Рассказ о фаршированном перце

(включая интерлюдию, внутренние рассказы № 1, 2, 3 и эпилог)

Москва, 2000, ночью

Интерлюдия

«И ты приходишь домой — и раз своей жене по ебалу. А потом ногой в ее жирный живот. И кулаком в рых-лую грудь. Все видит ребенок. Ребятеночек. Девоч-ка. Хочет вырасти и стать блядью. И ей не нравится, что ее мама кричит. А мама орет, как резаная. И де-вочка начинает плакать. Она думает, ей мать жалко. Ей себя жалко. Детство свое убогое. А ты хватаешь-ся за голову и убегаешь. Ты пытаешься рвать на се-бе волосы, но это больно. Ты бьешься головой о пер-вую попавшуюся тебе стенку. Ты покупаешь бутылку водки, ты пьешь ее из горла. Половина выливается. Рвота. Но тебе все равно. «Ааааааааааааааааааааа-аа», — кричишь ты. Ты идешь к другу. Его нет дома. Даже не с кем выпить. Некого изнасиловать. Не к ко-му прижаться в порыве теплых чувств. Некому по-чесать за ухом. Ты пьешь и не пьянеешь. Самоубий-ство — самое легкое, что приходит тебе в голову», — «Это хуйня какая-то, — сказала редактор. — Это ни

рассказ о фаршированном перце

о чем. Незачем. Не для кого. Злость одна, беспричин-ная, и много нецензурщины». «А вы это взгляните»:

«У тебя болит хуй. Твоя душа. Это хуй. Метафи-зически. Вообще у тебя нет души, но есть хуй. Зна-чит твоя душа — хуй. Ты сам — еще зигота. Зигота с хуем. Ха-ха. Душа — это что? Это зачем? Это к че-му. А это чья душа. Душа чья, мать вашу? Кто ду-шу потерял. Слишком много вопросительных зна-ков. Слишком мало смысла. Кто вчера убил кого-нибудь? Никто. А чего так. А пацифисты. С душами. А у меня нет души. Только теплая ванна. Где много пены. Хотя это не пена. Это чья-то сперма. Опять соседи еблись. Суки». «Ну, это не литература. Это, знаете, графоманство. Вот. Литературщина. Кто вас обидел, молодой человек? Вы так много мата упо-требляете, так как у вас в личной жизни неприят-ности? Это не пойдет, конечно». «В личной жизни? Ну что вы, естественно. У меня, знаете, возраст пе-реходный. Уже 18 лет перехожу. Из пустого в по-рожнее. У меня это, комплексы, пубертатный пери-од затянулся, — я затянулся сигаретой. — Вы лучше это посмотрите. Бля старая»:

«Он поставил свечку на стол и зажег. Потом по-ставил бабу раком (чем поставил ее в неловкое, по сути, положение) и трахнул. Собственно, и музыку поставил, хуйню романтическую, одни штампы, ба-нальность, ни ей ни ему не нравится, но считается, под это надо ебаться. Атмосферу создавать. А по-том пошел дождь и засыпал их домик в горах. При-порошил. Это был их медовый месяц. Он тогда не

96 алексей радов

думал, что будет приходить домой с ленью и бить ее, и бить себя (в грудь), и гордиться своей ничтож-ной карьерой и никому не известными достиже-ниями, что будет всю жизнь ждать свой гроб. Он тогда вообще не думал. Эту пагубную привычку он приобрел позже». «Что, бля, не нравится?» — спро-сил я редакторшу. «Это не совсем корректно с точ-ки зрения русского языка, я думаю. Но я даже ду-мать об этом не хочу. Все равно не пойдет. Есть что-либо без грязи, грязи всей этой?». «Попробуем»:

«Рот твой полон вина. Ты полощешь им глотку по утрам. Потом ты одеваешь свою одежду. Если есть оная. Идешь работать. А работаешь ты, допу-стим, в автопарке. Местной давалкой. Сосешь, ко-роче, у всех водителей. Работа такая».

Ладно, Радов, ты заебал, рассказ-то будет?

БУДЕТ!

