Самобытие в мире и перед лицом трансценденции. -
В замкнутом логическом круге самобытия и преодолевающей саморефлексии (круге, который может и опустеть) мое существование в мире дает мне точки опоры для восхождения; но я разбиваю этот круг только перед лицом трансценденции (angesichts der Transzendenz).
Я сам - ничто, если я только есмь (Ich selbst bin nichts, wenn ich nur bin). Самобытие есть единство двойственного: стоять, опираясь на себя, и быть преданным миру и трансценденции (Selbstsein ist Einheit des Doppelten: auf sich zu stehen und hingegeben zu sein an Welt und Transzendenz). Один - я ничего не могу, но, теряясь в мире и в трансценденции, я как я сам исчезаю. Я как именно я сам хотя и самостоятелен, но в себе не самодостаточен (Ich bin als selbst zwar eigenständig, nicht aber mir selbst genug).
Я прихожу к своему существованию только через причастность миру, в котором я действую (wirke); я - только звено, и все же я, в возможности, объемлю собою целое. - Я могу воспротивиться ему, но в моей изолированности моя независимость сделается пустой; ибо широта моей самости действительна лишь с широтой моего мира; но способы существования в мире я охватываю только при условии, что я на мгновение противопоставил себя им. - То, как я вступаю в отношение к миру, остается исполнено противоречий; я становлюсь собой, только удерживая в единстве эти противоположности. Самобытие по-настоящему действительно, лишь поскольку оно является себе в объективности мирового бытия.
Как я не имею существования без мира, так я не есмь я сам без трансценденции. Правда, силой собственного решения я сам становлюсь основой, я порождаю себя в разумном познавании и автономной деятельности. Но исток моего самобытия становится моим бытием, освещаемым этим разумом, лишь так, что в этом истоке я в то же время дан себе самому: данный себе как эмпирический материал моего так-сущего существования, из которого я должен строить себя, в этом истоке, в котором я свободно выхожу навстречу себе самому, я становлюсь даром. Я стою перед трансценденцией, которая не встречается мне как существование в мире среди явлений вещей, но которая говорит со мною как возможность из всего существующего, и всего решительнее - из моего самобытия. Глубина моей самости находит себе меру в трансценденции, которой я предстою.
Вопрос, кто я такой, становится вопросом: есмь ли я вообще? В этом вопросе подразумевается уже не вопрос о том, существую ли я эмпирически в то мгновение, когда я задаю этот вопрос. Скорее это есть вопрошание о подлинном бытии, который на языке мифа есть вопрос о бессмертии. Что плоть, сознание, память, какое бы то ни было явление моего существования, бессмертны, то есть нескончаемы в пространстве и времени и пребывают в них неразрушимо, - этого никто не захочет утверждать всерьез; однако наша подлинная самость может сознавать свое бессмертие в том смысле, что бытие и бессмертие суть одно и то же. Самость имеет это сознание не благодаря знанию, не в каком-либо достаточном представлении или объективной гарантии, но в той мере, в которой она сама подлинно есть в мире перед лицом своей трансценденции в своих решениях и своих воздействиях на себя. Она сознает внутри себя свою зависимость от трансценденции, пожелавшей того, что кажется пределом возможного: свободное самобытие, становящееся само для себя истоком, как бытие, которое в бренности временного существования приходит в явление самому себе. Самость безосновно сознает себя поэтому только в отношении к трансценденции, без которой она соскальзывает в бездну ничто. Если я вижу себя в явлениях существования, то я никогда по-настоящему не вижу себя, как себя самого; все конечно являющееся только благодаря моему трансцендированию получает вес, которого оно не могло бы иметь как простое существование. - Я вижу трансценденцию и удостоверяюсь в своем бытии, даже если она не говорит со мною и я пребываю в упорстве сопротивления ей. Если я уже не вижу ее, то я чувствую, как сам опускаюсь на дно.
