Даосизм в смутное время “распадения Поднебесной” (IV—VI вв.)
Одной из характерных черт средневековой истории даосизма, определившей во многом существенные черты всей последующей традиции, является начало взаимодействия даосизма с другой религией, буддизмом, пришедшим в Китай из Индии в начале нашей эры и к IV—V вв. уже ставшим значительной идейной силой.
Из всех идеологических образований, возникших в истории китайской культуры, именно даосизм в силу ряда специфических особенностей и способа функционирования в традиционном социуме оказался той традицией, с которой буддизм наиболее активно взаимодействовал и которая оказала максимальное влияние на трансформацию эталонных индийских форм буддизма в Китае. С другой стороны, и он в свою очередь подвергся определенной деформации под влиянием буддизма, репрезентировавшего в Китае индийскую культурную традицию в целом.
Даосизм оказался типологическим аналогом буддизма в Китае как в силу своего религиозного характера и наличия таких кардинальных религиозных доктрин, как сотериология (отсутствовавшая в конфуцианстве), так и благодаря определенному параллелизму идеологических структур. Например, положение о принципиальной невербализуемости истинносущего выполняет в обеих традициях сходные функции. Не последнюю роль здесь играло и наличие различных форм психотехники в обоих учениях.
Эти структурно-функциональные аналогии в полной мере осознавались и носителями традиций, что способствовало на первом этапе рецепции буддизма в Китае и восприятию его в качестве одного из даосских направлений.
Интересно, что в осознании этого факта коренится и знаменитая доктрина “хуа ху” — “просвещения варваров”, согласно которой буддизм возник вследствие проповеди прибывшего в Индию Лао-цзы. По-видимому, эта доктрина появилась в чисто пропедевтически-пропагастических целях в буддийских кругах, затем по мере усиления позиций буддизма была забыта в среде своего возникновения и воспринята даосами, использовавшими ее теперь как оружие против буддистов (Кубо Нори-тада, 1968, с. 42).
Поэтому во многом формальное сходство до поры скрывало содержательное различие, а иногда и несовместимость двух учений. Начало буддийско-даосского взаимодействия означало, по существу, взаимодействие между двумя культурными моделями — натурализмом и космизмом китайской духовной культуры и индо-буддийским психологизмом, осуществлявшееся на трех основных уровнях: доктринальном, логико-дискурсивном и психотехническом (см.: Торчинов Е. А., 1988, I, с. 45—54).
Психологизм буддизма, попав на почву даосского натурфилософского онтологизма, приводит к усилению идеалистических тенденций в даосизме (т. е. трансформация пошла по пути не психологизации, а спиритуализации даосизма). В свою очередь, в силу вышеуказанной причины в самом буддизме в полной мере выявились изначально лишь скрыто присутствовавшие онтологические интенции (неявно наличествующие, например, в учении о таковости—татхате как реальности; о проблеме онтологии в буддийской философии см.; Руегг Д. С., 1963, с. 73—91).
Буддизм также спиритуализируется, причем в значительно большей степени, чем изначально натуралистический даосизм, порождая в этом процессе единственные, пожалуй, в истории китайской мысли строго идеалистические системы. Здесь можно назвать философию Хуаянь с ее учением о “беспрепятственном взаимопроникновении идеальных структурообразующих принципов и объектов” — “Ли ши у ай” с отчетливым отпечатком учения “Чжуан-цзы” об “уравнивании сущего” — “ци у”. В этом процессе во многом повинна и даосская терминология со всеми ее чуждыми буддизму коннотациями, щедро вносимая в буддийские тексты их ранними переводчиками.
Интересный конкретный материал для рассмотрения функционирования механизма взаимодействия дают не только философские памятники, но и художественная литература периода Лю-чао, в частности творчество такого выдающегося даосско-буддийского мыслителя, как Сунь Чо (314—371).
Сунь Чо (второе имя Сингун) родился в 314 г. в городе Чжунду (ныне Пинъяо в провинции Шаньси), а впоследствии жил в Южном Китае, находившемся под властью национальной династии Восточная Цзинь. Сунь Чо занимал высокую чиновничью должность, сочетая службу с занятиями литературой и буддийской философией. В литературе он был продолжателем традиций “поэзии Сокровенного” (сюань янь ши) и непосредственным предшественником школы поэтов-пейзажистов, возглавляемой Сэ Линъюнем. Занятия Сунь Чо буддийской философией были далеки от дилетантизма, и его можно считать ярким представителем буддизма в Китае до Кумарадживы и периода формирования китайских буддийских школ.
В философии Сунь Чо стремился интерпретировать буддийское учение о праджне-мудрости с позиций даосской философии, прежде всего популярного в период Лю-чао “учения о сокровенном” (сюань сюэ, доел. — “мистология”), и способствовал таким образом китаизации буддизма.
