приобретает статус универсального метода; наконец, поляризуются и системно оформляются два составных элемента христианского учения — рефлексивный и собственно религиозный.
Литература:
Столяров А.А. Философская теология III в./История философии. Запад-Россия-Восток. Книга первая. Философия древности и средневековья.- М.:Греко-латинский кабинет, 1995 - с.257
Греческая патристика.
Новое время ставило новые задачи, выполнение которых не было возможно вне центров религиозной учености (подобных античным философским школам), способных концентрировать интеллектуальные силы христианского мира. Первым таким центром стала Александрийская богословская школа в лице главных ее представителей — Климента и Оригена. Выдающееся значение Александрийской школы состоит в том, что после апологетов она приняла на себя поиски синтеза (но на качественно ином уровне) христианских ценностей и эллинского знания при максимальной опоре на высшие достижения последнего. В александрийской теологии отчетливо кристаллизовался рефлексивный "полюс" христианства.
Первым известным главой школы был Пантен, он не оставил сочинений. Его учениками были корифеи школы Климент и совсем еще юный Ориген.
Тит Флавий Климент (ок. 150-216) родился в языческой семье (возможно, в Афинах) и получил прекрасное образование. Христианином он стал уже в сознательном возрасте. После долгих путешествий в поисках истины по Италии, Сирии и Палестине Климент достиг Александрии и около 200 г. сменил Пантена во главе школы. Двумя или тремя годами позже из-за гонений Септимия Севера Климент переселился в Каппадокию, где и прожил последние годы.
В историю патристики Климент вошел как создатель первой универсальной системы христианской педагогики, которая одновременно была и его теоретической системой. Климент — вероятно, первый универсально образованный христианский мыслитель — знаток философии, мифологии, литературы (в том числе христианской), географии. Цель Климента — превратить христианское учение в упорядоченную систему знания, предполагающую упорядоченное же ее усвоение. Основные сочинения Климента составляют своеобразную "трилогию", объединенную общим педагогическим замыслом. «Протрептик» (или «Увещание к эллинам») изучается на подготовительной ступени; задача этого сочинения — отвратить от суеверий и приблизить к вере. «Педагог» — вторая ступень, служащая исцелению страстей и воспитанию души. Высшую ступень, ступень Богопознания составляют «Строматы» (букв. "лоскутный ковер") — самое значительное сочинение Климента; здесь излагается сумма христианской мудрости, истинный гносис.
Развивая позицию апологетов, Климент приходит к тезису о гармонии веры и разума. Однако вера — предварительная ступень совершенства и лишь подводит к гносису; именно в этом смысле знание невозможно без веры. С помощью аллегорического метода разум позволяет открыть и прояснить содержание веры. Философия необходима для того, чтобы перейти от веры к истинному знанию. Весь мир — Афины («Протрептик» II). Прочие науки служат философии так же, как сама философия служит теологии («Строматы» I 5, 2, 19): этот тезис Климент впервые формулирует абсолютно четко.
Гносис сочетает две стороны: Богопознание (теологию) и высшее нравственное совершенство. Положительное Богопознание, повторяет Климент, в полной мере невозможно. Знать можно лишь то, чем Бог не является. Апофатика, таким образом, приобретает здесь классический облик. Бог выше всего сущего, выше единичности. Он бесконечен, безвиден и не имеет имени. Познается Он лишь в Сыне-Логосе, Который есть Сила и Мудрость Отца, существует от века и не-тварен. Логос — "энергия" Отца, посредник между Ним и миром, закон и разум всего сущего. Логос стоит вслед за Отцом, и чем дальше от Логоса, тем слабее связь с первоосновой бытия. Святой Дух — на третьем месте в Божественной Триаде. Мы видим, что апологетический субординационизм у Климента сохраняется.
Высшая ступень Богопознания должна сопровождаться нравственным совершенством. Гносис, следовательно, есть устойчивое интеллектуально-нравственное состояние, в котором знание о Боге сочетается с аскетической безупречностью и герменевтической искушенностью. На высшей ступени гносиса платонический идеал созерцания сливается с христианским идеалом любви к Богу и ближнему. Однако этические воззрения Климента выдают влияние стоического идеала "бесстрастия", так как Бог — высшее нравственное совершенство — лишен страстей.
