Двоюродному брату и крестнику У. М. Уилкоксу
Крайст Черч, Оксфорд
23 ноября 1880 г.
Дорогой Уилли!
Я очень часто подумываю о том, чтобы написать тебе, но хорошие решения очень похожи на корку пирога — только тем, что их очень легко нарушить, но, надеюсь, не тем, что если ждать их выполнения очень долго, то они от этого портятся.
Мне кажется, что у тебя должно появиться свободное время в эти длинные вечера, когда становится возможно играть в другие игры, чем футбол и крокет. Может быть, тебе захочется сыграть с каким-нибудь приятелем в мою новую игру «Мишмаш»? Надеюсь, правила этой игры достаточно ясны, но если что-нибудь в них непонятно, то я готов тебе объяснить.
Надеюсь, что ум твой и тело расцветают в школе пышным цветом и ты не ведешь такой праздный образ жизни, какой некогда вёл я. Надеюсь также, что, став постарше, ты будешь надеждой и утешением своей матери. В своих письмах ко мне она много рассказывает о тебе.
Твой неизменно преданный двоюродный брат и крестный отец
Ч. Л. Доджсон
P. S. Прилагаю к письму клочок бумаги[37]. Думаю, ты сможешь позабавиться, если отнесёшь его на почту и вручишь клерку, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Ручаюсь, что эксперимент будет интересный и поучительный!
Двоюродному брату и крестнику У. М. Уилкоксу
Крайст Черч, Оксфорд
25 ноября 1880 г.
Мой дорогой Уилли!
Разве я не предупреждал тебя в письме, что если ты отнесёшь ту бумажку на почту, то произойдёт нечто интересное и поучительное? А ты думал, что они просто выдадут тебе деньги или произойдёт что-нибудь заурядное, обыденное? Как бы не так! Те, кто работает в почтовом отделении в Кентербери, слишком умны для этого. Станут они делать то, что от них все ожидают! Да они всегда придумают какой-нибудь сюрприз!
Но на этот раз ты можешь пойти и удивить их. Только прихвати с собой ту бумажку и покажи им её. Не думаю, чтобы они отказались выдать тебе деньги. Уж не придираются ли они к тому, что ты подписываешься «У.М. Уилкокс»? Полагаю, что они не должны этого делать. Раз ты подписываешься «У. Уилкокс», то не имеет ни малейшего значения, сколько других букв ты вставляешь в промежутке между «У» и «Уилкокс».
Слово «кот» вполне подходит в качестве фрагмента, но придумать слово, которое содержало бы его в качестве своей части, очень легко. Начать с того, что «кот» — сам по себе слово, поэтому ты можешь назвать слово «кот» и это будет правильно. Но ты можешь назвать и такие слова, как «котлета», «бойкот», «котёл». Слов, которые подходят, очень много. Ты увидишь, что в такую игру хорошо играть, имея по два-три участника с каждой стороны. Вы можете шёпотом советоваться между собой относительно того, какой фрагмент предложить другой стороне. Если вы сами не сможете придумать хороший трудный «фрагмент», поищите в какой-нибудь книге.
Вот несколько трудных фрагментов, чтобы вы могли задать их вашим противникам:
«лстр» из слова «полстраницы»,
«еел» из слова «змеелов»,
«олл» из слова «коллодий»,
«сиц» из слова «околесица»,
«оап» из слова «фотоаппарат»,
«вчи» из слова «певчий».
Преданный тебе Ч. Л. Доджсон
Агнес Халл
Честнатс, Гилдфорд
12 января 1881 г.
Дорогая Агги!
Все мы должны (более или менее) стойко переносить разочарования, даже такие дети, как ты, сколь бы давно они ни жаждали испить «Чашу»[38]удовольствия. Поэтому я надеюсь, что ты не стала бы очень досадовать, если бы я сказал, что не могу взять тебя в театр. Но на этот раз я могу, поэтому мои замечания о том, как следует переносить разочарование, чуточку неуместны: они пригодятся в следующий раз. Я написал миссис Бейн письмо с просьбой о ночлеге и пригласил её в «Лицеум». Ночлег она мне предоставила, но чувствует себя не вполне здоровой и поэтому не сможет пойти со мной в театр. Ты, разумеется, очень огорчишься, что ей нездоровится, и прольёшь слезину или две, которые при анализе окажутся в точности такого же состава, как крокодиловы слезы.
Неизменно любящий тебя Ч. Л. Доджсон
Эдит Блейкмор
Крайст Черч, Оксфорд
1 февраля 1881 г.
Милый дружок!
