ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТЬ — фр. INTERTEXTUALITfi

англ. INTERTEXTUALITY — термин, введенный в 1967 г. теоре-

тиком постструктурализма Ю. Кристевой (122), стал одним

из осн. в анализе худож. произв. постмодернизма. Употребля-

ется не только как средство анализа литературного текста или

описания специфики существования литературы (хотя именно в

этой области он впервые появился), но и для определения того

миро- и самоощущения современного человека, к-рое получило

название постмодернистская чувствительность.

Кристева сформулировала свою концепцию И. на основе

переосмысления работы М. Бахтина 1924 г. "Проблема содер-

жания, материала и формы в словесном художественном твор-

честве", где автор, описывая диалектику существования литера-

туры, отметил, что помимо данной художнику действительно-

сти он имеет дело также с предшествующей и совр. ему литера-

турой, с к-рой он находится в постоянном диалоге' понимае-

мом как борьба писателя с существующими литературными

формами. Идея "диалога" была воспринята Кристевой чисто

формалистически, как ограниченная исключительно сферой

литературы, диалогом между текстами, т. е. интертекстуально -

стью. Подлинный смысл этого термина Кристевой становится

ясным лишь в контексте теории знака Ж. Дерриды, к-рый

предпринял попытку лишить знак его референциальной функ-

ции (см.: различение, след).

Под влиянием теоретиков структурализма и постструкту-

рализма (в области литературоведения в первую очередь А.-

Ж. Греймаса, Р. Барта, Ж. Лакана, М. Фуко, Ж. Дерриды и

др.), отстаивающих панъязыковой характер мышления, созна-

ние человека было отождествлено с письменным текстом как

якобы единственным более или менее достоверным способом

его фиксации. В конечном же счете как текст стало рассматри-

ваться все: литература, культура, общество, история, сам чело-

век.

Положение, что история и общество являются тем, что мо-

жет быть "прочитано" как текст, привело к восприятию челове-

ческой культуры как единого "интертекста" к-рый в свою

очередь служит как бы предтекстом любого вновь появляюще-

гося текста. Важным последстствием уподобления сознания

тексту было "интертекстуальное" растворение суверенной

субъективности человека в текстах-сознаниях, составляющих

"великий интертекст" культурной традиции. Т. о., автор вся-

кого текста — худож. или любого иного — "превращается в

пустое пространство проекции интертекстуальной игры" (111, с.

8). Кристева подчеркивает бессознательный характер этой

игры", отстаивая постулат имперсональной "безличной про-

дуктивности" текста, который порождается как бы сам по себе,

помимо сознательной волевой деятельности индивида: "Мы

назовем ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТЬЮ (выделено авто-

ром — И. И.) эту текстуальную интер-акцию, которая проис-

ходит внутри отдельного текста. Для познающего субъекта

интертекстуальность — это понятие, которое будет признаком

того способа, каким текст прочитывает историю и вписывается

в нее" (123, с. 443). В результате текст наделяется практически

автономным существованием и способностью "прочитывать"

историю. Впоследствии у деконструктивистов, особенно у

П. де Мана, эта идея стала общим местом.

Концепция И. тесно связана с теоретич. "смертью субъек-

та" о которой возвестил М. Фуко (84), и провозглашенной

затем Р. Бартом "смертью автора" (т. е. писателя) (1), а также

"смертью" индивидуального текста, растворенного в явных или

неявных цитатах, а в конечном счете и "смертью" читателя,

"неизбежно цитатное" сознание к-рого столь же нестабильно и

неопределенно, как безнадежны поиски источников цитат,

составляющих его сознание. Отчетливее всего данную пробле-

му сформулировала Л. Перрон-Муазес, заявившая, что в

процессе чтения все трое: автор, текст и читатель — превра-

щаются в единое "бесконечное поле для игры письма" (143, с.

383).

Процессы "размывания" человеческого сознания и его твор-

чества находили отражение в различных теориях, выдвигаемых

постструктуралистами, но своим утверждением в качестве

общепризнанных принципов совр. "литературоведческой пара-

дигмы" они обязаны в первую очередь авторитету Ж. Дерриды.

