Является ли слово «причина» неясным?

Вероятно, Рассел был прав, утверждая, что понятие причины не годится для чистой науки. Дело в том, что оно не вполне точно. Поня-• тие причины включает в себя элементы, не вполне согласующиеся друг с другом.

Прежде всего, современные рассуждения о причинах еще не вполне свободны от аристотелевского наследия, так что в некоторых контекстах ссылки на намерения, цели или функции рассматриваются как виды причинного объяснения.

Что еще важнее, в качестве причин рассматриваются не только события и изменения, но также вещи и люди. Тогда как, разумеется, вещи и люди в корне отличны от событий и изменений. Наш собственный контроль над окружающей средой и манипуляции с ней производят одновременно и идею нас самих как причин, и опыт проявления силы. Опыт проявления силы становится частью идеи причины и действия. С другой стороны, наше восприятие событий и изменений как причин не оставляет места для понятия силы. События и изменения ничем не манипулируют, они не проявляют силу. События как причины относятся к идее необходимой связи. Необходимость связана с возможностью и невозможностью; если некоторое положение дел физически невозможно, то его отрицание, или противоположность, физически необходимо. Усовершенствование Миллем понятия постоянного соединения косвенно вводит необходимость.

Его идея единообразия как постоянного соединения во всех физически возможных обстоятельствах предполагает необходимость и потому согласуется с нашими представлениями о событиях как причинах. Но ее не так легко согласовать с идеей личностей как причин, поскольку личности не ведут себя единообразно.

Юм полагал, что понятия силы и необходимости идут бок о бок. Но это неверно. Сила присуща людям, необходимость — событиям. Эти в корне различные элементы составляют понятие причины.

Часть VI

ФИЛОСОФИЯ И ЖИЗНЬ

Глава 24

СМЫСЛ ЖИЗНИ

Можно задать три философских вопроса о смысле жизни. Имеет ли человеческая жизнь смысл, некую цель? Является ли человеческая жизнь в целом счастливой? Кто прав — пессимисты или оптимисты?

Ценна ли человеческая жизнь как таковая?

Время, вечность и цель

Герой романа Достоевского «Братья Карамазовы» Иван, будучи атеистом, говорит, что если человек не бессмертен, то человеческая жизнь лишена смысла. Ведь если вечная жизнь невозможна, если нет божественного воздаяния и наказания, то все дозволено. Иван думает, что смысл и цель связаны с нравственностью и ценностью, а нравственность и ценность невозможны без вечной жизни. Поэтому он думает, что конечность жизни равносильна ее бесцельности.

Однако некоторые мыслители доказывали, что и вечная жизнь была бы бесцельна. В «Логико-философском трактате» Витгенш-тейн спрашивает: «Разве вечная жизнь не такая же загадка, как наша реальная жизнь?»

Как связаны время и вечность с целью? Разве время, вечность и цель — не совершенно разные вещи? Есть ли у нас основания пола­гать, что вечное более целесообразно, чем конечное? Насколько нам известно, вселенная, материя и энергия могут быть вечными, но мы не знаем, имеют ли они цель и в чем может заключаться эта цель. Размышления о цели жизни, о причине божественного творения жизни равносильны размышлениям о причине существования мате­рии и энергии. Хотя некоторые люди и заявляют, будто они могут ответить на эти вопросы, мы все же оставим их в стороне как слиш­ком трудные.

Возможные цели творца и известные нам цели человечества — разные вещи. Даже если бы мы достоверно знали, что жизнь не была создана творцом, имевшим собственные цели, человечество могло бы иметь и действительно имеет свои цели.

Может ли единичная человеческая жизнь, взятая как целое, иметь одну цель, один смысл? Взрослый индивид вполне может иметь одну большую, основную цель жизни. Так, жизнь индивида, несомненно, может быть посвящена религии. Вероятно, жизнь Шу­берта была всецело отдана музыке. Впрочем, большинство людей имеют разные цели в разные периоды жизни.

Может ли иметь цель жизни человеческий род в целом? Трудно представить, какой могла бы быть такая цель. Конечно, человечес­кие существа имеют общие цели — стараются сохранить жизнь, быть счастливыми и т.д. Они могут иметь также общественные цели, например строительство городов.