Я ждал с 27 января, чтобы поблагодарить тебя за письмо и подарок в надежде, что смогу сообщить тебе: «Подарок доставлен в целости и сохранности». Но так как твой подарок до сих пор не дошёл, я решил больше не ждать. Огромное тебе спасибо за все твои пожелания по случаю моего дня рождения и за весы, где бы они ни находились. Я долго ломал голову, почему твой подарок такой весомый. Сначала я подумал:
— Милая заботливая крошка Эдит! Она знает, что я вечно болею и принимаю горы лекарств. Вот она и боится, как бы я не принял чего-нибудь лишнего, и послала мне хорошенькие аптечные весы, чтобы я мог взвешивать лекарства гран за граном.
Потом я подумал:
— Нет! Она знает, что я люблю музыку, и послала мне гаммы, чтобы я мог упражняться на фортепиано или фисгармонии.
Затем я подумал:
— Какой же я глупый! Ну, конечно же, она послала мне в подарок рыбу! Прекрасного лосося в чешуйках, завёрнутого в водоросли и посыпанного песочком.
Когда твой подарок, наконец, придёт по почте, я узнаю, какая из моих загадок была правильной!
Передай мои наилучшие пожелания твоему отцу (надеюсь, что сейчас ему лучше, чем тогда, когда я видел его) и твоей матери.
Неизменно любящий тебя Ч. Л. Доджсон
Агнес Халл
Крайст Черч, Оксфорд
25 марта 1881 г.
Моя милая Агги!
(Должен признаться, что ты причинила мне сильную боль, и поэтому твоё имя мне хочется произносить с подвыванием: Аг-ау-ау-ау-ги!) Разумеется, я сразу догадался, что ты знаешь, почему я опоздал: виной всему небывалый по силе снегопад, который застиг меня по дороге из Лондона в Оксфорд. Ты, конечно, прочитала об этом в заметке, опубликованной в газете «Тайме». Я имею в виду заметку, которая начиналась так: «Сильный снегопад расстроил все планы одного пассажира, называть которого по имени нам нет необходимости. Достаточно сказать нашим читателям, что это самый выдающийся человек в Англии. Не только самый высокий, самый сильный, самый красивый, — он обладает всеми этими качествами, но ими далеко не исчерпываются все стороны его богато одарённой натуры. К тому же он самый умный, самый доброжелательный, самый и т. д. и т. п.» Я пишу тебе, чтобы ты поняла, до какой степени я огорчён, что редактор описал мой портрет так прямолинейно и бесхитростно, хотя я умолял его сохранить в тайне моё пребывание в поезде. Но после некоторого размышления я решил, что истинная скромность требует одного: ничего не писать о себе, поэтому я умолкаю.
Ты, конечно, знаешь поэму Теннисона «Дочь мельника», которая начинается так:
Дочь мельника… Ну кто бы мог узнать?
Так выросла, красавицею стала…
Как я хотел бы той серёжкой стать,
Что в ушке юной девы заблистала.
Тебе, конечно, будет интересно узнать, что мне посчастливилось найти (среди старых бумаг мистера Теннисона) подлинную рукопись этой поэмы. Края её оказались сильно оборванными[39]: посылаю тебе точную копию одной страницы. Впоследствии Теннисон сильно изменил свою поэму. Первоначально она называлась так: «Как некая особа в летах пригласила некую юную особу в театр и как пожилая особа не смогла довезти юную особу до театра»[40].
Начиналась поэма в совсем другом размере:
Двое в театр уж было пошли:
Спектакль подходящий в афише нашли.
Пошли да вернулись — ведь вот незадача!
Хотели в театр, а случилось иначе:
Один театрал решил остаться дома.
Ну что ж оставалось, скажите, другому?
Потом Теннисон передумал и написал поэму так, как я привёл её выше.
Всегда любящий тебя Льюис Кэрролл
Агнес Халл
Крайст Черч, Оксфорд
21 апреля 1881 г.
Дорогая Агги!
(О да! Я очень хорошо знаю, что ты думаешь про себя:
— И как только этот человек не понимает намёков ? Он мог бы увидеть по началу моего последнего письма, что я отношусь к нему все более прохладно!
Почему я не вижу? Ещё как вижу! Но разве есть какая-нибудь причина, по которой моё отношение к тебе также должно стать прохладным? Я обращаюсь с вопросом к тебе, весьма разумной юной особе, которая по часу ведёт беседы с Алисой перед тем как встать по утрам и изрядно поднаторела в логике: имею ли я право любить тебя, если мне это нравится? Разумеется, в той же мере, в какой ты имеешь право не любить меня, если тебе это нравится. И, конечно же, тебе не следует писать, что ты любишь меня, если ты любишь меня: нет, нет, истина превыше всего!) (Громкие крики одобрения. Объявляется перерыв на десять минут.) Я приехал в Лондон в понедельник вместе с мистером Сэмпсоном (некоторые из вас встречались с ним в Истберне), чтобы посмотреть «Чашу» и «Хитрость Беллы», и во вторник нанёс один или два визита прежде чем вернуться в Гилдфорд и проезжал по Хай-стрит в Кенсингтоне. Я (наполовину) решил (про себя), что загляну в дом № 55. Но Здравый Смысл возразил:
— Агги станет поддразнивать Вас и предложит поцеловать её в самый кончик левого ушка. При этом она скажет: «Это в последний раз, мистер Доджсон! В следующем месяце мне исполнится шестнадцать лет!»
