Объяснение, понимание и интерпретация

В философии существуют два основных подхода к трактовке соотношения объяснения и понимания.

Первый из них, исходит из абсолютизированного противопоставления естественных и общественных наук. На этом основании, объяснение, как раскрытие законов изучаемого явления, соотносится только с физикой и естествознанием, а в общественных науках важнейшим средством познания считается понимание, т.е. мысленное моделирование психологического состояния другого человека на базе собственного жизненного опыта. Этот подход представлен в работах У.Дрэя, В.Дильтея, Р.Коллингвуда, Л.П.Карсавин, В.М.Хвостов и др.

В противоположность этому, второй подход не делает существенного различия между объяснением в точных и общественных науках, т.к. во всех случаях, когда мы имеем дело с научным объяснением, оно должно опираться на соответствующие закономерности. Эти закономерности могут быть динамическими или статистическими, они могут обладать ярко выраженной спецификой, соответствующей тому направлению научного познания, которое они представляют, но они всегда должны являться именно закономерностями. Подобная позиция нашла свое отражение в трудах К.Гемпеля, Р.Карнапа, П.Ленгама, Д.М.Петрушевского, А.С.Лаппо-Данилевского, С.Л.Франка и др.

Большой вклад в раскрытие психологических аспектов объяснения в общественных науках внесла герменевтика. Это философское направление специально исследовало возможности интерпретации и постижения чужой индивидуальности, неявно вписанной в смысловое поле текста[3] как “второй план”, как “подтекст”. Мы рассмотрим особенности герменевтического подхода к объяснению на примере взглядов Х.Гадамера, как одного из виднейших представителей данного направления, ученого, сознательно ориентирующегося на разработку эффективного способа достижения истинного исторического знания.

Для лучшего осмысления философии Гадамера попытаемся определить тот “контекст”, уходящий своими корнями в XIX век, в русле которого разрабатывались основные принципы ее теории, т.е. сформулируем, выражаясь герменевтической терминологией, “предпонимание” данного вопроса. С этой целью обратимся к творчеству Ф.Шлейермахера и В.Дильтея, которые, подобно романтикам, доказывали, что объяснение исторических событий возможно лишь на основе психологического “вживания” во внутренний мир исторических деятелей.

При этом Шлейермахер считал, что автора исторического источника “нужно понять лучше, чем он сам себя понимал”. Этот тезис раскрывает неограниченные просторы перед возможностями исторической интерпретации, но вызывает определенные сомнения в плане адекватности достигнутого таким образом понимания.

Дильтей расширил романтическую герменевтику до исторического метода. Он дал анализ понятия взаимосвязи в истории, которая в его интерпретации предстала в следующем виде: только из целостности текста можно понять части и лишь из частей - целое, как мир истории. Дильтей считал, что “не только источники предстают перед нами как тексты, но и сама историческая действительность есть подлежащий пониманию текст”. Исторические факты, по его мнению, - это факты нашего сознания, и поэтому историю можно лишь “испытать”, “почувствовать”, “понять”, что достижимо преимущественно путем изучения биографий исторических деятелей, при опоре на собственную интуицию исследователя. Исходя из этого, Дильтей ограничивает сферу объяснения только природными явлениями, а методом изучения истории объявляет понимание.

Х.Гадамер продолжил и развил указанные взгляды своих предшественников. Он практически отождествил объяснение истории с его пониманием, для которого необходим “процесс слияния горизонтов” прошлого и настоящего. Лишь осознание интерпретатором собственной исторической обусловленности, проникновение в историческую ситуацию, подлежащую пониманию, способствует преодолению, как его собственной ограниченности, так и ограниченности текста, приводит исследователя к образованию нового, более общего, более глубокого “горизонта”. Но возникает естественный вопрос: как же все это осуществить?

