О перформативной теории пола

Проблематизация категории пола Юдит Батлер

Т. Пулькинен

Герменевтика и деконструкция / Под ред. Штегмайера В., Франка Х., Маркова Б. В. СПб.,1999. С. 167 - 181.

В последние годы работы Юдит Батлер служат богатым источником вдохновения для теоретиков пола [1]. В моей книге «Постмодерн и политическая деятельность» (1996) я связала ее работу с понятием постмодерна, особенно подчеркнув эффективность двух теоретических рычагов, которые она использует, а именно - генеалогии и перформативности. В этой статье мне хотелось бы дать краткий обзор понятий «постмодерн», «генеалогия» и «перформативность» с тем, чтобы сосредоточиться на тех аспектах мысли Батлер, которые мне представляются наиболее интересными. Тот заметный сдвиг, который в женских и феминистских исследованиях образует батлеровская перформативная теория пола, проистекает из и одновременно предвещает философское переосмысление, заслуживающее самого пристального внимания.

Постмодерн

С конца семидесятых накопилась огромная литература касательно различных использований и пониманий постмодерна и постмодернизма [2]. Я пользуюсь разницей между «модерном» и «постмодерном» только в определенном мной самой смысле и отличаю его от других многообразных теоретизирований по этому поводу. Я не пытаюсь предложить ответ на вопрос, что есть модерн и что есть постмодерн, как если бы у этих терминов имелись референты, - вместо этого я стремлюсь определить их значимое употребление. Кроме того, под модерном и постмодерном я не имею в виду исторические периоды, общественные формации или «-измы» истории искусств. Именно по этой причине я сознательно избегаю терминов «постмодернистское общество» и «постмодернизм» и употребляю только термин «постмодерн».

Я определяю модерн и постмодерн как способы мысли или культурные установки. В самом общем смысле, установка постмодернизма противоосновна. Способ мысли модерна, который сам стал различим только с появлением постмодерна, находится в поисках оснований: он несет с собой очищающий импульс, нацеленный на сердцевину. Однако этот поиск не ставит акцент на установление оснований - напротив, он представляет собой постоянное оспаривание оснований, взыскующее еще более сердцевинного. Постмодерн состоит в признании этого повторяющегося оспаривания оснований как жеста модерна и в отказе его совершать.

Иначе говоря, модерн соскабливает слои для того, чтобы раскрыть и выставить напоказ сердцевину и голую правду, тогда как интерес постмодерна сосредоточен именно на слоях. В постмодерне присутствует ясное сознание того, что сердцевины и голого основания, которые нужно выставить напоказ, под слоями нет, под слоями - другие слои.

Как уже было упомянуто, эти два способа мысли необязательно связаны с каким-то определенным периодом времени. Поэтому обсуждать, когда кончился модерн и начался постмодерн, малоинтересно. Я также не стала бы утверждать, что в настоящее время постмодерн является главенствующим способом мышления или даже что таковым когда-то был модерн. Скорее, я думаю, что отыскать чисто постмодернистских мыслителей довольно трудно, а четко и последовательно модернистский способ мышления всегда был довольно редким. В этом смысле, нет никакой «эры модерна», которая бы в определенный момент кончилась, открывая дорогу «эре постмодерна».

Для того чтобы более четко определить понятия модерна и постмодерна, я бы добавила, что модерн задействован в различениях типа «фундамент/фасад» - особенность, которую постмодерн оспаривает. Для модернистского способа мышления типично также множество различений типа «глубокое/мелкое», «основательное/поверхностное», «внутреннее/внешнее», различений, которые вводят оценку, расставляют акценты, объясняют или устанавливают причинно-следственную связь. Постмодерн выявляет такую задействованность и отклоняет ее. Можно упомянуть и другие различения того же типа: «действительное/деланное», «подлинное/искуственное», «естественное/неестественное», «оригинал/копия», «чистое/замаскированное», «видимое/скрытое», «истина/явление», «настоящее/сфабрикованное», «базис/надстройка», «тело/одежда», «врожденное/сконструированное», «отсылка/смысл», «реальность/интерпретация», «бытие/действие».

