Логика. Диалектика. Философия Природы.
Философию Гегеля можно обозначить как систему абсолютного идеализма. Идеализм в его работах приобретает логически законченный характер, поскольку, согласно Гегелю, все сущее оказывается проявлением мирового Разума, или Абсолюта, Абсолютного Духа. Основной постулат Гегеля – тождество бытия и мышления. Несколько условно философию Гегеля можно назвать идеалистическим пантеизмом. В числе прочих на Гегеля оказал сильное влияние Бенедикт Спиноза.
Существует лишь Абсолют. Его природа, сущность – мышление. Поскольку мышление не может быть неподвижным, постольку Абсолют находится в непрестанном движении. Цель этого движения – познание Абсолютом самого себя. В своем первоначальном состоянии Абсолют есть чистое мышление без какого-либо содержания. Но в своем движении он создает это содержание. Этот процесс можно уподобить росту дуба из желудя, при котором дуб содержится в желуде в свернутом виде и лишь в процессе роста разворачивает свои основные свойства.
Абсолют проходит три состояния или этапа, стадии, которые в рамках философии Гегеля исследуются логикой (Идея), философией природы (Природа) и философией духа (Дух).
Логика
Логика как философская дисциплина, согласно Гегелю, исследует и отражает первый этап развития Абсолюта. В своем первоначальном состоянии, Абсолют есть чистое мышление без какого-либо содержания. Но в своем движении он создает это содержание.
Выражаясь образно, вначале Абсолют подобен младенцу. И как всякий младенец, он пребывает в неведении относительно собственного существования. Вся же последующая его жизнь есть познание мира и самого себя. Так и Абсолют. Все последующее его развитие есть развертывание его способностей и познание самого себя.
На первом, «логическом» этапе он пребывает в своем подлинном состоянии – в состоянии чистого мышления. Его развитие осуществляется посредством динамики понятий, или категорий. В итоге получается сложнейшая сетка категорий, каждая из которых возникает из взаимодействия предыдущих категорий.
Я не считаю необходимым в этом тексте разворачивать всю эту сетку категорий. Система Гегеля и, в частности, его логика представляются мне грандиозным умозрением, не имеющим никакого отношения к реальному, научному знанию о мире. И поэтому я не считаю необходимым загружать головы читателей этим умозрением. Если уж и изучать гегелевскую философию, то как образец определенного стиля философствования, определенного типа мировосприятия. Вникать же в тонкости его фантазмов не имеет смысла. В конце концов, меня мало интересует, чем кентавры черной масти отличаются от кентавров пегой масти. И меня мало интересуют споры схоластов Средневековья относительно той или иной дефиниции. И как современный популярный учебник по философии опускает за ненадобностью умозрения схоластов, так разумно поступить и с Гегелем.
Поэтому ограничусь лишь одним примером. Первая категория, с которой начинается движение Абсолютной идеи – бытие. Бытие предполагает в качестве своей противоположности, в качестве своего отрицания ничто, поскольку «чистое бытие», лишенное всякой определенности, фиксируется лишь как нечто отличное от ничто. Это противоречие бытия и небытия разрешается в категории «становление», которое, в свою очередь, оказывается посылкой, тезисом для следующей противоположной ей категории. Вместе они дают новое, синтезирующее понятие, которое также оказывается фундаментом для развертывания новой триады (три категории, организованные по схеме «тезис >< антитезис = синтез»).
Чтобы пояснить эту заумь, я, пожалуй, обращусь к Платону. Это необходимо сделать еще и потому, что гегельянство – это очередное издание платонизма с учетом тех средств, которые создала философия за две с половиной тысячи лет своего существования.
Как вы, надеюсь, помните, Платон постулирует метафизический мир идей, эйдосов, которые являются абсолютными образцами для существования конечных материальных вещей. У Платона мир эйдосов неподвижен. Теперь же представьте, что Платон вдруг решил привнести в этот неподвижный метафизический мир принцип движения и развития. В таком случае, ему пришлось бы полагать какой-либо эйдос в качестве фундамента, исходной посылки, начального тезиса и из него выводить всю иерархию остальных эйдосов. Но каковы должны быть принципы этого выведения? Эти принципы не могут быть позаимствованы из логики реальных вещей, поскольку не эйдосы есть их отражение, а реальные вещи есть копии эйдосов. Следовательно, необходимо изобрести особую метафизическую логику взаимодействия эйдосов.