— Не знаю, — продолжал Здравый Смысл, — почему последний раз всякий раз так неприятен? Лучше всего было бы избежать его и подождать, пока ей исполнится шестнадцать. Тогда при встрече вы сможете обмениваться с ней рукопожатием. Это спокойно и удобно.
— Ты прав, Здравый Смысл, — согласился я. — Отправлюсь-ка я лучше с визитом к другим юным особам.
Тебе вовсе не нужно так зевать и думать: «Какое ужасное письмо! Что за скука!» Я хочу рассказать тебе кое-что о «Чаше». Возможно, это покажется тебе интересным. Некая особа (моя двоюродная сестра) сообщила мне, что очень хотела бы прочитать эту пьесу, и спрашивала, не мог бы я раздобыть для неё рукопись (так как «Чаша» не опубликована). Я написал одной из звёзд «Лицеума» письмо с просьбой помочь, если это ей удастся. Почти сразу же в ответ я получил бандероль, в которой был печатный экземпляр пьесы, принадлежавший моей корреспондентке с дарственной надписью «Эллен Терри от А. Теннисона» с исправлениями, сделанными рукой Теннисона, и пометками самой актрисы относительно настроения героини, выражения её лица и т. д. (т. е. всего того, что в театре принято называть «кухней»). Все это делало экземпляр чрезвычайно интересным. Я подозреваю, что столь ценный экземпляр был послан мне по ошибке. Однако я очень рад, что такая ошибка случилась. Вторая присланная мне в той же бандероли книга оказалась рукописной копией первой, каллиграфически переписанной в альбом одной юной девушкой, другом мисс Терри. Посылаю тебе печатный экземпляр, а рукописный я послал моей двоюродной сестре почитать. Если мисс Терри позволит, я хотел бы снять копию с него прежде, чем отослать рукописный экземпляр обратно. А коль скоро я это сделаю, то не исключено, что когда-нибудь , если ты будешь очень хорошей девочкой и в один прекрасный день не будешь дуться, я, возможно, позволю тебе взглянуть на него — одним глазком. Как? Ты не согласна? Какая ты жадина! Хорошо, так и быть, я позволю тебе взглянуть на него двумя глазами.
Что касается «Хитрости Беллы», то я не слишком высокого мнения об этой пьесе. Хотя в ней есть две очень смешные роли. Одна, в которой «Легация Харди» (мисс Э. Терри), чтобы подшутить над «Дорикуром» (мистер Ирвинг), который по чьему-то завещанию должен на ней жениться, разыгрывает из себя неотёсанную деревенскую девушку; другая, в которой Дорикур, чтобы избежать брака с мисс Харди, притворяется сумасшедшим. Мистер Ирвинг, когда захочет, может быть очень смешным, а что касается комического дарования мисс Терри, то слова бессильны передать его! Лучше попробуй напрячь воображение и попытайся увидеть её роль мысленным взором!
Думаю, что, дочитав до этого места, ты скажешь: «Письмо и без того достаточно длинное. Не пора ли вам кончить его, мистер Доджсон». Поэтому я заканчиваю. Наилучшие пожелания à vos soeurs[41](надеюсь, что это — хороший французский).
Твой любящий друг Ч. Л. Д.
Агнес Халл
Крайст Черч, Оксфорд
30 апреля 1881 г.
Противный паук!
(Ты совершенно права. Неважно, как начинается письмо, как оно продолжается и даже как оно заканчивается. Нет ничего проще, чем написать холодное письмо, — гораздо легче, если это только возможно, чем написать тёплое письмо. Например, как-то раз мне понадобилось обратиться к декану с письмом по поводу каких-то дел колледжа и я начал письмо так: «Невежественное существо!», а он был настолько глуп, что сделал вид, будто рассердился, и вздумал придираться к тому, будто письмо написано не по форме, а потом предложил проректору выгнать меня из университета, и все это по твоей вине!) Боюсь, что я не смогу прислать тебе драгоценный экземпляр пьесы[42]; мисс Терри только одолжила его мне и моей двоюродной сестре. Но смею думать, что я прихвачу этот экземпляр или его копию с собой в Истберн, и тогда в любой день, когда тебе случится заглянуть ко мне (а я надеюсь, что ты это непременно сделаешь!), пока ты будешь смотреть мои книги, разглядывать фотографии или фисгармонию, а я продолжать заниматься своими делами, приглядывая за тобой, чтобы ты ничего не натворила, тогда, говорю я, так и быть, я позволю тебе прочитать несколько строк одним глазом, если другой будет неотрывно взирать на меня с выражением глубокой благодарности. Что думает Амиатт о «Полковнике»? Один мой знакомый сказал, что это «совершеннейшая чепуха»!
