РОССИЙСКАЯ ТЕОСОФИЯ В ГОДЫ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ (1914—1918)
В 1915 году — следующем году после начала первой мировой войны, РТО праздновало седьмую годовщину своей деятельности. Это была важная веха, поскольку принцип «семи», значительный почти во всех оккультных система х, указывает на завершение цикла или фазы в процессе духовного развития. Это первое семилетие было посвящено, главным образом, строительству общества и пропаганде теософии; и накануне войны РТО имело достаточно членов и сторонников, что позволяет без всяких оговорок констатировать, что теософы действительно утвердили себя как заметное культурное и социальное явление в российском обществе.
В 1916 году, в начале второго семилетнего цикла, теософы были уже общественной силой, с которой надо было считаться. Слушателям обычно не хватало мест на теософских лекциях, и на каждом таком собрании выручка от продажи книг и брошюр, стоивших копейки, превышала сотню рублей. В популярных журналах, таких как «Русская мысль», регулярно помещались серьезные обозрения теософских изданий. В 1916 году Анна Каменская, которая обычно была осторожна в переоценках и редко преувеличивала влияние российской теософии, гордо поясняла: «В течение первой фазы нашего существования (первое семилетие) мы были новым явлением, непонятным и непризнанным в российском обществе; нас не принимали во внимание, мы были тем, что называется в науке «quontite neglibiable»*. Но теперь положение изменилось… Люди относятся к нам с уважением, они начали признавать нас и приходят к нам за помощью и советом». В течение первой мировой войны Российское Теософическое Общество было на вершине успеха и влияния.
__________
* Пренебрежимо малая величина (фр.).
Теософы были людьми предвидения. Теософия, в особенности российская, должна была содействовать культурному и духовному обновлению мира; это была надежда на будущее для мира, ввергнутого в войну. <…>
В сентябре 1914 года Каменская открыла в «Вестнике теософии» новый раздел — «На сторожевом посту», сохранявшийся до прекращения выхода в свет самого журнала. Она убеждала теософов смотреть на войну как на космическое событие оккультного значения, как на очищающий огонь, в пламени которого, благодаря российской духовности, будет скован новый духовный союз религиозного Востока и научной мысли Запада. Россия, со столь важной исторической миссией, несомненно одержит победу. Эту точку зрения Каменской (отвлекаясь от её образов и терминологии) разделяли многие представители творческой и богоискательской интеллигенции.
В Адьяре м-с Безант незамедлительно выступила с заявлением о войне; но её высказывания не появились в «Вестнике теософии» до октября 1915 года. М-с Безант убеждала теософов принять то, что случилось, и занять нейтральную позицию.* <…>
__________
* Отказы от нейтральной позиции имели место и среди теософов Запада — прим. ред.
Каменская не могла поддерживать нейтралитет, на котором настаивала м-с Безант. Истинные теософы, подчёркивала она, не бегут от войны. Они видят в ней проявление низкого уровня сознания человечества и отличают войну справедливую (оборонительную) от войны греховной (захватнической). Они чувствуют себя частью своей нации и должны быть готовы нести свою долю национальной кармы. Карма России, полагала она, связана с миссией славян; она выражала надежду, что Россия осознает, что именно через теософию ей суждено стать связующим звеном между Западом и Востоком, о чём мечтал и Вл. Соловьев. <…>
Нет ничего удивительного в том, что российские теософы разделяли мессианские взгляды богоискательской интеллигенции. Как и многие образованные русские люди, они ощущали силу эмоциональной и интеллектуальной энергии в германской культуре Шопенгауэра, Гёте, Шеллинга, Шиллера и Ницше, не говоря уже о признании немецкой эрудиции и науки. Но сразу же, после того как началась война, Николай Рерих, Дмитрий Философов, Дмитрий Мережковский, Сергей Булгаков и многие другие интеллектуалы писали в газетах и журналах о своём возмущении «культурными» немцами <…> ныне выявившими свой «звериный облик». <…> Богоискательская интеллигенция чувствовала, что только на неё одну в мире возложено несение знамени культуры. Теософы разделяли эту позицию.