Именно этим и занимается Гегель. Его логика – это мир эйдосов, приведенный в движение. Источник движения – взаимодействие категорий. Принципы этого движения – особая, диалектическая логика. Таким образом, мы подбираемся к сути гегельянства - к его диалектике. Правда, изобретателем этого рода диалектики является не Гегель, но Фихте. Гегель лишь позаимствовал эту идею и удачно ее развил. Эта история столь удивительна и забавна, что ее следует рассказать более подробно. Это необходимо еще и потому, что в современном философском мире водится множество поклонников гегелевской диалектики, которые воображают, что диалектика есть удивительное и сокровенное научное знание, которое позволяет раскрыть чуть ли не все тайны Вселенной.
Если не брать Античность и Средние века, где понятие «диалектика» использовалось иначе, то приходится констатировать, что первым в новоевропейской философии специально говорит о ней И. Кант. Но говорит он о ней в старом, античном значении, лишь несколько меняя акценты. Для него диалектика является логикой видимости, игрой иллюзий, порождённой неизбежными, но необоснованными попытками разума преодолеть сферу феноменального.
Именно поэтому чистый разум, увлекающийся метафизическими фантазиями, Кант обозначает как диалектический разум.[36] Более того, «диалектика, отмечает Кант, превратилась в логику видимости. Софисты, старые и новые, поднаторели в искусстве камуфлировать собственное невежество или дорогие сердцу иллюзии под истину, искусно имитируя логическую фундаментальность и скрывая отсутствие мысли развесистой топикой» (15. 3. С. 646)
Таким образом, Кант использует термин «диалектика» в негативном смысле. В позитивном же смысле, первым идею диалектики разрабатывает И. Г. Фихте. К этому его подталкивает не давление фактов, не очевидность истины, но философская нужда.
По большому счету, Фихте был кантианцем, но кантианцем мыслящим самостоятельно, способным пойти в направлении, которое вовсе не предполагалось «основоположником». Истории философии знакомы подобные примеры. Самый яркий из них - Аристотель в его отношении к Платону.
Кант, при создании своей системы, исходил из реальных гносеологических затруднений, порожденных философией Юма, и из потребностей «практического» разума. Философская же мотивация Фихте носит ярко выраженный моральный характер. Это отмечают все исследователи творчества Фихте.
Философия Канта является метауровнем по отношению к процессу познания, иными словами, она есть философия познания. Фихтеанство же – метауровень кантовской философии, иными словами, она пытается разрешить проблемы, возникающие в этой философии. Причем, исходя при этом вовсе не из потребностей познания, а из потребностей «практического» разума, то есть морали.
Таким образом, изначально философия Фихте выступает как спекулятивное мышление, как философия философии. Впрочем, начинает Фихте свои спекуляции с вполне реальной проблемы, хотя и метауровневого характера – с проблемы «вещи в себе».
Дело в том, что без постулирования «вещи в себе» кантовская система тяготеет к скептицизму или даже к солипсизму. Но с постулированием «вещи в себе» кантовская философия вовсе невозможна, невозможна как последовательная непротиворечивая система.
В самом деле, Кант говорит, что мы обязаны признать существование «вещи в себе», ибо иначе невозможно объяснить, что же аффицирует нашу чувственность. Но, если мы признаём существование «вещи в себе», то, как кантианцы попадаем в крайне нелепое положение. Если «вещи в себе» воздействуют на нас и аффицируют наши ощущения, то мы однозначно можем говорить о наличии каузальной (причинно-следственной) связи в области трансцендентного, где «вещь в себе» - причина, а ощущения – следствие. Но, согласно Канту, каузальная связь – это априорная форма, то есть характеристика, не относящаяся к трансцендентному. Но это ещё не всё. Если мы признали наличие каузальной связи в мире трансцендентного, то мы неизбежно должны признать и приложимость к этой области таких характеристик, как: взаимодействие, множественность, единство, зависимость, необходимость и т. д., поскольку они с необходимостью предполагаются каузальной связью. Таким образом, постулирование «вещи в себе» образует в кантовской системе брешь, в которую «выдувает» все априорные формы. А после того, как выясняется, что «априорные формы» вовсе не априорны, кантовская философия становится совершенно бессмысленной.