Итак, прощай!
Презирающий тебя Ч. Л. Д.
P. S. Передай Алисе привет и сообщи ей, что её ждёт «Узелок V»[43]. Получила ли она узелки III и IV? Привет Джесси и Эви.
Агнес Халл
Крайст Черч, Оксфорд
21 мая 1881 г.
Дорогая Агги!
(Должен заявить с самого начала, что не жду в ответ ничего больше, кроме «Уважаемый мистер Доджсон!» и «Искренне Ваша».) Дело в том, что заказать отдельную ложу на «Отелло» стоит гинею, и я считаю, что с твоей стороны это неоправданно высокая цена. Я знаю, чего стоит вытащить из тебя «Дорогой»: ты была достаточно честной и сама рассказала мне об этом. Вполне возможно, что, если я пообещаю тебе билет на «Отелло», то услышу в ответ «Дорогой, дорогой», но не следует покупать сладости слишком дорогой ценой. Например, я никогда не покупаю ячменный сахар по 3 шиллинга 6 пенсов за палочку. Мораль ясна.
Кроме того, разве купленная любовь многого стоит? Сомневаюсь.
Посылаю тебе копию последнего счета, по которому мне пришлось заплатить за такую любовь. Думаю, что от такого рода ячменного сахара мне придётся теперь отказаться. (Мисс Уиггинс очень милая девочка. Она живёт где-то в Лондоне, но её точный адрес я, как назло, забыл.)
Всегда любящий тебя друг Ч. Л. Доджсон
Мистеру Ч. Л. Доджсону,
доктору, от мисс Амелли Уиггинс
Фунты. Шиллинги. Пенсы
За то, что я улыбалась при встрече с Вами на улице — Экземпляр поэмы Теннисона
За то, что я делала вид, будто мне нравятся Ваши шутки (на самом деле они мне вовсе не нравились) — Шкатулка для рукоделия
За то, что я с притворным интересом слушала Ваши истории (хотя в действительности я просто изнывала от скуки) — Письменный столик
За то, что письмо к Вам я начинаю со слов «Дорогой мистер Доджсон», а заканчиваю «Любящая Вас А» (сплошное притворство) — Ложа в «Лицеуме»
И т о г о £ 50.0.0.
Счет оплачен.
А. Уиггинс
Агнес Халл
Крайст Черч, Оксфорд
11 июля 1881 г.
Драгоценнейшая Агнес!
После той необыкновенной, высокочайшей, уму не постижимой чести или привилегии (не знаю, как и назвать?), которую ты оказала (или предоставила?) мне, я не могу должным образом выразить свою признательность, послушно и покорно следуя всем твоим наставлениям в других вопросах. Поэтому я и начал это письмо в соответствии с новой патентованной (с гарантией: при стирке не линяет) формой писем, установленной Вашим Высочеством.
Передай, пожалуйста, Джесси, что название, которое я не написал тогда для неё, — Тристан д'Акунья. Что мне особенно нравится в Джесси, так это её послушание. Необычайное, хотя и несколько особого рода. Стоит мне сказать: «Зажги свечу», как она тотчас же погасит лампу. Заметила ли ты сегодня, что когда я сказал ей: «Джесси, выпрыгни из окна», она опрометью бросилась к двери?
Твой (какое слово полагается дальше по твоей новой форме? Ах, да, вспомнил!) любящий друг.
Привет твоим сёстрам, кроме
Агнес Халл
Лашингтон Роуд, 7, Истберн
3 октября 1881 г.
Дорогая Агги!
Не думаю, чтобы я успел подарить тебе последнее издание «Ланрика»[44]. Попробуй поиграть в эту игру и сообщи мне, если сочтёшь необходимым внести в неё какие-нибудь усовершенствования.
У нас стоит сейчас великолепная погода, гораздо лучше, чем летом. Почему ты так быстро уехала? Без тебя так скучно, хотя у меня сейчас здесь Марион, что несколько утешает меня, и кроме того, так как Марион не гуляет рано утром, ещё одна дама, с которой я познакомился у моря. Мы с ней совершаем прогулки и беседуем. Интересно, много ли я смогу рассказать тебе о ней, чтобы все сказанное было чистой правдой и чтобы тебе не наскучило? Прежде всего, она уже в возрасте, живёт в Исгберне, домом правит старый-престарый джентльмен. Он дедушка. (Его внучка (не могу сказать, есть ли у неё сестры или нет) — прелестная девочка, мой друг, лет ей 11–15.) Каждое слово, написанное здесь, — чистейшая правда, и если я добавлю (и это чистейшая правда), что зовут её Джулией, то думаю, ты сразу поймёшь, что не нужно задавать больше никаких вопросов.
Привет Эви.