Остановимся здесь на индивидуальных человеческих целях, помня о разнице между целями и осмысленными целями. Иметь цель и иметь осмысленную цель не всегда одно и то же. Некоторые человеческие цели тривиальны до бессмысленности. Придать смысл жизни могут только нетривиальные, значимые цели и намерения — будь они серьезными или игровыми. Что же такое нетривиальная цель? Что такое осмысленная цель? В применении к целям и намерениям термин «осмысленный» имеет значение «достойный».

(Нужны ли примеры? Несомненно, большинство людей согласятся с тем, что помогать бедным и угнетенным — достойная цель, а помогать жестоким деспотам — цель презренная. Готовить пищу для семьи — осмысленная задача, коллекционировать же билеты на поезд — просто игра, подобающая детям. Больше смысла в обуче­нии чтению и письму, меньше — в обучении карточной игре, и т.д.)

Иван Карамазов думает, что вся мораль, все ценности исходят I от Бога, а потому если Бога нет, то нет и по-настоящему достойной цели. Если Бога нет, то помощь бедным и угнетенным ничем не от- личается от помощи жестоким угнетателям.

Достоевский показывает, как моральный нигилизм приводит Ивана к помешательству, а его сводного брата Смердякова — к убийству и самоубийству. Поэтому может казаться, что образом Ивана Достоевский хочет сказать, что только вера в Бога делает жизнь осмысленной.

И все же можно истолковать роман двояко. С одной стороны, роман показывает, что смерть Бога неминуемо приводит к смерти ценностей. С другой стороны, можно подумать, что даже последняя катастрофа, «смерть Бога», не уничтожает ценностей. Ценности живы, пока жив человеческий род, даже если человеческие сущест­ва не верят в Бога. Эту вторую интерпретацию подсказывает сам Достоевский, искусно подталкивая читателей (равно верующих и неверующих) задуматься о последствиях нигилизма Ивана. Чита­тель осуждает Ивана и его гордыню, сочувствуя его несчастью. Да и судьба Смердякова просто не может не вызвать ужаса и жалости. Описания последнего разговора Смердякова с Иваном и самоубий­ства Смердякова обладают почти библейской силой, отчасти, конеч­но, из-за смутного сходства с историей Иуды. Иуда здесь — не Смердяков, а Иван, который предает человечность, предавая своего жалкого, слабого, страдающего эпилепсией брата.

Смысл второй интерпретации романа Достоевского для неверую­щих определяется тем, что, в отличие от Ивана, большинству из них неведомо отчаяние из-за смерти Бога. В отличие от Ивана Карамазо­ва, неверующие (наравне с верующими), как правило, любят спра­ведливость, ненавидят жестокость, уважают человеческое начало и верят в святость жизни. Немногие буддисты верят в Бога, но все они верят в святость жизни. Не все представители современной медици­ны верят в Бога, но в большинстве своем они, можно надеяться, ува­жают человеческую личность и ее автономию и не считают, что с мо­ральной точки зрения доброта не отличается от жестокости.

Жизнь и счастье: пессимизм

Утверждать, что жизнь в принципе не может быть счастливой, зна­чит стоять на позициях философского пессимизма. Наиболее из­вестный пессимист в философии — Артур Шопенгауэр. В своей боль­шой книге «Мир как воля и представление» он проводит мысль, что было бы лучше, если бы мир никогда не существовал. Он исходит при этом из метафизических и эмпирических оснований.

Главное метафизическое основание, развиваемое в первом томе его книги, состоит в том, что основой существования является Воля. Многочисленные хотения и желания, одолевающие животных и че­ловеческих существ, суть проявления Воли, и эти хотения и жела­ния — источник вечного несчастья. Ведь вечное и неудовлетворен­ное желание таит в себе несчастье, желания же удовлетворенные не­минуемо и немедленно заменяются другими желаниями, которые, возможно, не будут удовлетворены. Жизнь сама по себе есть своего рода постоянное и непреодолимое желание, состояние вечной фру-страции.

Эмпирическое основание пессимизма, рассматриваемое Шопен­гауэром во втором томе, состоит в том, что, насколько хватает на­шего взгляда, везде мы видим страдания и несчастье. Шопенгауэр подробно разбирает все те многочисленные ужасные вещи, что за­ставляют страдать человеческие существа и других животных. Муд­рец, заключает он, признает, что жизнь полна чудовищных несчастий. Мудрец старается избавиться от всех желаний, поскольку же­лания — источник фрустрации и других зол. Мудрый человек не должен желать даже смерти, хотя и знает, что смерть лучше жизни. Мудрый приучает себя жить и воспринимать смерть спокойно.

