Борьба за экзистенцию в любви.

- Коль скоро экзистенция действительна для нас только в явлении, она существует как деяние (Tun), в котором она принимает решение о том, есть ли она или же не есть. Забота об эмпирическом существовании и забота об экзистенции имеют поэтому совершенно неодинаковый исток.

Поскольку экзистенция осуществляется только в коммуникации, а она совершается в движении сквозь время через перемену ситуаций, тихое созвучие вневременно становящегося единобытия в покое глубокого постижения от экзистенции к экзистенции составляет только исчезающее мгновение любящей борьбы, возникающей в конкретных ситуациях существования вследствие их непрозрачной темноты. То, что достоверность бытия возникает только из борьбы за открытость (Kampf um Offenbarkeit), это для экзистенции в существовании есть пограничная ситуация, в которой она может всего глубже осознать себя самое, но может и самым растерянным образом в себе отчаяться. То,.что и там, где, кажется, я существую как самость, еще остается сомнение и вопрос, как условие становление подлинно действительного присутствия (Gegenwart) во времени, требует этой борьбы. Ибо решительно ничто в явлении не может быть экзистенциально окончательным: экзистенция существует благодаря тому, что в пограничной ситуации открывающей борьбы (Grenzsituation offenbarenden Kampfes) становится явным то, что подлинно есть. Экзистенциальная коммуникация как этот процесс ведения борьбы, движимой заботой о подлинном бытии, есть осуществление этого бытия.

Эта любящая борьба ищет в темноте явления, в обоюдности (Gegenseitigkeit) экзистенций, их истока: не как задатков эмпирически сущего характера в мнимой констатации наших собственных характерных черт и таких же черт другого, но как свободы, принимающей решение в зримо являющей светлости знания (Freiheit, die in der sichtbar machenden Helligkeit des Wissens entscheidet). Борьба направлена на предельный неоткровенный нам смысл в истоке и конце, но направлена к нему так, что движется в стихии мгновенных ситуаций и целей, а потому разыгрывается на конкретно-настоящем и самое малое не считает ничтожным.

Борьба ищет этого раскрытия на пути, пролегающем через объективности. Она приступает в среде правильностей ко всему, что доступно знанию, но цель ее - не всеобщезначимая правильность, но истина в предстоящей ныне ситуации как истина осуществляющегося в этой коммуникации бытия. Борьба не знает границ вопрошанию как средству для критики и для очищения души.

Эта борьба остается борьбой безо всякого насилия. Здесь нет победы или поражения одной стороны; обе стороны существуют сообща; победа достигается не превосходством, но совместным покорением в раскрытии (gemeinschaftlche Eroberung im Offenbarwerden), поражение наступает не из-за недостатка силы, но от уклонения в сокрытии, вследствие неготовности к кризису нашего собственного воления и воления другого. Любящая борьба прекращается при самомалейшем применении насилия, например даже и перевеса интеллектуальной силы или суггестивного воздействия. Она удается вполне только при полной ненасильственности, если каждый так же точно предоставляет свои силы и другому, как себе самому, а потому также при недопущении всякого желания остаться единолично правым, - ищущего не объективности, а средств для борьбы. Эта борьба возможна только, если она одновременно обращается против другого и против себя самого; любящие экзистенции перестают односторонне требовать от другого, потому что они требуют всего сообща.

Эта борьба как предельная проблематизация и другого, и меня самого возможна только на основе такой солидарности, которая с несомненностью предполагает возможность экзистенции в другом, как и во мне. Если вместо предельной проблематизации, приступающей к самому корню, отрицают саму экзистенцию, чего в словесно выразимой форме осмысленным образом сделать невозможно, то тем самым фактически втайне прерывают самую борьбу и выходят из пограничной ситуации. Достоверность моей экзистенции познает себя в отголоске подобной предпосылки, которой высказать невозможно. Поэтому самая бесцеремонная борьба против меня, коль скоро она принимает меня всерьез как возможность бытия, может пробудить во мне экзистенциальную достоверность бытия, хотя бы я и не знал, как это происходит. Вышеназванную предпосылку не высказывают как признание (Anerkennung), ибо признание относится к объективностям - к правам, достижениям, успехам, а также к свойствам, характеру; оно удовлетворяет потребность в авторитетном влиянии в сознании бытия известной социальной самости. Но оно по своему смыслу изначально отличается от экзистенциального соприкосновения в солидарности, которое скорее ослабляется там, где ставят акцент на эти зримые проявления. Я есмь только в этой экзистенциальной коммуникации, утратить которую я не могу. А в признании, в какой бы то ни было форме его, я нуждаюсь более или менее как существование в силу характера моей витальной конституции, так же как нуждаюсь в пище, для того чтобы жить. Однако опасность внести существенную путаницу в экзистенцию угрожает там, где поиск экзистенциальной достоверности бытия ошибочно понимает сам себя как претензию на признание и утверждение в том смысле слова, который несет с собою совместная жизнь людей в общительном обиходе. Экзистенциальное утверждение другого, попытка высказать которое окажется даже бессмысленной, коренится, как солидарность для любящей борьбы, в некоторой иной глубине (Jedoch es droht Verwirrung der Existenz, wenn sich das Suchen nach existentieller Seinsgewißheit fälschlich versteht als Anspruch auf Anerkennung und Bejahung in dem Sinne, wie es das gesellige Zusammenleben mit sich bringt. Die existentielle Bejahung, die auszusprechen sogar sinnlos wird, wurzelt als die Solidarität zu liebendem Kampfe in einer anderen Tiefe).

