ЛЕКЦИЯ № 1. ФИЛОСОФИЯ ФРЕНСИСА БЭКОНА (22.01.1561 — 9.04.1626)

ОТ АВТОРА

Несколько слов о том, как создавалась эта книга. Преж­де всего почему я ее написал и предлагаю всем, кто интере­суется как историей философии, так и самой философией? Ответ на данный вопрос прост. Занимаясь больше десяти лет преподаванием на философском факультете РГУ, я всег­да испытывал недостаток в учебной литературе и видел, что студенты получают много неудобств от этого. Подобное по­ложение усугубилось в настоящий момент. Вся учебная ли­тература предшествующих лет подготовлена с учетом изве­стных идеологических требований. И сегодня возникает ост­рейшая потребность переиздания всей учебной литературы. Предлагаемый "Курс лекций" рассчитан на восполнение ее недостатков по истории философии. Причем я стремился под­чинить изложение не жестким идеологическим требованиям, а профессиональным нормам и предложить пособие не только по истории философии, но и по самой новой философии, снабдить всех желающих сведениями о специфике западно­европейского интеллектуализма, типа мышления, или, как иногда говорят, нововременного разума.

Из сказанного выше становится ясно, для кого я писал эту книгу. В первую очередь конечно же, для студентов фи­лософских факультетов. Содержание лекций разрабатыва­лось в специфическом сотрудничестве с поколениями сту­дентов философского факультета РГУ. Участие и незримое присутствие вопрошающих и затрудняющихся студентов сти­мулировало меня попытаться дать то, что требуется для под­готовки профессионального философа в форме, доступной думающему человеку со средним образованием. То есть я стремился сделать изложение понятным и интересным для всех, кто интересуется философией и ее историей. Поэтому я полагаю, что книга будет полезной всем студентам как ву­зов, так и техникумов при изучении ими философии. Рассчи­тываю также, что она облегчит труд моих коллег, преподава­телей философии и истории философии, и пригодится аспи­рантам при подготовке к экзаменам кандидатского минимума.

Но хотел бы надеяться, что этим круг потенциальных чи­тателей книги не будет ограничен, и она окажется интерес­ной современному интеллектуалу, чем бы он ни занимался: учеба, преподавание, наука, философия, политика, средст­ва массовой информации, идеология. Во всех этих сферах перед мыслящими людьми постоянно встают проблемы ти­па "Запад-Россия", "какие идеалы, мировоззрение, ценности выбрать?" и им подобные. Не давая оценок вроде "хорошо"-"плохо", я стремился возможно более зримо представить осо­бенности новоевропейского типа философствования и его ре­зультаты. А этим самым хотел бы предложить пособие и тем, кто пробует сознательно делать выбор ценностей, мировозз­рения, идеалов и норм интеллектуальной деятельности, ти­па духовности.

Теперь несколько строк о том, какя попытался реализо­вать описанные выше устремления. Для меня лекция по исто­рии философии есть препарат некоторых интеллектуальных об­разований (философских смыслов), изготовленный в расчете продемонстрировать как сами смыслы, так и их элементы. В выполнении данной работы я руководствовался следующими правилами. Во-первых, во всех лекциях стремился дать то, что в традициях классического вузовского образования устоялось как нормы. Это биографические сведения, главные труды фи­лософов и те их идеи и понятия, которые считаются главными, без знания которых не может состояться образованный чело­век. Во-вторых, пытался осуществить сам и вовлечь читателя в процесс совместного реконструирования концепции каждого фи­лософа, т. е. буквально воссоздать основные идеи, понятия и их связи. Для этого, в-третьих, настойчиво добивался зримого, всемоментного присутствия первоисточника. Разумеется, дос­тичь этого полностью невозможно. Но я надеюсь, что читатели обратят на это внимание, а лекции будут также кратким пособи­ем по анализу главных трудов европейских философов XVII — первой половины XVIII в. Обе последние особенности потребу­ют от читателя готовности брать на себя немалый труд ума и души. Расчет на одну только память, запоминание и воспроиз­ведение здесь абсолютно недостаточен.