Сунь Чо в cвoём сочинении “Иносказательные рассуждения о Дао” (Юй дао лунь) объявил Будду воплощением Дао, поставив его, таким обозом, в один ряд с Лао-цзы, получившим таковой статус еще при династии Хань. Обратимся для примера к его знаменитой “Оде о восхождении на гору Тяньтай-шань” (Ю Тяньтайшань фу).
Композиция оды представляет собой следующее. Собственно поэтическому тексту предшествует авторское предисловие — эссе, в котором Сунь Чо дает панегирическое описание горы Тяньтайшань и говорит о причинах, побудивших его написать оду.
“Разве может там пребывать кто-либо, кроме оставивших мир и пошедших стезею бессмертных, отвергших зерно и вкусивших гриб долголетья, тех, кто птицею могут взлететь в небеса?! Разве их может представить себе человек, не устремляющий мысли в дальние дали к усердному поиску тайного совершенства, поистине приводящего в мир божественный?! Вот почему к ней устремляю парящий свой дух, возвращаясь к думам о ней снова и снова. Днем воспеваю ее, ночью не сплю, ловя мимолетные миги, и мнится, что уже я поднялся на гору. Освобождаюсь от пут мирских, вверя себя святости этой вершины. Не могу до конца излить в напевных строках мою молчаливую душу, а всего лишь пытаюсь развеять думы узорами слов” (Сунь Чо, 1964, с. 164).
Собственно ода достаточно четко делится на три части:
1) описание восхождения на гору, хотя и выдержанное в изысканно-цветистой манере с многочисленными гиперболами,, однако в целом достаточно реалистичное;
2) описание вершины горы, где господствуют религиозно-мифологические образы, а гора Тяньтай становится своеобразным субститутом Куньлуня, приобретая все основные атрибуты последнего;
3) заключение философского характера, в котором автор излагает свои теоретические взгляды, в частности, и относительно преимущества буддизма перед даосизмом.
Вся ода, как это видно из ее названия, посвящена горе Тяньтайшань. Эта гора располагается на территории современной провинции Чжэцзян, на границе уездов Тяньтай и Линьхай. До IV в. она не играла особой роли в характерном для Китая культе гор, хотя позднее стала одной из наиболее почитаемых вершин как у даосов, так и у буддистов (достаточно вспомнить, что одно из наиболее оригинальных и глубоких направлений китайского буддизма получило свое название по этой горе, на которой был основан буддийский монастырь).
Однако ко времени Сунь Чо гора была малопопулярна, о чем пишет в предисловии сам Сунь Чо: “Поэтому здесь умолкают обычные книги (чан пянь), лишь записи о необычном (ци цзи) упоминают о ней” (Сунь Чо, 1964, с. 163). Правда, ее упоминает Гэ Хун в гл. 4 “Баопу-цзы”, по только лишь в перечне 28 даосских “знаменитых гор” (мин шань), т. е. гор, на которых возможно даосское подвижничество. И именно Сунь Чо был первым поэтом, воспевшим Тяньтайшань.
Каковы же основные атрибуты горы, свидетельствующие о ее святости? Прежде всего, это ее исключительная высота, обилие пещер, замечательные потоки и источники. Однако все эти пейзажные красоты имеют ценность для Сунь Чо лишь постольку, поскольку они свидетельствуют о ее чудесных свойствах как обиталища бессмертных:
О, вершина Тяньтай! Из земли возникая чудесно,
божественным светом полна. Затемняя сияющим ликом созвездье Тельца,
землям Юэ ты истинная опора. Подножие больше, чем у гор Хуашань и Дайшань,
и превосходит гору Цзюи ее вышина.
Только Небу равна, как сказано в древней “Книге песен”, Высотой высот зовется в Чжоуской “Книге песен”. Беспредельны дали ее, мрачны
пещерных покоев глубины.
(здесь и далее поэтический перевод выполнен мной совместно с Я. М. Боевой. — Е. Т.).
Поэтому первая часть оды является как бы прелюдией ко второй, основной части, в которой гора Тяньтайшань постепенно как бы превращается в Куньлунь, райскую обитель бессмертных и приобретает все атрибуты, приписывающиеся Куньлуню в “Шаньхай цзине” и других подобных сочинениях:
Ветви коричных деревьев
на восемь сторон В инее льдистом простерты. Встает рассвет. Пять волшебных грибов в рассветных лучах
силой жизненной напоены. Дыханье благого ветра в лесу
на южном склоне горы, Чистый горный поток струится,
стекая на северный склон.
Вечных деревьев цзяньму роща на тысячу сажень. Жемчуг на ветках, кора — блистающий самоцвет.
Завершается ода, как уже говорилось, философским выводом, о котором — ниже.
