Герменевтика и деконструкция / Под ред. Штегмайера В., Франка Х., Маркова Б. В. СПб. 1999. C. 182 - 201

Рецепция Хайдеггера в сегодняшней России отличается тем, что она обращает внимание на «перформативность» высказываний Хайдеггера, на близость его к Ницше, противопоставившему рефлексии интенсивность, которую он определил как «волю к власти». Поэтому вряд ли было бы правильным читать его произведения в соответствии с традицией понимания философии как моральной проповеди. Хайдеггер не был склонен к морализаторству и, по мере своего развития, все более критически отзывался о «гуманизме» и все реже говорил о «герменевтике».

С точки зрения немецкой академической традиции, критерием которой выступает ясность и строгость, «Бытие и время» выглядит как маргинальное произведение. Неудивительно, что в своих последних сочинениях Гуссерль стремился более строго и с позиций трансцендентальной феноменологии описать своеобразный опыт признания Другого, внимание к которому и отличает современную философию от классической. Феноменология, таким образом, играет роль диспозитива, нейтрализующего перформативность «Бытия и времени».

Герменевтика Гадамера и деконструкция Ж. Деррида хотя и отличаются друг от друга (их непримиримость обнаружилась в ходе выступления Гадамера на «парижской сцене»), однако совпадают в том, что также оказываются своеобразными «диспозитивами». При этом Гадамер интерпретирует опыт бытия как опыт понимания. Он трактуется как работа, осуществляемая нами над самими собою и направленная на достижение общего горизонта.

Сегодня уже недостаточно герменевтически-филологическое прочтение Хайдеггера. Парадокс состоит в том, что первоначально тексты Хайдеггера, особенно посвященные истолкованию понятий древнегреческой философии, были подвергнуты критике именно филологической школой в истории античной философии. Сегодня историко-герменевтическая интерпретация Хайдеггера стала канонической. Но нет ничего более противного развитию философии, чем «увековечивание» той или иной системы. На самом деле, Хайдеггер и его последователи заново перечитали наследие и тем самым вдохнули в него новую жизнь. Так и мы сегодня должны перечитывать самого Хайдеггера в свете тех изменений, который принесли новые философы. Отсюда можно предложить несколько подходов к интерпретации его сочинений. Во-первых, сопоставление с Фрейдом и Лаканом. Психоанализ чем-то неуловимо похож на феноменологию и герменевтику. Трансцендентальное сознание является отсутствующим, неявленным и манифестирует себя подобно тому, как бессознательное манифестируется содержанием сновидений. Не менее драматичны поиски истока бытия у Хайдеггера, который по сути дела, как и Фрейд, работает с техникой следа. Во-вторых, это структурная антропология и прежде всего работы Леви-Стросса и М. Мосса о даре. Думается, что понятие дара у Хайдеггера выходит за рамки «посыла», «эпохи», «судьбы», как они интерпретируются на основе христианской традиции. Наконец, описание структуры родства и «бриколажа» Леви-Строссом необходимо для того, чтобы раскрыть смысл обращения Хайдеггера к руке как органу мышления бытия. В-третьих, нельзя игнорировать работы Фуко, Деррида и Делеза, которые многим обязаны осмыслению сказанного Хайдеггером. В частности, малопонятное и по разному переводимое понятие «differance» Деррида может быть уяснено как попытка быть в пространстве между Фрейдом и Гуссерлем, между Бытием и сущим Хайдеггера. Замысел преодоления дифференциации, критика голоса как носителя абсолютного смысла, оценка метафизики как логоцентризма так или иначе является продолжением стратегии Хайдеггера.

Следует продумать возможности и последствия отказа от рефлексивного отношения к бытию в пользу экзистенциального и тем самым раскрыть герменевтику Dasein и проект деструкции онтологии. Очевидно, что человек не только разумное, но и духовное, душевное и телесное существо, что для проживания в различных территориях культуры он должен иметь какой-то практический опыт, и он гетерогенен (так, для семейной жизни требуются одни качества, а для выживания в тюрьме или казарме — другие). Страдание, терпение, насилие, признание, прощение и т.п. — это особого рода неинтеллигибельный опыт. Он необходим субъекту, который проживает не в безвоздушном эфире чистой мысли, а в особых дисциплинарных пространствах, образующих в больших городах современности сеть переплетения разнообразных институтов, задающих не только роли и образцы поведения, но и определенный тип телесности.

Философия должна дистанцироваться от науки, идеологии и морали. Философы являются как бы инопланетянами в собственной стране. Это необходимо прежде всего в интересах самого общества, если оно хочет знать слепые пятна собственного самосознания и ориентироваться в перспективах собственного развития. Но как философы могут видеть и знать то, чего не видят и не знают другие? Они, конечно, имеют право ссылаться на Абсолютное и требовать от людей, чтобы те поступали в соответствии с его масштабами. Однако на самом деле «абсолютные» требования, будь то нормы морали или критерии рациональности, понимаются и применяются в разное время по-разному. Один и тот же человек в различных местах гетерогенного культурного пространства, например на работе и в рюмочной, ведет себя по-разному. Философские рассуждения не похожи на научные теории. Юридические и моральные законы элиминируют индивидуальность и требуют неукоснительного исполнения при любых обстоятельствах. Индивидуум выступает перед законом как частный случай, как элемент множества. Философия говорит о вечном, которое исполняется путем индивидуального повторения. В этом, собственно, и состояла мысль Ницше о вечном возвращении, которую он выдвинул как протест против закона. Отсюда возникает необходимость изменения философской прозы. Мы вынуждены прикидываться квазиучеными, но не должны чуждаться театра и шутки. Философская книга должна научить не только познавать, но и мужественно исполнять на сцене жизни то, что делает человека человеком.

У Хайдеггера деструкция — это процедура очищения, выпрямления, возвращения к истоку. Это процедура ориентирования, если иметь в виду отклонение в направлении пути и корректировку курса. Поэтому философская антропология, как философское осмысление человека и исправление его практической жизни, несомненно остаются для Хайдеггера важнейшей задачей. То же самое и относительно философии: критика метафизики нацелена не на окончательное ее упразднение, а на корректирование, возвращение первоначальных интенций. Открытие, к которому иногда сводят деконструкцию, в таком случае не стоит и выеденного яйца: она указывает в критике на следы того, что критикуется. В частности, Ж. Дерида выдвигает Хайдеггеру упрек в том, что он, обвиняя Ницше в метафизике, сам остается в рамках стратегии поиска несокрытого смысла и истины — в этом, по его мнению, и состоит прежде всего основа европейской метафизики. Вместе с тем, деконструкция должна быть направлена на самое себя, а точнее на продукты, произведенные с помощью ее своеобразной техники «архе», «следа», «рассеивания» и т.п. Поэтому к Деррида могут быть предъявлены такие же «фундаменталистские» обвинения, как и те, что выдвигались вначале представителями постмодернизма в отношении Хайдеггера. Это, собственно говоря, как раз и имеет место сегодня: крепнет убеждение в какой-то неосновательности самой деконструкции: она расценивается как «старческая», «бумажная» процедура, в то время как хайдеггеровская деконструкция на фоне этой исторической критики, сводящейся к «заметкам на полях» произведений великих мыслителей, в том числе и Хайдеггера, кажется лишенной интенсивности, «волевой решимости», так привлекающей сегодня молодежь, которой хочется чего-то более действенного, нежели выявление слишком определенных и потому властных намерений классической философии.