Российская психология на перепутье

В настоящее время (эти строки пишутся в 1994 г.) можно говорить, по крайней мере, о трех тенденциях в отечественной психологии.

Первая - это продолжение марксистки ориентированных исследо­ваний. Теперь эта ориентация перестала быть доминирующей, единст­венной и обязательной, однако долгие годы следования ей сформиро­вали исследовательское мышление, от которого невозможно отказаться в одночасье. Да - в общем это и не требуется - каждый волен выбирать основания своих взглядов; важно, чтобы речь не шла, как прежде, о насильственном внедрении этого учения.

Следующую ориентацию можно условно назвать западнической. Это - ассимиляция, адаптация, адаптация, подражание западным течениям в психологии, которые столько времени были отторгаемы предыдущим режимом.

Наконец, третье направление можно назвать христиански ориен­тированным, поскольку исходные представления христианства рассмат­риваются в нем как опорные, исходные для психологической работы.

Направления эти представлены на сегодня весьма неравномерно. Первое (марксистское), лишившись государственной поддержки, явно идет на убыль. Второе (западническое), напротив, испытывает несом­ненный подъем. Третье (христиански ориентированное) представлено пока в самой начальной форме. Рассмотрим теперь подробнее возмож­ность укоренения на новой российской почве каждого из этих направ­лений и их связь с тем или иным решением проблемы человека.

МАРКСИСТСКАЯ ОРИЕНТАЦИЯ

В прошлой главе речь уже шла об основной задаче "борьбы коммунистической партии" - уничтожении человека в человеке. Явля­ется ли, однако, повинным в этом марксизм и, в частности, марксистки ориентированная психология? Быть может советская компартия (и так думают довольно многие) просто извратила марксизм, тогда как, если его брать в чистом и правильном понимании, он остается полезным человечеству учением.

Думается, что все предыдущие рассуждения достаточно раскры­вают нашу позицию в этом вопросе, но чтобы внести окончательную ясность, воспользуемся наглядным образом. При обсуждении картины Николая Рериха "Гонец" Л.Н. Толстой не столько, видимо, о самой картине, сколько в жизненное напутствие еще молодому тогда худож­нику сказал: "Случалось ли в лодке переезжать быстроходную реку? Надо всегда править выше того места, куда вам нужно, иначе снесет. Так и в области нравственных требований надо рулить всегда выше - жизнь все снесет. Пусть ваш гонец очень высоко руль держит, тогда доплывет". Представим сказанное в виде простой схемы. (Рис. 1).

Река бытия, жизни, с ее сильно сносящим к низшему течением; субъект (С) и цель, которую он хочет достичь (Д). Парадокс состоит, однако, в том, что добросовестно устремляясь к этой цели, он ее достичь не сможет, но окажется ниже (например, в точке В), подчас -много ниже того, к чему стремился, а чтобы достичь, в конце концов, намеченного, он должен ставить себе иные, куда более высокие, превосходящие цели (А).

Эта модель может быть распространена как на отдельные нравст­венные судьбы, так и на целые исторические эпохи, в том числе и роковую для нас эпоху материализма, наиболее ярким и последова­тельным воплощением которой является марксизм.

Действительно, победившая у нас линия материализма имела неко­торое начало реализации, некоторую точку опоры, цель, исток, слово, идею, которая стала знаменем, символом, первым толчком на пути, приведшим спустя десятилетия к нынешнему краху. Этим идейным началом можно условно считать сформулированную Фейербахом и развитую Марксом и Энгельсом мысль о том, что не следует зани­маться более отвлеченными, завышенными, заоблачными представле­ниями о человеке, его религии, нравственных ценностях, словом, всем тем, что можно назвать метафизическим измерением человека, а надо думать только о человеке реальном, как он есть. Подчеркивая приори­тет именно Фейербаха в формулировании этой идеи, Маркс и Энгельс пишут в своем совместном произведении "Святое семейство, или Критика критической критики" (1844 г.): «Кто поставил на место старой рухляди, в том числе и на место "бесконечного самосознания", не "значение человека" (как будто человек имеет еще какое-то другое значение, чем то, что он человек!), а самого "человека"? Фейербах и только Фейербах». Отсюда и началась философская, идейная, а затем и вдохновленная ею политическая борьба за тот, словами К. Маркса, "строй общественного жизненного процесса", который "сбросит с себя мистическое туманное покрывало, ...станет продуктом свободного общественного союза людей и будет находиться под их сознательным планомерным контролем".