"Децентрирование" субъекта, уничтожение границ понятия

текста и самого текста, отрыв знака от его референциального

сигнификата, осуществленный Дерридой, свели всю коммуни-

кацию до свободной игры означающих. Это породило картину

"универсума текстов", в к-ром отдельные безличные тексты до

бесконечности ссылаются друг на друга и на все сразу, по-

скольку все вместе они являются лишь частью "всеобщего

текста" к-рый в свою очередь совпадает со всегда уже

"текстуализированными" действительностью и историей.

Концепция Кристевой в благоприятной для нее атмосфере

постмодернистских и деконструктивистских настроений быстро

получила широкое признание и распространение у литературо-

ведов самой различной ориентации. Фактически она облегчила

как в теоретич., так и практич. плане осуществление "идейной

сверхзадачи" постмодернизма — "деконструировать" противо-

положность между критич. и худож. продукцией, а равно и

"классическую" оппозицию субъекта объекту, своего чужому,

письма чтению и т. д. Однако конкретное содержание термина

существенно видоизменяется в зависимости от теоретич. и

философских предпосылок, к-рыми руководствуется в своих

исследованиях каждый ученый. Общим для всех служит посту-

лат, что всякий текст является "реакцией" на предшествующие

тексты.

Каноническую формулировку понятиям И. и "интертекст"

дал Р. Барт: "Каждый текст является интертекстом; другие

тексты присутствуют в нем на различных уровнях в более или

менее узнаваемых формах: тексты предшествующей культуры и

тексты окружающей культуры. Каждый текст представляет

собой новую ткань, сотканную из старых цитат. Обрывки

культурных кодов, формул, ритмических структур, фрагменты

социальных идиом и т. д. — все они поглощены текстом и

перемешаны в нем, поскольку всегда до текста и вокруг него

существует язык. Как необходимое предварительное условие

для любого текста интертекстуальность не может быть сведена

к проблеме источников и влияний; она представляет собой

общее поле анонимных формул, происхождение которых редко

можно обнаружить, бессознательных или автоматических

цитат, даваемых без кавычек" (41, с. 78).

Через призму И. мир предстает как огромный текст, в к-

ром все когда-то уже было сказано, а новое возможно только

по принципу калейдоскопа: смешение определенных элементов

дает новые комбинации. Для Р. Барта любой текст — это

своеобразная "эхокамера" (38, с. 78), для М. Риффатерра —

"ансамбль пресуппозиций других текстов" (154, с. 496), по-

этому "сама идея текстуальности неотделима от интертексту-

альности и основана на ней" (153, с. 125). Для М. Грессе И.

является составной частью культуры вообще и неотъемлемым

признаком литературной деятельности в частности: любая

цитация, какой бы характер она ни носила, обязательно вводит

писателя в сферу того культурного контекста, "опутывает" той

"сетью культуры", ускользнуть от к-рых не властен никто (112,

С. 7).

Проблема И. оказалась близкой и тем лингвистам, которые

занимаются вопросами лингвистики текста. Р.-А. де Богранд и

В. У. Дресслер в своем "Введении в лингвистику текста"

(1981) определяют И. как "зависимость между порождением

или рецепцией одного данного текста и знанием участником

коммуникации других текстов" (45, с. 188). Они выводят из

понятия текстуальности необходимость "изучения влияния

интертекстуальности как средства контроля коммуникативной

деятельности в целом" (там же, с. 215). Т. о., текстуальность и

И. понимаются как взаимообуславливающие друг друга фено-

мены, что ведет в конечном счете к уничтожению понятия

"текст" как четко выявляемой автономной данности. Как ут-

верждает семиотик и литературовед Ш. Гривель, "нет текста,

кроме интертекста" (94, с.240).

Однако далеко не все западные литературоведы, прибегаю-

щие в своих работах к понятию И., восприняли столь расшири-

тельное ее толкование. Представители коммуникативно-

дискурсивного анализа (нарратологии) считают, что слишком

буквальное следование принципу И. в ее философском измере-

нии делает бессмысленной всякую коммуникацию. Так,

Л. Дэлленбах, П. Ван ден Хевель трактуют И. более суженно

и конкретно, понимая ее как взаимодействие различных видов

внутритекстовых дискурсов — дискурс повествователя о дис-

курсе персонажей, дискурс одного персонажа о дискурсе дру-

гого; т. е. их интересует та же проблема, что и Бахтина —

взаимодействие "своего" и "чужого" слова.