Если мы попытаемся просветлить самобытие более полно, то получим такой смысл: самобытие прекращается как изолированное бытие-Я; оно есть в коммуникации. Оно прекращается как заменимый чистый рассудок; оно есть лишь в историчной неповторимости (Einmaligkeit) в это время и в этом месте. Оно прекращается как эмпирическое так-бытие; оно есть лишь как свобода.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Коммуникация
Коммуникация как исток
1. Коммуникация существования. - 2. Неудовлетворенность коммуникацией, не становящейся экзистенциальной. -3. Границы экзистенциальной коммуникации.
Просветление экзистенциальной коммуникации
1. Одиночество - объединение. - 2. Раскрытие - реализация (Offenbarwerden - Wirklichwerden). - 3. Любящая борьба. - 4. Коммуникация и содержание. - 5. Существование коммуникации как процесс. - 6. Коммуникация и любовь.
Недостаток в коммуникации
1. Неопределенный опыт несостоявшейся коммуникации. - 2. Молчание. - 3. Недостоинство. - 4. Одиночество.
Обрыв коммуникации
1. Страх коммуникации. - 2. Сопротивление своего существования (Eigendasein). - 3. Смысл обрыва. - 4. Формы обрыва. - 5. Невозможность коммуникации.
Коммуникативные ситуации
1. Господство и служение. - 2. Общительный обиход. - 3. Дискуссия. - 4. Политический обиход.
Значение возможности экзистенциальной коммуникации для философствования
1. Избежание (Meiden) гармонистического миропонимания как предпосылка подлинной коммуникации. - 2. Возможное отрицание коммуникации. - 3. Догматика и софистика. - 4. Общность философствования. - 5. Последствия для формы философии.
Коммуникация как исток
На вопросы: «почему есть коммуникация?», «почему я - это не только я один?» - точно так же, как и на вопрос о существе самобытия, невозможно дать постигающего ответа, если этим ответом хотят выразить самую суть дела. Правда, смысл положения: «я есмь только в коммуникации с другими» - можно трактовать объективно и субъективно для существования, обязывающего себя в понимании и действии, и тогда это некоторый определенный смысл, который мы можем продемонстрировать на отдельных обстояниях бытия-друг-с-другом. Но если это положение понимается экзистенциально, то оно обращается к становящемуся парадоксальным в высказывании о нем истоку самобытия, которое из самого себя не есть, однако же только лишь из себя и с самим собою то, что оно в подлинности есть. Для этой экзистенциальной коммуникации первая, коммуникация существования, была бы плотью, в которой она может являться.
Коммуникация существования.
- Коммуникация, те. жизнь с другими, как она многообразно осуществляется в нашем существовании, наличествует в отношениях общности, которые мы можем наблюдать, различать по их особенностям, прояснять в отношении их мотивов и результатов. Но каждый из способов бытия общности, неотъемлемо необходимый для существования, а потому и для возможной экзистенции в существовании никогда не бывает уже как таковой той общностью, которой я подлинно желаю как возможная экзистенция. Скорее экзистенцию следует опрашивать на границе подлежащей рассмотрению коммуникации. Психологически и социологически действительные отношения составляют предмет исследования; истинная коммуникация, в которой только я по-настоящему знаю свой смысл, порождая этот смысл вместе с другим, в эмпирическом смысле не налична; ее просветление есть философская задача.
а) Наивное, несомненное существование человека в общности вынуждает его единичное сознание совпасть со всеобщим сознанием окружающих его людей. Он не спрашивает о своем бытии, этот вопрос уже вызвал бы раздвоение. Пусть даже человек спонтанно и с инстинктивной уверенностью умеет находить собственную выгоду, однако все, что обязывает его и все, что он знает, есть то общее, в котором имеет основание и его собственное сознание существования. Субстанция жизни общности, мир и мышление людей, к числу которых он принадлежит, не противостоят особенному самосознанию индивида как нечто иное, допускающее вопросы и проверку. В наивном существовании я делаю то, что делают все, верю в то, во что все верят, думаю то, что все думают. Мнения, цели, страхи, радости переносятся от одного человека к другому незаметно для него, потому что здесь имеет место изначальное, бесспорное отождествление всех со всеми. Его сознание светло и ясно, его самосознание скрывает пелена[17]. - Самость, поскольку она живет в среде этой общности, еще не состоит в коммуникации, потому что она еще не сознает себя, как именно она сама. Если я хочу коммуникации, то я не желаю погрузиться обратно в эту бессознательность.