Постмодерн оспаривает те акценты, которые модерн расставляет в такого типа различениях. Он критически настроен к предпочтению основания поверхности, столь типичному для модерна, или к объяснению видимого на поверхности через базис, или к тому, чтобы предлагать внутреннее в качестве основания для внешнего. Постмодерн ставит под вопрос мышление в терминах таких различений.

Очень важно заметить, что это не означает того, что модерн больше ценит основание, а постмодерн - поверхность и пустоту (что является обычным непониманием). Суть дела в самом акценте на различениях типа «глубокое/мелкое». Постмодерн снимает акцент, который модерн ставит на дихотомиях типа «фундамент/фасад», или можно сказать, что он не придает черточке между фундаментом и фасадом того веса, который придает ей модерн.

Необходимо также отметить, что постмодерн не является противником дихотомий вообще (тоже общее непонимание). Он всего лишь ставит под вопрос дихотомии определенного рода, а именно дихотомии типа «фундамент/фасад», и проблематизирует саму возможность мыслить с их помощью в терминах объяснения и оценки. К тому же, «противник» - не вполне подходящее слово, потому что постмодерн всего лишь указывает на то, что модерн склонен выстраивать дихотомии типа «фундамент/фасад». Такое указание ведет к особого рода вопрошанию: что может показаться незначительным, но что на самом деле означает важные сдвиги в различных сферах мысли и практики.

В философии постмодерн был связан с лингвистическим поворотом. Один из главных философских проектов этого века состоял в попытке соскоблить лишние слои естественных языков, с тем, чтобы раскрыть основной слой, который предполагали найти в формальной структуре языка. Предприятие осуществлялось с верой в то, что такой слой действительно существует. Околологическая философия этого столетия - особенно в своем начале (Венский кружок) - была захвачена идеей серьезного обновления философии. Задача виделась в том, чтобы наконец-то прояснить старые философские проблемы, после того, как вся путаница, вызванная естественными языками (то есть случайными и поверхностными явлениями), могла быть отброшена. В этой связи лингвистический поворот должен был завершить движение соскабливания естественных языков и отказаться от веры в то, что основание ясности может быть найдено в сердцевине языка. Вместо этого философ после лингвистического поворота переключает свое внимание на сами языковые слои. С постмодерном приходит очень серьезная переоценка философии.

Подобный же заметный сдвиг в мышлении происходит в искусстве в связи с понятием постмодерна. Проект модернистского искусства был нацелен на то, чтобы соскоблить лишние декоративные слои, присущие всем предыдущим формам искусства, и найти ядро искусства, находится ли оно в чистой форме (треугольник, круг и т.д.), основных цветах, чистой функции или чистом звуке, а также в том, чтобы непрестанно оспаривать это основание, снова и снова ставя под вопрос пределы искусства. Постмодернистский способ мысли кладет конец такому повторяющемуся серийному движению поиска и оспаривания основания. Вследствие этого возникает искусство, которое не принимает установившиеся категории высокого и низкого и снимает запрет на декоративность и репрезентативность в искусстве.

Генеалогия

Юдит Батлер заимствует термин «генеалогия» у Мишеля Фуко, а тот, в свою очередь, берет его у Фридриха Ницше. Ницшевская «Генеалогия морали» является центральной среди тех работ, над которыми Фуко размышляет в своей статье «Ницше, генеалогия, история» [3]. В прочтении Фуко, ницшевская генеалогия оказывается подходом, который не озабочен поисками первоистока.

Идея генеалогии, как утверждает Фуко в своей статье, возникает в противовес обыкновенной истории. В историческом исследовании задача состоит в том, чтобы описать, что происходит в течение времени с той вещью, феноменом, созданием, сущим или чем-либо еще, что мы можем изучать, например, с «моралью», как в исследовании Ницше, или с «сексуальностью», как в проекте Фуко. Историк спрашивает, как эта вещь модифицируется, какие силы воздействуют на нее, как она изменяется с течением времени. Решающим здесь оказывается то, что историческое исследование предполагает, что изначальное «нечто», с которым все это происходит, существует. Предполагается изначальная идентичность этого «нечто». Если изучается история морали, предполагается существование изначальной «морали», с которой эта история происходит. Если предмет исследования сексуальность, предполагается существование изначальной «сексуальности», которая модифицируется во времени, подвергается воздействию и изменяется историей.