Для классического вузовского образования является нор­мой ознакомление с устоявшимися, общепринятыми знания­ми в сочетании с последними достижениями в соответствую­щих областях. В предлагаемых лекциях это правило реали­зуется в том, что я выработал и предлагаю собственную трак­товку основных идей и понятий большинства рассматривае­мых философов. Вместе с тем я отказался от желательной в подобных случаях полемики, анализа и критики различных не принимаемых мною трактовок. Если подобную полемику вести, то лекции превратятся в научные статьи. Но еще важ­нее, что я исповедую в историко-философских исследовани­ях убеждение, которое хотел бы передать и читателям: не спорить с кем бы то ни было, включая и самих анализируе­мых философов, а сосредоточить все усилия и использовать все, что есть у других историков философии, для уяснения сути философских концепций. В этой связи для меня непри­емлемо требование так называемого "дистанцирования" от взглядов изучаемого философа. Возможно, это дело иссле­довательского вкуса и личных теоретических интересов, од­нако мне не хотелось бы оценивать философов в том духе, что здесь Декарт был не прав, а там Спиноза ошибался. Предполагаю, что историко-философские исследования мо­гут быть конституированы в науку установкой на аутентичную реконструкцию взглядов мыслителя, что я и пытаюсь делать в лекциях. Несомненно, предлагая собственное истолкова­ние давно изучаемых мыслителей, нельзя совершенно избе­жать полемики. Но я сделал все, чтобы она присутствовала в лекциях в самых минимальных размерах и по возможности не касалась личностей.

Так как я высказал претензию на некоторую новизну трак­товок большинства мыслителей, то тем самым я приглашаю в читатели и профессиональных историков философии. В на­ше время публикации исследований по указанному периоду истории философии почти не выходят. Поэтому было бы не­разумно упустить случай и не сказать о собственных наблю­дениях в данной области.

У Бэкона я даю нетрадиционную трактовку учения об "идо­лах" ("призраках"), об эксперименте и индукции. А именно счи­таю, что понимать учение об "идолах" как анализ заблужде­ний ума правильно, но совершенно не достаточно. Понятие "идолов" у Бэкона глубже. В нем разработано учение о спе­цифике действия наших познавательных способностей. И зак­лючается она в том, что неуправляемые чувства и разум всег­да (по природе) дают заблуждение. Это, казалось бы, незна­чительное изменение ракурса по-другому представляет мно­гие моменты гносеологии и методологии (прежде всего экс­перимента и индукции) и требует уточнения его места в исто­рии новоевропейской философии.

В лекции о Декарте я уточнил понятие "сомнения" в оты­скании начала метафизики, понятие интуиции и дедукции (ис­толковав их как познавательные способности, а не просто как пути познания) и обосновал мысль, что фактической основой дуализма и психофизической проблемы была задача объяс­нить природу чувственного образа. Учение Декарта (да и всех рационалистов) об ощущениях, насколько я могу судить, ис­следователями вообще не затрагивается.

В отношении Гоббса предлагаю обратить внимание на учение о чувственном образе, о мышлении и о специфике на­учного знания. Истолкование чувственного образа как "кажи­мости", а языка как субстрата ("материи") мысли позволяет наглядно видеть как своеобразие эмпиризма Гоббса, так и содержательные связи его философии с учениями Бэкона и Декарта. Его соображениям о специфике научного знания так­же недостаточно уделяется внимание, хотя он выдвинул иде­ал науки, во многом отличавшийся от возобладавших пред­ставлений, исполненных бесконечным оптимизмом о возмож­ностях науки.

Во взглядах Спинозы я уточняю истолкование субстан­ции, атрибутов и модусов и привожу аргументы в пользу об­щепринятой на Западе, однако оспариваемой у нас оценки его философии как пантеизма. Хотя и кратко, но показываю влияние его метафизики на учение о природе общества и государства, что приводит к существенным различиям меж­ду ним и Гоббсом в этой области. Тем самым я предлагаю и современным теоретикам (и даже практикам) более сознательно относиться к основаниям собственных представ­лений о нашем обществе и государстве.

Взгляды Лейбница изучены у нас недостаточно, и здесь трудно определить, чем отличается моя трактовка от общепринятой. Скажу лишь, что я попытался тщательно про­анализировать то, как Лейбниц пришел к понятию плюрализ­ма субстанции. Кроме того, обосновываю наблюдение, что мысль Лейбница о необходимости допустить для познающей души некоторую структуру есть подготовка философской за­дачи исследовать строение и принцип действия "чистого ра­зума". Та же самая идея "чистого разума" и уже со схемами синтеза (виды ассоциаций) присутствует (конечно, без соот­ветствующих терминов) и у Юма.

