Возвращаясь к понятию характера

Мне представляется настолько любопытным тот интерес, который питают психологи США к характеру, что я частично опишу вам историю вопроса. В 1996 году Мартин Селигман подавляющим большинством голосов был избран президентом влиятельной Ассоциации американских психологов. Селигман прославился в основном благодаря исследованиям так называемой „выученной беспомощности“ и депрессии. Находясь на президентском посту, он попытался изменить общую направленность американской психологии, чересчур сфокусированной, по его мнению, на клинических аспектах и психических отклонениях, что превращало ее в „науку о дефектах“, как будто решительно все мы без исключения страдаем теми или иными нарушениями и не в состоянии обойтись без помощи специалистов. Однако пришло время уделить больше внимания позитивным аспектам личности, придать психологии более оптимистический настрой, заняться изучением человеческих способностей, энергии и счастливых дарований, чтобы помочь людям в их развитии. Счастье, являвшееся раньше исключительно феноменом этического порядка, стало теперь предметом изучения для психологов. И Аристотель, и сторонники „позитивной психологии“ говорили о счастье, но имели ли они в виду одно и то же? Многие полагают, что да, однако я придерживаюсь иного мнения. Сподвижники Селигмана занялись поиском тех сильных сторон человеческой личности, strengths , которые способствуют самореализации. Обычно их именуют добродетелями. Строго говоря, позитивная психология изобрела велосипед. Селигман поручил Кристоферу Петерсону — автору статей о личности и заведующему кафедрой клинической психологии Мичиганского университета — выяснить, можно ли разработать единый подход к сильным сторонам человеческой натуры. Перечитав труды классиков, изучив различные религии и проанализировав около двухсот перечней добродетелей, ученые сделали вывод, что их всего шесть: мудрость, мужество, доброта, справедливость, умеренность и, наконец, духовность.

Повторное открытие добродетели потребовало вновь обратиться к понятию характера в двух его разновидностях: хороший характер — носитель добродетелей — и дурной — носитель пороков. Без сомнения, позитивная психология имела в виду нравственность в чистом виде. Селигман признает, что современные психологи совершенно забыли о роли характера, считая его некой нормативной единицей, не нуждающейся в описании, и противопоставляет такой точке зрения попытку взглянуть на мораль в психологическом преломлении: „Я совершенно согласен: наука должна описывать, а не предписывать. Задача позитивной психологии не в том, чтобы рекомендовать людям оптимизм, духовность, любовь и доброе расположение духа, а в том, чтобы объяснять, к чему приводят эти черты (например, оптимизм ослабляет депрессию). А уж как человек воспримет наши объяснения, зависит от его собственных ценностей и задач“.

И снова о добродетели

Есть во всем этом, на мой взгляд, некое рациональное зерно (необходимость вновь обрести понятие добродетели), требующее, однако, предварительных уточнений. Слово „добродетель“ в последнее время утратило первоначальный смысл и практически вышло из употребления, обретя оттенок блаженности, вялости, нарочитой кротости и юродства, что противоречит его исконному значению. Греческое понятие Aretē подразумевает совокупность таких качеств, как энергичность, мудрость, совершенство. Добрый конь мчится точно ветер. Английское существительное strengths — буквально „сильные стороны“ — в известной степени отражает эту многозначность. Евросоюз пытается построить образование на формировании базовых компетенции , определяя их как комплекс знаний, чувств, позиций и навыков, необходимых для удовлетворения „высоких потребностей“. Тут я, конечно, не специалист, но мне кажется, что мы потихоньку начали приближаться к классическому восприятию добродетелей.

Обратимся снова к Спинозе: для него добродетель означала fortitudo et gaudium , силу и радость. Одно неотделимо от другого, ибо сила увеличивает возможности субъекта, его способность действовать, а когда „человек ощущает силу, он радуется“. Созидательная энергия, то есть способность к высоким свершениям, — вот та точка, где сходятся психология и этика, психические механизмы и моральные ценности. Ресурсы психики используются во имя этических целей и тем самым возрастают. Творить означает создавать из обычного великое. Стремление к психологическому комфорту сильно отличается от стремления к жизненным достижениям. Бернар Клервоский, один из самых выдающихся средневековых писателей, возглавивший орден цистерцианцев и совершивший переворот в искусстве и культуре той эпохи, с убийственной иронией критиковал монахов аббатства Клюни, своих бывших единомышленников, которые возлюбили утонченную роскошь паче строгости и воздержания. Капризные вкусы склоняли клюнийцев к чревоугодию и изощренной изобретательности в еде. По словам Барнара, именно они додумались до „кулинарной несуразицы“, которая теперь столь популярна: „Каким только превращениям, а точнее — извращениям, не подвергается у них обычное яйцо (ova vexantur) ! Как тщательно его взбивают, перемешивают, подают то всмятку, то крутым, то запеченным, то фаршированным, то без гарнира, то с гарниром, то в виде глазуньи, то в виде болтуньи“. Бернар полагал, что изнеженная и развращенная гедонизмом братия не в состоянии осуществлять свое высокое предназначение.

