Характер, необходимый, чтобы обрести достоинство
Из каких добродетелей такой характер должен складываться? Что это за вторая натура, психологически отражающая нашу новую сущность? Для начала, из тех четырех, которые традиционно признавала человеческая культура: стойкости, справедливости, благоразумия и умеренности. Не устаю повторять, что на первом месте находится именно стойкость, то есть мужество, необходимое для того, чтобы начать дело и довести его до конца, не отступая перед трудностями. Добродетелью, ведущей и направляющей жизненный замысел, является справедливость; она не сводится к исполнению некого свода законов, но заключается в создании достойных образцов жизненного поведения, доступных для всех без исключения людей. Справедливость, как известно любому судье, есть общее понятие, которое применяется к частным случаям. То же самое можно сказать и о жизни каждого из нас. Свойство, дающее возможность проецировать общий замысел на конкретные явления, греки называли phrónesis [72], а Аристотель приписывал его собственно человеческому разуму, занятому осмыслением именно частных, а не универсальных истин, познающему не вечность, а исторический опыт. Римляне именовали это словом prudentia . И наконец, как совершенно справедливо отмечали наши великие наставники, ни одной из вышеназванных добродетелей невозможно было бы достичь, находясь в плену у страстей. Значит, эмоции следует укрощать, уравновешивать, держать в узде, но в то же время и не отвергать окончательно, ведь без них мы просто бездушные камни. Эту добродетель именовали умеренностью, искусством соотносить собственные радости с общим замыслом.
К четырем основным добродетелям я добавлю еще две: их всегда высоко ценили, хоть и не включили в основной перечень. Речь идет о жалости и уважении.
Жалость делает нас восприимчивыми к чужой боли и побуждает помогать несчастному, а потому подразумевает также эмпатию и альтруизм. Понимание и великодушие. Если кто-нибудь спросит: „С чего это я должен оказывать помощь какому-то иммигранту, которого вынесло на берег?“, то следует ответить: „Да просто из жалости, ведь ему плохо“. Сострадание не идет вразрез со справедливостью, как утверждают глупцы, напротив, оно прокладывает ей путь. Достаточно окинуть взглядом наш исторический опыт, чтобы понять, что самыми справедливыми рано или поздно признают действия, поначалу продиктованные исключительно состраданием.
Уважения достойно все, что имеет ценность. Уважать — значит восхищаться совершенным, покровительствовать доброму, сохранять гражданскую позицию, проявлять внимание, беречь. Этого чувства особенно заслуживает человеческое достоинство, хотя, как говорил Сартр, не столько в силу того, какие мы есть, сколько в силу того, какими желали бы стать, какими, по нашим представлениям, должны быть.
Новая психология мужества
Мне хотелось бы рассмотреть стойкость в свете тех психологических аспектов, о которых мы говорили в предыдущих главах книги. Во-первых, навык основывается на действии, а значит, чтобы противостоять страху, мало анализировать его, необходимо придерживаться определенных правил поведения. Нарциссическая личность поглощена созерцанием собственной красоты, собственной важности или собственного страдания и с помощью психоаналитика упоенно смакует его, удобно расположившись на ложе печали. Requiescebam in amaritudine [73]— так с безжалостной иронией характеризовал подобное состояние святой Августин. Сейчас это высказывание можно было бы перевести как „Двадцать лет с Жаком Лаканом“. Мужество побуждает нас к действию, гонит прочь расслабленность. В нашей власти встать и совершить поступок, не надо ждать, пока изменится характер. Терапевтические методики постепенного приближения основываются именно на таком подходе. Сделайте для начала маленький шаг в нужном направлении, а сноровка выработается постепенно. Франклин Рузвельт в своей „Автобиографии“ вспоминает, что был болезненным и неуклюжим юнцом, крайне озабоченным недостатком решимости. Вот как произошел радикальный поворот в его жизни:
Помню, на меня глубоко повлияла одна книга Фредерика Марриета[74]. В ней говорилось о капитане военного судна, который советовал новичку, как научиться бесстрашию: в первом бою всем боязно, — объяснял капитан, — но надо взять себя в руки и действовать так, словно страха нет и в помине. Со временем притворяться не придется, ты и вправду станешь смельчаком только потому, что вел себя как смельчак, хоть и был напуган. Я взял этот совет на вооружение. Вначале многое внушало мне трепет, однако я вел себя так, будто совершенно спокоен, и постепенно действительно перестал бояться.
