Долженствование как противоположность бытию, коль скоро бытие определяется как идея. Выстраивание (Ausgestaltung) и завершение противоположности. Философия ценностей

Будучи представлено в соответствии с нашей схемой, это разделение вновь идет в другом направлении. Разделение бытие и мышление обозначено в направлении вниз. Это показывает, что мышление становится несущей и определяющей основой бытия. Обозначение разделения бытия и долженствования, напротив, идет вверх. Этим намечено следующее: в то время как бытие ищет свою основу в мышлении, долженствование превышает его. Это значит: бытие больше не есть дающее меру. Но оно же ведь идея, прообраз? Однако идеи из-за их преобразовательного характера как раз и не являются больше дающими меру. Ибо в качестве того, что дает вид, и будучи сама благодаря этому в некотором роде сущим (όν), — идея как таковое сущее требует, со своей стороны, определения своего бытия, т.е. снова — некоторого вида. Идея идей, высшая идея есть, согласно Платону, ίδέα τού άγαθού, идея добра.

«Добро» подразумевает здесь не морально добропорядочное, а добродетельное, которое совершает и может совершить то, что должно. τό άγαθού есть определяющее как таковое, нечто, что прежде всего дает бытию возможность самобытования в качестве ίδέα, прообраза. То, что дает таковую возможность, есть первично могущее. Но поскольку идеи составляют бытие, ουσία, ιδέα τοΰ αγαθού, высшая идея стоит έπέκεινα, по ту сторону бытия. Так бытие, не вообще, а как идея, отодвигается в противостояние иному, на которое оно само, бытие, постоянно указывает. Высшая идея есть первообраз прообразов.

Теперь не нужны никакие пространные рассуждения, дабы еще раз специально пояснить, каким образом в этом разделении то, что выделено по отношению к бытию, — долженствование — не невесть откуда привносится в бытие. Самое бытие несет в себе, и как раз будучи определенно истолковано как идея, отношение к про-образующему и должному. В той мере, в какой бытие укрепляет себя относительно характера своей идеи, в той же мере возникает необходимость восполнить свершающееся из-за этого снижение бытия. Но теперь это может удаться только таким образом, что над бытием помещается нечто, чем бытие еще не является, но всякий раз должно быть.

Нам предстояло только высветить сущностный первоисток разделения бытия и долженствования или, что в основе своей одно и то же, историческое начало этого разделения. Здесь не место прослеживать историю развития (Ausfaltung) и отклонений (Abwandlung) этого разделения. Но одно существенное обстоятельство назвать следует. При всех определениях бытия и упомянутых разделений мы должны иметь в виду: так как бытие в начале есть φύσις, восходяще-раскрывающее властвование, то оно само себя истолковывает как έίδος, или ίδέα. Это истолкование никогда не покоится исключительно и в первую очередь на философской интерпретации.

Выяснилось следующее: долженствование выступает как противоположность бытию, коль скоро бытие определяется как идея. Этим определением мышление как высказывающий логос (διαλέγεσθαι) приобретает решающую роль. Коль скоро, далее, оное мышление как опирающийся на самого себя разум приобретает в Новое время господство, то тем самым подготавливается соответственное выстраивание стати (Ausgestaltung) разделения бытия и долженствования. Завершается этот процесс у Канта. Для Канта сущее есть природа, т.е. в физико-математических категориях определяемое и определенное. Природе противостоит определяемый разумом и в качестве разума категорический императив. Кант называет его много раз явно долженствованием, и именно постольку, поскольку императив относится к простому сущему в смысле побудительной природы. Фихте противоположность бытия и долженствования подчеркнуто и нарочито сделал остовом своей системы. На протяжении XIX века сущее в понимании Канта, познаваемое для наук, к каковым присоединяются науки исторические и экономические, приобретает решающее преимущество. Из-за преимущественного господства сущего определяющая роль долженствования ущемляется. Долженствование должно самоутвердиться в своих притязаниях. Оно должно попытаться обосновать себя в самом себе. То, что в самом себе намеревается свидетельствовать о притязании на долженствование, должно иметь на это право, исходя из самого себя. Нечто, подобное долженствованию, может излучаться только из того, что предъявляет таковое притязание из самого себя, что в самом себе содержит некую ценность, само является ценностью. Ценности в самих себе становятся основой долженствования. Но так как ценности противостоят бытию сущего, понятого в качестве факта, сами они, со своей стороны, быть не могут. В связи с этим говорят: они значимы (gelten). Ценности для всех областей сущего, т.е. наличного, суть определяющее. История есть не что иное, как осуществление ценностей.

Платон осмыслил бытие как идею. Идея есть прообраз и, как таковой, дающая меру. Не соблазнительно ли понимать идеи Платона в смысле ценностей и объяснять бытие сущего, исходя из того, что значимо?

Ценности значимы (die Werte gelten). Но значимость слишком уж напоминает о значительности для некоего субъекта. Чтобы еще раз укрепить долженствование, поднявшееся до степени ценностей, самим ценностям приписывают бытие. Здесь бытие в основе своей значит не что иное, как присутствие наличного, которое, правда, наличествует не так грубо и осязаемо, как столы или стулья. Бытием ценностей достигается высшая степень сумятицы (Verwirrung) и отторжения от корней. Так как выражение «ценность» стало затасканным, играя какую-то роль разве что в экономической науке, то ценности называются нынче «цельностями» (Ganzheiten). Но с этим наименованием поменялись только буквы. Во всяком случае в цельностях гораздо зримее то, чем они являются в своей основе, а именно — половинчатостями. Но половинчатости (Halbheiten) в сфере существенного всегда страшнее, чем ничто, которого так боятся. В начале 1928 года появилась первая часть полной библиографии понятия ценности. В ней указано 661 исследование о понятии ценности. Можно предположить, что с тех. пор их число достигло тысячи. И все это называется философией. То, что сегодня повсюду и в полной мере предлагается как философия национал-социализма, но ничего общего не имеет с внутренней истиной и величием этого движения (а именно, с сопряжением планетарно предназначенной техники и человека Нового времени), — все это ловит рыбку в мутных водах «ценностей» и «цельностей».

С какой настойчивостью мысль о ценностях внедрялась в сознание XIX века, мы судим по тому, что сам Ницше, и именно он, мыслит сплошь и рядом в перспективе представления о ценностях. Подзаголовок задуманного им главного произведения «Воля к власти» гласит: «Опыт переоценки всех ценностей». Третья книга называется «Опыт нового установления ценностей». Увязание в хаосе ценностных представлений, непонимание сомнительного происхождения оного объясняет, почему Ницше не достиг собственно сердцевины философии. Но даже если кто-нибудь в будущем ее достигнет — мы, нынешние, можем этому только способствовать, — то он не избежит увязания, хоть и иного. Никто не перепрыгнет через собственную тень.