Следует отметить, что вся ода буквально перенасыщена даосскими образами и мотивами, реминисценциями о ряде сюжетов различных текстов (прежде всего Чжуан-цзы), равно как и упоминаниями даосских персонажей (Лао Дань и Лао Лай-цзы — “Иду осторожно таинственным следом двух Лао”, бессмертный Ван Цяо и др.). Встречаются и прямые цитаты (из “Дао-дэ цзина”).
Подробное описание “града бессмертных” (сянь ду) на вершине горы со всеми его башнями, палатами и павильонами дополняет эту картину. Все это в целом вполне характерно для “стихов о сокровенном”, создававшихся в период расцвета философии “сюаньсюэ”, даосского алхимического оккультизма и появления ряда важных даосских сочинений (“Баопу-цзы” и, видимо, “Ле-цзы”). Поэтому все это заслуживало бы мало внимания, если бы Сунь Чо не был буддистом, причем буддистом-философом.
Вполне естественно желание посмотреть, как же буддизм Сунь Чо отразился в его по существу программной оде. И здесь исследователя ждет разочарование, ибо несколько буддийских образов и терминов буквально тонут в море даосской и общекитайской образности и терминологии. В оде упоминаются следующие буддийские понятия: 1) пять клеш, омрачений, основных пороков (у гай — пять покровов); 2) архат (точнее, эпитет архат — “откликающийся на истинное” — ин чжэнь; любопытно, что архат появляется у Сунь Чо в паре с бессмертным Ван Цяо):
Бессмертный Ван Цяо аиста оседлал, В полете стремительном
пересекает пространство, Архат летит, опираясь посохом
о пустоту небес;
3) “три знамени” (сань фань), т. е. цветоформа (рупа, сэ), ее пустота и созерцание ее пустоты и 4) цветоформа и ее пустота (кун). Ясно, что буддийское начало здесь никакой конкуренции с даосским не выдерживает. Однако проблема соотношения буддизма и даосизма в творчестве Сунь Чо получает новое освещение в заключительной части оды, которую имеет смысл привести полностью:
Так прозреваешь, что явленным не ограничен мир, Пути постигаешь к небытию,
которому нет предела.
Отбросив форму и пустоту, так как они равны, И внезапно оставив явленное,
Сокровенное обретешь. Я разъясняю так:
исходят два имени вместе, В одном, неявленном,
три знамени растворены. Радость, веселые речи
весь день напролет — То же, что тишина и молчание бессловесности.
Дай мириадам образов
в хаотичном единстве смешаться —
И, углубившись в таинственное созерцание,
Бессознательно обретешь
с естественностью слиянье.
Этот фрагмент производит странное впечатление. С одной стороны, кажется, что здесь содержится чистая мадхъямика (шуньявада): учение о форме как пустоте и пустоте как форме, развитое в получившей позднее популярность в Китае “Хридайя сутре”, относительности (и поэтому взаимообусловленной иллюзорности) противоположностей и истинной реальности за гранью всякой дихотомии.
С другой стороны, Сунь Чо оперирует явно небуддийскими категориями, ибо центральные понятия заключительных строк оды — “явленное” и “неявленное”, “бытие” и “небытие” (ю—у), а также “естественность” (цзы жань) если и не являются чисто даосскими, то уж во всяком случае всецело принадлежат китайской культурной традиции, в данном случае воспринятой через призму доктрины “сюань-сюэ”.
Еще интереснее то, каким, собственно, способом Сунь Ча вводит свою “мадхъямику”: цитатой из “Дао-дэ цзина” (§ 1: “Эти двое исходят совместно, но именуются розно” — цы лян-чжэ тун чу эр и мин)! Следовательно, и здесь китайская культурная традиция в ее даосском варианте оказывается субстратом буддийских умозрений Сунь Чо.
Сказанное позволяет сделать несколько важных выводов.
Во-первых, ода Сунь Чо свидетельствует о том, что китайская культурная традиция была тем субстратом, на основе которого только лишь и была возможна адаптация буддизма к чуждому для него социуму. Более того, эта традиция оказывала сильное деформирующее воздействие на эталонный буддизм, абсорбируя его и китаизируя. Это понимали и сами буддийские миссионеры, на первых норах стремившиеся представить буддизм как индийский вариант даосизма, что, разумеется, было далеко от истины, если учесть радикально иные ценностные ориентации двух религий.
Во-вторых, содержание оды Сунь Чо подтверждает концепцию, согласно которой китайский поэт, если он хотел остаться поэтом именно в русле китайской литературной традиции, не превращаясь в поэта буддийского, был вынужден независимо от своей мировоззренческой ориентации оперировать прежде всего категориями и образами собственно китайской культуры, используя буддийский материал лишь как вспомогательный и второстепенный (Мартынов А. С., 1983, I, с. 84—85).