То, что в этой коммуникации я должен бороться, может потрясти меня более, нежели смерть, страдание и внешнее насилие, потому что это затрагивает самый исток явления самобытия. Мне хотелось бы, укрывшись от тревог в спокойной любви, быть избавленным от процесса вопрошания, иметь право безоговорочно принимать как данность и утверждать и другого, и себя самого. Но экзистенциальная любовь, во времени, уже просто как длительности, не есть спокойное свечение двух душ друг в друга (das ruhige Scheinen der Seelen ineinander); если бы имеющее такой характер мгновение удалось растянуть в некое состояние во времени, то оно опустошило бы себя, представ как избыток чувств, не понимающий самого себя, ибо скрывающий действительность ее существования; любовь не существует как обладание, на которое я мог бы спокойно рассчитывать. Я должен бороться с самим собой и с любимой мною экзистенцией другого, пусть и без насилия, но в этой борьбе меня подвергают сомнению, и я подвергаю сомнению другого.

Я не могу осуществить борющуюся коммуникацию средствами одной лишь рациональной принудительности аргументов, но не могу осуществить ее и без предельно возможной для меня рациональной ясности; не могу осуществить ее одной просто предающейся, без остатка жертвующей себя любовью, но так же точно не могу осуществить ее и без такой любви; не могу достигнуть ее, ставя цель некоего окончательного решения, но не достигаю и там, где нет в каждое мгновение определенности задач. Она всегда незавершена в своем временном явлении. Хотя здесь и возможна величайшая достоверность в смысле некоторого абсолютного сознания, однако вовсе невозможна уверенность имеющего. Этой глубине любви от экзистенции к экзистенции в ее существовании во времени открывается пограничная ситуация как вопрос с глазу на глаз в общей опасности, если неизменно остающаяся проблематичность превращает все достигнутые позиции в простые ступени и предпосылки, всё, твердо кристаллизующееся, - в относительное, всякое обладание - в нечто исчезающее.

Легче, чем эту борьбу в ее подлинной сущности, увидеть ее уклонения: в духовном превосходстве, сказывающемся в виде насилия; в пассивности безоговорочного подчинения; в оскорбленном замыкании в себе (Sichinsichverschließen), где возможность не отвечать используют как средство насильственной борьбы; в софистических вопросах и смещении в чисто объективные речи нескончаемого свойства; в отвлеченной рыцарственности заботы и оформляющего устроения; в молчащей терпимости; в благотворительности сострадания и внешней помощи. В этих уклонениях всегда возникает некоторое неравенство уровней, исключающее любящую борьбу.

Любящие могут, на первый взгляд, с безграничной готовностью искать борьбы двух душ, однако делать это так, что она в своем акте будет во всякое мгновение искажена неправдой (unwahr verstellt): если в сущности борьба идет не за экзистенциальную открытость, а за утверждение моей эмпирической индивидуальности; если из стихийной мстительности того, кто ненавидит сам себя, возникает желание подвергнуть опасности и душевно разрушить, вместе с самим собою, и другого, чтобы с торжеством объявить, что не из-за чего и стараться; если бессердечие желает видеть в другом бога, чтобы мерить его соответствующими масштабами, которым он, мол, обязан соответствовать, если что-то собой представляет, и так уничтожить его. Во всех случаях этих искажений представляется, будто проявление борющейся любви может заключаться в том, чтобы расставлять другому ловушки, дабы показать, что он несостоятелен; но отсутствие обоюдности и иллюзия, что нам самим удалось спрятаться, обнаруживают здесь всякий раз неистинность такой любви.

