Возвращение - Песнь 1. Куплет 3.

Я приехал на Ленинградский вокзал в начале одиннадцатого вечера и сразу взял билет. Паша, наверное, уже трясся в брянском поезде. Я мысленно пожелал ему счастливого пути. До моего поезда оставалось еще более двух часов.

Немного побродив по площади трех вокзалов, среди карманников, торгашей и вонючих оборванцев, я решил отправиться в зал ожидания и скоротать время там. На вокзале встретил патруль, но на этот раз все окончилось благополучно. Скользнув глазами по моему военному билету, капитан – начальник патруля – отдал честь и пожелал хорошей дороги. Я поблагодарил его и поспешил скорее с глаз долой. Патруль пошел дальше.

Зал ожидания находился на втором этаже, я поднялся по лестнице и прошел в просторное помещение, заставленное скамейками, на которых сидели или лежали люди. Кто-то разговаривал, кто-то спал. Проходы были заставлены сумками и тележками.

Странное место вокзалы – почему-то они напоминают мне всю мою страну: такие же неустроенные и неуютные, словно всем своим существом призванные символизировать дорогу, сидение на сумках, нервы и тягостное ожидание. В России все мы непрерывно находимся в пути – от одной точки к другой, всюду мы чужие, будто провинциалы, заброшенные нелегкой в суматошную столицу.

Я сел на скамейку в дальнем конце зала. Справа находилось что-то вроде закусочной, там тянули пиво несколько одиноких пассажиров, ждущих поезда, и негромко играла музыка. Я достал мобильный телефон, набрал питерских друзей – предупредить о своем приезде.

Окончив разговор, убрал мобильник назад в карман и закрыл глаза, меня клонило в сон. Но спать было нельзя, потому что тогда я рисковал проспать поезд. Поэтому я просто отключился по армейской привычке, расслабился, бодрствуя, словно компьютер, переведенный в ждущий режим.

В армии я служил радистом, поэтому мне часто приходилось сидеть на одном месте вот так: отключившись, одев наушники и слушая белый шум эфира, до очередного выхода на связь. Армия вообще хорошо учит правильно расходовать энергию: забирая всю ее без остатка, она заставляет тебя использовать любое время отдыха по максимуму, при этом в любой ситуации оставаясь готовым сорваться и выполнять поставленную задачу.

Так я просидел с полчаса. В сознании мелькали цветные картинки, разрозненные образы – из прошлого и настоящего, сумбурно смешавшиеся в моей голове; зал вокруг меня переговаривался, гудел десятками голосов, изредка оглашался сообщениями диктора, объявлявшего прибытие или отправление поездов.

Наконец я открыл глаза. Часы на дальней стене мерцали красными цифрами, показывая без двух минут одиннадцать вечера. Все равно еще слишком много времени до поезда. Я решил спуститься на перрон и перекурить.

Подходы к перронам были забиты людьми, на путях стояли поезда, глядя грустными глазами в стеклянные витрины вокзала. Мимо гремели тележками и тащили сумки. Кто-то с кем-то прощался, кто-то кого-то приветствовал; все это вихрем кружилось вокруг меня, пока я втягивал клубы сизого сигаретного дыма. Молодые и старики, военные и гражданские… весь мир, сжатый до размеров одного вокзала – квинтэссенция бытия – в котором всегда есть точка отправления и точка прибытия… и никаких шансов на возврат.

Докурив, я вернулся в зал ожидания. Народу прибавилось. Недалеко от скамейки, на которой до этого сидел я, расположилась группа дембелей – в беретах, новых «комках», расшитых аксельбантами, звенящих металлом разноцветных значков, сверкающих золотом эмблем на петлицах.

Эти, судя по эмблемам, были инженерами, ну или строителями, потому как легендарный стройбат в нашей армии тоже относится к инженерным войскам. Я сел на свою скамейку – ее за время моего отсутствия так никто и не занял.