Выбирая некую активную жизненную программу, нужно в первую очередь прогнать прочь приятную расслабленность, а сделать это можно, лишь приняв другое важное решение: расширить свои возможности, дерзнуть, почувствовать радость небольших побед. Классики упоминали еще одну составляющую стойкости: терпение, основой которого является не покорность, а упорство. Вопреки общепринятому мнению, терпение всегда казалось мне созидательным качеством, вот и в письме Ван Гога к его брату Тео мы читаем: „Такие слова поистине достойны художника“. О чем это он? О фразе, сказанной Гюставом Доре: „У меня просто невероятное терпение“. И далее: „Я знаю, какие картины должен написать. И буду пытаться раз, другой, третий, сотый. Не отступлюсь, пока не сделаю“. Фома Аквинский давал терпению характеристику, всегда казавшуюся мне странной и ставшую понятной только теперь: „Терпелив не тот, кто не бежит от зла, но тот, кто не дает злу увлечь себя в пучину тоски. Терпение не позволяет унынию сломить наш дух, умалить его“.
Цель человека — величие, а суть величия — достоинство. Человек благородный, осознающий свою значимость, высоко себя ценит. Вот и еще одна опора для мужества: если силы изменяют, спасайся гордостью. Так говорил Ницше, обращаясь скорее к самому себе, чем к читателю. Спасайся гордым ощущением собственного достоинства. Рассуждая о самооценке, психологи бьют точно в цель, но ошибаются мишенью. К чему палить по куропатке на экране телевизора? Неправильно называть самолюбием просто высокое мнение о собственной персоне. Это скорее сознание своей дееспособности (Альберт Бандура) в сочетании с самоуважением. И вот еще что: когда человек сосредоточен на каком-то замысле, его внимание принимает спасительную направленность. Теперь важно то, что снаружи, а не внутри. Страх силен, так как обращает сознание субъекта на него самого — про homo recurvatus [75]писали еще философы-цистерцианцы, — заставляя прислушиваться к каждому движению души, к малейшему телесному ощущению. Помните, что я говорил про ипохондрию? Смелый человек не слишком занят собой, он избавлен от пристального самонаблюдения, а потому может прослыть простодушным. „Я так поглощен собой!“ — жаловался Рильке, пытаясь оправдаться. В противоположность ему Антуан де Сент-Экзюпери воспевал рвение тех, кто долбит камень ради алмаза. Какой разный фокус внимания в первом и во втором случае!
Смелость зовет нас к великим свершениям, а вот страх перед неудачей связывает. Как же вырваться из этой ловушки? И тут на помощь приходит жалость. Мы — хрупкие существа, жаждущие величия. Наша цель превосходит наши возможности, вот почему последователи Выготского говорили о выходе за рамки зоны ближайшего развития, древнегреческие трагики писали о hybris [76], а христиане — о стойкости, дарованной свыше. К жалости я добавил бы и чувство юмора, мягко напоминающее людям об их слабостях, освобождающее от кичливости, взирающее на недостатки с ласковой улыбкой. Видимо, именно эту снисходительную жалость к себе имели в виду схоласты, когда говорили о смирении. В качестве примера мне хотелось бы привести эпитафию, которую сочинил для себя Макс Ауб[77], замечательный писатель, к несчастью для себя родившийся в эпоху гениев: „Он сделал все, что смог“. Трудно найти более удачное выражение для смиренного мужества, поистине достойного восхищения.
Все великие мыслители считали упорство, то есть способность не ослаблять усилий, неотъемлемой частью стойкости. На противоположном полюсе находятся непостоянство, капризность и слабоволие. Непостоянный человек не в силах четко обозначить замысел, капризный готов идти на поводу у любого мимолетного желания, слабовольный пасует перед малейшей трудностью. В „Руководстве по позитивной психологии“, кратком изложении теории, разработанной Селигманом, есть глава, посвященная выносливости, где, что любопытно, эту черту называют биологической составляющей позитивного характера. А отсюда рукой подать до гимнастики в понимании Валери или до размышлений Сартра об усталости. Усталость, как и удовольствия, писал неумолимый исследователь людских слабостей, приводит к тому, что дух вязнет в материи. Слово „выносливость“ происходит от глагола „нести“, и только тренировка способна усилить это качество, что прекрасно известно спортсменам.