Начало первой мировой войны ясно показало, насколько совпадало видение «Пути Св. Софии» российских теософов и «Русской идеи» богоискателей. Риторика могла облачаться в универсальные теософские покровы, но за выступлениями «На сторожевом посту» и другими негодующими статьями, число которых росло в «Вестнике теософии», утверждались те же явления великодержавного шовинизма и патриотического оптимизма, смешанные с чувством вины и одновременно — снисходительности к простому народу; та же вера в русскую духовность, та же защита религиозного разрешения ближайших проблем, то же апокалиптическое видение богоискателей. Теософы пели ту же песню, что и богоискательская интеллигенция; это была миссия некультурной, но одухотворённой России показать культурному, но бездушному Западу, какой именно должна быть действительная культура. И те и другие утверждали самопожертвование, пользовались христианскими образами крестных мук, распятия и воскрешения. Каменская писала о необходимости «мужественно испить чашу страданий до дна, никогда не прекращая служения России». Всё это соответствовало теософской парадигме начального пути: чтобы родиться, должно умереть; чтобы вырасти духовно, должно страдать. <…>
Не было никаких признаков скорого окончания войны. Теософы стали более сдержанными в риторике и вернулись к своей лекционной деятельности, благочестивой и оккультной литературе и обычным заботам. Война, однако, оставалась с ними; теософы призывались и уходили сражаться, работали на военные нужды. РТО создало «Кружок служения» под руководством В.Н. Пушкиной и Ц.Л. Гельмбольдт для организации помощи военным нуждам. Этот кружок работал в тесном контакте с другими объединениями, такими, например, как Международный Красный Крест. Теософы организовали вегетарианские кухни для солдат и их семей, оставшихся без поддержки, шили и собирали бельё и одежду для солдат и беженцев; в военных госпиталях дарили и читали литературу раненым; помогали с бухгалтерией и учётом; осуществляли педагогическую работу; обучали первой помощи; вели добровольные дежурства в госпиталях. Многие ушли на фронт сестрами милосердия.
В 1916 году теософы, как и все россияне, ощутили тяготы военной экономики. К 1916 году стоимость «Вестника теософии» поднялась до семи рублей; к 1918 году — до двадцати одного рубля. <…> Журнал постепенно прекратил своё существование в 1918 году. Казалось, что это было знаком конца теософии в России.
4. ДРУГИЕ РОССИЙСКИЕ ТЕОСОФСКИЕ ДВИЖЕНИЯ.
СМОЛЕНСКИЕ ТЕОСОФЫ
<…> Самая первая попытка основания теософского общества в России была не в столичном Санкт-Петербурге, а в провинциальном городе Смоленске, более чем за год до официальной регистрации РТО. Смоленское Теософическое Общество (его торжественное открытие состоялось 30 июня 1907 года) с самого начала своей деятельности имело сильную православную и патриотическую направленность. Смоленские теософы считали себя находившимися под покровительством иконы Св. Михаила Черниговского; архимандрит Игнатий, член правления общества, служил литургию в его честь и с молитвами за здравие дома Романовых; на службе присутствовал клир из соседнего монастыря. В телеграмме к царю Николаю II, а также в посланиях к местным православным чинам, члены общества писали: «Смоленское теософическое общество, имея целью объединение всех в братстве и любви, с верой и знанием в ту мощь, которую дает всем людям молитва к Господу Богу, умоляет Ваше Священство о сердечных молитвах и благословениях нашему новому обществу». «Ребус» приветствовал создание этого общества, назвав его устав «интересным фактом преломления принципов теософии через призму российского христианского мистицизма».
Наиболее интересной чертой Смоленского Теософического Общества была его экуменическая христианская тенденция. Кредо общества публиковалось на последней обложке каждого выпуска журнала «Теософская Жизнь»: «Что такое теософское общество? Теософическое общество формирует ядро христианского братства, которое изучает религиозные системы, философию и науки; которое исследует силы природы, латентные в человеке, которое борется с материальной стороной человеческой натуры; которое распространяет принципы знания духа истины; которое развивает свои духовные силы; которое утверждает власть духа над материей».
Главное кредо членов общества: «Люби ближнего как самого себя». Их главная задача — жить истинно по-христиански, а не удовлетворяться только тем, что называешься христианином; призывать других к тому же; служить подлинным примером и образцом христианской жизни и на словах и в делах. Теософическое общество — не тайное общество, не секта и не являет специфической веры. Оно стремится собрать всех христиан под его знаменем — на деле, а не просто в заявленном намерении.
Члены теософского общества относятся ко всем людям, следуя примеру своего Божественного Учителя, с честью, любовью, терпимостью, уважением и кротостью; они строго соблюдают христианские теософские принципы и не отступают от Устава общества.
Следовательно, не на словах, но в делах — люби Бога, люби ближнего, знай себя, развивай крепость духа, подавляй силу страстей, служи добрым примером своему соседу; учи его быть честным, справедливым, терпимым, почтительным, кротким и верным Уставу».