Дембеля пили пиво и о чем-то оживленно переговаривались. Я снова попытался отключиться. Закрыл глаза и откинулся на спинку скамейки, вслушиваясь в окружающие меня звуки. Монотонно гудел вокзал, сновали и переговаривались люди, шуршали сумками и чемоданами – обычная какофония многолюдных мест. Медленно тянулось время…

…Заснуть не получилось, я открыл глаза. Ко мне приближался один из дембелей. Чего ему еще?

- Здорово, брат, - с ходу начал дембель, приблизившись ко мне, - домой?

Я потянулся и посмотрел на часы: около двенадцати. Потом перевел взгляд на своего нежданного собеседника:

- Да, домой.

- Дембель?

- А как же!

- Тогда давай к нам! – он показал на свою компанию, - Мы тоже на дембель.

Общаться особо не хотелось, но тут уже и остальные дембеля потянулись к моей скамейке. Отговориться не получалось.

- Здорово, - с ходу начали подтянувшиеся бойцы, - на дембель?

- На дембель, на дембель, - ответил за меня их товарищ, который подошел первым, - наш человек! Он повернулся ко мне, - кстати, меня Вовчиком зовут.

Я представился и пожал протянутую ладонь.

Потом процедура повторилась в отношении остальных дембелей. Саня, Киря, Миха, Артем…

- А мы смотрим – один сидишь, все гадали: дембель – не дембель, потом решили подойти. Ты куда едешь?

- В Питер.

- А мы в Мурманск. У нас поезд через сорок минут. Выпьешь с нами?

От предложенной выпивки я не отказался, да парни мне и не дали бы. Дембель – святое. Я выпил пива. Разговорились.

- А нас, прикинь, всех в один день призвали и в одну часть отправили, под Нижний, в стройбат. В один день и дембельнулись.

- Везет вам…

- А ты чего один? У вас что, питерских не служило?

- Служили. Но они либо раньше уехали, либо еще в части, ждут своего часа.

- Ага, понятно. А у нас все – лафа, гуляем!..

Потом мы ходили курить и взяли еще пива. Время ускорилось, я больше не скучал – мурманские дембеля оказались веселыми и, в общем-то, хорошими ребятами.

- А ты где служил?

- Радистом в саперном батальоне танковой дивизии.

- Чего-то у тебя сложно все…

- Как уж определили.

- А нас всех – прямиком в стройбат. Всю службу генералам дачи строили.

- Бывает…

- Главное, что проходит.

- Это точно!

За разговорами и выпивкой сорок минут пролетели незаметно. Парни начали собираться. Я спустился с ними на перрон.

- Ну, давай, брат, удачно тебе доехать, - прощались со мной новые знакомые.

- И вам, пацаны. Много не пейте.

- Много не будем! Мало тоже! Дембель!

- Ага.

Мы распрощались. Мурманские сели на поезд, и через пять минут он отошел. Я посмотрел на часы: до моего поезда оставалось чуть больше получаса. Возвращаться в зал ожидания я не стал, остался на перроне. Взял себе еще пива.

Один за другим от перрона отчаливали поезда, оглашая вокзал прощальными гудками. Мимо по-прежнему сновали люди, тени, их чемоданы и сумки. Я выкурил сигарету. Выпил пива. Купил сборник анекдотов, пробежал его глазами под фонарем. Потом выкурил еще сигарету.

Полчаса пролетели незаметно. Мой поезд подали к перрону. Я выбросил журнал с анекдотами в урну, купил себе еще одну бутылку пива и пошел искать свой вагон. Сзади остался страдающий вечной бессонницей вокзал.

Вагон нашел достаточно быстро – он был в хвосте поезда, то есть близко к началу перрона. Показал билет проводнику и прошествовал в полутемный плацкарт. Впереди меня шевелились мои невольные попутчики, медленно ползущие по проходу; те из них, чьи места оказались ближе к входу, уже раскладывали вещи. Я отыскал свое место – нижняя полка сбоку в середине вагона. Закинул сумку на самый верх и сел. Перевел дух.