По контрасту с этим, генеалогический подход не предполагает существования того изначального «нечто», с которым случается история. Вместо этого, генеалогия понимает изучаемый феномен как эффект власти, то есть как полностью сконструированный в прошлом без какого-либо начального пункта или изначальной идентичности, которые модифицировались бы во времени. Другими словами, власть понимается не как переплавляющая оригинал, но как продуцирующая с самого начала изучаемый феномен.

Ницшевская мораль не имеет истории, нет никакой «морали», с которой бы в течение времени происходили какие-то приключения и которая бы только принимала различные образы. Вместо этого, мораль в своих различных формах всегда производится властью и не имеет никакой сущностной сердцевины. Для Фуко сексуальность только производится в конфигурациях знания-власти как исторический феномен. Это не то, что подавлялось властью или ею модифицировалось, это всегда уже продукт.

Генеалогическая теория предполагает понятие власти как вообще продуктивной (в смысле Ницше-Фуко). Власть, согласно этой концепции, одновременно ограничивает и самим этим ограничением продуцирует. Такая власть состоит в тесной связи со знанием: то, какова власть и что она производит, выступает как предел того, что о чем можно мыслить и что является умопостигаемым.

Легко увидеть, почему я хочу связать генеалогический подход с термином постмодерн. Генеалогия явно отвергает поиски истока или основания. Вместо этого она обращается к слоям, к власти, которая продуцирует, к конструкции. Все это очень важно для работ Юдит Батлер.

Sex и gender

В феминистском дискурсе на английском языке используется центральное различие sex/gender. В немецком или финском такого различия не существует и вместо двух имеется только одно слово, означающее и sex, и gender: в немецком Geschlecht, в финском sukupuoli [4]. В английском, который был и остается основным языком феминистского дискурса, sex - это понятие, которым обозначалось половое различие до того, как настали времена gender. Оно определено языком биологии и медицины и в своем применении основывается на понятии человеческого вида, который, точно так же, как и все остальные виды, разделен на два класса: мужской и женский.

Термин gender появился вместе с исследованиями гермафродитов в пятидесятые годы и распространился в связи с феминистской идеей о том, что мы не рождаемся женщинами, но социализируемся в них. Мы вырастаем в девочек и мальчиков, женщин или мужчин в культуре, которая включает в себя многочисленные нормы, ценности и институты, которые создают и поддерживают разницу между женщинами и мужчинами.

Осознание социальной природы пола росло вместе с феминистским движением, которое с прошлого века практикует сознательную манипуляцию полом. Несмотря на осознание пространства для перемен, различие sex/gender всегда оставалось понятным: можно играть со своим gender, но биологический пол остается тем, что он есть (если только вы не транссексуал, прошедший через серьезную медицинскую операцию и правовое вмешательство). Sex как биологическое обозначение и gender как социальное всегда имели строгую иерархию между собой, будь то в феминистском или не-феминистском дискурсе: sex как что-то основное и постоянное и gender как то, что накладывает на нас «только» культура и что, следовательно, можно очень легко изменить.

Различение sex/gender как различие между «действительным» биологическим полом и социальным институтом gender функционирует как типично модернистское в том смысле, который я обозначила выше. Оно обусловлено идеей о том, что существует некая поверхность (менее основательный социальный уровень вещей) и более глубокий биологический уровень порядка, который обусловливает социальные феномены и кладет им пределы. Gender рассматривается как почти что лишний слой, пришпиленный на биологический пол. Научная цель модерна - счистить gender и выставить напоказ sex. В то же время границы биологического пола постоянно ставятся под вопрос в том же смысле, в каком модернистский проект ставит под вопрос границы истины. К примеру, в исследованиях мозга разница между мужским и женским мозгом становится все меньше и меньше, но все равно нет ничего более интересного, чем все-таки обнаружить эту «разницу». Вопрос модерна: что есть пол? В чем разница между мужчиной и женщиной?

Наука задавала и продолжает задавать этот модернистский вопрос касательно пола. Если социальный gender - только покров действительного пола, тогда в чем состоит сердцевина реального полового различия? Состоит ли она в различии мускулов, мозга, гормонов, хромосом, генов, или в чем-то еще более глубоком?

Когда gender мыслится как что-то допускающее влияния, биологический пол оказывается тем, что не может быть произведено властью, но что изначально существует. Но так ли это?