Итак, постулирование в кантовской философии «вещи в себе» есть мина замедленного действия. Вполне естественно, что Фихте отказывается от этого понятия как от пережитка догматической философии. Шаг вполне оправданный, но ужасный по своим последствиям.
Система Канта – это вполне сбалансированная система, пытающаяся решить вполне реальные проблемы познания. В ней присутствует два «центра активности» – «вещь в себе» и субъект. Их взаимодействие порождает феноменальный мир. С ликвидацией вещи в себе остается лишь один центр активности – субъект. Соответственно, существование феноменального мира неизбежно ставится в зависимость лишь от него. Подобная немыслимая нагрузка на эту фигуру тотчас открывает перспективу солипсизма. Единственная возможность избежать этой перспективы – начать движение в сторону абсолютизации субъекта, в сторону абсолюта, по отношению к которому, эмпирический субъект есть лишь акциденция (внешнее, случайное проявление субстанции). Что мы и наблюдаем на примере эволюции философии Фихте и, ещё более, систем Шеллинга и Гегеля.
Таким образом, в то время как кантовская философия трактовала реальные проблемы познания, система Фихте начинает с чисто спекулятивной ситуации порождения абстрактным субъектом интеллигибельного (умопостигаемого) мира. Соответственно, необходимость описать и объяснить процесс этого порождения изначально приобретает спекулятивный (умозрительный, внеопытный) характер. Всё рассуждение Фихте направляется не логикой реальных фактов, но абстрактной необходимостью анализа логического закона тождества. Все схемы диалектики Фихте, и, в частности, принцип триады и принцип диалектического противоречия рождаются из умозрительного взаимодействия Я и не-Я. Абстрактное познающее Я порождает в процессе своей активности столь же абстрактное не-Я, то есть Природу, существующую в качестве феноменальной картинки познающего субъекта. В результате этой нехитрой процедуры у Фихте оказывается уже два элемента – Я и не-Я. Далее он начинает жонглировать этими элементами. Суть этого жонглирования – выведение из противоречивого взаимодействия Я и не-Я всех остальных категорий и суждений.
Фактически, вся диалектика Гегеля есть прямое заимствование диалектики Фихте, с её дальнейшей систематизацией и детальной разработкой. Она не имеет никакого отношения к реальному миру. Так называемый «реальный мир», с точки зрения Гегеля есть лишь акциденция или, точнее, инобытие Абсолютной Идеи. Сам Гегель неоднократно подчеркивал ничтожный характер области эмпирического по отношению к его системе, поскольку область эмпирического есть пройденный этап по сравнению с философией Гегеля, в лице которой Абсолют совершает свои последние шаги на пути самопостижения. Кстати, даже саму идею конечной цели саморазвития Абсолюта – самопостижение и достижение тождества с самой собой, - Гегель позаимствовал у Фихте: «Природа, по Фихте, существует не сама по себе, а ради чего-то другого: чтобы осуществлять себя, деятельность Я нуждается в некотором препятствии, преодолевая которое она развертывает все свои определения и, наконец, полностью осознает себя, достигая тем самым тождества с самой собой». (37. С. 388)
Подчеркнём ещё раз, начиная с Фихте и заканчивая Гегелем, диалектика родилась и использовалась, как способ решения умозрительных проблем спекулятивной философии. В отношении к реальному миру она использовалась лишь как тотальная проекция спекулятивной философии на этот мир.
Диалектика Гегеля покоится на принципе диалектического противоречия. Все сущее и, прежде всего, категории имеет свою противоположность. Из взаимодействия с этой противоположностью возникает нечто новое, которое в свою очередь также имеет внутренние и внешние противоречия, что ведет к последующему движению.
Из этого принципа следует закон отрицания отрицания. Каждый этап развития сущего реализуется как следствие разрешения предшествующего противоречия. Этот этап является отрицанием, преодолением этого противоречия, но поскольку он также противоречив - он сам порождает своими противоречиями нечто новое, которое окажется новым отрицанием. Всякое преодоление, всякое отрицание само в свою очередь преодолевается и отрицается. Но отрицание отрицания приводит к любопытному эффекту: каждый новый этап развития отчасти воспроизводит черты предпредыдущего, поскольку, как известно, «минус на минус дает плюс».