В-третьих, по меньшей мере ранний китайский буддизм был предельно китаизирован, причем ферментативную функцию в процессе китаизации выполнял именно даосизм. Адепты же китайского буддизма периода Лю-чао все без исключения были “даосами в буддизме”, и Сунь Чо не в меньшей степени, чем Дао-ань (Шуцкий Ю. К., 1927; Линк А. Э., 1969—1970).
В-четвертых, материал оды Сунь Чо даёт дополнительное подтверждение гипотезе, высказанной М. Е. Кравцовой, согласно которой у истоков пейзажной лирики стоит поэзия, тематически связанная с идеей поиска бессмертия на лоне природы, прежде всего в горах (поэзия “ю сянь” — “странствий к бессмертным” и “сюань янь ши” — см. Кравцова М. Е., 1984, с. 119—123).
Следует отметить, что именно люди, подобные Сунь Чо, идеально соответствовали нуждам даосско-буддийского синтеза. Близкие культуре “славных мужей”, “ветра и потока” с их аристократизмом, тягой ко всему изысканно-таинственному, будь то культ бессмертных-сяней или философия “сюань сюэ”, они были естественными союзниками буддийских миссионеров, в которых они видели носителей того же чудесного и внемирного. С другой стороны, нуждались в таких людях и буддисты, ибо именно они были той средой, в которой могло найти опору новое для Китая учение и которая могла придать ему необходимый для успеха проповеди вид китайской респектабельности.
Сказанное справедливо для Южного Китая. На севере, где правили династии завоевателей-кочевников, ситуация была иной. Завоеватели, стремившиеся в большей или меньшей степени усвоить основы китайской культуры, видимо, воспринимали буддизм, несравненно превосходивший по уровню развития их верования, как интегральную часть этой культуры наряду с конфуцианством и даосизмом, что делало его усвоение более легким, а китаизацию буддизма — менее интенсивной. Поэтому не случайно, что на юге складываются интеллектуальные направления чисто китайского буддизма, тогда как на севере с успехом проповедует гораздо более “индийский” буддизм Кумараджива, и там же закладываются системы крупных монастырей, в отличие от более “индивидуалистичного” юга (кстати, параллельные процессы происходили и в даосизме). После объединения Китая при Суй, а затем при Тан обе тенденции начали взаимопроникновение, что создало социально-идеологическую основу “Золотому веку” буддизма при Тан-ской династии.
Другой важной чертой истории даосизма этого периода является складывание Дао цзана, также свидетельствующее о завершении процесса генезиса даосской традиции.
Первая попытка библиографического самоописания в даосизме была предпринята Гэ Хуном (284?—363?) В гл. 14 первой части его трактата “Баопу-цзы” перечислены более 250 даосских сочинений общим объемом около 1300 цзюаней, главным образом в жанрах: канонов (цзин), письмен (вэнь), описаний (лу), чертежей (ту), законов-методов/ (фа), собраний (цзи), заклинаний (цзюэ), магических формул и талисманов (ФУ).
Возникновение собственно Дао цзана связано с деятельностью выдающегося даоса V в. Лу Сюцзина (406—477), который не только осуществил подбор текстов, исходя из даосских представлений о собственной традиции, но и произвел их исходную систематизацию, разделив все собрание на три части, обозначенные термином “пещера”, “грот”. Данный иероглиф имеет два чтения — “дун” и “тун” и два основных значения — “вместилище, пещера” и “проникновение”.
В соответствии с этим название каждой из трех указанных частей Дао цзана может и переводиться и транскрибироваться двояко: 1. “Вместилище истинного” или “Проникновение в истинное” (“Дун чжэнь” или “Тун чжэнь”); 2. “Вместилище сокровенного” или “Проникновение в сокровенное” (“Дун сюань” или “Тун сюань”); 3. “Вместилище духовного” или “Проникновение в духовное” (“Дун шэнь” или “Тун шэнь”). Хотя эти названия ввел в оборот Лу Сюцзин, возможно, в качестве самостоятельных словосочетаний они существовали и раньше.
При формировании трех “вместилищ/проникновении” каждое из них было разделено на 12 разделов (лэй): 1) основные письмена (бэнь вэнь), 2) духовиые формулы (шэнь фу), 3) нефритовые заклинания (юй цзюэ), 4) одухотворенные чертежи (лин ту), 5) генеалогии и описания (цу лу),6) заповеди и предписания (цзе люй), 7) правила этикета (вэй и), 8) практические методы (фан фа), 9) искусства “ технические приемы (чжун щу), 10) сказания и повествования (цзи чжуань), 11) оды и гимны (цзань сун), 12) доклады и петиции (бяо цзоу). Более чем у половины из этих 12 разделов {№ 1, 2, 3, 4, 5, 8, 10) есть жанровые аналогии в библиографическом списке Гэ Хуна.