Но в жизни без борьбы (Kampflosigkeit) возникла бы пустота экзистенции при значительной, быть может, полноте отношений существования к другому существованию. Контраст между богатством объективности этого существования и небытием его в смысле экзистенции неосознанно ощущается, если мы не переживаем пограничной ситуации борьбы. Возможность одиночества становится заметна для нас как выражение экзистенциального небытия, потому что я стал открытой экзистенцией, не любя и не борясь в своей любви. Сознание как явление возможной экзистенции видит себя на краю пропасти. Кажется, что для него есть решение в коммуникации с божеством, в религиозной защищенности, которая становится тогда путем, где избегают любящей борьбы, спокойно пребывают в изолированном Я и не рискуют и не терпят более никаких сомнений в собственной самости.

Уклонения можно было, средствами понимающей психологии, развернуть почти что с произвольной полнотой, но истинный путь борющейся коммуникации невозможно указать непосредственно и во всеобщем виде, потому что этот путь как действительный путь всегда неповторимо уникален и неподражаем.

Вина

Каждое действие имеет в мире последствия, о которых действующий не знал. Он пугается последствий своего поступка, потому что, хотя он не думал о них, все-таки знает, что он - их виновник (Urheber).

Вследствие того, что я, существуя, допускаю как условия своей жизни борьбу и страдание других, я оказываюсь виновен в том, что живу за счет эксплуатации, даже если я, со своей стороны, расплачиваюсь за это собственным страданием, тягостным трудом для обеспечения предпосылок своей жизни и, наконец, своей гибелью.

Мотивы моих действий и чувств, возникая из изначальных побуждений в ситуациях, вследствие множественности возможностей желаемого и вновь воздействующих на меня ожиданий окружения, столь многозначны, что ясность в принимаемом решении бывает возможна лишь в редкие мгновения или только по видимости, там, где вступает в дело слепая рациональная абстракция. Я живу словно в веществе существования, всякий раз неизбежно также запутывающегося, как только оно приступает к активной жизни, - для того чтобы экзистируя достичь усилием той чистоты души, которая есть невинность скромной однозначности. Однако в существовании нечистота погруженного в существование бытия, как только бывает преодолена, сразу же порождается снова. Мне не только приходится сбрасывать шлак, но, пока я живу, я постоянно вынужден наблюдать, как во мне образуются новые шлаки. Я совершенно не знаю, что такое моя чистая душа, о которой как своей возможной экзистенции я так забочусь, но каждый раз я отброшен к своей конкретной совести, ведущей меня и в каком-либо смысле сознающей себя виноватой, даже в моих глубочайших чувствах. Чистота души - это истина экзистенции, которая в существовании должна решаться на нечистоту и осуществлять ее, чтобы всегда виновато приниматься за осуществление чистоты как бесконечную задачу в напряжении временного существования во времени.

Если я в существовании есмь возможная экзистенция, то я становлюсь действителен благодаря Единому (Wenn ich im Dasein mögliche Existenz bin, werde ich wirklich durch das Eine). Избрать Единое - значит отвергнуть другое возможное, даже если это делают негласно и, в смысле рациональной морали, безвинно (schuldlos). Но это другое - люди как возможные со мною экзистенции. Рассудок полагает, правда, что нашел простое решение, состоящее в том, чтобы воздать каждому его право; но находить бытие в этом распределении абстрактных прав - значит уничтожить всякую экзистенциальную действительность. Мне приходится избирать между многим в его многообразии и взаимной заменимости, однако с тем последствием выбора, что в таком случае все равно ничтожно, -и Единым, однако с тем следствием, что избрав его, я должен предать другое, которое требовательно приступало ко мне как возможность, и в мгновенных, сразу же исчезающих начатках уже могло стать действительностью. Своей глубочайшей решимостью в действительности экзистирования я оказываюсь в ситуации объективно непостижимой вины, которая как непонятная для меня самого грозит мне в молчаливой подпочве моей души; эта вина всего радикальнее разбивает в обретающей действительность экзистенции любую уверенность в своей правоте.