В лекции о Беркли я обосновываю точку зрения, что ему по недоразумению приписывается взгляд, будто мир "есть комплекс моих ощущений". Аутентичная реконструкция его учения выявляет, на мой взгляд, большое сходство между ним и Лейбницем в онтологии, на что у нас вообще не обра­щается внимание.

Надеюсь, что перечисленные особенности моих тракто­вок будут стимулировать интерес студентов и историков фи­лософии к исследованию новоевропейской философии, а мо­жет быть, и вызовут отклики и обсуждения.

Наконец, должен сказать несколько слов о тех, кто содей­ствовал (помимо студентов) проявлению этой книги. Идею под­готовить курс лекций к публикации высказал мне профессор РГУ Виктор Павлович Макаренко, который осуществил и первые ор­ганизационные шаги. И я приношу ему за это искреннею благо­дарность. Выражаю также горячую признательность профессо­рам Г.П.Предвечному и А.Н. Ерыгину, которые взяли на себя нелегкий труд прочитать рукопись, оценить ее достоинства, ука­зать недостатки, что обеспечило не только формальные усло­вия выхода книги, но и улучшило ее содержание.

Особую благодарность выражаю редактору "Курса" Ли­дии Гавриловне Кононович. Без ее настойчивого, терпеливого и очень бережного водительства эта книга просто не появилась бы.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Представив основные идеи философов XVII — первой половины XVIII в., уместно поставить вопрос: какие между ними существуют связи? И если такие связи можно наблю­дать, то выражают ли они принципиальное единство фило­софии данного периода или указывают на что-то другое?

Рассмотрим сначала первый вопрос. Возьмем прежде всего то, что лежит на поверхности и сразу бросается в гла­за. Все рационалисты — Декарт, Спиноза, Лейбниц — едины не только в том, что они признают источником знания разум и с недоверием относятся к чувствам. Каждый из них уделял большое внимание метафизике и особенно проблеме субстан­ции. Причем в отношении понятия субстанции Спиноза раз­рабатывает и совершенствует учение Декарта, а Лейбниц — учение Спинозы и Декарта. Напомню, что Декарт непосред­ственной основой всех вещей считал две независимых друг от друга субстанции — протяжение (материю) для вещей телесных и мышление (дух) для вещей мыслящих. Но тогда возникал вопрос, как они связаны и как возможно отражение (познание) в мышлении телесных вещей. Декарт не дал на него удовлетворительного ответа. И Спиноза вырабатывает учение, что существует только одна субстанция — Бог, а мыш­ление и протяжение есть ее атрибуты (способы действия). Поэтому, хотя между мышлением и протяжением нет причин­но-следственных связей (на чем правильно настаивал Де­карт), они строго скоррелированы друг относительно друга во всех моментах именно как одновременно осуществляю­щиеся способы действия одного и того же Существа. Поэто­му и в человеке наблюдается единство телесных и духовных действий, хотя нет и не может быть никаких прямых связей между душой и телом. Лейбниц же уточняет как Спинозу, так и Декарта, обосновывая положение, что субстанция не мо­жет быть телесной и не может сливаться с Богом, а потому должна представлять собой множество независимых друг от друга духовных атомов (монад).

Таким образом, линия рационализма как весьма нагляд­ная и очень прочная связь между учениями трех крупнейших философов — Декарта, Спинозы, Лейбница — утверждает­ся, во-первых, тем, что, начиная с Декарта, у всех в неизмен­ном виде воспроизводятся идеи о разуме как самодостаточ­ном источнике знания, о врожденности идей, об абсолютной независимости души и тела. А во-вторых, от Декарта к Спи­нозе и от него к Лейбницу заметно нарастание усилий усо­вершенствовать объяснение указанных положений и расши­рить поле исследования самого разума (человеческого ду­ха). Поэтому и учения рационалистов, несмотря на большую оригинальность каждого, выглядят как шаги развития (разра­ботки) одной и той же проблеме: что есть познающий дух? как он связан со всем остальным? при каких условиях наи­лучшим способом осуществляется познание? когда он бла­годенствует?

Столь же очевидны содержательные связи между эмпи­риками Бэконом, Гоббсом, Локком, Беркли и Юмом. Как эм­пириков, их объединяет положение Бэкона, что источником знания является опыт, который начинается с осведомления (восприятия) органов чувств. Однако Бэкон может (а по-мое­му и должен) рассматриваться не только как основополож­ник эмпиризма, но и как отец всей новоевропейской филосо­фии. И именно потому, что он первый истолковал познаю­щий разум как качественно отличный вид бытия по сравне­нию с бытием познаваемым. А саму возможность познания он объяснил контактом (чувственным восприятием) позна­ющего (человека) и познаваемого (всего остального).