Хорошая жизнь и достойная жизнь — разные вещи. За любым жизненным замыслом стоит своя психология. Я напомню вам, что такое замысел, на примере из области спорта. Вообще замысел — это определенная цель, важная для человека, а потому требующая напряжения всех сил, сосредоточенности помыслов, концентрации воли. Я хочу играть на пианино и должен часами упражняться, чтобы пальцы обрели новые, доселе незнакомые навыки. Хочу покорить Эверест без кислородных баллонов. Такой замысел нуждается в особой подготовке организма. Надо укреплять мышцы, учиться спать в подвешенном состоянии, надо пожить на высокогорье, чтобы в крови появилось больше эритроцитов, иначе не выдержишь разреженной атмосферы. Тут необходим сплав тренировки, упорства и специальных знаний. Всякий раз, впадая в уныние, я должен вспоминать о своем высоком замысле и питать его надеждой. Пусть воображение как может рисует мне картины удачного завершения проекта. Вот и с этикой то же самое. Помню, однажды, уже собираясь сесть в поезд, я увидел на развале книгу под названием Aretē . А поскольку меня тогда занимали мысли о добродетелях, я поспешил купить ее, даже не пролистав, и, уже сидя в вагоне, с удивлением обнаружил, что говорится в ней о гимнастике. О, гениальные греки! Великий поэт Поль Валери мечтал написать невиданный ранее трактат о творчестве как гимнастике и озаглавить его, если не ошибаюсь, „Гладиатор“. „Моя философия, — говорил он, — и есть гимнастика. Гимнастика в широком понимании. Постоянные сальто от сознательного к бессознательному и обратно“. То есть, выражаясь в наших терминах, переходы от „я“ реального к „я“ идеальному, способному „я“ реальное полностью изменить.

В психологическом смысле добродетель является оперативным навыком. Навык — это способность, приобретенная путем многократных повторений. Он помогает успешному осуществлению той или иной деятельности и, что особенно важно, побуждает к ее осуществлению. Прочно усвоенный навык позволяет нам автоматически делать то, что изначально требовало концентрации воли и внимания. Именно это и имел в виду Валери. Обучение всегда тяжело, а если забыть о поставленной цели, становится просто невыносимым. Только тот, кто действительно хочет научиться танцевать, выстоит часы у балетного станка. Почему я заговорил о балете? Да потому, что он для меня — предмет огромной важности. В юности классический танец сводил меня с ума, я всерьез собирался стать хореографом и поступил на философский факультет, так как тогда там преподавали историю искусства. Постепенно меня начала завораживать одна особенность, присущая не только балету, но и всем прекрасным свершениям человечества: способность превращать усилие в изящество . (Кстати, как замечательно, что Тамара Рохо, восхитительная балерина, выбрала именно эту фразу для своего сайта.) Пот, усталость, боль в ногах, тело, молящее о пощаде, — страдания обретают смысл и кажутся не такими тяжкими, лишь преобразуясь в воздушную легкость и грацию. Все сказанное о балете можно отнести также к этической жизни.

Добродетель является навыком, позволяющим построить модель достойной жизни, систему ценностей, играющую для нас ту же роль, что играют музыка и хореография для танцора. И мы не сумеем станцевать свою партию — то есть прожить достойно, — не развив в себе необходимой сноровки, только не мышечной, не технической, не связанной с чувством ритма. Тут не обойтись без умения делать правильный выбор, без вдумчивости, без умеренности и без мужества, дающего силы начинать и доводить дело до конца. Как читатель, наверное, уже понял, я снова прибег к известной схеме добродетелей, разработанной стоиками, но осмелюсь обогатить ее некоторыми оттенками.

Сравнение с танцорами не должно вводить нас в заблуждение. Этические добродетели не сводятся к простому исполнению уже имеющейся нравственной партитуры, они сами побуждают писать и творить ее. Иными словами, мы своими силами создаем систему ценностей, которую нам предстоит претворить в жизнь, а это чрезвычайно усложняет дело. Ее придется сначала найти или изобрести, потом расширить и обосновать. Придется направлять корабль, полагаясь на ненадежный компас, ведь магнитный полюс то и дело смещается. Без мужества в зыбком океане верный курс не удержать. Вот почему так заманчиво искушение ухватиться за надежные, другими проверенные модели. Не зря же Сократ говорил, что для поиска истины необходима отвага, ибо путь никем не проторен.