Принцип отрицания отрицания предполагает оправданность каждого этапа развития. Эту мысль Гегель выражает в своем знаменитом суждении о том, что все разумное действительно и все действительное разумно. Каждый этап развития неслучаен, поскольку он является реализацией противоречий предшествующего этапа. Более того, поскольку все развитие есть необходимое развертывание содержания Абсолюта, каждый этап оправдан и неизбежен в качестве шага этого развертывания. Термин «разумность» предполагает здесь «промысел» Абсолюта. Абсолют с неизбежностью должен пройти этот этап, то есть разумное должно стать действительным. Но в тот момент, когда разумное стало действительным, оно начинает превращаться в свою противоположность, поскольку, остановившись и объявив себя окончательным состоянием, это разумное перестает быть таковым. Оно уже препятствует дальнейшему развитию Абсолюта. Именно поэтому оно преодолевается следующим отрицанием.
Есть и третий принцип – переход количества в качество. Развитие осуществляется посредством накопления количественных характеристик, которое в определенный момент достигает меры и переходит в новое качество. Как мне представляется, этот принцип стоит в гегелевской диалектике особняком. Если принцип единства противоположностей и принцип отрицания отрицания неразрывно связаны друг с другом так, что второй оказывается обратной стороной первого, то принцип перехода количества в качество не вытекает логически из первых двух принципов. Подозреваю, что этот принцип Гегель добавил из мании троичности, из потребности заключить все на свете в какую-либо триаду.
Диалектика как учение о принципах развития Абсолюта действует на всех этапах этого развития. Она пронизывает всю систему Гегеля и является ее сердцевиной.
Развернувшись в систему чистых понятий, Абсолютная идея достигает меры и переходит в свое инобытие - в Природу.
Философия Природы.
Термин «инобытие» предполагает не просто существование в иной форме. Это существование в чуждой форме. Абсолют отчуждается от самого себя. То есть, его подлинная природа – дух, мышление. Разворачиваясь в форме Природы, Абсолют приобретает чуждое ему качество – материальность. Природа – это скопление материи.
На этом этапе Абсолют также проходит определенные состояния, которые Гегель обозначает как «механика», «физика», «органика». В своей философии Природы Гегель претендует на то, что ему удалось систематизировать все данные естественных наук. Вот только систематизация оказалась изначально безжизненной, поскольку Гегель исходит из ложной предпосылки, что материальный мир есть порождение идеального Абсолюта, его инобытие и существует по законам этого Абсолюта. Уже при жизни Гегеля развитие естественных наук поставило массу фактов, совершенно не укладывающихся в его систему. Но Гегеля это не волновало, поскольку материя – это презренный «песок» мироздания, глобальная иллюзия, порожденная причудливым развертыванием Абсолюта на пути познания самого себя. Философия Гегеля есть воспроизведение самой сути этого развертывания. Разве ее могут умалить какие-то там факты!
Говорят, однажды, когда Гегелю указали на противоречащие его системе факты, он воскликнул: «Тем хуже для фактов!». Фраза, вполне вписывающаяся в дух гегельянства. Для ученого исходной реальностью является мир, а его теория есть лишь отражение этой реальности. Для ученого факт – это начало и конец всей теоретической деятельности. Для Гегеля же мир – это лишь одна из ипостасей Абсолюта. Философия же Гегеля есть ее высшая ипостась. Разве может низшее воплощение умалить или оспорить высшее?! Безусловно, нет!
Здесь разумно сказать несколько слов о статусе гегелевской философии. Сам Гегель воспринимал себя как ученого. И он претендовал на то, что его философия является научной. Одно из главнейших его произведений называется «Наука логики». Но Гегель заблуждался.
К началу девятнадцатого столетия наука, благодаря своим открытиям, прочно утвердилась в европейской культуре. Авторитет науки стал непререкаем. Новоевропейская философия много сделала для этого. Но, при этом, многие философы все еще тяготели к умозрительным формам древней философии. Особенно это характерно для философов такой отсталой на тот момент страны как Германия. Старый схоластический дух здесь был не только жив, но даже господствовал в немецких университетах. Современная наука, густо заправленная духом схоластики и умозрительной книжной философией, - вот та закваска, на которой поднялась гегелевская философия. Эта философия увлекала многих и даже породила такое мощное явление как марксизм. Но, в целом, наука прошла мимо гегельянства, не использовав почти ни одного элемента этой философии.