Всегда любящий тебя Ч. Л. Д.
Марион Ричардс
Крайст Черч, Оксфорд
26 октября 1881 г.
Дорогая моя девочка!
(Подумать только! За всю свою жизнь я ни разу не начинал так ни одного письма!)
Марион. Не стоило начинать так и это письмо. Гораздо красивее было бы написать вместо «девочка» просто «Марион».
Я. Решительно не согласен. «Девочка» рифмуется с «белочкой» и «стрелочкой», а «Марион» — только со словом «аккордеон».
Но, разумеется, мне вскоре придётся обращаться к тебе иначе: наша дружба началась так быстро (а это очень опасно), так внезапно (почти как железнодорожная катастрофа), что она просто не может не кончиться так же внезапно. Надеюсь, в будущем году мы будем при встрече только обмениваться рукопожатием, ещё через год — поклоном, как только завидим друг друга на противоположных сторонах улицы.
Не думай, пожалуйста, будто я начинаю забывать тебя и поэтому ленюсь писать тебе письма. Ничуть! Просто я ужасно занят! Со всем этим преподаванием, проверкой домашних заданий, подготовкой лекций, писанием писем я иногда так запутываюсь, что едва могу отличить себя от чернильного прибора. Пожалей меня, дитя моё! Когда у кого-нибудь путаница в уме , это ещё не так страшно, но когда дело доходит до того, что бутерброды и апельсиновый мармелад я отправляю в чернильницу, а перо обмакиваю в себя и наливаю в себя чернила, вот это действительно ужасно! Однако при всей моей занятости мне все же удалось напечатать несколько экземпляров правил «Ланрика», и я посылаю тебе 4 штуки: одну тебе, 3 остальные можешь раздать 4 своим друзьям. Один из моих учеников в этом семестре — настоящий негр, лицо у него чёрное, как уголь, и курчавые волосы. Мне придётся прикрепить таблички на ведёрке с углём и на моем новом студенте с надписями «Это ведёрко с углём» и «Это он», чтобы знать, кто есть кто.
Большое спасибо твоей маме за письмо и проспект. Я как-нибудь ей напишу.
Неизменно любящий тебя друг
Ч. Л. Доджсон
Фрэнсиз Хардмен
Крайст Черч, Оксфорд
29 ноября 1881 г.
Ну скажи, пожалуйста, милое моё дитя, с чего ты взяла, что я непременно должен был ответить на твоё письмо? Ведь я думал, что твоё письмо было ответом на моё и сделал в журнале, где я регистрирую письма, соответствующую пометку. (Может ли быть ответ на ответ? Если да, то тогда может быть вопрос на вопрос. А коли так, то какой вопрос есть на этот вопрос? Ответь, дитя моё, и не вздумай отделаться чем-нибудь вроде «Не знаю, сэр».) Я должен снова перечитать твоё письмо и посмотреть, на что в нем требуется ответить. Вижу! В нем сообщается, когда у тебя день рождения, и ты, конечно, ожидала, что я не удержусь от какого-нибудь милого замечания по поводу твоего возраста! (Позволь мне минуточку подумать. В разговоре с дамой, как мне кажется, нужно сделать вид, будто вы удивлены, узнав, сколько ей лет: вы, конечно же, думали, что она гораздо моложе.) Прости, пожалуйста, мою забывчивость. Итак, тебе исполняется пятнадцать лет! Не может быть! Ни за что не поверю! По стилю твоего письма я думал, что тебе пять лет! (Позволь мне минутку подумать. Это звучит как-то не так. Теоретически должен был получиться изящный комплимент, а практически почему-то звучит невежливо. Уберу-ка я лучше последнюю фразу. Да, так и сделаю!) Поразмыслив немного, я пришёл к выводу, что просто убрать фразу — не совсем то, что мне хочется. Поэтому я прошу убрать целиком все моё замечание вместе с извинениями и заменить его следующим. Не может быть! Ни за что не поверю! Судя по твоему виду, я думал, что тебе сто пятнадцать лет\ (Не знаю почему, но звучит как-то не так, как надо для юной девушки! Уберу-ка я лучше последнюю фразу.) Будь любезна, позволь мне убрать последнее замечание!
Прости за всю эту чепуху!
Я очень обрадовался, получив твоё письмо. Большое тебе за него спасибо! Реджинальд передал мне вчера все письма. Приветы от Гейнор и Эми я возвращаю назад в том же виде, но несколько больших размеров (процентов этак на 10) и более тёплыми (при температуре от 60 до 75 градусов). Письмо от тебя могло бы быть чуть менее официальным (например, без «наилучших пожеланий»), но я не жалуюсь.
Неизменно преданный тебе
Ч. Л. Доджсон
Агнес Халл
Крайст Черч, Оксфорд
2 декабря 1881 г.
Дорогая Агги!