Полумрак вагона, шевеление движущихся людей, свет фонарей, разлитый по перрону за окном, другой поезд, замерший на путях по ту сторону платформы. Я снял китель и повесил его на вешалку, фуражку убрал на верхнюю полку, к сумке. Поставил на столик бутылку пива. Посмотрел на нее. Вздохнул. И вышел курить на перрон, время еще оставалось.

Пахло особым вокзальным духом: углем, резиной, чем-то еще. Мимо продолжали сновать люди. Я ронял пепел в небольшую лужицу под ногами. Голова была тяжелой после бурного дня: сказывалась усталость, да и прошлая ночь с проводами в части и, как следствие, коротким сном. Выпью пиво и буду спать – решил я.

Докурил и вернулся в вагон. До отправления оставалось минут пять. Пока меня не было, соседнее место заняла молодая девушка, лет восемнадцати-девятнадцати. Милая на вид. Сидела и смотрела в окно. Моя бутылка пива роняла блики от фонарного света, заползавшего сквозь стекло, на поверхность стола. Мне стало как-то неловко за нее, за бутылку пива.

- Здравствуйте, - сказал я девушке, усаживаясь на свое место.

- Здравствуйте, - тихо ответила она и продолжила смотреть в окно.

Я поймал себя на том, что немного сконфужен. С чего бы вдруг? Мне стало еще более неловко. Отвык в армии от женского общества, отвык. Я поспешно придвинул бутылку с середины стола к себе и тут же открыл. Девушка бросила на меня короткий взгляд и сразу отвернулась к окну. Я сделал большой глоток.

Поезд тронулся. Вагон нервно рванулся с места, качнулся, и перрон в окне пополз прочь. До свиданья, Москва, до свиданья! Я еду домой!

Минут через пять по вагону пошла проводница – проверять билеты. Я достал свой из кармана кителя и положил на край стола. Проводница подошла, быстро взглянула в него, затем в билет моей соседки и пошла дальше. Я глотнул пива. За окном неслись заборы, депо, промышленные площадки с угрюмыми зданиями спящих цехов, скрюченными силуэтами башенных кранов и дымящими сигарами труб. Вдалеке мелькали высотки спящих микрорайонов. Где-то в сумраке проплыла подсвеченная снизу прожекторами Останкинская телебашня.

Я взглянул на соседку: она убрала свой билет в сумку и достала оттуда книжку, название я не разглядел. Видимо, пока спать не собиралась. Я решил сходить в тамбур перекурить.

В тамбуре стоял худой мужик в вязаном свитере и дымил папиросой «Беломора». Молча протянул мне зажигалку, увидев, что я достаю сигарету. Я прикурил и кивнул ему в знак благодарности.

- На побывку? – спросил мужик.

- Насовсем. Дембель.

- Ну, поздравляю тогда, молодец!

- Спасибо.

Мужик докурил, потушил окурок в пепельнице, прилаженной к стене, и ушел в вагон. Я встал лицом к наружной двери и попытался разглядеть, что творится за маленьким замызганным стеклом. Но, к сожалению, ничего толком не увидел: снаружи царила тьма, лишь изредка разрываемая светом фонарей. Поезд выехал из столицы и разрезал пространство спящих пригородов.

Я выкурил сигарету, постоял минут пять, допивая пиво, потом выкурил еще одну. За окном промелькнули Химки, Москва-река, отражающая блеклые ночные огни, и мы понеслись дальше к северу. Домой.

Возвращаясь из тамбура, я выкинул пустую бутылку в мусоросборник и посетил туалет – его, наконец, открыли. Потом вернулся на свое место.

Моя соседка все так же читала книгу, как и пятнадцать минут назад. Увидев меня, она оторвалась от книги и спросила:

- Вы спать еще не собираетесь ложиться?

Спать вообще хотелось, но я еще не собрался. Да и просьба девушки мне была понятна: ее место было на верхней полке – если бы я собрался спать, ей бы тоже пришлось ложиться. Поэтому я ответил:

- Пока нет.

- Я тогда посижу, почитаю? – спросила она.

- Да, конечно. Вообще если хотите, я могу уступить вам нижнюю полку, мне все равно, где спать.

- Вы серьезно?