В свете вышесказанного становится понятно, почему я теперь перехожу к следующему разделу. Философия природы Гегеля столь же умозрительна и столь же далека от истины, как и его логика. С той лишь разницей, что его философия Природы совершенно забыта и не востребована, а его диалектическая логика имеет множество горячих поклонников. И это неудивительно - хитрое искусство софистики всегда было и будет в цене.
Философия духа.
Дух – это третий этап развертывания Абсолюта. Если логика, то есть Абсолютная идея, есть тезис, а философия Природы, то есть материя, есть антитезис, то Дух оказывается синтезом. Дух снимает противоположность мышления и материи и оказывается высшим торжеством Абсолюта, поскольку лишь через Дух Абсолют, наконец, познает самого себя. Под Духом Гегель подразумевает человека. Именно человек есть синтез материального и мыслительного.
Абсолют на этой стадии проходит три подэтапа: Субъективный дух, Объективный дух, Абсолютный дух. Субъективный дух – область антропологии и психологии. Объективный дух – человеческое общество, развивающееся во времени. Я рассмотрю эту область более подробно с тем, чтобы еще раз проиллюстрировать и разъяснить гегелевскую философию.
В молодости Гегель увлекался идеями эпохи Просвещения. В зрелые и преклонные годы он пережил закат этой эпохи. Его философия есть своеобразное смешение идей Просвещения и романтизма. Как и просветители, Гегель видит человеческую историю под углом прогресса. Но в отличие от просветителей он не склонен воспринимать ее как линейное возрастание от дикости к цивилизованности.
История – это постепенное приближение Абсолюта к познанию самого себя и к реализации себя в наиболее зрелых формах. На протяжении тысячелетий мы видим чередование царств, империй, республик, развитие права и нравственности, блистание сильных мира сего и героических личностей. Для античного историка этот калейдоскоп империй и героев представлялся случайным нагромождением, которое однажды будет сметено гибелью мира. Потом из мирового пожара возникнет новый мир, и все повторится вновь. Для Гегеля же все это нагромождение исторических событий, исторических деятелей и духовных форм прошлых эпох не является случайным. Каждому событию, каждой личности, каждой идее он находит свое место на пути развертывания Абсолюта. Все они лишь марионетки, лишь воплощения Абсолюта. Через них Он ищет и реализует себя. Вот почему люди так часто сталкиваются с иронией Мирового Духа. Каждый исторический деятель, каждый человек тождественен собственной эпохе и своим потребностям. Исходя из них, он предпринимает что-то, что-то преследует. Но в итоге получается нечто, что оказывается неожиданным для всех. И это неизбежно, поскольку через идеи и мечты людей, действующих в истории, реализует себя Высшая Сила.
Когда Гегель жил в Йене, недалеко от этого города произошло грандиозное сражение. Прусская армия была разбита и рассеянна Наполеоном Бонапартом, и Пруссия, в итоге, лишилась своей независимости. После сражения победитель с триумфом въехал в Йену. Его встречали толпы людей. Многие из них приветствовали победителя. Толпа видела великого императора, который объединяет Европу в границы величественной просвещенной империи. Возможно, Бонапарт смотрел на своих новых подданных и размышлял о тех законах, которые предстоит им дать.
Но лишь один человек в этой толпе видел не то, что видели другие. И этим человеком был Гегель. В кармане его пальто лежала рукопись «Феноменологии духа» - первого наброска гегелевской системы. И видя Бонапарта, въезжающего в город на белом коне, Гегель взирал воочию на новый виток развития Абсолюта. То, что видел Наполеон и то, что видели толпы горожан, то, что они думали при этом, не имело никакого значения – это лишь феномены «иллюзорного сознания». Все они оказывались лишь средством для реализации потенций Абсолюта. Более того, Гегель взирал на происходящее с некоторой грустью, поскольку он знал, что происходящее в той мере, в какой оно уже осуществляется, есть пройденный этап. То, что уже реализовалось и стало действительным, уже начало терять свой статус разумности. Оно уже двинулось по пути отжившего и умирающего.