Согласно даосскому учению, трем “вместилищам/проникно-вениям” соответствуют “три начала” (сань юань), или “три пневмы” (сань ци) “предустановленного (прежденебесного) неба” (сянь тянь), а также три сакральные области с их божествами: Область нефритовой чистоты (Юй цин цзин), управляемая Владыкой небесных драгоценностей (Тянь бао цзюнь); Область высшей чистоты (Шан цин цзин), управляемая Владыкой одухотворенных драгоценностей (Лин бао цзюнь); Область великой чистоты (Тай цин цзин), управляемая Владыкой духовных драгоценностей (Шэнь бао цзюнь). Все эти экзотические термины, широко представленные в заглавиях сочинений, входящих в соответствующие “вместилища/проникновения”, призваны выразить идею трех уровней, или состояний самораскрытия бытия.
В историческом аспекте первоначальным ядром трех “вместилищ/проникновении” была литература трех основных направлений даосизма южного Китая IV—V вв.: традиции Шан-цин, или Маошань, школы Лин-бао и оккультно-алхимиче-ского течения “письмен (канонов) трех императоров” — “сань хуан вэнь (цзин)”.
Каковы же были причины, приведшие к появлению первого варианта Дао цзана? Очевидно, главную роль тут сыграло возникшее и окрепшее у адептов различных автохтонных религиозных течений осознание единства друг с другом и их самоопределение в качестве даосов. До этого времени различные даосские направления существовали совершенно автономно и отнюдь не стремились ни к какой бы, то ни было кодификации своей литературы, ни к консолидации под эгидой единого вероучения. Лишь перед лицом распространявшегося и укоренявшегося в Китае иноземного учения — буддизма — начался быстрый процесс консолидации даосских течений и возникло представление о даосизме как едином целом, охватывающем все ранее считавшиеся отдельными школы и направления. В это время Лу Сюцзин и разработал структуру Дао цзана, взяв за образец буддийскую Трипитаку, в китайском обозначении которой—Сань цзан — фигурирует тот же термин “цзан” (“сокровищница”), что и в сочетании “Дао цзан”.
Однако было бы неправильно видеть в трех “вместили-щах/проникновениях” аналоги тематических разделов Трипитаки: сутр (цзин), винайи (люй) и абхидхармы (лунь). Скорее всего, образцом для них послужила буддийская доктрина “трех колесниц” (сань чэн): низшей — “слушающих” (шравака), средней — “просветленных для себя” (пратьека-будда) и высшей — бодхисаттв. Подобными “колесницами” и являются три “вместилища/проникновения”: высшее — “истинное”, среднее— “сокровенное”, низшее — “духовное” (Офути Ниндзи, 1979, с. 260—262).
Привилегированное положение маошаньских текстов в Дао цзане, видимо, связано как с особой ролью этого направления в синтезе различных даосских традиций (прежде всего — северной традиции “Небесных наставников” и восходящей к Ранней Хань традиции южного оккультизма), так и с социальным положением лидеров этой школы, бывших представителями старых аристократических родов Цзяннани, вершивших всеми делами царства у в III в. и несколько оттесненных северной знатью после установления власти Восточной Цзинь в начале IV в.
Но не исключено, что первые, не известные нам варианты Дао цзана появились в кругах последователей школы Маошань еще до Лу Сюцзина, чем и было обеспечено господствующее положение их текстов в известном нам варианте Дао цзана. Следует оговориться, что с учениями названных направлений связано только раннее ядро Дао цзана. Более поздние тексты зачастую трудно связать с этими школами.
Позднее, в VI в., к трем “вместилищам проникновениям” “были добавлены четыре приложения (фу), три из которых — “Великое сокровенное” (Тай сюань), “Великое равновесие” (Тай пин) и “Великая чистота” (Тай цин) — взаимно-однолзначно соотносятся с тремя “вместилищами/проникновениями”, а четвертое — “Правильное единство” (Чжэн и) соответствует всем трем “вместилищам/проникновениям” сразу. Первое из приложений связано с “Дао-дэ цзином” и сложившейся вокруг него комментаторской традицией, второе — с “Тай пин цзином”, третье — с алхимическим направлением (сюда входит и “Баопу-цзы” Гэ Хуна), а четвертое содержит литературу школы “Пути истинного единства” (Чжэн и дао), или “Небесных наставников” (Тянь ши дао).
Интересно, что произведения, вошедшие в приложения, как правило, старше основного корпуса Дао цзана. Их введение т Дао цзан, по-видимому, отражало как стремление привести его состав в соответствие с фактическим наличием и использованием литературы, так и расширение и углубление самосознания даосской традиции. Позднее композиционная четкость структуры Дао цзана сохранялась в основном номинально и реальные границы между разными категориями текстов оказались размыты.