Преемником Климента во главе Александрийской школы стал Ориген (ок. 185-263/264) — одна из самых необычных (чтобы не сказать — экстравагантных) фигур патристики как в человеческом, так и в интеллектуальном отношении. "Судьба Оригена, — писал Евсевий Кесарийский, посвятивший Оригену почти всю шестую книгу своей «Церковной истории», — представляется мне уже, так сказать, с пеленок чем-то необыкновенным" (VI 2, 2). Ориген родился в христианской семье и с детства посещал начальные классы Александрийской школы, где слушал Пантена и Климента. Когда во время гонений был схвачен его отец, Ориген так стремился разделить его судьбу, что лишь благодаря хитрости матери, спрятавшей всю одежду сына, остался в живых (Евсевий, «Церковная история» VI 2, 6). В 203 г. он возглавил школу после отъезда Климента и вел самый аскетический образ жизни. Распространена легенда, что Ориген добровольно оскопил себя в молодости, дабы целиком отдаться ученым занятиям (VI 8, 1-3). В возрасте 25 лет он, возможно, слушал известного философа Аммония Саккаса, у которого несколько позже учился основатель неоплатонизма Плотин. Так в лице Оригена зримо встретились две культурные традиции — эллинства и христианства. Почти тридцать лет Ориген плодотворно трудился в Александрии, но затем обстановка в городе ухудшилась. В 232/233 гг., когда родился ученик Плотина Порфирий, Ориген переселился в Кесарию Палестинскую и открыл там собственную школу. Погиб он мученической смертью при очередных гонениях.
Необыкновенная работоспособность также выделяет Оригена в ряду прочих отцов церкви. Он один написал больше, чем все предшествующие церковные авторы вместе взятые, и в этом отношении с ним можно сравнить только Августина. Такая продуктивность отчасти объяснялась рациональной организацией работы: сам Ориген только диктовал многочисленным стенографистам; затем целый штат каллиграфов переписывал и размножал записи. По образованности и широте интересов Ориген не уступает Клименту, а в знании священных текстов превосходит большинство отцов церкви. Он составил комментарии почти на все книги Св. Писания и по всем основаниям является родоначальником христианской библеистики. Но не это самое главное.
Ориген — выдающийся систематический ум не только ранней, но и всей патристики, создавший первую стройную теорию философской теологии, основанную на лучших достижениях эллинской мысли и во многом сходную с учениями неоплатоников. Многое в этой теории вызывало сомнения уже в III и IV вв.; на V Вселенском соборе в Константинополе (553 г.) учение Оригена было окончательно признано неканоническим. Вот почему Ориген не считается настоящим отцом церкви, а большинство его сочинений утрачено.
В христианстве Ориген видел вершину греческой философии, и образцом для него (как для всей патристики после него) стал Платон. Здесь находит свое объяснение интерес Оригена к строгой методике доказательства, к математике, логике и числовой символике. Аллегорический метод, в свою очередь, становится у него главным средством экзегезы. Основы теории изложены в сочинении «О началах» (сохранилось в латинском переводе). В книге I речь идет о Боге как вечном источнике всего сущего; в книге II — о мире и его творении; в книге III — о человеке и его назначении; наконец, книга IV трактует об откровении и способах его постижения. Таковы "начала", первые принципы всякого исследования мира, а весь трактат является первым образцом цельного христианского вероучения, открывающим эпоху универсальных догматических систем.
Во введении (в книге I) Ориген разъясняет свою методику исследования "начал". Истины веры делятся на существенные (важнейшие догматы, сведенные в Символы веры) и менее существенные (о которых, к тому же, в Писании сказано недостаточно четко или вовсе не сказано). В существенных истинах свобода мнений недопустима, тогда как по частным вопросам (касающимся преимущественно тварного мира) теолог волен полагаться на собственный разум (конечно, в согласии со Св. Писанием). Так впервые четко формулируется метод спекулятивной теологии, которого, однако, сам Ориген придерживался далеко не всегда, вторгаясь "умствованиями" и в "запредельные" сферы. "Техническая" часть методики (изложенная отдельно) — "трехступенчатая" аллегореза, выделяющая в тексте три уровня смысла: буквальный, душевный (этический) и духовный (отвлеченно-теологический) («О началах» IV 11).