Мужество есть созидательная добродетель, она дает силы и умение осуществить смелый замысел. В том ведь и заключается смысл творчества, чтобы благодаря нам появилось нечто, дотоле не существовавшее. И созидатель готов идти до конца, несмотря на трудности и препятствия. Вот она, отвага.

Создание замысла

Нам выпало родиться в эпоху этического скептицизма, в котором тем не менее нетрудно заметить некий изъян. Где взять ту модель, что придаст смысл всем нашим действиям, нашим усилиям? Где тот призрачный замысел, который освободит нас из плена ничтожности? Да в тех же эмпиреях, где хранится образ „хорошей картины“ или „хорошей книги“ — в мозгу создателя, ведь именно он использует, адаптирует, критически осмысляет и развивает вековую традицию живописи или литературы. Он является наследником необозримого исторического опыта, обладающим обостренной восприимчивостью, особой проницательностью, способностью продолжить совокупное творчество всего человечества. Обратимся еще раз к Полю Валери: он говорил, что в поэзии его больше всего волнует та мудрость, которую обретает поэт, написав стихотворение. То же самое происходит и со мною при изучении генеалогии этики, при исследовании исторического опыта рода людского.

Это не пустые слова. Когда Аристотель утверждает, будто лишь справедливый знает, что такое справедливость, и что благой человек является критерием, отделяющим зло от блага, он не водит нас по замкнутому кругу. Нет, философ слишком умен, чтобы позволить себе такое. Аристотель хочет показать следующее: исключительно тот, кто сумел воспринять, осознать и обдумать все сказанное и сделанное другими, кто очистил свой ум и сердце, дабы избежать искаженных оценок, кто неустанно, шаг за шагом учился на собственном опыте, — только он может вынести полновесное суждение. Американский философ Джон Ролз говорил то же самое, и я охотно опираюсь на его авторитет. Справедливо лишь решение судьи праведного, понимающего, какого труда стоит объективность, и стремящегося к ней, хорошо информированного, беспристрастного, непредвзятого, смелого и независимого в суждениях. В этическом плане на достойный жизненный замысел может претендовать только личность, которая критически анализирует все попытки человечества разрешить вопросы нравственности, видит взлеты и падения на этом нелегком пути, знает чаяния и нужды своих собратьев, понимает психологические механизмы, учитывает результаты споров в защиту самых разных интересов, умеет встать на место каждой из сторон, предвосхищает и оценивает итоги — и делает все это sine ira et studio [71], соблюдая должную дистанцию, отважно и самостоятельно. Этика не является плодом работы индивидуального разума, склонного находить рациональное обоснование и для эгоизма; нет, этика есть результат разума коллективного, закаленного в спорах, очищенного критикой и выверенного опытом.

Сейчас, когда остались позади тысячелетия драматических поисков, мы пытаемся претворить в жизнь замысел, вобравший в себя труд философов, духовных учителей, великих религиозных деятелей, миллионов простых женщин и мужчин и базирующийся на следующей аксиоме: „Человек есть существо, обладающее чувством собственного достоинства“. Утверждение это нельзя назвать ни научным, ни, строго говоря, истинным. Оно предполагает, что каждый в равной степени ценен независимо от расы, от знаний и даже от поведения. Подобный подход привел бы в ярость наших древнегреческих наставников. Разве можно говорить о равноценности храбреца и труса, невежды и мудреца, хорошего гражданина и гражданина дурного! Да и нам трудно согласиться с этим без оговорок, ибо поведение ближних бывает иногда низким, жестоким, малодушным, коварным, предательским. Но раз уж люди сделали выбор в пользу достоинства, то давайте попробуем действовать так, словно все мы и вправду существа достойные. Следует во что бы то ни стало разъяснять смысл выражения „собственное достоинство“, чтобы не воспринимать его как чисто риторическую фигуру. Тут придется изрядно потрудиться, ведь природе подобное качество чуждо. Природа знает лишь отчаянную борьбу за выживание, когда большие рыбы вынуждены пожирать малых. Мы, люди, воссоздаем себя заново, и только полное обновление способно открыть нам нашу дотоле неведомую сущность, поскольку хорошим танцором можно стать, лишь танцуя без устали. Именно здесь нам понадобятся характер, добродетель и то, что называют мужеством.