При династии Тан (618—907) существовало несколько каталогов Дао цзана. В VII в. Инь Вэньцао составил “Указатель нефритовых апокрифов и канонов” (Юй вэй цзин му”), согласно которому Дао цзан состоял из 7300 цзюаней. В составленной Оуян Сю (1007—1072) “Новой истории (династии) Тан” упоминается “Опись-указатель звуков и мыслей Сокровищницы Дао” (Дао цзан инь и му лу”). Существовали и другие каталоги, равно как и список даосских сочинений, хранившихся в монастыре Великой чистоты (Тай-цин-гун), составленный по приказу императора Сюань-цзуна (712—755). Он охватывал тексты общим объемом в 5700 цзюаней (Флуг К. К., 1930, с. 241). Здесь следует отметить, что в средние века Дао цзан комплектовался во многом за счет включения в него всех хранившихся в монастырских библиотеках книг независимо от их тематики. Пока трудно сказать, в какой степени учитывалось их содержание при распределении по описанным разделам Дао цзана.
Во время восстания Хуан Чао в конце IX в. большое количество книг Дао цзана погибло, однако они были зафиксированы в “Указателе канонов в красных обертках” (Чжу нан цзин му), составленном при Пяти династиях (907—959). В целом в это время Дао цзан сильно пострадал, и при династии ЧЗун (960—1279) была проделана огромная работа по его восстановлению и дальнейшей кодификации. Основная часть этой деятельности пришлась на 1012—1019 гг., когда император Чжень-цзун, будучи ревностным даосом, приказал составить новый Дао цзан.
Главным исполнителем этого стал даосский эрудит Чжаи Цзюньфан, написавший также компендиум Дао цзана — антологию “Семь грамот из облачного книгохранилища” (Юнь цзи ци цянь). Сформированный им Дао цзан состоял из 4565 цзюаней и 425 папок (хань), пронумерованных иероглифами “Тыся-чесловного текста” (Цянь цзы вэнь) от первого знака “тянь” (“небо”) до 425-го знака “гун” (дворец), вследствие чего ок получил название “Драгоценная Сокровищница тянь-гун Великой (династии) Сун” или с учетом буквальных значений: “тянь” и “гун” — “Драгоценная Сокровищница небесного двор-ца Великой (династии) Сун” (Да сун тянь гун бао цзан, см. Флуг К. К., 1930, с. 245).
Видимо, этот сунский Дао цзан был напечатан, хотя Прямых указаний на это в источниках нет. С этого времени Даоцзан начал широко распространяться по даосским монастырям и храмам. В начале XII в. он был пересмотрен и пополнен новыми сочинениями, а при чжурчжэньской династии: Цзинь (1115—1234) —переиздан. В 1191 г. были вырезаны доски (83 198 штук) и все собрание из 6455 цзюаней и 602 связок (чжи) получило название “Драгоценная Сокровищница сокровенного поселения Великой (династии) Цзинь” (“Да цзинь сюань ду бао цзан”). Еще одно издание Дао цзана относится к 1237—1244 гг.
При монгольской династии Юань (1279—1367) даосизм попал в немилость у иноземных правителей Китая, а эдикт -1281 г. даже повелевал сжечь все даосские книги, кроме “Дао-дэ цзина”, что поставило под вопрос само существование Дао” цзана.
При отечественной династии Мин (1368—1644) Дао цзан приобрел свой современный вид. Около 1445 г. был подготовлен к печати Дао цзан, получивший название по принятому в то время девизу правления императора Ин-цзуна — “Сокровищница Дао (эры) Правильного соединения” (Чжэн-тун дао цзан). С этого издания, осуществленного под руководством 43-го патриарха школы “Небесных наставников” Чжан Юйчу (1361—1410), были сделаны все, включая современные, переиздания Дао цзана. “Чжэн-тун дао цзан” состоял из 1432 произведений (по уточненным А. И. Кобзевым данным К. М. Скип-пера) общим объемом в 5305 цзюаней и 480 папок. Он впервые был переиздан в 1607 г. (в 35-м г. эры Вань-ли) после пополнения 56 сочинениями общим объемом в 181 цзюань и 32 папки. Это дополнение было составлено комиссией во главе с 50-м патриархом школы “Небесных наставников” Чжан Госяном (ум. 1623). В итоге образовалось сочинение из 1488 произведений общим объемом в 5486 цзюаней и 512 папок.
Как считает А. И. Кобзев (см. Кобзев А. И., Морозова Н. В., Торчинов Е. А., 1986), по крайней мере некоторые основные числа тут имеют не случайный, а нумерологический характер. Так, общее количество папок — 512 — представляет собой величину, равную произведению 64 (число гексаграмм) на 8 (число триграмм). Последнему числу также соответствует 8 основных разделов окончательного варианта Дар цзана, а именно: 3 “вместилища/проникновения”, 4 приложения и 1 дополнение 1607 г. Кратны 8 и другие числовые параметры этого издания:
1432 = 8X179, 56 = 8X7, 1488 = 8X186, 480=8X60, .32 = 8X4.