Смоленские теософы говорили о теософии, но утверждали этическое христианство и христианское милосердие. <…> Владимир Иванович Шталберг, редактор «Теософической Жизни» и видный член Смоленского Общества, считал, что Россия — страна фундаментально христианская; даже её сектанты, по его мнению, были искренние христиане. «В самом деле, — спрашивал он, — какой смысл в трансплантации чистой теософии на российскую почву? Её принципы не сольются с духовными взглядами россиян, но останутся лишь наростом на духовном и моральном организме русских людей, не имеющих с ними ничего общего». Иными словами, смоленские теософы хотели придать российской теософии свой собственный прирождённый славянский облик, что означало вливание сильного православного элемента. В этом Смоленское Общество имело поддержку некоторой части местного клира. Архимандрит Александр, как и член-основатель архимандрит Игнатий, рассматривали растущий интерес к теософии как ещё одно проявление роста духовности России.
Участие клира в Смоленском Обществе было, однако, кратковременным. Даже если несколько архимандритов были возмущены этой еретической доктриной, остальной смоленский клир был духовно трезвым. Доводы были бесполезны; архимандриты получили приказы своих духовных настоятелей оставить это общество и довольно скоро в последующие месяцы, после того, как помогли его основанию, они покинули его. Напрасно Шталберг обращался с петицией в Синод за разрешением клерикальным членам продолжать своё участие в работе общества, доказывая, что оно имело признанный законом Устав. Декретом от 25 апреля 1908 года Святой Синод не нашёл деятельность этого теософского общества аморальной, антихристианской или греховной; Синод, однако, считал его специфически чуждым православной христианской доктрине и не разрешил православному клиру поддержать или участвовать в работе такого общества («Теософская Жизнь» № 2, 1907).
Синод был недоволен волной откликов в прессе, вызванной самим фактом вступления архимандритов в члены Смоленского Теософического Общества. В «Колоколе» — газете, связанной с влиятельными реакционными кругами черносотенцев, Н.Мариупольский выразил типичную позицию реакционеров в отношении теософии. «В прошлом году, — жаловался он, — в Смоленске было организовано «теософское общество». Подобные «общества» ныне возникают, как грибы». Он был устрашён тем, что «теперь, когда Православная церковь разрушается различными сектами и недостатком веры, мы находим среди монашеской братии и даже среди монастырских чинов тех, кто основывает общества, враждебные христианству, тех, кто организует лекции о спиритизме, оккультизме, телепатии, ясновидении, сомнамбулизме и других «измах» и даже устраивает сеансы». Очевидно, что всё это — часть масонского заговора; Мариупольский желал узнать, как это губернатор мог разрешить регистрацию такого общества? («Колокол», 681, 21 мая 1908).
Журнал «Теософская Жизнь» публиковал смешанные материалы; здесь были переводы из работ Р. Штайнера, пересказы статей м-с Безант, некоторые перепевы жизнеописаний м-м Блаватской, а также работы теософских мистиков (Э.Сведенберга, Экхарта) и спиритов, с приправой из поэм местных членов общества и описаний страшных и непонятных вещей, происходивших с ними или с их друзьями. В результате этот журнал являл собой дилетантское мистическое меланже неопределённых оккультных убеждений.
Английские теософы отклонили просьбу Смоленского Теософического Общества о вхождении в центральную теософскую организацию.
А в августе 1909 года Шталберг пришёл к выводу, что вообще было ошибкой использовать слово «теософия» в заглавии журнала и украшать обложку теософскими символами. В январе 1910 года он начал издавать новый журнал — «Жизнь Духа», который характеризовал как спиритуалистский, религиозный и философский. <…> Отказавшись от слова «теософия», новый журнал продолжал побуждать своих читателей любить ближнего как самого себя и пропагандировать стремление к доброте, братству, терпимости и другим христианским и теософским добродетелям. Его страницы были украшены публикациями Веры Ивановны Крыжановской, его постоянного автора.
<…> Скорое прекращение деятельности Смоленского Теософического Общества было неизбежным. Оно распалось в самом начале 1911 г.; многие его члены продолжали заниматься эзотерикой в других организациях. А.В. Борнио присоединился к Московскому отделению РТО, д-р Николай Бойанус вошёл в (не присоединившийся к РТО) теософский кружок К.П. Христофоровой в Москве, Фёдор Потехин примкнул к независимым оккультистам, связанным с журналом прогерметического направления «Изида» и печатался в нём, а также в новом «Теософическом Обозрении». Более мощное Санкт-Петербургское РТО и его новый журнал были серьёзной конкуренцией, и Шталберг прекратил борьбу <…>