Гоббс воспринял от него как идею о том, что формы поз­нания качественно отличны от формы бытия, так и идею, что познание возможно только вследствие контакта познающего и познаваемого (чувственного восприятия). Но приняв эти идеи, он просто вынужден был ставить и решать возникаю­щие в отношении них вопросы: как конкретно осуществляет­ся контакт (чувственное восприятие)? почему и как получа­ется, что возникающие вследствие этого формы знания принципиально отличны от форм бытия? что такое сам ра­зум, если сущность познания — в чувственном восприятии? почему несмотря на принципиальные отличия форм знания (чув­ственных образов и рассуждений) от вещей человек приобре­тает силу (власть) над вещами? как, опираясь на познание, ор­ганизовать общество, гарантирующее безопасную, достойную и обеспеченную жизнь людей? Решение этих проблем основы­вается у Гоббса на весьма оригинальной мысли, что формы знания есть функции (способы взаимодействия) человеческого тела с другими телами. Что их собственная природа заключа­ется в "кажимости" (или объективной видимости), которая, не показывая природы вещей "самих по себе", способна выявить их необходимые связи. Знание необходимости и дает человеку силу над вещами. Следовательно, знание в состоянии помочь поставить и общество на службу людям.

Локк, поняв основные идеи Бэкона и Гоббса, сосредото­чил все усилия на выявлении и анализе всех действий чело­веческого ума, из которых генетически первым он также счи­тал чувственное восприятие. Поэтому в сравнении с Гоббсом он тяготеет к тому, чтобы заняться объяснением по пре­имуществу только самого человеческого духа. А Беркли, опи­раясь на философию Локка, пришел к выводу, что если поз­нание начинается с контакта между субстанционально раз­личимыми субъектом и объектом, то или надо объяснить, как субстанция объекта превращается в субстанцию субъекта, или допущение такого контакта есть просто философская бес­смыслица. По мнению Беркли, найти подобное объяснение никому не удавалось и сделать его в принципе невозможно. Отсюда единственно правильный вывод: двух субстанций — телесной и духовной — нет. А если наши чувственные обра­зы не есть тела (что признавали как Бэкон, так и Гоббс), зна­чит, они — духовные сущности. Поэтому есть только одна духовная субстанция, которая существует как совокупность единичных активных духов и большого разнообразия их пассивных восприятий.Читатель может сам сравнить дан­ную "гносеологическую" онтологию Беркли с монадологией Лейбница, и надеюсь, он обнаружит между ними большое сходство.

Таким образом, новоевропейская философия едина в ис­токе — это специфическая гносеологема Бекона: формы зна­ния (субъект) качественно отличны от форм бытия (объекта). В разработке проблемы, что именно представляют собой фор­мы знания, он дал начало линии эмпиризма. Но родоначаль­ник рационализма Декарт воспринял (или заново сформули­ровал) то же положение об онтологическом различии форм знания (мыслящая субстанция) и вещей (телесная субстан­ция). В разработке же вопроса о природе форм знания и их связи с вещами он выдвинул идею, что познание происходит без контакта мыслящей и телесной субстанций, благодаря врожденности в душе идей о телах. И потому он стал родо­начальником рационализма.

Ни один рационалист не отступал от данной идеи. Но уже и эмпирик Беркли, и рационалист Лейбниц пришли к одинаково­му выводу: если познание возможно, то оно осуществляется только в силу субстанционального тождества познающего и познаваемого. Причем оба самым явным образом склонялись к то­му, что познающее познает только свои восприятия.

Таким образом, новоевропейская философия, разделя­ясь на течения эмпиризма и рационализма, едина в принци­пе и в результатах. Скептицизм Юма является ее логическим завершением. Основное философское усмотрение этой сис­темы может быть выражено так: если в познании нет и не может быть ничего такого, что указывало бы на существова­ние вещи, субстанционально отличной от познающего (что прямо сформулировал Беркли, и по сути учением о монадах проводил Лейбниц), то познающее не может знать ничего, кроме своих состояний.