Уже тем самым, следовательно, что я приступаю к деятельной жизни (tätig das Leben ergreife), я забираю у других, даю возникнуть нечистоте души в столкновениях существования, я оскорбляю, отказывая, своим исключительным осуществлением возможную экзистенцию. Пугаясь этих последствий своих поступков, я могу, правда, подумать, что избегаю вины, если, не вступая в мир, не буду делать совсем ничего; тогда я не заберу ни у кого, сам останусь чистым и, пребывая в чистой возможности, никакой возможности не отвергну. Но недеяние само есть деяние, а именно - бездействие (Aber Nichthandeln ist selbst ein Handeln, nämlich Unterlassen). Оно имеет и последствия: абсолютно и последовательно выдерживаемое недеяние с необходимостью повело бы к скорой гибели; оно было бы формой самоубийства. Невступление в мир - это несостоятельность перед требованием действительности, приступающим ко мне как невнятная претензия: требованием рискнуть и узнать, что из этого выйдет (Nichteintreten in die Welt ist das Sichversagen vor der Forderung der Wirklichkeit, die als dunkler Anspruch an mich herantritt, zu wagen und zu erfahren, was daraus wird). Я в своей ситуации несу ответственность за то, что произошло оттого, что я не вмешиваюсь; если я могу что-то делать и не делаю, то на мне лежит вина за последствие моего недеяния. Следовательно, действую ли я или не действую, - и то и другое имеет последствия, и в обоих случаях я неизбежно оказываюсь виновен.

В этой пограничной ситуации остается сознательно примириться с тем, что происходит через мое посредство, хотя я этого явно и не хочу. Поскольку действующий сознательно допускает эти последствия, потому что он желает поступка ради других последствий, он называется бессовестным (gewissenlos). Но в пограничной ситуации он называет себя ответственным за свой поступок. Ответственностью называется готовность взять на себя вину. В силу ответственности экзистенция в явлении находится под неотменимым давлением.

Я могу уклониться от напряжения, если буду жить без пограничной ситуации. Тогда я могу неистинно сказать: «так уж оно вышло»; «этого ведь не изменить»; «я не несу ответственности за существование, каково оно есть»; «если после этого избежать вины станет невозможно, в том нет моей вины»; в таком случае безразлично, падет ли вина на меня, потому что в принципе я все-таки виновен без вины. И вот я не обременяю себя мыслями о последствиях своих действий, спокойно живу за счет эксплуатации других, не тревожу себя нечистотой души, которую я в себе хладнокровно наблюдаю и констатирую, и оказываюсь вообще неспособен более понять это смутное отклонение экзистенциальных возможностей как вину.

Я скрываю от себя пограничную ситуацию еще радикальнее, если не замечаю даже этого порядка событий в мире. Я рассчитываю, к примеру, что мы оказываем друг другу услуги, служим друг другу и пользуемся друг другом на началах взаимности, и что правовой порядок отменяет эксплуатацию. Или же я пытаюсь уклониться, с известной моральной прямолинейностью считая своим бытием уже то, что я сам высказываю как мотив, и смешиваю это свое бытие со своей являющейся возможной экзистенцией, борющейся за свою чистоту. Я отвергаю смутное требование действительности ко мне как возможной экзистенции, и вовсе не осознаю того, что я оказался несостоятелен перед этим требованием.

Наконец, я отменяю пограничную ситуацию, как только принимаюсь толковать всякую вину как лишь отдельную, а тем самым предотвратимую вину. Я или принял на себя некоторую отдельную называемую словом вину, которой мог бы также и избежать, или же я не сознаю за собой никакой вины, и совесть моя спокойна. Я оптимистически вижу возможность жизни без вины, и вижу всякую вину как отдельную вину, в которой я могу покаяться. Чтобы совершенно очиститься от нее.

Если в пограничной ситуации для экзистенции становятся невозможны эти неистинные маскировки (unwahre Verschleierungen), то она в своей глубочайшей основе теряет опору для себя; я есмь я сам, однако как виновный. Теперь я могу жить только в напряжении, в котором ищу пути к восхождению. Теперь речь идет для меня уже не о том, чтобы сделаться безвинным, но о том, чтобы действительно избежать той вины, которой возможно избежать, чтобы прийти к подлинной, глубокой, неизбежной вине - но и здесь не находя покоя. Ответственность возрастает здесь до экзистенциального пафоса ответственности: принять на себя неотклонимую вину, которой мы обычно робеем, только чтобы бездумно и пассивно запутываться в самую жалкую вину. Эксплуатирующее пользование обязывает к ответной услуге. Нечистота обращается в притязание, требующее от нас желать только в наибольшей светлости действительности, чтобы дать ясно высказаться исконному волению. Реализация экзистенции в Едином находит неснимаемую истинную вину, состоящую в том, что мы отклонили от себя возможности экзистирования (Die Unreinheit wird zu dem Anspruch, der fordert, nur in hellster Wirklichkeit zu wollen, um das ursprüngliche Wollen zum klaren Sprechen zu bringen. Das Wirklichwerden der Existenz in dem Einen findet die nicht zu hebende wahre Schuld, Möglichkeiten des Existierens abgewiesen zu haben).