- Абсолютно.

- Ой, спасибо большое! – Она улыбнулась.

- Пожалуйста.

Мимо пронеслась какая-то маленькая пустынная станция, освещенная несколькими фонарями. В их смутных отблесках, светомузыкой проскакавших по нашему вагону, я смог разглядеть свою соседку лучше.

Симпатичное, немного детское лицо. Рыжие волосы и зеленоватые глаза. Небольшой носик и пухлые губки. Она мне понравилась.

- Интересная книга? – спросил ее я.

- Да, интересная.

- А о чем?

- Ну как вам сказать… - она улыбнулась, - обо всем.

- Понятно, - улыбнулся и я.

Свет в вагоне притушили до минимума, большинство пассажиров уже легли спать. Кругом царил полумрак, лишь изредка прорезаемый сполохами пролетающих мимо окон фонарей. Интересно, в такой темноте действительно можно читать?

- А вы военный? – спросила меня соседка спустя некоторое время.

- Теперь уже нет, я домой еду – на дембель.

- В Петербург?

- Да. А вы?

- Я тоже в Петербург. Кстати, давайте на «ты».

- Давайте. Точнее, давай.

Она негромко рассмеялась.

- Меня Женей зовут. – И она протянула ко мне через стол свою небольшую ручку.

Представившись, я легонько пожал ее влажные теплые пальцы.

Мимо прошла проводница. Стукнула дверь в конце вагона.

- А ты тоже домой едешь? – спросил я свою новую знакомую.

- Нет, в гости. К бывшему однокласснику. Я в Москве учусь.

- Понятно. И на кого учишься?

- На журналиста.

- Интересная, должно быть, профессия.

Она легонько улыбнулась.

- По-разному. Но мне пока нравится.

На сей раз улыбнулся я:

- Почему пока?

- Ну, кто же знает, что будет через год или два, я пока только на втором курсе учусь.

- Думаешь, что разочаруешься?

- Не знаю, все может быть. А ты кто по специальности?

- Свободный художник.

- В смысле?

- Ну, как-то так. Учился на юридическом, но понял, что не мое. Разочаровался, как ты говоришь. Зато в армии пригодился. Теперь вот думаю: кем дальше быть. Может, на философский пойду.

Проводница снова прошествовала мимо нас – на сей раз в обратном направлении, к себе в купе.

- Чего не спите? – походя, спросила она.

- Не хочется, - ответил я за обоих.

Она не произнесла больше ни слова и молча удалилась.

- А почему на философский? – спросила Женя.

- Не знаю, хочется.

- И кем будешь?

- Философом, - улыбнулся я.

Мы помолчали. Я решил сходить перекурить.

- Я пойду покурю, хорошо? Если хочешь, можешь ложиться спать.

- Я не хочу.

- Ладно, как знаешь.

Я стоял и курил в тамбуре, сквозь мутное стекло на двери вагона проносились блеклые пятна фонарей, один раз проскочил встречные поезд. Мелькали километровые столбики, ведя свой нескончаемый счет, ползли минуты, часы… я приближался к дому.

Вышел заспанный мужик и тоже закурил.

- Не спится? – спросил он.

- Нет, - ответил я, потушил окурок в пепельнице и вернулся в вагон.

Женя смотрела в окно. Вокруг сопели и ворочались люди. В вагоне было душно.

- Странно, - сказала Женя.

- Что странно?

- Что ты хочешь быть философом.

- Почему?

- Не знаю. В наше практичное время люди хотят быть политиками, экономистами, юристами в конце концов… А ты – философом.

- Наверное, я странный.

- Наверное. Странный сосед по вагону, уступивший свое место…

-… Который вдобавок еще и лишает тебя сна.

- Скорее уж я тебя его лишаю.

Мы засмеялись.

- Тише вы, - цыкнула проводница из открытой двери своего купе.

- Хорошо-хорошо, - поспешил успокоить ее я. – У вас кофе есть?..

Потом мы пили кофе и болтали. Улыбались друг другу. Придумывали названия безвестным поселкам, внезапно возникавшим из ночной мглы в окне и так же внезапно исчезавшим.