Эмпирический пессимизм, развиваемый Шопенгауэром во вто­ром томе его книги, предполагает, видимо, что можно абстрактным образом сравнить не только возможное и действительное, но также существование и не существование некоторых или всех человечес­ких существ, причем с разных точек зрения. Корректны ли эти до­пущения?

Здесь мы должны ответить на пять вопросов.

1. Можно ли вообразить миры, которые лишь возможны?

2. Можно-ли вообразить собственное не-существование?

3. Можно ли сравнить действительное с возможным?

4. Можно ли сравнить существование индивида с его возможным не-существованием с его собственной точки зрения) Напри­мер, может ли индивид сравнить собственное существование с собственным не-существованием с собственной точки зрения?

5. Можно ли сравнить действительное существование с возможным абстрактно, как бы с ничьей точки зрения?

1. Возможные ситуации вполне можно вообразить. Так, легко вообразить возможный мир, в котором не существует некая личность, скажем президент Соединенных Штатов.

2. Можно также вообразить такое положение дел, когда индивид не существует. Представляя себе землю в далеком прошлом или далеком будущем, я воображаю положение дел без меня самого.

3. Мы можем также произвести воображаемое сравнение дейст­вительного с возможным. Например, можно в воображении сравнить действительный мир с возможным, в котором от­сутствует вирус иммунодефицита, и решить, что действи­тельный мир хуже возможного.

Индивид может вообразить существование и не-существование (в том числе собственное) с точки зрения других людей. Например, люди иногда говорят, что если бы какой-то жестокий диктатор вроде Сталина никогда не родился, то мир был бы куда лучше. Лучше не для самого Сталина, но для других людей.

4. Но иногда говорят (об очень несчастливых людях), что для них же самих лучше было бы не родиться. Имеет ли это смысл?

Данное утверждение не может быть результатом сравнения двух состояний личности, ведь не-существование не есть состояние лич­ности. В этом случае употребление сравнительного оборота лучше для самого индивида — просто /facon de parler [форма речи].

И все же разве я не могу считать, что лучше бы мне никогда не родиться?

Для кого, в таком случае, это было бы лучше?

Как мы видели, человек может произвести воображаемое сравне­ние — с точки зрения какого-то другого человека — мира, в кото­ром он присутствует, с миром, где его нет. Однако индивид, кото­рый жалуется: «Лучше бы мне не родиться», обычно не думает о благе других.

Должны ли мы заключить отсюда, что эта жалоба иррациональ­на или что ее смысл скрыт от нас? На самом деле, ее смысл не скрыт, поскольку можно высказывать пожелания, не производя сравнение. Желание реально, сравнение — нет. Если предполагает­ся, что это желание выражает сравнение двух моих состояний, то оно свидетельствует о каше в моей голове.

5. Желание, чтобы (например) Сталин никогда не родился, может основываться на проведенном в воображении сравне­нии действительного положения дел (мир, где есть Сталин) и отличного от него возможного положения дел (мир, где нет Сталина). Это сравнение — не чисто абстрактное, оно произведено с точки зрения жертв Сталина.

Можно ли сравнить реальный мир с возможным миром с ничьей точки зрения, как бы чисто абстрактно? Например, имеет ли смысл утверждать, что мир, в котором нет жизни, был бы, мысля абстракт­но, лучше мира, где есть жизнь? Видимо, абстрактное сравнение, не зависящее ни от каких возможных точек зрения, внутренне бес­смысленно. Жизнь хороша для живущих. Если жизнь вообще имеет ценность как таковая, то она ценна как таковая для живущих.

Жизнь и счастье: оптимизм

Немногие философы отстаивают оптимизм как собственное кредо, хотя это, безусловно, не означает, что все философы — пессимисты.