Я хотел бы, чтобы лорд Чемберлен не так рьяно вмешивался в театральные дела. Когда я попытался было заказать ложу в «Корте» на комедию «Помолвленная», намереваясь сходить в театр вместе с мистером Сэмпсоном (взять с собой Алису), он тихо сообщил мне, что по новым правилам при посещении театра «число леди в компании должно быть равно числу джентльменов». «Но ведь тогда она будет отчаянно ссориться с любой другой леди, какую бы я ни пригласил в театр!» — взмолился я (это было личное интервью, не предназначенное для чужих ушей). «Попробуйте пригласить кого-нибудь из её сестёр», — посоветовал мистер Сэмпсон. «О, это ещё хуже! — воскликнул я. — Тогда они скорее всего станут драться!». В ответ мистер Сэмпсон улыбнулся и заметил: «В этом случае вы сможете обратиться к полиции. По новым правилам каждый десятый в зале — полисмен, и им даны строгие указания тащить в кутузку всякого, кто начнёт выходить из себя». Я не смог заставить лорда Чемберлена изменить то правило, о котором упоминал мистер Сэмпсон, боюсь, что и тебе это вряд ли удастся, поэтому, ничего не поделаешь, придётся тебе отправиться в театр вместе с нами. (Надеюсь, ни ты, ни Алиса не возражаете против общества мистера Сэмпсона?) Спектакль идёт три дня: 14-го, 15-го и 20-го. Подходит ли вам какой-нибудь из них? Если подходит, то напиши ! (С ещё большей, чем обычно, присущей тебе пламенной энергией.) Остаюсь
всегда любящий тебя Ч. Л. Доджсон
Эдит Блейкмор
Крайст Черч, Оксфорд
27 января 1882 г.
Дорогая Эдит!
Очень признателен тебе за твоё письмо, нарисованный крокус и подставку из бумаги. Очень жаль, что твоему отцу не стало лучше. Думаю, что когда наступит лето, тебе следовало бы посоветовать ему съездить в Истберн (ведь он так полагается на твои советы!). Тогда время от времени я буду иметь удовольствие видеть тебя в мой театральный бинокль на другом конце берега и смогу сказать себе: «А вот и Эдит! Я её вижу. Но если она взглянет в мою сторону, то мне придётся уйти домой, чтобы она меня не увидела».
А как по-твоему, что я сделаю на свой день рождения? Я закажу огромный сливовый пудинг ! Он будет такой большой, что его хватит на четырёх, и я съем его у себя в комнате один до последней крошки. Доктор говорит, что он опасается за моё здоровье. Но в ответ на это я скажу прямо и без обиняков: «Чепуха!»
Твой любящий друг Ч. Л. Доджсон
Джесси Халл
Крайст Черч, Оксфорд
1 февраля 1882 г.
Дорогая Джесси!
Как тебе живётся у мисс Хифи? Без «сцен», надутых физиономий и слез? Надеюсь, мисс Хифи не будет в обиде на меня за то, что я позволю себе привести несколько фраз из её письма ко мне о тебе.
«Уважаемый мистер Доджсон!
…Боюсь, что Ваше предложение объединить Агнес и Джесси, дабы в классе было трое (вы и две ученицы), не заслуживает обсуждения… Ещё одна причина состоит в том, что Ваша манера рисования совершенно не подходит Вашим ученицам — она просто будет им мешать. Агнес уже сейчас превосходит как художник Тинторето и Тернера и почти сравнилась с Милле, а Джесси (малышка!) рисует так, что Рафаэль (будь он жив) покачнулся бы. Неужели Вы думаете, мистер Доджсон, что Ваши рисунки, которым красная цена два с половиной пенни, могут висеть в одной комнате с их неподражаемыми картинами? Сама мысль об этом нелепа!.. Смею заверить Вас, что полотна Тернера, Рафаэля, Тициана и Рубенса не идут ни в какое сравнение с тем, что могут создать Агнес и Джесси!.. Милая Агнес в настоящее время все больше склоняется к домам. Когда я пишу „склоняется“, то делаю это по зрелом размышлении, ибо должна признаться, что её дома действительно склоняются в одну сторону, а дым валит из трубы прямо-таки каменный. Кроме того, она считает, что деревья должны быть похожи на клубки пряжи, но все это мелочи… Малышка Джесси предпочитает рисовать фигуры — детей и животных, и почти всегда число пальцев на руках и ногах оказывается правильным. А если Вы научитесь различать коров и уток, то не сможете не признать, что нарисованы они премило!»
Но довольно! Думаю, теперь ты достаточно хорошо представляешь, что думает о тебе мисс Хифи. А теперь я хотел бы, чтобы ты или Агги сообщили мне, что вы думаете о мисс Хифи.
Передай мой самый нежный привет Агги. Надеюсь, она не слишком возгордится, узнав о том, сколь высокого мнения о ней мисс Хифи? Привет и поцелуи Эви и Алисе, а также тебе самой.