- Я хочу изучать жизнь, потому что интереснее нее в этом мире ничего нет. Деньги, политика, законы и рынки – это все производные, - говорил я, - в основе же лежат неколебимые глыбы бытия, его первостепенные принципы. Человеческие взаимоотношения, отношения человека с внешним и собственным внутренним миром. На этом базисе строится все остальное.

- Но кто-то ведь должен делать обыкновенные практичные вещи, - улыбалась Женя, - не всем же заниматься осмыслением глобальных проблем.

- Не всем, а только таким странным попутчикам, как я…

И мы снова болтали, болтали, болтали. Ночь сходила на нет, уступая место блеклому чухонскому утру. Мы приближались к Петербургу.

За окном мелькали поймы рек в утреннем тумане, зеленые перелески, поля, медленно просыпающиеся русские деревеньки. Покосившиеся дома, силосные башни, пустующие фермы. На проносившихся мимо платформах появлялись первые люди, ждущие утренних электричек.

- Скоро будем дома, - сказал я.

- Кто-то дома, а кто-то в гостях, - поправила меня Женя.

- Ну да. Ты права. Никогда не думала перебраться в Питер?

- Не знаю. Вообще мне нравится ваш город: он более уютный и душевный, чем Москва. Живой какой-то что ли... Архитектура эта старинная, атмосфера набережных, дворов-колодцев… И люди – совсем другие люди, приветливые и отзывчивые…

- Ну и?..

- Для начала надо институт закончить, - она улыбнулась, - а потом можно будет думать и о переезде.

Я сходил еще раз на перекур. Потом зашел в туалет и умылся, пока не образовалась очередь из начинавших просыпаться пассажиров вагона. Вернулся на свое место. Женя пила кофе.

- Я сдала белье, - сказала она, - ничего? Ты спать не собираешься?

- Нет, - я посмотрел на часы, - через два часа уже приедем.

- Я так и подумала.

Следуя примеру моей попутчицы, я сходил и взял у проводницы кофе. Наполнил стакан из бачка с кипятком напротив ее купе.

- Только закипел, - сказала мне проводница.

- Ага. Хорошо.

Проводница пошла по вагону будить пассажиров. Я двинулся следом за ней к своему месту, где оставил новую знакомую.

- А в армии вообще как было? – спросила меня Женя.

- По-разному там было, трудно сказать.

- Не жалеешь, что пошел?

- Я вообще никогда ни о чем не жалею. Наша жизнь – это захватывающий спектакль, где нам отведено такое количество ролей, которое никогда не сможет сыграть ни один профессиональный актер. Если специально играть, конечно. А так – в процессе взаимодействия с окружающей реальностью каждый из нас раскрывает свой артистический талант… так что пусть этот спектакль длится и дальше, предлагая нам все новые и новые пути развития сюжета. Нам не о чем жалеть, потому что в конце всех нас ждет непременная овация! Я не жалею о прошлом, я предпочитаю настоящее.

- Понятно. Ты действительно философ! Но это все-таки время…

- Никогда не жалей о времени, ведь само время нас не жалеет. И потом – я приобрел колоссальный жизненный опыт. Я ведь не в восемнадцать лет пошел, как большинство, когда вообще ничего не смыслишь в жизни. Я увидел людей, совсем других людей, не тех, которых знал. Люди в экстремальных условиях ведут себя иначе, нежели в обыденной жизни. Они становятся теми, кто есть на самом деле. Подлецы – подлецами, хорошие люди – хорошими людьми. Вот поэтому все это не зря…

- Философски.

- А как же.

Я глотнул кофе.

- Мы во сколько прибываем? – спросила Женя.

- В начале десятого.

- Знаешь, странно как-то. Я ведь вообще могла в Питер не поехать, билет взяла за час до поезда – и то сомневалась, хочу ли ехать. А вот взяла – и с тобой познакомилась.

- Видишь, я ж говорю: никогда ни о чем не жалей.

- Наверное, ты прав.