Гадамер поясняет, что, прежде всего, необходимо учитывать, что историк (интерпретатор), подходя к тексту, всегда уже имеет определенное его понимание (“предпонимание”), определяемое условиями, в которых он живет (семья, общество, государство). Это предпонимание имеет характер предрассудка. При этом Гадамер отказывается от негативного отношения к предрассудку и рассматривает его лишь как суждение, которое выносится до окончательной проверки. Именно с этого момента и “должен критически вступить в дело опыт исторической герменевтики”. Ученый должен не отбросить свои предрассудки, а осознать их. Избавиться он должен лишь от ложных предрассудков, а чтобы выявить их, исследователю нужно постоянно вести диалог с изучаемым преданием, текстом, событием.

Следует учесть, что Гадамер рассматривает интерпретацию как практически идентичную психологическому объяснению в истории процедуру. Поэтому указанные им действия исследователя, направленные на интерпретацию исторического события, вполне соотносимы с реализацией психологического аспекта объяснения. Эти действия можно представить в следующем виде:

1) понять историческую ситуацию, в которой историк живет и действует;

2) уяснить имеющиеся в нем самом предрассудки;

3) понять исторические обстоятельства, в которых развертывались события прошлого, т.е. “вжиться в текст”;

4) и на основе всего этого - истолковывать, интерпретировать событие истории.

Таким образом, движение к истине в указанной схеме идет через постоянный “диалог” с текстом, с сегодняшним миром и с миром прошлого. При этом Гадамер не ставит перед собой цель разработать метод познания, задачу герменевтики он видит в том, “чтобы прояснить те условия, при которых понимание совершается”.

Указанная схема действий историка содержит ряд важных моментов: а) учет субъективности ученого и ее трансформацию в позитивный фактор исследования; б) мысленную соотнесенность исследователя с исторической традицией; в) ориентацию ученого на осознание своих исходных мировоззренческих позиций по рассматриваемому вопросу. Этим дается установка на преодоление указанного еще Ф.Бэконом “идола пещеры”, стоящего на пути познания, и одновременно определяется ориентация на решение проблемы партийности в научном поиске, которая, восходя от философии Гегеля и Маркса, нашла свою законченную категоричную форму в теории В.И.Ленина, согласно которой сознательное, неукоснительное следование принципу партийности является атрибутом достижения исторической истины. Гадамер также предлагает историку осознать свою партийность, но, в отличие от ленинского подхода, лишь затем, чтобы подняться над этой партийностью.

Подобные герменевтические идеи Гадамера составляют несомненный методологический вклад в разработку психологических аспектов объяснения в общественных науках.

Вместе с тем, следует констатировать высокую степень интуитивизма, связанную с самим актом интерпретации (объяснения) в герменевтике, широкое оперирование терминами “озарение”, “наитие”, что резко ограничивает возможности их рационального осмысления.

Этот недостаток в какой-то мере стремится преодолеть одно из современных направлений американской “новой научной истории” - “психоистория”, которая путем обращения к подсознательным эмоциям, детерминирующим поведение человека, объясняет сферу иррационального.

Рассмотрим пример объяснения Р.Бинионом, одним из видных представителей “психоистории”, поведения Гитлера, которое основывается на анализе его психоразвития. Ученый выделяет ряд психотравм, пережитых Гитлером в детстве, юношестве и молодости.

Первая - полученная в младенчестве: мать Гитлера восприняла смерть двух первых детей и четвертого по счету ребенка, как наказание за незаконный, преждевременный брак (она вступила в брак, не дождавшись смерти второй жены своего супруга; при этом она состояла с супругом в родственных отношениях, что осуждалось церковью и традицией). Чувство вины молодой крестьянки обострялось со смертью периодически рождавшихся детей, усугубляясь тем, что бездетность грозила семейным разрывом. Поэтому ее первый ребенок, сын Адольф, обладавший к тому же с рождения и серьезным физическим недостатком, скрываемым ею от окружающих, стал объектом бессознательно передававшейся ребенку психопатологии.