Функцию этого контроля и взяла, присвоила себе в дальнейшем коммунистическая партия, последовательно уничтожая суверенные права человека, его свободу - все то, что мешало контролю, не давало делать его повсеместным, тотальным. Психологи также оказывали в этом посильную помощь. Вся советская психология буквально прони­зана идеей формирования человека, одна из ведущих теорий так и называется теорией планомерного формирования. Это, по сути, прямой ответ на сформулированный еще Бухариным социальный заказ производить людей так же, как производят деталь или машину.

Так что последствия марксизма, равно как и его применения в психологии, конечно, же, отнюдь не случайны, хотя в самом истоке, на уровне первых формулировок многим казалось, что ни о какой трагедии речь не идет, напротив, именно в марксизме кроется начало подлинной заботы о человеке и реального гуманизма, планомерно осуществляе­мого на благо людей.[18] Но посмотрим на нашу схему. Это было не что иное, как направление в некую точку "Д", в точку как бы разумного и справедливого бытия человека, которое, в свою очередь, определит его достойное и гармоническое сознание. Конечно же, - и это надо сказать со всей определенностью - ни Фейербах, ни Маркс с Энгельсом и помыслить не могли о концлагерях, депортациях целых народов, массовых расстрелах и т.п. Однако в основе всех этих ужасов лежит то смещение мысли, смещение направления общественного движения, у начала которого они стояли, за которое так активно, напористо и талантливо ратовали. Урок, полученный нами, говорит о том, что цель "реальное счастье реального человека" напрямую не достигается, если ставить ее как таковую, а затем сознательно и планомерно следовать прямо к ней. Она неизбежно исчезает в ходе этого движения, и мы вдруг оказываемся в ином месте - страшном, кровавом, на каждом шагу унижающим и попирающим человека. И получаем в результате не "человека реального", сознательно, планомерно формируемого, а человека, в нашем случае, "советского".[19]

Общий вывод, таким образом, состоит в том, что поставленная об­ществом (человеком) в качестве конечной сознательная цель общест­венного (личного) бытия, по сути, невыполнима. Или чуть иначе - види­мые социально-политические (социально-психологические) воплощения есть на деле следствия определенного рода смещений, возникающих в результате движения к часто скрытой, трудно формулируемой цели. Направление этих смещений очевидно - от высшего к низшему. Цель тем самым не должна быть равной сама себе, но для достижения реаль­ного и возможного надо стремиться к идеальному и невозможному.

И отсюда вывод уже относительно марксистской психологии -всякое ее последовательное развитие, в принципе отрицающее метафи­зическое измерение, с неизбежностью ведет к ущербному образу чело­века, к формированию в конечном итоге "советскоподобных" личности и общества. Этот вывод не значит, разумеется, что мы ратуем за жесткое ограничение или даже запрещение марксистской психологии -она может иметь место и добиваться серьезных успехов в частных исследованиях. Необходимо лишь понимать и реально оценивать ее общую конечную перспективу и смысл.

ЗАПАДНИЧЕСКИЙ ПУТЬ

Перейдем теперь к другой современной линии развития психологии в нашей стране - западнической, которая, как уже было отмечено, переживает сейчас наибольший подъем.

Если взглянуть на происшедшее в XX в. в нашей стране глазами отстраненного ученого, то можно вполне воспринять это как некий эксперимент, в котором человек, общество, его институты подверглись длительному воздействию материализма последовательно марксист­ского толка. Эксперимент отвечал требованиям науки, в нем можно четко выделить варьирование переменных, условий, режимов функци­онирования испытываемых объектов. Было в нем выполнено требо­вание исключения, вернее, сведения до предельно возможного ми­нимума, внешних помех, чуждых влияний. Так, для заслона от внеш­него мира и создания особой, изолированной "внутрилабораторной" обстановки кремлевскими экспериментаторами был воздвигнут "же­лезный занавес", который среди прочего перерезал взаимосвязанную мировую науку и, в частности, взаимосвязанную мировую психологию, на две качественно разные части - западную и советскую, капита­листическую и социалистическую. Ныне завеса рухнула и многие, естественно, потянулись к общению, которого были лишены десяти­летиями, к ассимиляции накопленного за это время Западом опыта. Но прежде чем проигрывать и повторять чужие ходы, необходимо проанализировать их суть, увидеть не только внешние моменты и успехи, но те глубинные уроки и предостережения, которые вытекают из отнюдь не простого и тоже во многом драматического западного пути или, если продолжить аналогию, западного эксперимента развития психологии в различных условиях и режимах функционирования капиталистического мира вXX в.