Любящий тебя друг
Чарлз Лютвидж, а также Доджсон
Флоренс Балфур
Крайст Черч, Оксфорд
10 февраля 1882 г.
Дорогая Берди!
Можно представить себе чувства пожилой леди, которая, дав корм своей канарейке, отправляется на прогулку, а по возвращении обнаруживает в клетке большущую живую индюшку, или старого джентльмена, который, посадив вечером на цепь небольшого терьера, утром обнаруживает разъярённого гиппопотама, бегающего на цепи у собачьей будки. Именно такие чувства обуревают меня, когда я пытаюсь вызвать в памяти то дитя, которое любило шлёпать босиком по воде на побережье у Сэндауна. Я нашёл восхитительную фотографию того же микрокосма, внезапно вытянувшегося в высокую молодую особу, на которую я по скромности боюсь и взглянуть даже в телескоп, вне всякого сомнения, совершенно необходимый, чтобы получить хотя бы какое-нибудь представление о том, как она улыбается, или удостовериться в том, что у неё есть брови!
Уф! Столь длинное предложение истощило всю мою энергию, и я могу из последних сил только поблагодарить тебя за 2 фотографии. Они так похожи на оригиналы! Собираешься ли ты в Сэндаун следующим летом? Вполне возможно, что мне удастся заглянуть туда дня на 2–3, но мой штаб теперь находится в Истберне. Остаюсь
преданный тебе Ч. Л. Доджсон
Марион Ричардс
Крайст Черч, Оксфорд
14 февраля 1882 г.
Дорогая Марион!
(Ещё бы не дорогая! Очень дорогая, должен прямо сказать! Чего только не стоил мне этот ребёнок — тут и поездки по железной дороге, и посещения «Аквариума», и завтраки, за которыми только и подавай ей самые дорогие желе, черепаховый суп и прочее в том же роде! Я не говорю уже о том, что мне приходится платить за причинённый ею ущерб, когда она ни с того ни с сего становится дикой и крушит вещи! Как видите, у меня есть все основания называть её «дорогой».) Знает ли твоя мама какую-нибудь хорошую (и не очень дорогую) книгу, в которой бы рассказывалось о том, как разводить морские водоросли? Может быть, она сообщит мне название этой книги и кто её издатель? Может быть, если эта книга переплетена не очень изящно, твоя мама даст мне взглянуть на неё (пришлёт бандеролью по почте)? Сведения о водорослях очень нужны мне для одной моей знакомой (гувернантки) в Брайтоне, а единственная книга, которая у меня есть, это «Полчаса на берегу моря» Тейлора, где о разведении водорослей говорится только на двух страницах. В Истберне у меня остались «Что мы видим на морском берегу» Вуда и большая книга миссис Гетти о водорослях.
Всегда любящий тебя друг Ч. Л. Доджсон
Агнес Халл
Крайст Черч, Оксфорд
19 февраля 1882 г.
Дражайшая моя Агнес!
Я дал себе («Разве можно дать себе что-нибудь? — спросишь ты. — Ведь для того, чтобы вы могли дать какую-то вещь, она должна быть вашей, а как можно дать кому-нибудь то, что ему уже принадлежит?» На это я отвечу: «Если мы примемся рассуждать, едва успев начать письмо, то оно никогда не будет написано») две недели на то, чтобы постичь всю глубину письма от Джесси, но после некоторой умственной агонии я был вынужден отказаться от своего намерения и обратиться за разъяснениями к тебе. Джесси пишет (ссылаясь на моё замечание о том, что ты рисуешь «наклонные» дома, — вопрос, относящийся к компетенции архитектора , а не художника: если дома построены наклонно, то как должен изображать их художник?). Итак, говорю я, Джесси пишет: «Агнес рисует не дома, а только головы, а головы всегда наклоняются в ту сторону, куда нужно». Возникает вопрос, который довёл меня до умственной агонии. В какую сторону должна быть наклонена голова? Не сомневаюсь, что ответ у тебя уже готов: «Если вы предложите мне леденец, то моя голова наклонится вперёд , а если сигару, то назад, если вы предоставите мне на выбор, выполнять ли мне мои обязанности или не выполнять, то моя голова наклонится вправо, а если вы разрежете яблоко пополам и спросите, какую половину я хотел бы взять, то моя голова наклонится влево». Все это прекрасно, но говорит лишь о том, в какую сторону наклоняется твоя голова, и ничего о том, в какую сторону ей нужно наклоняться. Поэтому, дорогое моё дитя, подтолкни тележку и помоги мне выбраться из топи, которая меня засасывает: приставь пальчик ко лбу (на манер, излюбленный Шекспиром) и поразмысли над заданным мной трудным вопросом, а затем возьми перо и бумагу и напиши мне своё объяснение. Как только мне станет известно, в какую сторону должна наклоняться голова, я перестану таиться от дневного света и дерзну выйти на улицу — ведь мне тогда будет достоверно и j лестно, под каким наклоном я должен держать голову. Что за пытку я испытал! Передай Джесси, что я простил её.