Точка опоры для рычага
В предыдущей главе я кое о чем умолчал, и теперь пришло время к этому вернуться. Все, что написано мною про обучение мужеству, звучит райской музыкой, отдает возвышенной и совершенно бесполезной риторикой. Сразу видно: не хватает точки опоры, чтобы слово не расходилось с делом. Что ж, если филигранная работа над созданием психологической этики и этической психологии увенчается успехом, честь мне и хвала. А если нет? Вдруг она покажется мне чересчур утомительной, скучной, неподъемной? Ну, тогда придется прибегнуть к последнему средству, к резервному запасу горючего, необходимому для взлета, к чувству, которое так успешно эксплуатирует и преодолевает наша психика и которое Блондель называл основополагающим компонентом, вторя Платону, стоикам, самураям, схоластам и tutti quanti [78]. Я имею в виду чувство долга.
Мы настолько увлеклись разговорами о мотивации, что совершенно забыли вот о чем: после того как человека долго убеждают, уговаривают, подбадривают, награждают и наказывают, наступает черед последнего непреложного аргумента: „Вообще-то ты просто обязан так поступить, потому что это — твой долг“. И тут психология отступает, делаясь вдруг такой смирной, такой деликатной: мол, я наука, а науки понятие долга не изучают. Увы, она заблуждается. Чувство долга — психологический механизм, необходимый для организации свободного поведения. Этику интересует исключительно подоплека обязанностей, а не узы, соединяющие эмоциональный мир субъекта с объективными нормами.
Раз речь идет о психологическом механизме, неудивительно, что больше всего о долге я узнал из трудов одного из самых позитивных психологов, Ганса Айзенка. Сила долга заключается не в чувстве уважения, как утверждал Кант, не в стыде, не в страхе, не в супер-эго, как говорили другие. Она является следствием условного рефлекса, который вырабатывается у человека и побуждает его автоматически делать то, что считает нужным разум. „Верность долгу“ становится рефлекторной, отсюда ее власть над нами… и ее опасность. Она приводит к самоотверженному фанатизму, бездумному нацизму, к абсурду послушания. Эта мысль появилась у меня, когда я писал о подготовке американских морских пехотинцев. Надеюсь, читатель согласится, что здесь мы наблюдаем ту же неоднозначность, которую отмечали, когда говорили о мужестве или о свободе. Ну, разумеется, иначе и быть не может. Придется снова призвать на помощь разум, пусть он выведет нас из затруднения. Критический, просвещенный разум придаст обязанностям смысл, поможет наметить достойную, правильную, ясную цель, прежде чем механизмы долга вступят в действие.
Чтобы лучше понять связь между долгом и свободой, следует сначала разделить обязательства на три типа. Я много писал об этом в других книгах, но что поделаешь, повторю еще раз. Итак, к первому типу относятся обязательства, навязанные нам угрозой. Ко второму — те, что продиктованы верностью данному слову: я должен сделать то-то и се-то, поскольку сам обещал. И наконец, третий тип обязательств заслуживает особого интереса. Это условия или требования, которые необходимо выполнить ради осуществления замысла. Именно замысел определяет и обосновывает их. Откажусь от замысла — сниму с себя обязательства. Врач может сказать: „Если вы хотите выздороветь, должны бросить курить“. Непреложность слов „должны бросить“ состоит именно в нашей верности цели, то есть в желании поправиться. Не будет желания, не будет и обязательства. Долг мужества неразрывно связан со стремлением быть достойным человеком, то есть свободным и справедливым. Тот, кому такой замысел чужд, никому ничего не должен, но пусть он знает: подобное отречение чревато возвратом к законам джунглей, к звериной борьбе за выживание, к одиночеству, к праву сильнейшего, к ужасу хаоса.