Бертран Рассел защищает оптимизм в книге «Завоевание счас­тья». Он^согласен, что человеческая жизнь часто несчастлива, но до­казывает, что она может быть счастливой, поскольку метафизичес­ких возражений против этой возможности не существует. В боль­шинстве случаев несчастья можно избежать, говорит он, поскольку оно порождено глупой жадностью или просто неумением людей быть счастливыми. Огромное количество обычных людей несчастно просто и единственно потому, что они не знают, как быть счастливыми. Рассел пишет: «В толпе трудящегося люда вы увидите обеспокоен­ность, излишнюю сосредоточенность, несварение, отсутствие интере­са ко всему, кроме борьбы, неспособность к игре, глухоту по отноше­нию к собратьям». О богатых он говорит так: «Считается, что напит­ки и развлечения распахивают врата к радости, поэтому люди спешат напиться и стараются не замечать, какое отвращение вызывают в них их товарищи». Даже цари несчастны. Рассел цитирует царя Соломо­на: «Все реки текут в море, но море не переполняется... нет ничего нового под солнцем... Нет памяти о прежнем... И возненавидел я весь труд мой, которым трудился под солнцем, потому что должен оставить его человеку, который будет после меня».

Рассел замечает, что приведенные факты не являются достаточ­ным основанием для тотального пессимизма. Например, с точки зрения сына Соломона, насаженные последним «всякие плодовитые деревья» — совсем не повод чувствовать себя несчастным.

Рассел советует, как быть счастливым. «Источники счастья многочисленны, говорит он, — таковы вкус к жизни, привязаннос­ти, семья, работа, бескорыстные интересы (например, археология, театр или книги), умение найти золотую середину между усилиями и смирением. Чтобы избежать несчастья, надо постараться освобо­дить себя от зависти, конкурентной гонки, мании преследования и боязни общественного мнения».

Возможно, советы Рассела покажутся банальными, однако же по большей части они вполне разумны, и, может быть, эта маленькая книжка Рассела и впрямь помогла некоторым несчастливым людям почувствовать себя более счастливыми.

Ценность жизни как таковой

Видимо, и оптимисты и пессимисты согласны с теорией утилитариз­ма, в соответствии с которой счастье является конечной целью, со­общающей ценность человеческой жизни. Действительно, некото­рые современные философы доказывали, что, когда человеческое существо не надеется на счастье и не в состоянии сделать счастли­выми других, надо помочь ему умереть.

Классический утилитаризм (см. гл. 9) основывается на положе­нии, что всякий человек желает счастья больше всего остального. Однако обычное поведение обычных людей противоречит этому те­зису. Обычные люди жаждут жить, даже если они несчастливы. В реальной жизни обычные люди ведут себя так, словно сама жизнь есть самая большая ценность.

Такое поведение вполне может быть инстинктивным, но это не свидетельствует о его неразумности. Желание благополучия, здоровья и счастья тоже инстинктивно. Усматривая предельную ценность в счастье, утилитаризм ставит повозку впереди лошади. Инстинк­тивно мы хотим жить не для того, чтобы быть здоровыми и счастли­выми, скорее мы инстинктивно хотим быть здоровыми и счастливы­ми, потому что это помогает нам сохранить жизнь.

Филиппа Фут — одна из немногих философов, которые, обсуж­дая вопрос о ценности жизни как таковой, вопреки утилитаристам отстаивают полную осмысленность веры в то, что несчастливая жизнь все же достойна того, чтобы ее прожить. Лишь в крайних си­туациях смерть предпочтительнее жизни, но в любом случае никто не вправе рекомендовать другому такой выбор. В статье «Эйтана-зия» Фут разъясняет, как и почему можно считать ценной даже не­счастливую жизнь.

Ее основополагающий тезис таков: положение «Жизнь достойна того, чтобы жить» означает «Жизнь достойна того, чтобы жить, для человека, который живет этой жизнью^. Что бы ни думал о ценности жизни конкретного человека кто-то другой (государство, например), постороннее мнение не должно разубеждать в ценности вашей жизни вас, человека, живущего этой жизнью. (Мы могли бы также заметить, что мысль, будто ценность каждой индивидуальной жизни состоит только в ее полезности для кого-то другого, ведет к бесконечному регрессу и потому крайне абсурдна.)

Что делает жизнь достойной того, чтобы жить? Филиппа Фут справедливо полагает, что люди обычно хотят жить, даже когда не­счастье в их жизни куда более весомо, чем счастье. Она рассматри­вает соответствующие конкретные ситуации.