При маньчжурской династии Цин (1644—1911) часть печатных досок Дао цзана была расхищена, а остальные сгорели во время восстания ихэтуаней в 1900 г. Сохранившийся после этого единственный полный печатный экземпляр Дао цзана “Чжэн-тун дао цзан” с дополнением 1607 г.), находившийся ;в монастыре Бай-юнь-гуань (Бо-юнь-гуань) в Пекине, был воспроизведен фототипическим способом в 1923—1926 гг. (Шанхай, изд-во “Шан-у инь-шу гуань”) и переиздан в 1962 г. (Тайбэй, изд-во “И-вэнь”). Это издание было осуществлено по инициативе видных представителей китайской общественности, в число которых входили такие известные ученые и политические деятели, как Кан Ювэй и Лян Цичао. Финансировалось юно экс-президентом Китайской республики Сюй Шичаном (Флуг К. К., 1930, с. 249).
В издании 1923—1926 гг. Дао цзан разделен на 1120 томов (бэнь) и 112 папок. Единственный имеющийся в России непол-лый экземпляр этого издания хранится в отделе рукописей и ксилографов Санкт-Петербургского филиала Института востоковедения РАН (шифр В-249). В нем отсутствует 11 томов: № 455, 457—466, содержащих текст “Ле-цзы” с различными комментариями.
В состав самого Дао цзана входят каталоги как включенных в него, так и отсутствующих в нем произведений. Седьмой раздел (“Чжэн и”) завершают три каталога: “Опись-указатель канонов, отсутствующих в Сокровищнице Дао” (Дао цзан цзюэ му лу), “Опись-указатель канонов Сокровищницы Дао” (Дао цзан цзин му лу) и “Опись-указатель канонов Продолжения Сокровищницы Дао” (Сюй дао цзан цзин му лу). Во втором из этих каталогов описано предшествующее ему собрание текстов, а в третьем — последующее, т. е. сформированный в 1607 г. восьмой раздел Дао цзана.
В 1626 г. даос Бай (Бо) Юньцзи составил полный каталог Дао цзана — “Опись-указатель Сокровищницы Дао с аннотациями и комментариями” (Дао цзан му лу сян чжу), переизданный в серии “Вань ю вэнь ку” (№ 72, Шанхай, 1929). Одноименный каталог был составлен группой авторов в 1845 г. после того, как в монастыре Бай-юнь-гуань был подобран и укомплектован полный печатный экземпляр Дао цзана.
Дополнением уже отмеченного, составленного в эпоху Юань каталога — “Описи-указателя канонов, отсутствующих в Сокровищнице Дао”, служат подготовленные Хэ Лунсяном и отредактированные Пэн Ханьжанем “Важнейшие извлечения из даосской сокровищницы” (Дао цзан цзи яо) (Чэнду, 1906). Среди 287 даосских сочинений, зарегистрированных в этом компендиуме, 114 не входят в Дао цзан.
В настоящее время имеются также три указателя к Дао-цзану западного типа. Первый был составлен и издан в 1911 г. на французском языке (разумеется, с иероглификой) Л. Виге-ром (Вигер Л., 1911). По сообщению автора, он основывался на двух печатных экземплярах Дао цзана: китайском, хранившемся в монастыре Бай-юнь-гуань, и японском, хранившемся в Придворном книгохранилище (Тосёрё). Цель его обращения к японскому экземпляру нам не ясна. Л. Вигер писал, что оба экземпляра дополняют друг друга (Вигер Л., 1911, с. 5), но, как мы уже отмечали, китайский экземпляр в дополнениях не нуждался. Японский же экземпляр, действительно, был неполон и включал в себя лишь 4115 томов (цзюаней). Так или иначе, в указатель Вигера, оснащенный довольно большим количеством различных приложений и индексов, попало 1464 произведения. Данный указатель явно неполон и изобилует опечатками и разного рода ошибками (см. Пеллио П., 1912,, с. 141—156), однако он ценен тем, что все зарегистрированные в нем произведения Дао цзана аннотированы (хотя, повторим,, и далеко не безупречно).
В 1935 г. в Гарвард-Яньцзинской серии индексов (Иньдэ, вып. 25) был опубликован “Индекс авторов и названий (произведений) Сокровищницы Дао”, основанный на издании Дао цзана 1923—1926 гг. и указателе Бай Юньцзи. В нем зафиксировано 1476 входящих в Дао цзан произведений и дано приложение из 114 дополняющих Дао цзан даосских сочинений,, зафиксированных в “Дао цзан цзи яо”. Гарвард-Яньцзинский индекс Дао цзана — наиболее информативный из имеющихся на сегодняшний день, но, к сожалению, и он не лишен значительного количества неточностей и опечаток.