В наших построениях нетрудно разглядеть несущую конструкцию — независимость, способность самостоятельно ковать замыслы и подчинять им свою жизнь, ведь они ведут нас к благородной свободе. Не надо забывать, что человек может выбрать и другой путь — путь низости, уничтожения, одичания, на котором также есть своя свобода — свобода разрушения. Чувство долга, опираясь на элементарные психологические механизмы, организует нашу личность, направляет все силы в единое русло жизненного замысла. Это напоминает мне устройство компьютера. На определенном уровне существует множество программ (читай: идей, желаний, действий), и надо подняться на более высокий уровень, чтобы решить, какую программу запустить. Чувство долга и обеспечивает такой переход согласно следующему силлогизму: если хочешь достичь цели А, то должен совершить поступок Б. И поскольку, как мы знаем, голос рассудка не всегда достаточно силен, чтобы побудить человека к действиям, а чувства нередко подводят нас, приходится прибегать к надежным автоматизированным навыкам. Прав был Блондель, когда говорил, что свобода, это хрупкое изобретение человечества, базируется на тяжелых механизмах предопределения, которые порою необходимо принимать во внимание. Если не привить ребенку чувство долга, он не вырастет более свободным, а, напротив, станет переменчивым, капризным, зависимым.
Как уважение, так и справедливость налагают на нас обязательства, и тут мы обнаруживаем нечто давно забытое. Необходимость поступать уважительно, справедливо, отважно распространяется не только на наши отношения с другими, но и на отношение к самим себе. Мы не должны посягать ни на чужое, ни на свое достоинство. А раз достоинство подразумевает свободу, нам нельзя отрекаться и от нее — впадая, например, в зависимость или поддаваясь малодушию; если достоинство немыслимо без знания, мы не имеем права коснеть в невежестве; если достоинство требует борьбы с тиранией, мы не можем склоняться перед тем, что порабощает нас изнутри.
Несколько слов на прощание
Мужество есть добродетель, позволяющая оторваться от земли, дающая возможность перейти из природной сферы, где правит слепая сила, в благородную сферу, которую нам еще предстоит создать, — в ней достоинство ставится во главу угла. Мужество есть верность замыслу, верность вопреки всему. Дабы соответствовать этому предназначению, я должен преобразить свои прирожденные свойства в свойства этического порядка: свирепость — в отвагу, эгоизм — в солидарность, а подобные превращения не назовешь простыми.
Подойдя к последнему абзацу книги, я отчетливо слышу мелодию, вижу сложные па танца, вот только смогу ли исполнить его? Рассуждать так легко, а действовать так трудно! Что ж, покинем уютный кабинет и присоединимся к труппе танцоров. Надеюсь, что, когда усталость, страхи и желание отдохнуть заявят о себе, у меня достанет сил не отказаться от своего замысла. Пока же остается только подбадривать себя, вспоминая строки из Йитса, посвященные прекрасной мечте:
Мелодии послушно тело,
Сверкает счастьем взор.
В движеньи слиты воедино,
Неразделимы танец и танцор.
В этом единстве, должно быть, и состоит Блаженство.
www.e-puzzle.ru
www.e-puzzle.ru
[1]Томас Гоббс (1588—1679) — английский мыслитель. Появился на свет раньше срока, так как его мать сильно испугалась, узнав о приближении к английским берегам Испанской армады.
[2]Устрашающая сила (ит.).
[3]Богиня красоты Афродита полюбила воинственного Ареса, которого не любил никто из людей и богов. От этого союза и родились Фобос — бог страха, и Деймос — ужас.
[4]Паллор — в римской мифологии божество, олицетворявшее ужас; возница бога войны Марса; Павор — божество, олицетворявшее страх; спутник бога войны Марса.
[5]Анри де ла Тур д'Овернь Тюренн (1611—1675) — французский полководец.
[6]Хуана Разумная и Хуан Бесстрашный — персонажи испанских народных сказок.
[7]Аллегория из трактата Платона „Государство“.
[8]Перевод Н. Любимова.
[9]Сюжет, замысел (англ.).
[10]Перевод Е. Суриц.
[11]Перевод А. Карельского.
[12]Перевод Е. Кацевой.
[13]Николас (Нико) Тинберген (1907—1988) — нидерландский этолог и орнитолог, лауреат Нобелевской премии по физиологии и медицине (1973).
[14]Интеллектуальная любовь к Богу (лат.).
[15]Бихевиоризм (англ. behaviourism, от behaviour — поведение) — направление в психологии, рассматривающее психическую деятельность человека и животных только на основе поведенческих реакций на воздействия внешней среды.
[16]Роман P. M. Рильке „Записки Мальте Лауридса Бригге“ цитируется в переводе Е. Суриц.
[17]Перевод Б. Пастернака.
[18]Хуан Луис Вивес (1492—1540) — испанский философ, гуманист, педагог.
[19]Примо Леви (1919—1987) — итальянский писатель; с 1943 по 1945 г. был узником концлагерей Фоссоли и Освенцим.