б) Если Я как сознающее само себя может противопоставить себя другим и своему миру, - это означает некоторый скачок. Я отличает себя и тем самым обретает исконную независимость. Этот скачок сопряжен с развитием, подводящим к ясному и убедительному, всеобщезначимому мышлению, в котором мир, прежде подобный сновидению, кристаллизуется в определенные, запоминающиеся и узнаваемые предметы и закономерности[18].
После обособления независимого Я возникает вопрос, как понимают друг друга Я и Я и как они обращаются друг с другом. Если мы представим себе, что эта, в первобытном существовании самая отчетливая и бесспорная, общность исчезла, то остаются люди как существующие атомы-Я и их отношение как отношение рассудка к рассудку и существования к существованию.
Налицо, во-первых, понимание от Я к Я благодаря общему пониманию объективной вещи как содержания мысли, в котором известная правильность постигается и признается как таковая, или практика, в которой совместно избирается некоторая цель с относящимися к ней средствами. Эти общности имеют безличный характер, в них всякое Я, несмотря на свою формальную самостоятельность, в принципе может быть замещено другим Я, все точки Я взаимозаменяемы.
Во-вторых, у отвлеченного Я налицо возможность обращаться со всяким другим Я, как с вещью. Совместное понимание вещных содержаний, так же как и психологическое понимание мотивов другого, используются только как средство для того, чтобы привести другого туда, где мы желаем, чтобы он был вследствие некоторой цели, которую мы оставляем только за собой. Другого в этом случае не признают существованием равного с нами достоинства, сообщая ему содержание своего воления, но воздействуют на него как на подчиняемый объект природы, принимая меры, окончательного смысла которых он не понимает, держа себя с ним и обходясь с ним таким образом, что цели нашего обращения остаются неизвестны ему. Здесь также не возникает какого-либо личного отношения. Но в то время как в совместном понимании некоторой вещи мы безлично считаемся с другим как с отдельным Я, хотя мы и обращены всецело на самую вещь и видим другого только в этой вещи,-здесь сам другой становится вещью, и всякое сообщение и отношение - только средством господства над другим, как и при господстве над вещами. Если это отношение взаимно, то возникает борьба за то, кого из двоих средствами умолчания и кажимости коммуникации сделают направляемой вещью.
в) Во всех этих коммуникациях меня мыслят только как рассудок некоторого сознания вообще. Но возможность этой универсальной рациональности есть лишь среда, в которой я еще остаюсь возможным как экзистенция. Хотя я есмь я сам не благодаря ratio, но без него я не могу стать самим собою. Я приступаю к коммуникации в вещах, которые тождественны для каждого, но превосхожу их уже там, где постигаю вещь в чистом виде.
Ибо человек никогда не есть только формальное Я рассудка, и никогда не только существование как витальность, но он есть носитель некоторого содержания, которое или сохраняется в темноте первобытной общинности (in dem Dunkel primitiver Gemeinschaftlichkeit), или же осуществляется при посредстве духовной, осознаваемой и никогда в достаточной мере не знаемой целостности. Эта целостность как идея объемлет общность ясной рассудку определенности и целесообразности, но существенно отличается от эгоцентрической заинтересованности смутно сознающего себя, связанного влечениями индивида. Она направляет не с помощью определенных, допускающих разумное обоснование целей, но через включение во взаимосвязь смысла, в котором индивид обнаруживает себя расширившимся до целого мира, и его наполняет желание предаться этому миру.