- Давай я тебе экспромт прочитаю. Стихотворение.

- Ты стихи пишешь?

- Немного. На самом деле это я сочинил, когда в последний раз ходил курить в тамбур. Там, знаешь ли, особая атмосфера, поэтическая.

- Читай тогда скорее!

- Итак:

Этой встречи могло не случиться

В пене дней, так похожих на бред:

Я мог бы просто напиться,

Ты могла бы не взять билет.

Мне б тогда не увидеть улыбки,

Озарившей грешный мой путь,

Ведь жестокой судьбы ошибка

Могла разом все перечеркнуть.

Слава богу, все стало, как стало, –

Словно в старой сказке точь-в-точь;

Жаль одного – слишком мало

Длилась эта в поезде ночь…

- Ты сейчас это сочинил, правда?

- Правда.

- Классно!

- Ну, как умею…

- Нет, правда, замечательно. И так в тему. Даже про билет.

- Я не волшебник, я только учусь.

Мы посмеялись. Потом Женя пошла умываться. А я пошел курить. Мы приближались к конечной точке нашего маршрута. Последний бросок до дома…

…- Действительно, жаль, что так мало длилась эта ночь в поезде, - грустно улыбнулась Женя, когда вернулась, - только познакомились и уже надо расставаться.

- Что поделаешь. Это спектакль – жизнь, и такие у нас в нем роли. Но, раз случилось так неожиданно познакомиться, можно это знакомство и продолжить. Ты как считаешь?

- Я только за!

- Тогда нам необходимо обменяться номерами телефонов и при первой же возможности встретиться!

- Так и поступим.

Мы обменялись контактами и договорились обязательно встретиться. Если я буду в Москве – звоню ей, если она в Питере – звонит мне.

- Ну, вот и замечательно.

- Да!

А наш поезд, между тем, въезжал в Петербург. Потянулись угрюмые пакгаузы Ижорских заводов, мрачные заборы Металлостроя, поезд сбавил ход. Пассажиры на соседних местах собирали вещи. Кто-то ругался на непослушного ребенка в конце вагона.

- Тебя будут встречать? – спросил я Женю.

- Вряд ли. Не люблю, когда меня встречают, сама до места доберусь.

- А меня, наверное, будут.

- Друзья?

- Да.

- Понятно, - в ее голосе скользнула едва заметная грусть.

По вагону прошла проводница:

- Через десять минут прибываем!

Мы стали собираться. Я достал свою сумку и одел китель, фуражку оставил в руках. Люди потихоньку покидали свои места.

- Ну что, пойдем?

- Пойдем.

Мы стали двигаться по проходу в сторону тамбура.

- Не торопитесь, - кричала проводница, - все успеют выйти.

Поезд въезжал на Московский вокзал, маневрируя по путям. Мимо поплыл перрон, на котором толпились встречающие.

- Вот и приехали, - сказал я вслух.

- Да. А ты совсем не поспал.

- Я-то что… Вот тебе не дал…

- Я еще успею, - улыбнулась Женя.

Наконец поезд остановился. Проводница открыла дверь вагона. Пассажиры потянулись на выход.

Я вышел первым и подал Жене руку. Она легонько спрыгнула на платформу.

- Давай теперь прощаться, - улыбнулась она.

- Давай.

- Ну пока!

- Пока. Я тебе позвоню.

- Хорошо. Обязательно позвони.

И она пошла прочь. Я остался стоять.

Сквозь толпу увидел приближающихся друзей: они меня узнали и двигались ко мне, широко улыбаясь и приветственно махая руками. Я же провожал взглядом свою новую знакомую, она лавировала в толпе, постепенно удаляясь. Внезапно остановилась, обернулась и, найдя меня глазами, улыбнулась. Потом пошла прочь, уже не оборачиваясь. Улыбнулся и я.

Помню, мне так хотелось остаться

Где-то рядом с тобой… навсегда…

А мимо мелькали станции,

Мимо неслись города.

Мы знали: пусты обещанья,

Меня ждали дела, тебя – старый друг,

И впереди как синоним прощанья

Из болот выползал Петербург.