Принято выделять три основные школы или, используя термин Абрахама Маслоу, силы в западной психологииXX в.: бихевиоризм, психоанализ, гуманистическую ориентацию. Кратко взглянем на них под углом интересующей нас проблемы человека и оценки возможности их укоренения на нашей почве.

Первая сила - бихевиоризм - имеет свои достаточно глубокие рос­сийские корни. Например, выпускаемый в 1907-1912 гг. В.М. Бехте­ревым журнал "Объективная психология" переводился на немецкий, французский, английский языки и оказал явное влияние на формиро­вание бихевиоризма. Строго говоря, построенная Бехтеревым концеп­ция психологии, названная им рефлексологией, по сути и есть бихе­виоризм. Что же касается И.П. Павлова и его исследований, то он рассматривается всеми как признанный предтеча бихевиоризма. В Рос­сииXX в. это направление психологической мысли не получило своего дальнейшего раскрытия по той же причине, по которой не были раскрыты и другие направления - в 30-е годы свободное развитие психологии было остановлено.

Философским основанием бихевиоризма (или иначе, поведенческой психологии) служил позитивизм, эмпиризм. Приоритет поэтому отдавал­ся только видимым и регистрируемым фактам поведения и первона­чально все сводилось к формуле "стимул-реакция". Мы можем наблю­дать, регистрировать стимул и затем реакцию на него; все же осталь­ное, что происходит в сознании, личности, мотивационной сфере, мы наблюдать не можем, это - "черный ящик", который объективная наука не должна принимать во внимание.

Правда, таков был лишь первоначальный манифест, в дальней­шем, как обычно, резкость первых заявлений была значительно смягчена и "сознание" стало возвращаться и в поведенческую психо­логию, но в крайне усеченном и сугубо механистическом виде под названием "промежуточных переменных", т.е. некоторых образований, которые встают на пути между стимулом и реакцией и которые необходимо все же учитывать, чтобы верно прогнозировать реакцию. Так или иначе, бихевиоризм был и остается последовательным вопло­щением позитивистских тенденций, установившихся к началуXX в., прямым следствием упований физиологической психологии. Понятно, что бихевиоризм есть последовательный материализм, отрицание сакральности и тайны человеческой личности. Человек, писал один из родоначальников течения Дж. Уотсон, "представляет собой животное, отличающееся словесным поведением". И хотя более позднему последователю бихевиоризма такое определение могло бы показаться слишком огрубленным, общий подход остался, в основном, неизменным. Образованный мир был, например, шокирован вышедшей в 70-х годах книгой Б. Скиннера "По ту сторону свободы и достоинства", где прин­ципы бихевиоризма были так применены к анализу общества и человека, что понятия свободы, достоинства, ответственности, морали предстали лишь как производные от системы стимулов, "подкрепительных программ" и были оценены, в сущности, как "бесполезная тень в человеческой жизни".

Второй силой, по Маслоу, был психоанализ. Направление также не чуждое истории российской психологии и успешно развивавшееся у нас до 30-х годов. Общий подход был здесь как бы противоположным бихе­виористскому. Если бихевиористы игнорировали сознание, считая его недоступным научному исследованию, то психоаналитики, напро­тив, принялись за изучение сознания. Если бихевиористы не отважива­лись строить какие-либо гипотезы о внутреннем мире личности, то психоаналитики стали активно выдвигать такие гипотезы. Если бихевиористы оперировали лишь объективно регистрируемыми фактами, то психоаналитики стали широко вводить новые понятия, термины, умо­зрительные модели, очень часто не имеющие сколько-нибудь четкой предметной отнесенности и возможности объективной оценки. Стала строиться новая психологическая мифология. И Фрейд как необыкно­венно честный и острый исследователь сознавал это. В письме к Эйнштейну он писал: "Вам может показаться, будто наша теория - это своего рода мифология и в настоящем случае даже неприятная мифоло­гия. Но разве каждая наука, в конце концов, не приходит к подобной мифологии? Разве то же самое нельзя сказать о Вашей собственной науке?" По сути дела, это было признанием мифологичности не только собственных психологических построений, но и вообще любой науки, даже сугубо естественной, той же физики Эйнштейна. Если учесть, что вера при этом отрицалась, вернее, тоже почиталась мифом, "коллек­тивным неврозом", парафразом Эдипова комплекса, то все становилось шатким, неопределенным. Фрейд как бы воспроизводил вопрос много­опытного и уставшего душой Пилата: "Что есть истина?", - подразу­мевая самим вопросом, а главное, тоном, каким он задавался, что ее нет, все относительно, все есть лишь разные формы вымысла, мифо­логии.[20]