Вторая - психотравма, пережитая в 1907 году, в возрасте 18 лет, в связи со смертью матери, сопровождавшаяся “переносом вины за смерть пациента на лечащего врача - еврея”, что способствовало зарождению у будущего “фюрера” идеи геноцида.

Третья - психотравма, полученная в 1918 году, в результате отравления газами и вызвавшая кратковременную потерю зрения на истерической почве.

Р.Бинион основывает свое объяснение на двух параллелях, раскрывающих закономерную связь событий: 1) связь между смертью матери, якобы умерщвленной врачом-евреем (1907 г.), отравлением Гитлера газами во Фландрии (1918 г.) и решение последнего отравить газом всех евреев (1942 г.); 2) Связь между смертью матери (1907 г.), поражением Германии в войне (1918 г.) и переносом комплекса вины на Россию (1918 г.), приведшим к принятию решения о войне с СССР (1941 г.).

В этом примере ярко проявляются такие особенности “психоисторического” объяснения, как: 1) ориентация на объяснение событий истории через “мотивы” агентов; 2) поиск причин “мотивов” во внутреннем мире человека, особенностях взаимоотношений с ближайшим окружением (семья, друзья и т.п.); 3) поиск причин поведения человека в бессознательных мотивах, сформировавшихся в детстве; 4) использование метода “контрпереноса”, заимствованного из методики психоанализа, когда клиницист переносит на своих пациентов различные образы из своего детского прошлого; 5) опора объяснения на определенные закономерности (в рассмотренном примере объяснения это две закономерности: а) мир взрослых (семьи) оказывает решающее влияние на становление и развитие характера ребенка; б) заложенные в детстве основы характера определяют всю взрослую жизнь человека (возможно, бессознательно).

Применение психоанализа, действительно, помогает объяснять некоторые аспекты истории, оно не только обосновывает признание принципиальной возможности рационального объяснения сферы бессознательного, но и делает практические шаги в этом направлении.

Вместе с тем, практика “психоисторического” объяснения сталкивается с тремя главными трудностями:

1. В большинстве случаев достоверные источники, пригодные для мотивированной психоаналитической трактовки периода раннего детства исторической личности являются крайне скудными или отсутствуют вовсе, вследствие этого, возникает замкнутый круг: гипотеза о раннем детстве исторической личности, претендующая на то, чтобы пролить свет на ее деятельность в зрелые годы, фактически выводится из этой деятельности, а затем обращается для ее же объяснения.

2. Для применения метода “контрпереноса” историк вряд ли будет обладать столь широким диапазоном взаимоисключающих качеств, который позволит ему найти соответствующие образы в своем детстве, чтобы объяснить мотивы полярно противоположных по своему психическому складу и всему внутреннему миру деятелей, таких как, например, Гитлер и Ганди, объяснение поведения которых осуществил Э.Эриксон.

3. Сложность обоснования иррациональных мотивов субъекта, вытекающая из проблемы: как рационально можно обосновать иррациональное?

Конечно, “психоисторический” подход может иметь лишь ограниченное применение в практике социально-исторического познания и требует привлечения дополнительных аспектов объяснения - социальных законов, теоретических концептуальных взглядов на историю, но его методы и направленность исследования заслуживают серьезного внимания и разработки.

Отмеченная нами теоретическая дискуссия между позицией, связывающей функционирование процедуры объяснения с научными законами, и позицией, понимающей объяснение как раскрытие мотивов, чувств, верований, мыслей субъектов действия, в целом, верно отражает противоположность мнений ученых по данному поводу. Но действительность всегда богаче любой теоретической схемы, поэтому данное различие не должно абсолютизироваться. Так, К.Гемпель, в общем, не отрицает мотивационного объяснения, но рассматривает его лишь как включенное в общую процедуру полного объяснения, причем подчеркивает, что и мотивационный аспект осуществляется с помощью законов. Одновременно У.Дрэй, хотя и не рассматривает закон как необходимое условие объяснения и резко критикует применение модели “охватывающего закона” Поппера-Гемпеля к истории, все же допускает, что историки иногда подводят исследуемые события под какой-либо закон или законы. Более того, впоследствии, под влиянием многочисленной критики, Дрэй приходит к более умеренной оценке самой теории “охватывающего закона”, как основы процедуры объяснения.