В 1975 г. К. М. Скиппер опубликовал снабженный кратким предисловием на французском языке конкорданс названий произведений, входящих в Дао цзан, также основанный на его фототипическом издании (Скиппер К. М., 1975). По сравнению с Гарвард-Яньцзинским индексом французский синолог уточнил ряд заглавий, в основном установив их полные формы, и выявил 10 новых произведений: № 960, 998, 1010, 1012, 1013, 1053, 1062, 1434, 1435, 1481. Кроме того, четырем произведениям (№ 753, 1189, 1211, 1304), рассматривавшимся в Гарвард-Яньцзинском индексе в качестве приложений к другим произведениям, он придал самостоятельный статус, а также соединил в одну позицию каждое из двух произведений (№ 1473 и 1475), разнесенных в Гарвард-Яньцзинском индексе по двум позициям. Однако, как отмечает А. И. Кобзев, учтенную в последнем индексе “Опись-указатель канонов Продолжения Сокровищницы Дао” Скиппер пропустил. В итоге в его конкордансе оказались зафиксированными 1487, а не 1488 произведений. (Кобзев А. И., Морозова Н. В., Торчинов Е. А., 1986).
Ныне во всем мире известен лишь один целиком сохранившийся экземпляр подобного издания, который находится в Национальной библиотеке Китая (Пекин). Аналогичные московскому, неполные экземпляры также крайне редки даже в Китае, где ими располагают лишь собрания Шанхайской и Сычуаньской библиотек. Понятно поэтому, что московский Дао цзан принадлежит к разряду тех ценностей, которые принято называть национальным достоянием.
Экземпляр, хранящийся в ГБЛ, неполон. В нем насчитывается 4238 томов. Из 1488 (или 1490) произведений целиком отсутствуют 125. Некоторые произведения представлены частично.
Среди произведений, отсутствующих целиком или представленных частично, имеются редкие, т. е. такие, которые никогда не издавались отдельно и не воспроизводились в составе серий-цуншу. При этом следует отметить, что в московском экземпляре Дао цзана наличествуют все пять произведений (№ 729—733, по Гарвард-Яньцзинскому индексу и Скипперу), которых (полностью или частично) недостает в петербургском экземпляре (тт. 455, 457—466). А среди них имеются весьма редкие тексты. Таким образом, московский и петербургский экземпляры Дао цзана полностью дополняют друг друга, и недостачи каждого из них могут быть покрыты с помощью элементарного ксерокопирования.
Вообще чрезвычайно полезной работой было бы сопоставление двух имеющихся в России экземпляров Дао цзана, поскольку по крайней мере в хранящемся в Москве ксилографическом издании довольно много печатного брака, в том числе в заглавиях на обложках. Наиболее значительный из пробелов — пропуск двух цзюаней-глав (№ 14—15) в известном мифоло-го-географическом сочинении — “Каноне гор и морей” (Шань-хай цзин), стоящем у Скиппера под номером 1031.
С точки зрения сохранности московский Дао цзан находится в хорошем состоянии. Текст почти не пострадал от времени. Порча в основном коснулась переплетов томов и папок (см. Кобзев А. И., Морозова Н. В., Торчинов Е. А., 1986).
Согласно архивным данным, описываемый экземпляр Дао цзана был передан в ГБЛ в 1939 г. из Дальневосточного университета после его закрытия (Архив ГБЛ, дело 70, опись 35,. с. 32, информация Н. В. Морозовой). Еще 30 томов Дао цзана того же издания поступили в ГБЛ в составе коллекции русского китаеведа К. А. Скачкова (1821—1883), приобретенной Румянцевским музеем в 1873 г. Причем некоторые тома из коллекции К. А. Скачкова компенсируют пробелы в экземпляре, поступившем из Владивостока.
В заключение приведем критические соображения А. И. Кобзева по поводу распространенного в западной литературе перевода заглавия “Дао цзан” выражением “Даосский канон”. Если взглянуть с содержательной точки зрения, то история формирования Дао цзана показывает, что его составители во многом подражали буддийской Трипитаке (кит. Сань цзан — Три. сокровищницы). Само слово “цзан” (“сокровищница”) —в терминологическом смысле “собрание авторитетных произведений” — было заимствовано даосами у буддистов, обозначавших им свои три “корзины” текстов (“Три корзины” — буквальное значение “Трипитаки”). Настойчивое, но так и не увенчавшееся успехом стремление даосов к достижению такого же, как у буддистов, объема литературы размывало критерии, по которым определялась принадлежность того или иного произведения к даосизму.
В результате в состав Дао цзана оказались включенными отнюдь не только даосские каноны, но и апокрифы (отмечая это обстоятельство, еще Л. Вигер считал более правильным говорить о “Даосской патрологии”, а не “Даосском каноне”, см.: Вигер Л., 1911, с. 5) и вообще большое количество литературы, мало чем связанной