Сказанное не означает, конечно, что Фрейд или его последователи легко относились к своим ученым трудам и согласились бы рассмат­ривать их как относительные вымыслы и мифы рядоположно с другими концепциями. Разумеется, свое направление они считали самым верным в отражении природы человека - одинокого в одиноком мире и с ковар­ной, блудливой, плохо управляемой душой, не имеющей внешних опор и высшей помощи. В этом плане, несмотря на явное различие и, казалось бы, даже противоположность подходов, бихевиоризм и психо­анализ сходились - они строили психологические представления, не при­бегая к духовным реалиям. Личность не имела особой, априорной цен­ности, ее идеалы и стремления считались лишь производными, сугубо вторичными от поведенческих (бихевиоризм) или бессознательных (пси­хоанализ) процессов. То и другое течение были последствиями, порож­дениями материализма и атеизма, поэтому не случайно, что они оба достаточно легко ассимилировались марксизмом: советская рефлексоло­гия как разновидность бихевиоризма претендовала в 20-х годах на роль единственно марксистской психологии; весьма активен в этом отноше­нии был тогда и фрейдизм, справедливо подчеркивавший свое материа­листическое начало. Можно считать, что именно в эти годы в России появились первые попытки создания фрейдомарксизма - направления, до сих пор имеющего место на Западе.

Теперь о "третьей силе" - гуманистической психологии. На этот раз прямого аналога или предтечи в отечественной психологии мы не найдем просто потому, что это течение стало оформляться только в 50-х годах, когда советская психология была отделена от мировой непроницаемым "железным занавесом".

Гуманистические психологи начали с того, что отбрасывалось пер­выми двумя "силами". Камень, отвергнутый предыдущими строителя­ми, лег в основание их здания: человек, личность - постулировали они обладает априорной ценностью, возможностью свободного творчества, неповторимой индивидуальностью, стремлением к самораскрытию. Эти тенденции отнюдь не вторичны и производны, а составляют самую суть, вне которой человек просто перестает быть человеком. Они-то и являются подлинными движущими силами развития, а не изоли­рованные поведенческие реакции или бессознательные комплексы, порожденные в далеком детстве. В качестве философской основы про­возглашались при этом идеи классической Греции и европейского Возрождения, представления о человеке как мере, мериле всех вещей.

Когда в 1964 г. в американском городе Олд Сейбрук собралась первая широкая конференция по гуманистической психологии, то ее участники, такие как Гордон Олпорт, Шарлотта Бюллер, Абрахам Маслоу, Ролло Мей, Карл Роджерс и другие пришли к выводу, что две главные психологические школы (бихевиоризм и психоанализ) не видели в человеке специфически человеческого, игнорировали реальные про­блемы человеческой жизни - проблемы добра, любви, самосознания, они игнорировали особую роль нравственности, философии, искусства, религии и были ни чем иным, как "клеветой на человека". Гума­нистическая психология как новая, "третья сила" должна была ввести эти реальности и исходить из них в своих исследованиях и практике.

Прежде чем оценить данный подход и его приложимость к современной постсоветской психологии зададимся одним чрезвычайно важным для нашей темы вопросом - почему понадобилось более трех четвертей века, чтобы психология в лице основателей гуманисти­ческого подхода вернулась к отвергнутой в ее первых манифестах душевной реальности, к тем, как ей казалось, сугубо субъективным, трудно уловимым моментам, учет которых лишь мешает построению строгой психологической науки. В самом деле - ведь то, что челове­ческие ценности и смысл жизни не пустой звук, было известно давно. Почему же только с конца 50-х годов это стало в психологии не просто идеей, частной концепцией, но "силой?"