Подобное положение представляется важным для понимания последующей эволюции рассматриваемой дискуссии, в ходе которой явно выявилась тенденция к известному компромиссу между конфликтующими концепциями. Причем наметившийся компромисс идет, в основном, по линии сглаживания особо острых противоречий сторон, нивелирования резких суждений и в целом базируется на плюралистической основе.

Как же соотносятся между собой объяснение и интерпретация?

Эти процедуры можно дифференцировать по следующим основаниям:

1) по цели: объяснение ориентируется на раскрытие сущности явления, интерпретация - на выражение интерпретируемого в виде определенной содержательной информации;

2) по способу функционирования: объяснение осуществляется путем соотнесения объекта с соответствующими закономерностями, интерпретация может осуществляться и другими способами, например, описанием;

3) по гносеологическому статусу: объяснение может иметь и во многих случаях имеет вариативный, правдоподобный характер, но в процессе познания оно стремится к достоверности, при достижении которой не перестает оставаться именно объяснением; интерпретация же всегда предполагает определенную вариативность, т.е. возможность иных интерпретаций, лишившись этого, она теряет свой статус интерпретации.

Для интерпретации характерна тенденция осуществлять свои функции через посредство ряда других исследовательских процедур (объяснения, экспликации, доказательства, ретросказания и т.д.). Но, опираясь на результаты этих процедур, интерпретация не сводится только к их суммированию, ее специфика выражается в ряде собственных познавательных операций. Интерпретация научного факта (закона, теории) предполагает выведение из него системы следствий (или рассмотрение его в качестве следствия определенных универсалий), позволяющих полнее осмыслить содержание этого факта.

Прослеживается следующая дифференциация интерпретации и непосредственно связанных с ней процедур экспликации, доказательства, определения и оценки:

— определение ориентируются на раскрытие сущности явления, а интерпретация может и не раскрывать этой сущности, но всё равно будет оставаться интерпретацией;

— в отличие от экспликации, которая не ориентирована на раскрытие сущности, интерпретация способна выявлять сущностные характеристики объекта;

— интерпретация не сводится к доказательству или оценке, но может включать их в собственную структуру и выполнять определенные доказательные или оценочные функции.

На основании выделенной специфики интерпретации можно сделать вывод о ее особом статусе в системе научного исследования. Действительно, интерпретация способна выступать как в виде отдельной процедуры познания, так и в виде подсистемы познания, объединяющей в себе различные процедуры, для достижения собственной исследовательской цели. Подобной целью или аттрактором интерпретации является понимание.

Вопрос о соотношении объяснения и понимания является одним из дискуссионных в современной методологии. А.Л.Никифоров, например, полагает, что объяснить некоторое явление - значит, прежде всего, сделать его понятным. Противоположной точки зрения придерживается Е.П.Никитин, который, указывая на индивидуально-психологический характер понимания и неопределенность его понятия, считает неверным связывать объяснение с пониманием.

Раскрывая соотношение объяснения и понимания, отметим, что объяснение всегда влечет за собой понимание изучаемого явления. Понимание же, напротив, не предполагает необходимость именно объяснения, т.к. может быть достигнуто и благодаря применению других познавательных процедур (определения, экспликации, интерпретации и т.д.).

Понимание выступает по отношению к объяснению:

1) как необходимая основа осуществления объяснительной процедуры, особенно в аспекте раскрытия мотивационно-целевого момента деятельности исторического субъекта;

2) как сопутствующая цель, опосредованный результат объяснения.