Возможно, Гегель видел и иную фигуру – фигуру будущего. И подозреваю, что он снисходительно посмеивался и над толпой, и над императором, поскольку они были увлечены, фактически, тенью реальности. Восхищаться следовало бы этой новой фигурой… Но, впрочем, об этом после.
Последний шаг на пути Абсолюта – это Абсолютный дух. Речь идет о духовном развитии человечества. Этот подэтап подразумевает еще три раздела: искусство, религия, философия. Здесь мы имеем дело с «финишной прямой». Абсолют прошел гигантский путь. Сначала он развивался в виде чистых духовных сущностей. Затем он воплотился в виде гигантского скопления материи, именуемого природой. Потом он реализовался во множестве империй и республик, во множестве политических деятелей, завоевателей и законодателей. И вот, наконец, он вступает в область духовной рефлексии. Он познает и осознает себя посредством духовной культуры, творимой пророками, мыслителями и поэтами.
Сначала он пытается осознать себя посредством искусства. Это не очень хороший способ, поскольку здесь доминирует образ и чувственное восприятие – эти средства мало пригодны для выражения рациональной природы Абсолюта. На базе искусства возникает вторая форма самопознания абсолюта – религия. Возникает идея бога. Она развивается и от многобожия приходит к монотеизму. Абсолют близок к цели, ибо в идее Бога он почти уже познал самого себя.[37] Но и этот этап не является совершенным. В эту рефлексию оказываются замешанными чувственные образы и человеческие характеристики, так что в какой-то момент задаешься вопросом: человек ли создан по образу и подобию Бога или Бог создан людьми по их образу и подобию?
И, наконец, Абсолют вступает на путь философской рефлексии.
Здесь я специально хочу обратить внимание читателя на то обстоятельство, что он прочел уже полтора тома и теперь читает середину тома второго. Попробуйте мысленно окинуть взором все прочитанное вами в этой книге. И вы увидите безбрежное море древней и новой философии. Возможно, вы восприняли всех этих философов лишь как некую простую последовательность мыслителей, пытающихся раскрыть тайны мироздания. Если дело обстоит так, то вы, по мнению Гегеля глубоко заблуждаетесь. Вся мировая философия есть единое живое целое, в котором каждый философ исследовал какую-то одну сущность или создал очередной эскиз Абсолюта. Каждый шаг мировой философии оказывается все большим приближением к аутентичному познанию Абсолюта. Или, говоря иначе, посредством усилий каждого великого философа Абсолют пытался нарисовать все более точный автопортрет. И, наконец, это ему удалось - последняя великая философская система полностью и наиболее адекватно изображает сущность и деяния Абсолюта.
Надеюсь, вы уже догадались, что эта система есть философия Георга Вильгельма Фридриха Гегеля. Гегелевская система, фактически, завершает пьесу, сыгранную Абсолютом, и она блистает в своем торжестве на столь же прекрасных подмостках – Прусское государство. В конце жизни Гегель был популярнейшим немецким философом и считался официальным философом Прусского государства. В этом нет ничего удивительного. Прусскому чиновнику было чрезвычайно приятно узнать, что он служит государству, которое воплотило в себе идеальную сущность государства вообще. И ему было приятно знать, что законодательство, которым он руководствуется, есть наилучшее законодательство за всю историю человечества. И соотечественникам Гегеля, измученным политической раздробленностью Германии и завистью к более успешным «государственным» народам, было приятно узнать, что они принадлежат к народу, который породил столь замечательное государство и столь замечательную философию.
Учитывая это обстоятельство, можно вновь вернуться к сцене триумфального въезда Бонапарта в Йену. Вполне возможно, Гегель полагал, что рукоплескать следует не императору французов, но ему, поскольку именно он только что закончил общий набросок философской системы, в которой Абсолют, наконец, познал самого себя и завершил свое движение.