Ответить на этот вопрос невозможно, если рассматривать науку изолированно, вне того духовного и культурного контекста, который порождает ее и определяет ход ее развития. Научные увлечения, пристрастия возникают не сами по себе. Они есть одновременно ответ и проект. Ответ на жизненную ситуацию, состояние культуры и проект будущего изменения и движения. Эти две функции могут не совпадать, а иногда и трагически расходиться. Это линии отражения и преображения мира, всегда неизбежно связанные с текущей реаль­ностью, не идущие, как думают многие, по своей особой, внутренней, автономной логике чистой науки. Поэтому перемена научной пара­дигмы это всегда знак и возможной перемены мира, а перемена мира, в свою очередь, ведет к перемене научной парадигмы. Речь, конечно, о ведущих научных парадигмах, тех, которые выходят на авансцену, задают образ мыслей и видения, становятся "силой", а не просто отдельной "школой". Параллельно существуют и множество других, оказывающихся в тени. Можно сказать, что время выхватывает как луч прожектора лишь несколько линий и делает на них основную ставку.

Так что же изменилось во времени, в культуре, что на авансцену помимо двух вышел третий подход, "третья сила" в психологии?

Прошла величайшая война (1939-1945). По известному определе­нию, война есть продолжение политики другими средствами. За полити­кой стоит идеология, за идеологией - концепция личности, человека. Толстой писал, что люди только делают вид, что торгуют, строят, воюют. Все, что они действительно делают, это решают нравст­венные вопросы. Это и составляет основное, главное дело челове­чества. Наш век, унаследовав некоторые тенденции века XIX, тоже исходил из определенного решения нравственных вопросов, имел свою направленность - о чем мы уже говорили - человек был разоблачен, превращен в объект среди других объектов, в нечто относительное, лишенное внутренних опор и безусловных нравственных ориентиров. Психология принимала посильное участие в этом, "лишив" человека души, сознания, веры, любви. Это последовательное разоблачение и низведение человека не могло не закончиться катастрофой. В Европе восточной это была катастрофа коммунизма, в Европе западной - катастрофа фашизма. Эпицентром первой стала Россия, эпицентром второй - Германия, т.е. два крупнейших, определяющих народа Евро­пы. Фашизм был тем самым воплощением "развоплощенного" челове­ка. И это воплощение было чудовищным. Ведь фашизм в отличие от коммунизма даже не скрывал своего злодейского лика, намерений, отношения к человеку, презрения к "низшим" расам и т.п. И то, что он, тем не менее, имел успех, завоевывал симпатии столь многих людей того времени, не может быть объяснено не чем иным, как пред­шествующей историей отпадения от Бога и "развоплощения" человека. В самом деле, если Бог мертв, как утверждал Ницше в конце XIX в., а человек столь ничтожен и относителен, то зачем стесняться и опасаться какого-то нравственного осуждения, тем более, что оно тоже заведомо относительно. Именно этот взгляд, его проникновение и повсеместное внедрение обеспечили успех фашизму, превратив послед­ний из одной из частных концепций в грозную силу, в двигатель страшного эксперимента, который должен был наглядно показать, продемонстрировать - к чему ведет подобный путь.

И к чести Запада надо сказать, что его общество, ученый мир очень серьезно восприняли уроки этого эксперимента и сделали соответствующие выводы. Одним из таких выводов и было, на наш взгляд, появление гуманистической психологии.

Теперь о возможности ее применения в нынешнее постсоветское время. Прежде всего, этот подход представляется как бы наиболее близким нам. Он противостоит психоанализу и бихевиоризму как вариантам материализма - учения, плоды которого мы достаточно уже вкусили. Он возник как результат осознания катастрофы фашизма, во многом сходной с пережитой нами катастрофой коммунизма. При таком подходе преодолевается отношение к человеку как объекту и происхо­дит возврат к реальным ценностям. И все же есть моменты, которые и здесь вызывают сомнение.