Рассекая реальность перроном

На до и после этих коротких часов,

Когда в душной утробе вагона

Мы лишали друг друга снов.

Не забыть улыбки мне девичьей

И двух глаз зеленых огней,

Но как в песне у Макаревича

Каждый пошел своею дорогой, а поезд – своей.

Я почти закончил родившееся где-то внутри стихотворение. Строки, запечатлевшие еще один виток сюжета в этом спектакле под названием «Жизнь». В спектакле, где нам уготованы подчас совершенно неожиданные роли. Пусть все так и будет. Эта песнь спета, но сколько их еще впереди?

Я пошел навстречу друзьям.

Танец Одинокого певца.

Так бывает. И даже часто. Тебе просто становится противно – и все. Быть статистом легко, но неинтересно. Дорога героя – другая. Это прыжок в пропасть без парашюта. Ты знаешь, что разобьешься, знаешь, что назад пути уже нет. Ты будешь терзаться, плакать ночами, кусать локти, но все кончено. И тогда тебе становится противно.

Это гадкое чувство – когда что-то ноет внутри. Словно какая-то деталь сложного механизма под названием Ты, какая-то совершенно мелкая шестеренка разболталась и начинает дребезжать, задевая сотни других. В такие минуты, часы, дни и месяцы трудно писать. По крайней мере, стихи. Стихи выходят сырые и серые, словно похмельная блевотина. Их совершенно невозможно читать.

Эти стихи необходимо сжечь. Как, впрочем, и все другие. Стихи… Не много ли надежд мы вкладываем в покойника? Этому парню каюк. И он в отличие от нас это хорошо понимает.

Хотя две или даже три женщины в моей жизни отдались мне за мои стихи. Пожалуй, так можно сказать. Они были безумны. Стихи и безумие – это разные грани одного целого. Даже, правильнее, - это и есть одно целое. Безумие обреченного на смерть героя, вакхическая пляска сумасбродного сатира.

Реальность и сны переплетаются. Ты видишь город убийц – город, устроенный по принципу храма, город, по сути, и являющийся храмом, храмом Смерти – и вот он здесь, в твоем померкшем существовании, в истошном настоящем, на бумаге, в этих наползающих друг на друга строках.

Большинство людей не пишут стихи. Большинство людей не пьют и не употребляют наркотики. Большинство людей рожают детей, берут кредиты, покупают автомобили и квартиры. Для них это – единственно возможный способ существования и образ действительности. Для них это естественно. Одинокие герои должны нести свои песни сами. Нести в себе.

Ты не выбираешь это. Это само выбирает тебя. Ищи новую дорогу в поисках новой судьбы. Но все дороги ведут туда – в город вероломных убийц. На судилище собственных иллюзий. Маленький принц, ты отвергнут ими, но нужны ли они тебе?

Большинство людей не пишут стихи. Большинство людей живут там, в городе-храме. И ты бродишь меж них чумной тенью, гангреной пятизвездочного существования.

Возьми себя в руки – вот и все, что они могут тебе сказать. То есть стань таким, как мы. Смирись. И тебе больше не будет противно. Ты не будешь ковыряться в себе ланцетами страха, боли и пустоты. Только стань.

Но Рубикон уже пройден. Ты идешь дальше, ты движешься в царство теней. Один. Кристаллический. Чистый. Как соль на рубахе флибустьера. И ты обречен проживать все это. Снова и снова. Приближаться к черте и бежать от нее. Смотреть в глаза собственному леденящему душу страху. Понимать, что, хотя ты и мертв, но – как это не парадоксально – ты жив. Просто ты с другой стороны зеркала. Смотришь и ухмыляешься. Изучаешь язык птиц.

Харакири цветных стекляшек-дней. Убаюкивающая песня бессмысленности. И твое личное Знание. Там, среди терновника и всеми забытых античных статуй, ты находишь свой запретный плод. И тогда, пересилив себя, собрав всю волю в кулак, ты шепчешь:

- Приди, облаченная в пурпур, приди…

И слышишь свое дыхание.