Жизнь в заточении хороша по сравнению с преждевременной смертью; жизнь человека, страдающего тяжелой болезнью, лучше преждевременной смерти; жизнь в постоянном недостатке (пищи, жилья, медицинской помощи) для тех, кто живет такой жизнью, лучше преждевременной смерти. Она пишет: «А как же тяжело­больные? Хороша ли жизнь для них? Очевидно, жизнь может быть хороша даже для человека... живущего благодаря аппарату искусст­венной вентиляции легких... мы не можем считать его исключени­ем, если он говорит, что какой-то благодетель спас его жизнь» [курсив авт.]. И далее: «То же самое можно сказать и о психичес­ки больных. Ведь для многих тяжелобольных людей (например, страдающих болезнью Дауна) возможна простая жизнь, питаемая привязанностями». Филиппа Фут приходит к выводу, что жизнь хороша как таковая. Тем не менее жизнь некоторых людей столь ужасна, что разумнее было бы умереть. Поэтому хотя можно ска­зать, что жизнь как таковая хороша, необходимо добавить, что она должна быть в известном смысле подлинно человеческой жизнью. Она должна быть обычной человеческой жизнью в минимальном смысле. Обычную человеческую жизнь она понимает так: «Нам нужна идея обычной человеческой жизни, предполагающая, что че­ловек располагает минимумом основных человеческих благ. Обыч­ная — даже самая тяжелая — человеческая жизнь означает, что че­ловека не принуждают работать больше, чем он может, что он поль­зуется поддержкой семьи или общества, что у него есть какая-то на­дежда утолить голод и надежда на будущее, что он может восстано­вить силы ночью».

Фут доказывает, что такая идея обычной человеческой жизни предполагает связь между понятием жизни и понятием блага. Обычная человеческая жизнь в разъясненном смысле слова хороша сама по себе, и ее ценность не зависит от счастья. Пожалуй, следует отметить, что данное понимание слова «обычная» несколько не­обычно. Такое понятие обычной жизни распространяется на челове­ческие жизни, которые с другой точки зрения совершенно не обыч­ны. Например, жизнь Бетховена была во многих отношениях экстраординарна, однако, по мнению Фут, она вписывается в поня­тие обычной человеческой жизни. То же самое можно сказать о жизни человека, всецело зависящего от аппарата искусственной вентиляции легких.

Выводы Филиппы Фут о ценности жизни как таковой близки жизненному восприятию большинства людей. Таким образом, разъ­ясняя понятийную связь между жизнью и благом, точка зрения Фут соответствует здравому смыслу, а это никак нельзя считать недо­статком для философа.

Подведем итоги.

Понятие цели не имеет особой связи с понятием вечности.

Если Бог существует, его цели отличны от наших, и не верно, что без Бога невозможны ни человеческая цель, ни нравственность. Смерть Бога не есть смерть ценностей.

Пессимизм основывается частью на посылке, что мы можем сравнить лучшее и худшее с ничьей точки зрения, частью — на идее о возможности сравнить существование и не-существование ин­дивида с его собственной точки зрения, частью же — на допуще­нии, что счастье является единственной абсолютной ценностью. Третья из этих посылок в лучшем случае не доказана, первые же две явно ложны.

Оптимизм Рассела основан не столько на философии, сколько на здравом смысле, но некоторые его советы несчастливым людям весьма полезны.

Наконец, имеет смысл думать, что жизнь как таковая ценна, даже если в ней мало счастья. Именно так люди обычно и воспри­нимают собственную жизнь.

Глава 25

ВЛИЯНИЕ ФИЛОСОФИИ НА ЖИЗНЬ

Имеет ля философия отношение к проблемам реальной жизни?

Да, имеет.

Философия помогает четко сформулировать проблему, а ясное понимание проблемы полезно, когда человек стоит перед реальным жизненным выбором.

Философия анализирует сложные идеи, а ясное понимание сложных идей зачастую является необходимым предварительным условием принятия грамотных и разумных решений.

Философия рассматривает возможные объяснения многочислен­ных абстрактных вещей — таких, как правильное и неправильное рассуждение, справедливость и несправедливость, значение и цен­ность. Более четкое понимание такого рода абстрактных понятий позволяет лучше понять жизнь и жизненные возможности.

Философия рассматривает старые забытые вопросы и новые проблемы, прежде не обсуждавшиеся. Иначе было бы невозможно решить заранее, имеют ли они отношение к реальной жизни.