Гуманистическая психология - порождение антропоцентрического сознания. Человек здесь поставлен на пьедестал, его "я", "самость" - единственные и конечные ценности. Недаром одним из главных истоков называлась прежде всего философия Возрождения. Но ведь это в исторической ретроспективе как раз та точка, та развилка, с которой и началось последнее отпадение от Бога. Эта линия, с неизбежностью ведущая к индивидуализму и, в конечном итоге, опять к одиночеству человека, замыканию на этот раз на своем самосовер­шенствовании ради самосовершенствования. На этом пути Бог - даже неочерченный, сугубо протестантский, либо теряется вовсе, либо становится "своим парнем", этаким членом тренинговой группы общения. Вместе с этим уходят сакральность и тайна, метафизический, духовный компонент развития.

Сколь же значимым и недостающим для современного человека является этот компонент, говорит то обстоятельство, что последнее время большое распространение на Западе получила так называемая трансперсональная психология, становящаяся даже в известном смысле "четвертой силой" наряду с бихевиоризмом, психоанализом, гуманисти­ческой психологией. Ее методы направлены на формирование и трансформацию особых, измененных состояний сознания человека с помощью дозированного применения наркотиков, различных вариантов гипноза, гипервентиляции легких и т.п. Теперь трансперсональная психология наряду с другими западными течениями пришла и к нам в страну и так же претендует на свое место в новом постсоветском психологическом поле.

Несомненно, что исследования и практика трансперсональ­ной психологии вполне доказывают существование и значимость ме­тафизического пространства личности, само наличие сферы духов­ного, запредельного. Однако, в целом, эта линия представля­ется весьма пагубной и опасной: методы трансперсональной психо­логии рассчитаны на то, чтобы фактически вломиться с черного хода в духовное пространство и сразу, в течение нескольких сеансов, сломив естественные защитные силы, получить доступ к его богатст­вам. Поэтому (продолжая аналогию со взломом), ворвавшись туда чужаком и на короткое время в состоянии одурманенности наркотиком, гипнозом или усиленным дыханием, человек берет без разбора все, что попадается, все, что привлечет сейчас его внимание. Но если быть серьезным и принимать духовное пространство как особую реальность, то надо знать, что пространство это отнюдь не однородно, в нем присутствуют силы разных оттенков, в нем есть Свет и тьма, структура того и другого и, беря что, ни попадя, лишь бы это было "духовным", мы можем нанести непоправимый губительный вред своему развитию.

Итак, западные течения (мы рассмотрели не все, но некоторые основные линии), будучи перенесенными на постсоветскую почву, привнесут сюда и свои представления, модели человеческого развития, его идеалов, целей, задач. Далеко не все из этих моделей окажутся приемлемыми для нашего менталитета, нашей истории; часть из них вызывает серьезную критику и на самом Западе, который тоже отнюдь не так однороден в своих пристрастиях, как нам представлялось преж­де. Но в любом случае прямые заимствования и подражание - не лучший способ движения в науке. Нельзя догнать, догоняя, подстраи­ваясь в хвост, повторяя чужие зигзаги и неизбежные в любом живом развитии ложные петли, ходы и остановки. Нужно понять свои задачи, ощутить свою логику и пространство. И только тогда, в частности, твои успехи могут быть действительно интересны другим участникам того единого движения, каковым является подлинное познание - движения к Истине.

Но в чем же тогда заключен российский ход, если отрешиться от марксизма или западных веяний? Выше мы говорили, что помимо названных двух (марксизма и западничества) в постсоветской психо­логии пока весьма робко пробивается и третья линия, которую можно назвать христиански ориентированной. Есть ли, однако, реальные перс­пективы ее укоренения и развития?

Чтобы попытаться ответить на это, мы должны несколько изменить ракурс изложения. До сих пор мы исходили из гипотезы, что то или иное решение проблемы человека является централь­ным, стержневым для понимания истории и логики развития опре­деленных психологических концепций и эпох. Думается, что предс­тавленные материалы хоть в какой-то степени убеждают в правоте данной гипотезы. Однако сейчас мы начинаем говорить не о рет­роспективе, не о произошедшем только, а переходим на шаткую почву прогноза. И здесь мы уже не можем удовлетвориться рассмотрением взаимосвязи решений проблемы человека и психологии, той или иной философской идеологии и психологических построений. Мы должны ввести в рассмотрение не проблему, а конкретного челове­ка, ведь подойдет или не подойдет та или иная концепция к нынеш­нему развитию будет зависеть в конечном итоге не от теоретичес­ких изысков, а от реальных людей, определяющих лицо эпохи, от их настроя, внутреннего выбора, устремления, определяющего вектора.