Таким образом, Гегель вновь повторил заблуждение всех предшествующих ему философов, уверившись в том, что, наконец, мироздание познано. Пожалуй, Гегель был последним, кто искренне рассматривал свою философию как образец окончательной истины. Отчасти это заблуждение разделил и его последователь Карл Маркс. Но Маркс был более осторожен в заявлениях и поэтому признавал дальнейший прогресс знания. Хотя и у него выходило, что этот прогресс будет осуществляться в рамках именно его философской парадигмы. Современные философы в большинстве своем уже не претендуют на окончательную истину и не стремятся к созданию всеобъемлющих философских систем. И это разумно. История человеческого познания демонстрирует такое множество примеров заблуждения умнейших людей, что ныне нужно быть очень глупым человеком, чтобы претендовать на обладание абсолютной истиной.
Почти все исследователи обращают внимание на антидиалектичный характер выводов Гегеля. Забавно, что философ, который постулировал всеобщее развитие и изменчивость, закончил утверждением о завершении развития. Причина тому – я думаю – влияние на Гегеля его ценностных предпочтений. Великий диалектик не смог смириться с мыслью, что его философия и его социальное окружение, которые ему так нравились, являются лишь временной, исторически ограниченной социальной формой, которая рано или поздно должна безвозвратно кануть в лету. Впрочем, ценностные предпочтения одурманили не одну великую голову.
Глава 2.
Марксизм.
Биография Карла Маркса.
Основатель марксизма – Карл Генрих Маркс родился в 1818 году в городе Трире, в семье достаточно состоятельного юриста еврейского происхождения. Он учился в Боннском университете, затем в Берлинском университете. Степень же доктора философии получил в Йенском университете. Поскольку Карл Маркс придерживался революционных взглядов, у него не было возможности и желания сделать карьеру юриста или университетского преподавателя. В качестве поприща он выбрал журналистику. Но его радикальные статьи в защиту трудящихся вызвали недовольство властей, и Карл Маркс вынужден был покинуть страну. С 1843 Маркс живет сначала в Париже, потом в Брюсселе. В 1849 Маркс переселяется в Лондон и пребывает там до самой смерти. Еще в Германии Маркс познакомился с Фридрихом Энгельсом, в котором нашел единомышленника, верного друга и соратника по революционной борьбе.
Вся жизнь Карла Маркса была посвящена революции и науке. Поэтому неудивительно, что в его произведениях наука и революция слились в единый сплав. При этом сам Маркс полагал, что его научные изыскания являются надежным фундаментом его революционной доктрины. Он его друг Энгельс считали, что они создали так называемый «научный социализм».
Основная идея здесь в том, что предшествующие социалисты, и даже социалисты-современники Маркса, формулируют свои взгляды как надежду на «светлое будущее». Лишь Маркс якобы придал идее «светлого будущего» научное основание и строго доказал его неизбежность. Подобная уверенность нашла широкий отклик в сердцах многочисленных интеллектуалов всего мира и сослужила марксизму двойственную службу. С одной стороны, политическая ангажированность марксистской философии сделала ее крайне популярной и весьма влиятельной. С другой стороны, эта ангажированность сильно подпортила репутацию Маркса и породила весьма нездоровую обстановку вокруг этой фигуры. В силу этого рассуждать о марксизме весьма затруднительно. Как только вы поминаете имя Маркса, то тотчас со всех сторон появляются люди двоякого толка. Одни волокут бочки с медом, с тем, чтобы обмазать им фигуры «основоположников, классиков марксизма», другие волокут с той же целью огромные бочки дегтя. Если бы не политическая ангажированность Маркса, то, вне всякого сомнения, он занял бы почетное и ни кем не оспариваемое место, в ряду философов XIX века.
Я полагаю, что судьбы Маркса и его друга Энгельса являются прекрасным примером участи многих интеллектуалов Новейшего времени. В школах и университетах этих людей учат разумному, доброму, вечному. В том же духе их наставляют родители и родные. О том же твердят книги, которые они читают. Но повзрослев, они покидают аудитории и библиотеки и сталкиваются с реальной жизнью. И здесь выясняется, что ключом к успеху является беспринципность, аморальность, умение закрывать глаза на пороки и преступления. Большинство из них быстро приспособляется к ситуации. В этом случае возникает весьма типичный для нашей культуры феномен двойного сознания. Эти люди не хотят и не смеют усомниться в истинности того, что им преподали на школьной скамье. Но применить это знание к жизни они также не смеют. В итоге, эти люди думают, говорят и желают одно, а делают совсем другое. Самое интересное то, что они не замечают этого противоречия и яростно его оспаривают, если кто-либо указывает им на него. В крайнем случае, они признают свою слабость, но полагают, что их слабость не может быть основанием для сомнения в светлых идеалах.