Круг замкнулся. Новоевропейская философия началась с положения, что познающее качественно (субстанциональ­но) отличается от познаваемого. Эмпирики и рационалисты ис­кали ответ на вопрос, как же возможно познание. Юм ответил на этот вопрос таким образом, что единство новоевропейской философии может быть графически изображено в виде кру­га, как показано на схеме (см. рис.). Польза предлагаемой схемы не в том, чтобы утвердить непререкаемое мнение, а в том, чтобы стимулировать размышления о специфике фило­софии рассматриваемого периода.

Считаю полезным высказать соображение, что скепти­цизм Юма ни в коем случае не был гносеологическим песси­мизмом. Наоборот, хотя взгляды Юма могут быть истолкова­ны как "кризис" новоевропейской философии, однако в его работах мы чувствуем скорее бодрость и уверенность, чем угнетение и разочарование. Глядя постфактум, мы видим, что юмовский "кризис" лишь до предела обострил теоретическую проблему тождества субъекта и объекта, т.е. выработал за­дачу для последующих поколений западноевропейских фи­лософов, которую они с большим энтузиазмом принялись ре­шать. И это стало другим этапом в истории новоевропейской философии.

Оглавление

От автора..................................................... 3

Лекция № 1.Философия Френсиса Бэкона (22.01.1561 —9.04.1626) 8

Лекция 2.Рене Декарт — основоположник новоевропейского рационализма (31.03.1596 — 11.12.1650) 26

Лекция 3.Метафизика Декарта................. 42

Лекция 4.Учение о познавательных способностях и методологии Томаса Гоббса (5.04.1588 —4.12.1679)... 57

Лекция 5.Особенности материализма Т. Гоббса и его социальная философия 88

Лекция 6.Метафизика Спинозы (24.11.1632 — 21.02.1677) 106

Лекция 7.Теория познания и этика Спинозы 125

Лекция 8.Философия Джона Локка (29.08.1632 — 28.10.1704) 139

Лекция 9.Философия Готфрида Вильгельма Лейбница (1.07.1646 —14.11.1716) 165

Лекция 10.Философия Джорджа Беркли (12.03.1685 — 14.01.1753) 183

Лекция 11. Философия Давида Юма (7.05.1711 —25.07.1776) 200

Заключение.............................................. 218

[1] Здесь и далее первая цифра в квадратных скобках означает номер источника в списке литературы (в конце каждой лекции), вторая — том.

ОТ АВТОРА

Несколько слов о том, как создавалась эта книга. Преж­де всего почему я ее написал и предлагаю всем, кто интере­суется как историей философии, так и самой философией? Ответ на данный вопрос прост. Занимаясь больше десяти лет преподаванием на философском факультете РГУ, я всег­да испытывал недостаток в учебной литературе и видел, что студенты получают много неудобств от этого. Подобное по­ложение усугубилось в настоящий момент. Вся учебная ли­тература предшествующих лет подготовлена с учетом изве­стных идеологических требований. И сегодня возникает ост­рейшая потребность переиздания всей учебной литературы. Предлагаемый "Курс лекций" рассчитан на восполнение ее недостатков по истории философии. Причем я стремился под­чинить изложение не жестким идеологическим требованиям, а профессиональным нормам и предложить пособие не только по истории философии, но и по самой новой философии, снабдить всех желающих сведениями о специфике западно­европейского интеллектуализма, типа мышления, или, как иногда говорят, нововременного разума.

Из сказанного выше становится ясно, для кого я писал эту книгу. В первую очередь конечно же, для студентов фи­лософских факультетов. Содержание лекций разрабатыва­лось в специфическом сотрудничестве с поколениями сту­дентов философского факультета РГУ. Участие и незримое присутствие вопрошающих и затрудняющихся студентов сти­мулировало меня попытаться дать то, что требуется для под­готовки профессионального философа в форме, доступной думающему человеку со средним образованием. То есть я стремился сделать изложение понятным и интересным для всех, кто интересуется философией и ее историей. Поэтому я полагаю, что книга будет полезной всем студентам как ву­зов, так и техникумов при изучении ими философии. Рассчи­тываю также, что она облегчит труд моих коллег, преподава­телей философии и истории философии, и пригодится аспи­рантам при подготовке к экзаменам кандидатского минимума.