рассказ о фаршированном перце:

«Депрессия — удел тех, кто не умеет готовить. При-чем умение готовить — это не обширные кулинар-ные познания вкупе с гурманскими наклонностями. Когда ты умеешь готовить, это значит, что ты спо-собен без отвращения поглощать то, что сотворил. Плюс ты получаешь больше удовольствия от про-цесса превращения продуктов в редукты, нежели от еды. В последнее время, борясь с психологической усталостью и скукой, я приноровился к фарширов-

рассказ о фаршированном перце

ке. Это крайне интересный процесс. В ходе него ты проникаешь в святая святых продукта, будь он жи-вотного либо растительного рождения, без разни-цы. Началось все неделю назад, когда я сидел ве-чером без всякого занятия. Я стал думать. Я думал: «Люди всю жизнь решают проблемы, которые по-сле смерти кажутся им незначительными. Те же, кто остается в истории, совершают поступки не сооб-разно своим желаниям, а по необходимости». Тут мне стало грустно. Я покурил. Потом попытался почитать КНИГУ, но чужие слова не лезли в голову. Надо что-нибудь приготовить, решил я. Нафарши-ровать, может? В холодильнике как раз жила пара кальмаров. Я достал их из холода. Стал ждать их разморозки. Пока ждал, выкурил четыре сигареты. Потом я тщательно помыл их и снял кожицу. Один был большим, а другой — совсем еще ребятенок. Я стал готовить фарш: овощи всякие пожарил ма-лость, добавил соленых огурчиков, петрушки, при-прав разных... В то время как кальмары уже плава-ли в кипятке. Они стали пузатенькими. Мне стало их жалко. Они такие смешные, с «крылышками», тушки эдакие. Особенно трогательно выглядел ма-лыш-кальмаренок. Но я не отступил. Я наполнил их фаршем, завернул фольгой, отправил в духов-ку. Когда они лежали в тепле, щупальце холодно-го времени, психическая грусть — ушли. Я с аппе-титом поел.

На следующий день, едва я встал, мысль о хоро-шей фаршировке была тут как тут. Голубцы, решил

98 алексей радов

я и пошел в магазин. Там я купил полкило фарша говяжьего. Потом, уже на улице, вознамерился ку-пить капусты. Мой друг, продавец, как раз был не-далеко. Я встал в очередь. Передо мной группа му-жиков покупала дыню. «Слышь, чувак, — сказали они продавцу, — а правда, что все армяне — пида-расы?»

 — Святая правда, — сказал продавец.

 — И что? В смысле, сосут друг у друга по утрам, да?  — Естественно, — подтвердил продавец. Мужики ушли.

 — Здрасте, Степан Макарыч, — сказал я продав-цу. — Зря вы пейсы отпустили, все за армяна при-нимают.

 — А мне что? Мне, грузину, даже приятны по-добные разговоры, — возразил Степан Макарыч.

 — Да?.. Ну, мне капусточки бы...

 — Это сделаем!

Я решил готовить по-украински. Я сварил капу-сту целиком, отсоединил листы, слегка отбил че-решки, завернул в листы предварительно заготов-ленный мясной фарш, соединенный с полуготовым рисом, зеленью, специями, салом, чесноком тер-тым, обжарил немного и отправил жить в духовку. Сел и закурил. Позвонил друг, сказал, что он умер. «Зря», — решил я. Мне стало жалко. Не его, конеч-но, а себя, оставшегося без друга. Но грусть про-шла. Я заглянул в духовку, где потели в утятнике мои малыши, и легче стало. Я решил зайти к сосед-ке. И зашел.

рассказ о фаршированном перце

 — Привет, соседка!!

 — Привет. Ты чего это припиздячил?  — Да так. Голубцов хочешь?  — Хочу.

И я принес ей моих готовых вкусных друзей.  — А ты мастер. Хороший редукт сотворил.  — Ага, — обрадовался я. — Старался.  — Молодчик. А мой васек токо и знает, что вод-

ку жрать. Говорит, душа болит, — пожаловалась со-седка. Она приоткрыла дверь в одну из комнат (мы беседовали на пороге ее квартиры) и сказала си-девшему там очередному ваську:

 — Слышь! Что наш сосед сделал! ГО-ЛУ-БЦЫ!  — Ма-ла-дец, — сказал васек и помахал мне ру-

кой. Вяло.

Уходя, я сказал соседке:

 — Он бы нафаршировал что-нибудь, сразу бы повеселел.

 — Он только меня фарширует. Правда, все реже и реже, — сказала соседка и посмотрела на меня со значением.

Я сделал вид, что не понял ее взгляда, и удалил-ся. Когда я пришел к себе, голубцы уже остыли, но я съел их и так. Главное — процесс, думал я.

Весь следующий день я пил коньяк и фарширов-кой не занимался. Поэтому в четверг я был грустен сверх всякой меры. Я грустил об отсутствии в жизни интереса, я скучал, печалился из-за своего поколе-ния, которое, по моему представлению, было готово сосать за хорошую еду у кого угодно. Я думал о сво-

100 алексей радов

ей исключительности и своем, следственно, одино-честве. Потом я подумал о попке Кати Васильевой, что наблюдал на прошлой неделе в биллиардной,

и о том, что никогда не буду трогать эту попу нежно

и по-хозяйски, не буду ей обладать. Я подумал о том, что надобно всех коррупционеров поджарить... по-тушить... сварить... Потом я подумал: «Стоп!!!» Сва-рить! Нафаршировать! Кныдли! И я побежал к Ма-карычу за сливами (картошка всегда есть в моем доме, откуда, не знаю). Макарыч был одет в белое кимоно и платок, какие носят арабы­.