Неизменно любящий тебя Ч. Л. Д.
Агнес Халл
Крайст Черч, Оксфорд
24 мая 1882 г.
Дорогая Агги!
Хотя я надеюсь увидеть тебя на этой неделе, все же считаю необходимым черкнуть тебе несколько строк и сообщить, что давно я не получал письма, которое бы так обрадовало меня, как только что полученное от тебя. Ведь приятно даже узнать, что ты не совсем забыт, в особенности если стареешь, седеешь и глупеешь, но узнать, что тебя помнят с любовью, во сто крат приятнее! Огромное спасибо тебе за фотографию: она просто первоклассная. Но письмо я ценю ещё больше: на фотографии только твоё лицо , а в письме вся ты.
Всегда любящий тебя старый друг (намереваюсь оставаться таким, пока ты сама не станешь старой, седой и сварливой).
Ч. Л. Доджсон
Кейт Терри Льюис
Крайст Черч, Оксфорд
5 июня 1882 г.
Дорогая Кэти!
Не могла бы ты выбрать минутку и послать мне открытку — всего лишь несколько слов о том, как чувствует себя твоя мама? Доктор Жиро в своём последнем письме сообщил мне не очень утешительные вести, но я надеюсь, что теперь надобность в его услугах отпала. Я буду очень рад услышать, что твоей маме стало лучше. Надеюсь, что в следующий раз, когда я заеду к вам, ты будешь дома. В прошлый мой визит ты отправилась к зубному врачу. О, как я тебе завидовал, когда узнал об этом! Замечательно, конечно, сходить в театр на хороший спектакль или побывать в картинной галерее, но побывать у зубного врача! Нет слов (ведь в самом деле нет?), чтобы выразить восторг по этому поводу! Доктор Жиро очень встревожился, когда увидел, какое действие оказала на меня услышанная новость.
— У вас острый приступ желтухи? — спросил он с беспокойством.
— Нет, — ответил я. — А почему вы думаете, что у меня желтуха?
— Потому что глаза у вас вдруг стали зелёными!
— Пустяки! — успокоил его я. — Это всего лишь приступ зеленоглазой зависти, который охватил меня, когда я услышал, какое счастье выпало милой Кэти!
Ну разве это не забавный случай?
Наилучшие пожелания твоим родителям и привет твоим сёстрам.
Очень любящий тебя Ч. Л. Доджсон
Эдит Блейкмор
Крайст Черч, Оксфорд
7 ноября 1882 г.
Дорогая Эдит!
Как часто, должно быть, тебе бывает нужна булавка! Например, ты заходишь в лавку к булочнику и говоришь:
— Дайте мне, пожалуйста, самую большую плюшку, какая у вас только есть за полпенни.
Булочник тупо смотрит на тебя и не вполне понимает, что тебе нужно. Как удобно иметь под рукой в таких случаях булавку! Ею можно уколоть булочника в руку и сказать:
— А теперь пошевеливайтесь и не смотрите на меня так тупо, болван!
Или другой случай. Ты идёшь по улице, и вдруг на твоём пути огромная собака. Ну как ты продолжишь свой путь, если у тебя не окажется под рукой булавки, чтобы уколоть пса? Разумеется, после того, как ты его уколешь, он с воем убежит, а ты с довольной улыбкой пойдёшь себе дальше.
Даже если случится, что тебе не нужна булавка, то как часто, должно быть, ты думаешь про себя:
— Говорят, Интерлакен очень красивое место. Хотела бы я знать, как оно выглядит! (Интерлакен — это то самое место, которое изображено на этой подушечке для булавок.)
Ну, а когда тебе не нужны ни булавки, ни картинки, может быть, ты вспомнишь о старшем друге, который иногда думает о своём маленьком друге Эдит и сейчас вспоминает тот день, когда встретил тебя на набережной, когда тебе впервые разрешили пойти одной поискать его.
Надеюсь, что твоему папе лучше. Передай ему и твоей маме самые лучшие пожелания.
Всегда любящий тебя Ч. Л. Доджсон
P. S. Подушечку для булавок разрисовала одна молодая художница, моя хорошая знакомая.
Эдит Блейкмор
Лашингтон Роуд, 7, Истберн
16 августа 1883 г.
Дорогая Эдит!
Он влетел в комнату и никак не мог найти дорогу назад, потому что, глупый, пытался вылететь не через то окно, через которое он влетел, а через другое, а оно было закрыто. Прости, я забыл сказать тебе, кто, собственно, влетел. Это был молодой желторотый воробей, а за окном на дереве его с нетерпением ждали множество воробьёв постарше и все не могли взять в толк, куда девалс<