Но хотел бы надеяться, что этим круг потенциальных чи­тателей книги не будет ограничен, и она окажется интерес­ной современному интеллектуалу, чем бы он ни занимался: учеба, преподавание, наука, философия, политика, средст­ва массовой информации, идеология. Во всех этих сферах перед мыслящими людьми постоянно встают проблемы ти­па "Запад-Россия", "какие идеалы, мировоззрение, ценности выбрать?" и им подобные. Не давая оценок вроде "хорошо"-"плохо", я стремился возможно более зримо представить осо­бенности новоевропейского типа философствования и его ре­зультаты. А этим самым хотел бы предложить пособие и тем, кто пробует сознательно делать выбор ценностей, мировозз­рения, идеалов и норм интеллектуальной деятельности, ти­па духовности.

Теперь несколько строк о том, какя попытался реализо­вать описанные выше устремления. Для меня лекция по исто­рии философии есть препарат некоторых интеллектуальных об­разований (философских смыслов), изготовленный в расчете продемонстрировать как сами смыслы, так и их элементы. В выполнении данной работы я руководствовался следующими правилами. Во-первых, во всех лекциях стремился дать то, что в традициях классического вузовского образования устоялось как нормы. Это биографические сведения, главные труды фи­лософов и те их идеи и понятия, которые считаются главными, без знания которых не может состояться образованный чело­век. Во-вторых, пытался осуществить сам и вовлечь читателя в процесс совместного реконструирования концепции каждого фи­лософа, т. е. буквально воссоздать основные идеи, понятия и их связи. Для этого, в-третьих, настойчиво добивался зримого, всемоментного присутствия первоисточника. Разумеется, дос­тичь этого полностью невозможно. Но я надеюсь, что читатели обратят на это внимание, а лекции будут также кратким пособи­ем по анализу главных трудов европейских философов XVII — первой половины XVIII в. Обе последние особенности потребу­ют от читателя готовности брать на себя немалый труд ума и души. Расчет на одну только память, запоминание и воспроиз­ведение здесь абсолютно недостаточен.

Для классического вузовского образования является нор­мой ознакомление с устоявшимися, общепринятыми знания­ми в сочетании с последними достижениями в соответствую­щих областях. В предлагаемых лекциях это правило реали­зуется в том, что я выработал и предлагаю собственную трак­товку основных идей и понятий большинства рассматривае­мых философов. Вместе с тем я отказался от желательной в подобных случаях полемики, анализа и критики различных не принимаемых мною трактовок. Если подобную полемику вести, то лекции превратятся в научные статьи. Но еще важ­нее, что я исповедую в историко-философских исследовани­ях убеждение, которое хотел бы передать и читателям: не спорить с кем бы то ни было, включая и самих анализируе­мых философов, а сосредоточить все усилия и использовать все, что есть у других историков философии, для уяснения сути философских концепций. В этой связи для меня непри­емлемо требование так называемого "дистанцирования" от взглядов изучаемого философа. Возможно, это дело иссле­довательского вкуса и личных теоретических интересов, од­нако мне не хотелось бы оценивать философов в том духе, что здесь Декарт был не прав, а там Спиноза ошибался. Предполагаю, что историко-философские исследования мо­гут быть конституированы в науку установкой на аутентичную реконструкцию взглядов мыслителя, что я и пытаюсь делать в лекциях. Несомненно, предлагая собственное истолкова­ние давно изучаемых мыслителей, нельзя совершенно избе­жать полемики. Но я сделал все, чтобы она присутствовала в лекциях в самых минимальных размерах и по возможности не касалась личностей.

Так как я высказал претензию на некоторую новизну трак­товок большинства мыслителей, то тем самым я приглашаю в читатели и профессиональных историков философии. В на­ше время публикации исследований по указанному периоду истории философии почти не выходят. Поэтому было бы не­разумно упустить случай и не сказать о собственных наблю­дениях в данной области.

У Бэкона я даю нетрадиционную трактовку учения об "идо­лах" ("призраках"), об эксперименте и индукции. А именно счи­таю, что понимать учение об "идолах" как анализ заблужде­ний ума правильно, но совершенно не достаточно. Понятие "идолов" у Бэкона глубже. В нем разработано учение о спе­цифике действия наших познавательных способностей. И зак­лючается она в том, что неуправляемые чувства и разум всег­да (по природе) дают заблуждение. Это, казалось бы, незна­чительное изменение ракурса по-другому представляет мно­гие моменты гносеологии и методологии (прежде всего экс­перимента и индукции) и требует уточнения его места в исто­рии новоевропейской философии.