[20]Перевод А. К. Сынопалова.
[21]Цит. по: Делюмо Жан. Ужасы на Западе . М., 1994. Перевод Н. Епифанцевой.
[22]Цит. по: Делюмо Жан. Ужасы на Западе.
[23]Цит. по: Делюмо Жан. Ужасы на Западе .
[24]Люций Целий Фирмиан Лактанций (ок. 240 — ок. 320) — христианский писатель и философ.
[25]Макиавелли Никколо. Государь . Перевод Г. Муравьевой.
[26]Спиноза Б. Богословско-политический трактат . Перевод М. Лопаткина.
[27]Фра Франческо да Монтепульчиано — монах-францисканец, последователь Джироламо Савонаролы.
[28]После изгнания Медичи из Флоренции в 1494 г. проповедник Савонарола пытался построить там образцовое христианское государство. Попытка была неудачной, вызвала смуту и политическую изоляцию Флоренции. В 1512 г. Медичи вернулись, но последователи казненного проповедника грозили им Божьей карой.
[29]Проклятая масса (лат.).
[30]Перевод К. Державина под редакцией И. Лихачева.
[31]Разлад всех чувств (фр.).
[32]Бальтасар Грасиан -и-Моралес (1601—1658) — испанский писатель, священник-иезуит.
[33]Перевод В. Микушевича.
[34]Письмо к отцу. Перевод Е. Кацевой.
[35]Перевод Н. Томашевского.
[36]Перевод Я. Пробштейна.
[37]Кармен Мартин Гайте (1925—2000) — испанская писательница.
[38]Фернандо Пессоа (1888—1935) — португальский поэт, прозаик, драматург, эссеист. Истории его жизни посвящено несколько романов.
[39]Здесь и далее перевод Ирины Кузнецовой.
[40]Альваро Помбо (р. 1939) — испанский писатель.
[41]Перевод А. Карельского, Н. Федоровой.
[42]Перевод М. Рудницкого.
[43]Страх (нем.).
[44]Кафка Ф. Пассажир . Перевод С. Апта.
[45]Энрике Хардьель Понсела (1901—1952) — испанский писатель, известный также своими афоризмами.
[46]Перевод Э. Венгеровой.
[47]Перевод М. Донского.
[48]Болезнь сомнений (фр.).
[49]Перевод А. Карельского, Н. Федоровой.
[50]Скорее всего, речь идет о сборнике бесед с Ф. Миттераном под званием „Французская юность“, записанных журналистом Пьером Пеаном.
[51]Перевод Л. Брагиной.
[52]Перевод Норы Галь.
[53]Перевод С. Ошерова под редакцией Ф. Петровского.
[54]Перевод Н. М. Любимова.
[55]Тереса де Хесус (Тереса Авильская; 1515—1582) — испанская писательница-мистик; была монахиней-кармелиткой; канонизирована католической церковью; святая покровительница Испании.
[56]Перевод Н. Брагинской.
[57]Цит. по изд.: Пиндар, Вакхилид. Оды. Фрагменты . М., 1980.
[58]Здесь и далее перевод С. Я. Шейнман-Топштейн.
[59]Veni, creator spiritus („Приди, дух животворящий“, лат .) — начальные слова старинного католического гимна.
[60]Перевод А. К. Гаврилова.
[61]Перевод С. А. Ошерова.
[62]Перевод С. А. Ошерова.
[63]Перевод Н. Брагинской.
[64]Менций (Мен-цзы; 372—289 до н. э.) — китайский философ.
[65]Начало (гр.).
[66]Перевод Н. А. Иванцова.
[67]Прыжок в воду (фр.).
[68]Здесь и далее перевод Т. Ю. Бородай.
[69]Перевод С. А. Ошерова.
[70]Здесь и далее перевод Н. Немчиновой.
[71]Без гнева и пристрастия, непредвзято (лат.).
[72]Благоразумие (гр.).
[73]„Находил успокоение в этой горечи“ (лат.).
[74]Фредерик Марриет (1792—1848) — английский писатель; служил в военно-морском флоте; в его романах много описаний морских сражений и корабельного быта.
[75]Человек, повернутый внутрь себя (лат.).
[76]Гордыня, дерзость (гр.).
[77]Макс Ауб (1903—1972) — испанский прозаик, литературный критик, киносценарист.
[78]Все до одного (ит.).