Аналогично действовал и франц. исследователь Ж. Женетт,

когда в своей кн. "Палимпсесты: Литература во второй степе-

ни" (1982) (89) предложил пятичленную классификацию

разных типов взаимодействия текстов: 1) И. как

"соприсутствие" в одном тексте двух или более текстов (цитата,

аллюзия, плагиат и т. д.); 2) паратекстуальность как отношение

текста к своему заглавию, послесловию, эпиграфу и т. д.;

3) метатекстуальность как комментирующая и часто критич.

ссылка на свой предтекст; 4) гипертекстуальность как осмеяние

и пародирование одним текстом другого;

5) архитекстуальность, понимаемая как жанровая связь тек-

стов. Эти основные классы И. исследователь делит затем на

многочисл. подклассы и типы и прослеживает их взаимосвязи,

что создает на первый взгляд внушительную, но трудно реали-

зуемую на практике анализа структуру.

Задачу выявить конкретные формы литературн. И.

(заимствование, переработка тем и сюжетов, явная и скрытая

цитация, перевод, плагиат, аллюзия, парафраза, подражание,

пародия, инсценировка, экранизация, использование эпиграфов

и т. д.) поставили перед собой редакторы коллективного сб.

"Интертекстуальность: формы и функции" (1985) (111) нем.

исследователи У Бройх, М. Пфистер и Б. Шульте-Мидделих.

Их интересовала также проблема функционального значения

И. — с какой целью и для достижения какого эффекта писате-

ли обращаются к произв. своих современников и предшествен-

ников; т. о., они стремились противопоставить И. как лит.

прием, сознательно используемый писателями, постструктура-

листскому ее пониманию как фактору своеобразного коллек-

тивного бессознательного, определяющему деятельность

художника вне зависимости от его воли, желания и сознания.

Концепция И. затрагивает очень широкий круг проблем. С

одной стороны, ее можно рассматривать как побочный резуль-

тат теоретич. саморефлексий постструктурализма, с другой —

она возникла в ходе критич. осмысления широко распростра-

ненной худож. практики, захватившей в последние двадцать лет

не только литературу, но также и др. виды иск-ва. Для творцов

этого худож. течения — постмодернизма характерно "цитатное

мышление" Б. Морриссетт, в частности, в своем определении

творчества А. Роб-Грийе назвал его "цитатной литературой"

(140, с.225).

"Погруженность" в культуру вплоть до полного в ней рас-

творения может принимать самые разл., даже комич. формы.

Например, франц. писатель Жак Ривэ в 1979 г. выпустил

"роман-цитату" "Барышни из А." составленный исключитель-

но из 750 цитат, заимствованных у 408 авторов. Если говорить

о более серьезных примерах той же тенденции, то нельзя не

отметить интервью, данное в 1969 г. "новым романистом"

М. Бютором журналу "Арк", где он, в частности, сказал: "Не

существует индивидуального произведения. Произведение

индивида представляет собой своего рода узелок, который

образуется внутри культурной ткани и в лоно которой он чувст-

вует себя не просто погруженным, но именно появившимся

в нем (выделено автором — И. И.). Индивид по своему проис-

хождению — всего лишь элемент этой культурной ткани.

Точно так же и его произведение — это всегда коллективное

произведение. Вот почему я интересуюсь проблемой цитации"

(55, с. 2).

Значение концепции И. выходит далеко за рамки чисто тео-

ретич. осмысления совр. культурного процесса, поскольку она

ответила на глубинный запрос мировой культуры X X столетия

с его явной или неявной тягой к духовной интеграции. Приоб-

ретя необыкновенную популярность в мире иск-ва, она, как

никакая другая категория, оказала влияние на саму худож.

практику, на самосознание совр. художника.

И.И.Ильин