В лекции о Декарте я уточнил понятие "сомнения" в оты­скании начала метафизики, понятие интуиции и дедукции (ис­толковав их как познавательные способности, а не просто как пути познания) и обосновал мысль, что фактической основой дуализма и психофизической проблемы была задача объяс­нить природу чувственного образа. Учение Декарта (да и всех рационалистов) об ощущениях, насколько я могу судить, ис­следователями вообще не затрагивается.

В отношении Гоббса предлагаю обратить внимание на учение о чувственном образе, о мышлении и о специфике на­учного знания. Истолкование чувственного образа как "кажи­мости", а языка как субстрата ("материи") мысли позволяет наглядно видеть как своеобразие эмпиризма Гоббса, так и содержательные связи его философии с учениями Бэкона и Декарта. Его соображениям о специфике научного знания так­же недостаточно уделяется внимание, хотя он выдвинул иде­ал науки, во многом отличавшийся от возобладавших пред­ставлений, исполненных бесконечным оптимизмом о возмож­ностях науки.

Во взглядах Спинозы я уточняю истолкование субстан­ции, атрибутов и модусов и привожу аргументы в пользу об­щепринятой на Западе, однако оспариваемой у нас оценки его философии как пантеизма. Хотя и кратко, но показываю влияние его метафизики на учение о природе общества и государства, что приводит к существенным различиям меж­ду ним и Гоббсом в этой области. Тем самым я предлагаю и современным теоретикам (и даже практикам) более сознательно относиться к основаниям собственных представ­лений о нашем обществе и государстве.

Взгляды Лейбница изучены у нас недостаточно, и здесь трудно определить, чем отличается моя трактовка от общепринятой. Скажу лишь, что я попытался тщательно про­анализировать то, как Лейбниц пришел к понятию плюрализ­ма субстанции. Кроме того, обосновываю наблюдение, что мысль Лейбница о необходимости допустить для познающей души некоторую структуру есть подготовка философской за­дачи исследовать строение и принцип действия "чистого ра­зума". Та же самая идея "чистого разума" и уже со схемами синтеза (виды ассоциаций) присутствует (конечно, без соот­ветствующих терминов) и у Юма.

В лекции о Беркли я обосновываю точку зрения, что ему по недоразумению приписывается взгляд, будто мир "есть комплекс моих ощущений". Аутентичная реконструкция его учения выявляет, на мой взгляд, большое сходство между ним и Лейбницем в онтологии, на что у нас вообще не обра­щается внимание.

Надеюсь, что перечисленные особенности моих тракто­вок будут стимулировать интерес студентов и историков фи­лософии к исследованию новоевропейской философии, а мо­жет быть, и вызовут отклики и обсуждения.

Наконец, должен сказать несколько слов о тех, кто содей­ствовал (помимо студентов) проявлению этой книги. Идею под­готовить курс лекций к публикации высказал мне профессор РГУ Виктор Павлович Макаренко, который осуществил и первые ор­ганизационные шаги. И я приношу ему за это искреннею благо­дарность. Выражаю также горячую признательность профессо­рам Г.П.Предвечному и А.Н. Ерыгину, которые взяли на себя нелегкий труд прочитать рукопись, оценить ее достоинства, ука­зать недостатки, что обеспечило не только формальные усло­вия выхода книги, но и улучшило ее содержание.

Особую благодарность выражаю редактору "Курса" Ли­дии Гавриловне Кононович. Без ее настойчивого, терпеливого и очень бережного водительства эта книга просто не появилась бы.

ЛЕКЦИЯ № 1. ФИЛОСОФИЯ ФРЕНСИСА БЭКОНА (22.01.1561 — 9.04.1626)

1. Основные биографические сведения и важнейшие труды.С давних пор исследователи философии Френсиса Бэкона часто связывают многие черты его учения и особенно общий характер его взглядов с происхождением, образова­нием и политической карьерой знаменитого основоположни­ка эмпиризма. Он родился в семье крупного государственно­го деятеля Англии XVI в. Николаса Бэкона. Отец был пред­ставителем так называемого "нового дворянства" — прослой­ки, которая сформировалась в результате борьбы короля с крупными феодалами из возвысившихся мелких и средних дворян. Николас Бэкон получил высшую должность в коро­левстве, благодаря юридической и политической деятельно­сти. Его благополучие, как и всех служилых дворян, не было обеспечено родовыми правами, а целиком зависело от та­лантов, которые могли быть поставлены на службу королю. Поэтому Фр. Бэкон с малых лет воспитывался в атмосфере большого интереса к проблемам политики, науки, образова­ния. Его мать, как и отец, была прекрасно образована, вла­дела многими языками, в том числе древнегреческим и ла­тынью, с ранних лет она учила этим языкам своих детей. Дом Бэконов посещали наиболее видные люди Англии того вре­мени. Дети рано получили доступ ко двору и в канцелярию отца. В это время в стране проводились важнейшие рефор­мы, вчастности церковная, а также образования. В разра­ботке проекта реформы образования принимал участие и отец ученого.