Господствующая идея сама не есть предметное дело (Sache), но она является все же всеобщей благодаря своей целостности, а потому, поскольку безлична, привязана к осуществлению в субъектах, называющих ее в превосходном, непредметном смысле своим «делом». То, что на взгляд извне имеет вид первобытной общности, может стать плотью идеи, но может стать ею только через промежуточное звено сознательной независимой самости Я вообще, которая в таком случае совершенно преображает эту примитивность и бесспорность. Общность в идее некоторого целого - этого государства, этого общества, этой семьи, этого университета, этой профессии - впервые приводит меня в содержательную коммуникацию.
Однако и в этой коммуникации еще не происходит отождествления меня с самим собою. Правда, моя жизнь в объективности мирового существования может быть наполнена содержанием только через причастность идеям, но индивид сохраняет за собой самостоятельность, которая может разбить эту объективность, а потому все еще противопоставляет себя ей, если даже он как эмпирический индивид целиком растворяется и исчезает в ней. Коммуникация в идее и ее осуществлении экзистенцией хотя и ставит человека в более тесную близость с другим, чем рассудок, цель и примитивная общность, но таким образом не становится возможной абсолютная близость моего «я сам» с другой самостью, в которой стала бы совершенно невозможной какая-либо заменимость одной другими, и которой, может быть, с точки зрения идеи позволительно было бы пренебрегать как чем-то частным.
Социологические отношения, с той их стороны, которая укоренена в субъектах, можно проследить в этих трех надстраивающихся одно на другом направлениях: примитивной общинности, дельной целесообразности и рациональности, определенной идеями духовности содержания[19]. Тем не менее: какие бы особенные стороны действительности социологических отношений мы ни избирали предметом своего рассмотрения, мы всякий раз только в крайних случаях удовольствуемся тем, чтобы интерпретировать нечто сугубо в терминах психологии масс и исходя из примитивной общности, чисто рационально и целесообразно, чисто идеально и исходя из некоторой целостности. Идет ли речь о целях совместного труда (профессиональная солидарность, отношение коллег по службе), об отношениях учителей и школьников, врача и пациента, начальников и подчиненных, продавцов и покупателей, служащих банка и клиентов, или о ведущих переговоры противниках при заключении договоров, судебных инстанциях, истцах и ответчиках в суде, о порядке парламентских и подобных им дебатов, или о дружеских компаниях и праздновании торжественных случаев, об отношении друзей, товарищей, братьев по оружию или о союзах, - всякий раз психологическая действительность составляет основание, целесообразность и рассудок - среду, в которой добиваются авторитета, идея же целостности и принадлежность к чему-то объемлющему есть упорядочивающее, более или менее осознанное начало связи (Bindung), которое, правда, может и истончаться, вплоть до полного его отрицания, но всегда остается, по крайней мере, как возможное.
И все же, представляя себе три становящихся объективными способа коммуникации, мы живо почувствовали их границы; в них артикулируется направление к экзистенциальной коммуникации, но сама она еще не улавливается. У наивно-субстанциальной общности границей было: утвердившееся на самом себе Я; у коммуникации этого Я как заменимой точки с другим Я есть еще одна граница: объемлющая идея целостностей, в которых они оба действуют, которыми они связаны не причинно, а идеально. Наконец, граница подчиненной идеям коммуникации, - это экзистенция. Привязанная таким образом в своем явлении ко всем ступеням предшествующих ей форм коммуникации, она не заключена ни в одной из них. Экзистенция в своей изначальности состоит в актах коммуникации, относящихся единственно лишь к ней одной. По сравнению с объективными коммуникациями они незримы, ибо могут быть пережиты опытно только в самой экзистенции. В ней я пребываю, вкладывая все свое существо, а не только участвуя своим существованием или при посредстве передаваемых всеобщим образом форм.