 — Здоров Макарыч! Че так вырядился, — спро-сил я.

 — Так мои родители же наполовину китайцы. Оба. Или обе...

 — А платок зачем?

 — Так они же на другую половину — арабы. Обе, то есть оба, — терпеливо объяснил Макарыч. — А се-годня их день рожденья. А я чту своих родителей.

 — ААА. Мне слив, немного, для кныдликов.  — Хорошо.

Так я пообщался со Степаном Макарычем. При-бежал домой и засел за терку картошки. Долго ли, коротко ли, зафаршировал шарики картошки кныдликами и сварил. Но есть не стал, так как был не голоден. Зато стал доволен но чем, не знал. Хо-тя счастье — момент неосознанного. А осознанное счастье — суть счастье по необходимости, по неко-ему социальному негласному договору, все долж-ны быть счастливы. Моя вчерашняя незнаком-

рассказ о фаршированном перце

ка счастлива, хоть ее насилует отец, а мой пьяный друг счастлив, хотя и нет денег на водку.

Пятница вошла в мою жизнь точно по расписа-нию — в ноль часов и ноль минут. «Здравствуй», — сказала пятница. «Привет», — сказал я и заснул. Утро я начал с того, что посмотрел в потолок. Пото-лок никуда не съехал. Потом я выкинул холодные вчерашние кныдлики и плюнул с балкона. Попал в свою соседку. «Это что, приглашение потрахать-ся?», — спросила она. «Нет, это я случайно, я еще сплю, я лунатик». «Так луны же нет», — возрази-ла соседка. «Ты что?! Ты лунатиков за мудаков дер-жишь? Нет луны — не беда. И солнце сойдет. Что же делать, ежели луны нет?» — недовольно бормо-ча, я удалился. Потом пошел гулять. Гулял-гулял. И надоело. Сел на скамейку (в парке) и стал смо-треть на прохожих. Сколько все-таки уродов! Ужас. Одни ублюдки по улицам ходят. Страшные, зае-банные, а главное — с пустыми, абсолютно пусты-ми глазами. Я пошел домой и остервенело нафар-шировал двух судаков их же мякотью, овощами, припущенными на сковородке, маслинами. Добав-лен в фарш был также и лимонный соус. Прежде чем судак дошел до кондиции в духовке, я выбро-сил его в окно. Потом подумал и выбросил туда же телевизор. Потом сел и закурил. Пошел в магазин за щукой. Оной там не оказалось. Пришлось на-фаршировать шпроты. Я аккуратно стянул с каж-дой шпротины кожу, смешал мякоть с хлебным мякишем, луком жареным, яйцами, маслом, до-

102 алексей радов

бавил перца и кореньев. Положил нафарширован-ных рыбчат в бульон, поставил в духовку. Пока они были там, сделал себе яичницу и поел. Потом до-стал рыбок, выложил на блюдо, подал к столу с ко-ричневым соусом с корицей. Потом спустил все это в унитаз. Шпроты, поди, поплыли на Балтику. По-том я еще покурил и заснул. Не раздеваясь.

Суббота — день отдыха евреев и их бога — ла-сково погладила меня по голове солнечным лу-чом и попросила встать. Я встал. Пришла соседка

и попросила подписать петицию. «Лады», — сказал

я и подписал. Делать было нечего. Может, рассказ написать? Я когда-то писал. Для школьной газеты. Я сел и написал:

Внутренний рассказ

«Город был мрачен и стар, а воздух тяжел. Воздух состоял из отдельных дышательных шариков, ко-торые надо было ловить, подпрыгивая. Все только этим и занимались, больше ни на что не оставалось времени. Спали по очереди. Пока один спал, дру-гой совал ему в нос шарики. Воздуха становилось все меньше и меньше, он мерз и сгустками божьей крови падал на землю. Его пытались грызть. Ни-кто не рожал детей. Никто не работал. Никто не ел. Через пять дней все умерли. Все, кроме маленькой девочки, которая лежала в своей кровати и спала. Когда она проснулась, она включила свет. Вклю-

рассказ о фаршированном перце

чила свет. И пошла гулять меж трупов. Чуть поз-же она впустила в город новых жителей. И вот од-нажды...».