Еще более сложным является соотношение понимания и интерпретации, вследствие чего, даже в научной литературе эти понятия часто не дифференцируются, а сами термины используются на уровне обыденного словоупотребления. Осмыслить соотношение понимания и интерпретации мешает определенный парадокс, состоящий в том, что, осмысливая какую-либо информацию человек вроде бы понимает ее, но нет гарантии, что понимает адекватно, а не интерпретирует соответственно своим представлениям, подменяя, таким образом, понимание субъективной интерпретацией, весьма далекой от реального смысла этого этой информации. Можно ли в таком случае назвать это пониманием?

Определим значение термина “понимание”. В научной литературе широко представлен подход, в соответствии с которым понимание рассматривается как усвоение субъектом новой информации, как интеграция последней в систему наличного знания. Это указывает на фундаментальную общность основы понимания и интерпретации.

В чем же тогда специфика того и другого?

В отличие от понимания, интерпретация обязательно предполагает возможность иных интерпретаций. Понимание же, в строгом смысле этого слова, означает, что субъект адекватно воспринимает незнакомую информацию. Конечно, можно говорить о той или иной степени адекватности понимания, но сама качественная характеристика результата данного процесса всегда определяется однозначно: субъект или понимает, или не понимает информации. Кроме того, понимание не предполагает явный перевод содержательного плана на язык иных концептуальных средств, что характерно для интерпретации. Наоборот, понимание предполагает овладение языком тех концептуальных средств, которые использованы в изучаемой информации.

Тем самым, процедура интерпретации непосредственно ориентирована на процесс понимания. Как справедливо отмечает Поль Рикёр, сама работа по интерпретации обнаруживает глубокий замысел: преодолеть культурную отдаленность, дистанцию, отделяющую человека от чуждой ему информации, чтобы поставить ее на один с ним уровень и таким образом включить смысл этой информации в нынешнее понимание, каким обладает этот человек.

Таким образом, можно сделать вывод о том, что все процедуры научного познания обладают четко выраженной спецификой собственного применения, благодаря чему последовательно достигается усиление глубины и точности понимания исследуемых явлений.

Литература по теме:

Нормативно-правовые акты:

1. Конституция Российской Федерации.

2. Федеральный закон от 7 февраля 2011 г. №3-ФЗ «О полиции».

3. Федеральный закон от 19 июля 2011 года № 247-ФЗ «О социальных гарантиях сотрудникам органов внутренних дел Российской Федерации и внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации».

4. Федеральный закон от 30 ноября 2011 года № 342-ФЗ «О службе в органах внутренних дел Российской Федерации и внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации».

Основная:

1. Философия: учебник / П. В. Алексеев, А. В. Панин; МГУ им. М. В. Ломоносова. - 4-е изд., перераб. и доп. - М.: Проспект: Изд-во Московского ун-та, 2013.

2. Философия: учебник. / Под ред. В.Н.Лавриненко. М. «Юрайт». 2013.

3. Спиркин А.Г. Философия: учебник для бакалавров. 3-е изд. М. «Юрайт», 2014.

4. Философия. Учебник для юридических вузов. Изд. 4-ое, исправленное и дополненное /под ред. Кудина В.А., Балахонского В.В., Джегутанова Б.К, – СПБ.: СПбУ МВД России, 2010.

Дополнительная:

1. Нижников С.А Философия: Учебник.- М.: Изд-во «Проспект», 2008.

2. Стрельник О.Н. Философия: учебное пособие.- М.: Юрайт-Издат,2008.

3. Ильин В.В. Философия: учебник. В 2 т. Ростов/н Д: Феникс, 2008.

4. Философия. Альбом структурно-логических схем.– СПб.: СПбУ МВД России, 2002.

[1] Нерсесянц В.С. Философия права. – М.: Норма, 2000. С. 37.

[2] Белкин Р.С. Репортаж из мастерской следователя. – М., 1998. С.191.

[3] Под текстом, в данном случае, понимаются “письменно фиксированные жизненные проявления” (В.Дильтей).