Френсис Бэкон был младшим сыном в семье и поэтому не мог рассчитывать на наследство. Отец стремился воспитывать у сына такие качества, которые обеспечили бы ему жизнь за счет государственной службы. С этой целью, после окончания Фр. Бэконом Кембриджского университета, отец отправляет его в свите английского посла в Париж. В 1579 г. внезапно умирает отец, и Фр. Бэкон возвращается в Лондон, поступает в юриди­ческую школу и с 1582 г. становится адвокатом.

С 1584 г. он избирается в нижнюю палату английского парламента, где весьма скоро приобретает высокий автори­тет. А с 1603 г. начинает осуществляться давняя и страстная его мечта о карьере на королевской службе. В 1604 г. он по­лучает первую оплачиваемую должность, в 1618 — высший государственный пост лорда-канцлера Англии. Однако в 1621 г. Фр. Бэкон по обвинению во взяточничестве при раздаче па­тентов на торговлю был приговорен палатой лордов к огром­ному штрафу и к заключению в королевскую тюрьму. Ему бы­ло запрещено в будущем занимать какие-либо государствен­ные и общественные должности и выступать в парламенте или суде. Некоторые современные исследователи биографии философа приходят к выводу, что король пожертвовал лордом-канцлером, чтобы спасти одного своего фаворита. Вместе с тем биографы установили, что Фр. Бэкон получал вознаграждение от французских купцов за разрешение на ввоз вина. Кроме того, нет сомнений, что, будучи высшим судеб­ным лицом в государстве и хранителем печати, он не прояв­лял должной принципиальности при оформлении докумен­тов на патенты, монополии и другие дела, которые составля­лись фаворитом короля в своекорыстных интересах.

Вопрос в том, оправдываются ли эти не вполне благо­видные, с нашей точки зрения, поступки Фр. Бэкона теми об­стоятельствами, в которых он действовал, оставим для биог­рафов. Важным для характеристики его философского уче­ния является то, что он был крупнейшим государственным деятелем своего времени. С этим действительно коррелируются некоторые особенности его философии. И прежде все­го главная идея Фр. Бэкона — идея реформы существую­щего знания на базе нового учения о познании и его мето­дах. В окончательном варианте этот замысел получил у фи­лософа название "Великого восстановления наук".

Из сочинений философа я назову прежде всего те, в ко­торых формировался замысел "Великого восстановления на­ук". Впервые Фр. Бэкон попытался выразить данный замы­сел в своем первом философском сочинении "Величайшее порождение времени" (1584). Трактат этот не сохранился.

Затем он возвратился к идее научной реформы в произведе­нии "Похвала познанию" (1592). В 1605 г. опубликовал рабо­ту "О прогрессе учености", которая впоследствии в перера­ботанном виде составила первую часть того труда, который автор так и назвал: "Великое восстановление наук". В 1620 г. появился труд, который считается главным философским со­чинением философа, — "Новый Органон". Он должен был составить вторую часть "Великого восстановления наук". При первой публикации "Нового Органона" в нем было помещено "Предисловие" к "Великому восстановлению наук". В нем как раз и был изложен план грандиозного труда под названием "Великое восстановление наук". План содержит шесть час­тей. Но написать. Фр. Бэкон успел только две части, причем первая — "О достоинстве и приумножении наук" — была на­писана полностью, а вторая — "Новый Органон" — не была окончена. К третьей части под названием "Естественная ис­тория" можно отнести лишь несколько небольших трактатов, отрывков и набросков, в которых описываются отдельные яв­ления природы. К четвертой и пятой частям были написаны только предисловия, а шестая часть, которую сам автор счи­тал главной, так и осталась лишь пожеланием. Фр. Бэкон хо­рошо осознавал, что завершит