Бог Оригена — сверхсущая и непознаваемая "монада", превышающая все, что в принципе можно о ней сказать. Лишь отчасти Бога можно познать по Его творениям. Сын Божий, — вечносущий Логос, Премудрость Божья, — подобен лучу света, исходящему из первоистока, и в потенции содержит в себе все мироздание. Логос есть как бы образ первообраза, его отражение. Но по отношению к тварному миру Логос — первообраз, "идея идей", и все вещи суть отражения Логоса, но не Бога-Отца. Логос, таким образом, является посредником между Богом и миром, и в Нем первоначальная монада развертывается во множественность. Святой Дух стоит за Сыном-Логосом в иерархии Божественных Ипостасей и пронизывает все мироздание. Первая Ипостась существует субстанционально, две другие — акцидентально. Следовательно, Сын и Дух рождаются не из "сущности" Отца. К тому же, действие Отца простирается на все существующее, сына — на все разумное, Святого Духа — на святое (I 2-3). Отрицание единосущности — важнейший неканоничный тезис Оригена, а тринитарную проблему Ориген решает в духе столь же неканоничного субординационизма. Вместе с тем, он близок к формуле Триипостасного единства.
Как в неоплатонической системе Ум вечно рождается из Единого, так у Оригена Вторая Ипостась — из Первой. Акт творения мира Ориген тоже мыслит вне времени (ибо нельзя представить Бога не Всемогущим, не Творцом). По оценке Спасского (9, 89), это "самый блестящий пункт в догматической системе Оригена" (12, с. 89), но, добавим, в такой же степени неканоничный и влекущий за собой цепь столь же неприемлемых для ортодоксальной догматики выводов. Тварный чувственный мир существует во времени и не является единственно возможным: миры сменяют друг друга постоянно (II 1; III 5). Так Ориген возвращается к старинной идее множественности миров. Но тогда души способны переселяться из одного мира в другой, и Ориген возрождает пифагорейско-платоническую идею предсуществования душ (II 8). Душа представляет собой нечто среднее между плотью и духом. Она способна приближаться к Богу и тогда становится умом, чистым духом, но может и отклониться к материи, чистому небытию. Таково свойство свободы выбора, которой наделены все разумные существа, и свобода есть единственная причина зла в мире. Зло же есть отпадение от полноты бытия к небытию (II 8; III 1 сл.) — здесь Ориген предвосхищает важнейший тезис неоплатоников. Соединение с материей — это наказание для душ. Но, поскольку благо и зло присущи твари лишь акцидентально (и в чувственном мире не может быть субстанциального блага и зла), ни одно разумное существо (включая и самого дьявола) не обречено на зло и, в принципе способно возвыситься к благу. Разумные существа образуют мировую иерархию, место в которой зависит от степени нравственного совершенства. Так Ориген в чисто платоническом духе дает этике онтологическое обоснование. Конечная задача человека — спасение, "восстановление" и возвращение к Богу, что, по мысли Оригена, неизбежно и для всего мира. Таковы истины, которые разум должен извлечь из Писания.
Некоторые пункты своей системы Ориген изложил в полемическом трактате «Против Кельса». Наконец, в небольшом сочинении «О молитве» изложены основные идеи христианской аскетики, оказавшие большое влияние на развитие аскетической и монашеской литературы.
Учение Оригена благодаря своей блестящей философичности, глубине и оригинальности в большинстве отношений определило дальнейшие пути развития патристики. Самым известным из учеников Оригена был Григорий Неокесарийский (ум. ок. 275), суммировавший в похвальной речи Оригену метод своего учителя. Научные традиции в основанной Оригеном школе поддерживал Памфил Кесарийский (ум. ок. 310), написавший обширную «Апологию Оригена». Учеником Памфила и последователем Оригена был известный историк церкви и теолог Евсевий Кесарийский (ум. 339). Особым уважением Ориген пользовался у Каппадокийцев (см. ниже), которые составили антологию важнейших текстов из его сочинений. Напротив, с антиоригеновских позиций (по крайней мере внешне) выступали богословы Павел Самосатскый и его ученик Лукиан (ум. 312). Лукиан, выдающийся библеист и в этом смысле конкурент Оригена, считался основателем Антиохийской богословской школы и был учителем знаменитого пресвитера Ария, осужденного на I Вселенском соборе в Никее (325 г.).