Маркс же относится к тем немногим, кто отказался вступить в компромисс с аморальным миром. Более того, чем больше мир давил на него, тем более Маркс преисполнялся ненависти к этому миру. Ведь его гнали и преследовали за верность тем идеалам, которые этот мир признавал неоспоримыми и истинными. Я полагаю, что именно из этого конфликта проистекает предельная революционность Карла Маркса.
Первые же его попытки служить благу человечества на поприще журналистики закончились преследованиями со стороны власти - а ведь он всего лишь возвысил свой голос в защиту обездоленных и угнетенных![38] После этого он оставил какие-либо официальные роли и обратился к жизни аутсайдера, неутомимо работающего над делом разрушения старого мира.
Кстати, его друг Фридрих Энгельс не обладал такой же силой характера. Он не смог порвать с буржуазным обществом и большую часть своей жизни выступал в амплуа солидного члена «приличного» общества. Он возглавлял отделение семейной фирмы в городе Манчестере и был вхож в лучшие дома города. Это была двойная жизнь. Посещая светские рауты и охоты, Энгельс параллельно участвовал в революционной деятельности и писал социалистические трактаты. Я думаю, что представители манчестерского приличного общества были бы крайне изумлены, если бы кто-нибудь сказал им, что Энгельс – социалист.
При этом Энгельс всячески поддерживал Маркса материально и был его верным товарищем в революционной борьбе. После смерти Маркса в 1883 году он выступил как его наследник и душеприказчик в деле революции. К тому времени во многих странах уже существовали рабочие партии, принимающие в качестве политической программы идеи марксизма.
В заключение стоит упомянуть об исторических судьбах марксизма. В двадцатом веке марксизм стал популярной политической идеологией. В десятках стран под флагом марксизма были осуществлены радикальные революции. К концу двадцатого века эти коммунистические эксперименты полностью обанкротились. И ныне лишь несколько стран сохраняют приверженность этой идеологии. Две из них, Северная Корея и Куба, пребывают в нищете, третья же – Китай – официально клянется в верности марксизму, но при этом стремительно строит капиталистическое общество.
Мне не хотелось бы здесь вступать в полемику о благотворности и правоте политической доктрины марксизма. Но лишь замечу, что если сопоставить Северную и Южную Кореи, Восточную и Западную Германии, то мы увидим, что довольство, процветание и богатство обошли стороной социалистические страны. Достаточно вспомнить о том, что на территории Российской Империи был поставлен социалистический эксперимент, и лишь одна небольшая часть этой империи оказалась свободна от него – Финляндия. Вы можете долго рассуждать о врагах и предателях, по вине которых Россия бедствует, но пример Финляндии говорит о многом. Советские коммунисты трижды пытались захватить эту страну и облагодетельствовать ее самым передовым общественным строем, но финны, к счастью, отбились.
Но банкротство марксистских режимов вовсе не означает, что марксизм – это мертвая политическая доктрина. Свой знаменитый «Манифест коммунистической партии» Маркс и Энгельс начинают словами: «Призрак бродит по Европе – призрак коммунизма». (40. 1. С. 8) Используя этот образ, решаюсь заявить, что «призрак коммунизма» теперь бродит по всему миру. Сейчас он слаб и почти не виден. Но если мировая капиталистическая система окажется в сильнейшем и длительном кризисе, а такой возможности исключить нельзя, то «призрак коммунизма» вновь обретет силу. Такой кризис резко и надолго ухудшит положение широких масс населения. В этой ситуации политическая доктрина марксизма может стать снова популярной.
Философия марксизма.
Полагаю, что марксизм является последней великой философской системой, то есть системой, пытающейся объединить в единое философское целое все знание о мире. Маркс был большим поклонником Гегеля и использовал в качестве образца его систему. Но, к счастью, Марксу не удалось из-за недостатка времени такую систему построить. К счастью, потому, что по мере завершения такой системы марксизм все более превращался бы в нечто громоздкое и безжизненное. Но, впрочем, последователи Маркса по<