Литература:
Столяров А.А. Греческая патристика./История философии. Запад-Россия-Восток. Книга первая. Философия древности и средневековья.- М.:Греко-латинский кабинет, 1995 - с.257-263
Латинская патристика.
Среди латинских авторов этого периода выдается уроженец Карфагена Квинт Септимий Флорент Тертуллиан (ок. 160 — после 220). Для латинской патристики он имеет такое же значение, какое Ориген — для греческой. В лице Тертуллиана Запад получил своего теоретика даже раньше, чем Восток: „Как Оригена у греков, так и его [Тертуллиана] у латинян, конечно, нужно считать первым среди всех наших", — писал монашествующий богослов начала V в. Викентий Леринский («Наставление» 18).
Тертуллиан получил хорошее образование, в том числе, вероятно, и юридическое. По некоторым сведениям, он был священником, но затем примкнул к секте религиозных фанатиков — "монтанистов". По сочинениям Тертуллиана легко можно составить представление о его характере — страстном, непреклонном, избегающем компромиссов.
Среди трех десятков сохранившихся трактатов Тертуллиана особенно важны: «Апологетик», «О свидетельстве души», «О душе», «О прескрипции против еретиков», «О плоти Христа», «Против Гермогена», «Против Праксея», «Против Маркиона». В противоположность александрийцам, Тертуллиан представлял радикальное "антигностическое" направление патристики, предпочитавшее выделять в христианстве чисто религиозный "полюс". Хотя по духу Тертуллиан близок к апологетам и ему не присущ системосозидательный пафос Оригена, он немало сделал для становления догматики. С полным правом его можно считать "отцом" латинской теологической лексики. Кроме того, он первым заговорил о преимущественном авторитете Римской кафедры.
Теоретическое учение Тертуллиана не приведено в систему. Теология, космология, психология и этика подчас излагаются вперемешку. Кроме того, это учение отмечено сильным влиянием стоицизма: в данном отношении его можно считать уникальным явлением патристики. Декларативный "соматизм" приводит Тертуллиана к утверждению телесности всего сущего — включая душу и Самого Бога. Вместе с тем, "тело" и "плоть" — вещи разные: дух отличается от плоти качественно иной телесностью. Учение о Триипостасном единстве Бога, развитое в трактате «Против Праксея», во многом предвосхищает позднейшие ортодоксальные формулировки (Тертуллиан настаивает на субстанциональном единстве Троицы, которое отрицали Ориген и Арий), но все еще страдает субординационизмом. Теория познания Тертуллиана являет собою образец стоического сенсуализма. Для психологии Тертуллиана особенно важен трактат «О душе», где наряду с его собственными взглядами изложены мнения многочисленных античных авторов. Итак, теория Тертуллиана интересна, необычна, но столь же неканонична, как и теория Оригена. Однако не в отвлеченном теоретизировании заключено подлинное значение этого мыслителя.
Важная особенность мировоззрения Тертуллиана — демонстративная антифилософичность и антилогичность, открытость противоречиям, парадоксальность, призванная открыть глубины веры. Если для Климента Александрийского весь мир был "Афинами", то Тертуллиан желал иметь перед глазами только "Иерусалим", отделенный от "Афин" непреодолимой пропастью: „Что общего у Афин и Иерусалима, у Академии и Церкви?" («О прескрипции» 7). Языческая философия — мать ересей, она несовместима с христианством. Познать Бога способна лишь сама душа, "христианка по природе". Бог выше всех законов, которые стремится навязать Ему философствующий разум; к Нему и Его действиям абсолютно неприложимы естественные человеческие вопросы "почему?" и "зачем?". Отличие Живого Бога религии от божества философов в том, что истинное Богоявление "оскорбительно" для разума, который не может проникнуть в тайны Откровения и должен остановиться там, где начинается вера. Чтобы явиться поистине, Бог должен явиться неразумным, парадоксальным образом: „Сын Божий распят — это не стыдно, ибо достойно стыда; и умер Сын Божий, — это совершенно достоверно, ибо нелепо; и, погребенный, воскрес — это несомненно, ибо невозможно" («О плоти Христа» 5). Credo quia absurdum ("Верю, ибо это нелепо") — знаменитая формула (хоть и не встречающаяся в таком виде у Тертуллиана), к которой впоследствии были сведены многие его парадоксы. Парадоксализм (восходящий к Посланиям ап. Павла) превращается у Тертуллиана в четкую методологическую установку.
Тертуллиан, как никто, глубоко проник в самую суть религиозности, обнажил последние основания личной веры. Несомненное влияние Тертуллиана испытали Августин, а также многие европейские мыслители последующих эпох (Паскаль, Кьеркегор, Лев Шестов). В этом смысле влияние Тертуллиана шире и глубже, чем влияние Оригена или любого другого отца церкви (за исключением Августина). Ориген, при всей личной и теоретической незаурядности, целиком пребывает в своей эпохе и своей синтетической культуре. Тертуллиан же, не имея ни малейшей склонности возводить здание культурного синтеза на основе философии, очертил пределы христианского мирочувствия, и по достоинству мог быть понят и оценен только с высоты другой эпохи.
Следом за Тертуллианом должен быть упомянут Киприан, епископ Карфагенский (ок. 200-258). Он происходил из знатного языческого рода, получил риторическое образование, принял христианство уже в зрелом возрасте и погиб мученической смертью при императоре Валериане. Киприан всю жизнь находился под сильнейшим обаянием личности и сочинений Тертуллиана и, как сообщает Иероним, ни дня не проводил без чтения его трактатов. Не будучи теоретиком в той же мере, как его учитель, Киприан разделял с ним апологетический пафос и склонность к морализаторству, написав целый ряд морально-наставительных трактатов. Основное сочинение Киприана «О единстве церкви» посвящено обоснованию "католичности" Всемирной церкви, которую он понимал не просто как социальную организацию, но как духовное единство христиан.
Другой заметной фигурой среди североафриканских писателей был христианский ритор Арнобий (нач. IV в.), автор частью апологетического, частью полемического сочинения «Против язычников». Арнобий представляет Бога вечным и (в отличие от Тертуллиана) бестелесным. В книге II трактата подробно разбирается природа души: она телесна и сама по себе смертна, но с помощью благодати может достичь бессмертия. Чувственное восприятие — исходный пункт познания; идея Бога врождена душе — в этих тезисах Арнобий напоминает Тертуллиана. По задачам и исполнению трактат Арнобия напоминает диалог «Октавий» современника Тертуллиана Минуция Феликса.
Современником, а возможно и учеником Арнобия, был Цецилий Фирмиан Лактанций (ум. ок. 317). Главный его труд «Божественные установления» состоит из нескольких самостоятельных трактатов. Лактанций предпринял едва ли не первую попытку систематически описать основной круг христианских ценностей и подкрепить их основными достижениями античной культуры. Языческая мудрость сама по себе пуста и бесплодна, но многое в ней можно обратить на пользу христианства. Синтетический труд Лактанция во многом суммировал характерные особенности ранней латинской патристики с ее отчетливым апологетическим пафосом, ориентацией на римскую культуру (воспринятую сквозь призму гуманистически-стоических идеалов) и лишь спорадическим интересом к отвлеченным теологическим построениям. Среди латинских авторов Лактанций, пожалуй, единственный, кто симпатизировал гностическому и герметическому учению.
Наконец, среди латиноязычных авторов этого периода следует упомянуть римского пресвитера Новатиана (ум. ок. 258). Его обширный трактат «О Троице» — первая большая специальная работа по тринитарному вопросу на латинском языке. Испытав несомненное влияние Тертуллиана, Новатиан в свою очередь способствовал укреплению традиций высокой теологии на Западе и в этом смысле является предшественником Августина.
Александрийцы и Тертуллиан придали мощный импульс всему развитию христианской мысли, но заложили лишь фундамент будущего здания христианской догматики. Достроить его смогли следующие поколения христианских мыслителей.
Литература:
Столяров А.А. Латинская патристика./История философии. Запад-Россия-Восток. Книга первая. Философия древности и средневековья.- М.:Греко-латинский кабинет, 1995 - с.263-266