Семь тезисов относительно отличении бытия от иного

Рассмотрим теперь отличения бытия от иного. При этом мы должны убедиться на опыте, что бытие, вопреки расхожему мнению, есть для нас все, что угодно, но только не пустое слово, напротив того, оно определено столь многообразно, что нам едва ли удастся удовлетворительно сохранить самое определенность. Этого, однако, недостаточно. Добытый опыт следует развить в основной опыт нашей будущей исторической сиюбытности. Чтобы с самого начала правильно охватить эти различения во всем объеме, необходимо учесть следующее.

Бытие отграничено от иного и уже в этом отграничении имеет некую определенность.

Отграничение происходит в четырех взаимодействующих друг с другом аспектах. Соответственно этому определенность бытия должна либо разветвляться и расти, либо снижаться.

Эти различения вовсе не случайны. То, что благодаря им отторгнуто друг от друга, изначально тесно друг с другом сопряжено. Разделения (Scheidungen) имеют поэтому свою собственную необходимость.

Кажущиеся вначале формальными противоположности возникли, следовательно, не при любых обстоятельствах и в виде неких речевых оборотов попали в язык. Они возникли в тесной связи с запечатлением (Pragung) бытия, явственность (Offenbarkeit) которого для истории Европы была определяющей. Их начало совпадает с началом философского вопрошания.

Эти различения остались господствующими не только внутри ападноевропейской философии. Они пронизывают все знание, деятельность и сказывание и там, где они высказываются не нарочито или же не в таких словах.

Последовательность наименований указывает уже на порядок существенной их взаимосвязи и исторического последования их выявления. Оба названные выше различения (бытие и становление, бытие и видимость) принимают определенный вид уже в начале греческой философиии. Будучи самыми древними, они и наиболее употребительны, Третье различение (бытие и мышление), предначертанное столь же изначально, как и оба первые, хотя и получает определяющее развитие благодаря философии Платона и Аристотеля, но свой собственный облик обретает только с началом Нового времени, даже играет в этом начале существенную роль. В соответствии со своей историей, оно наиболее запутано, а по своей цели — наиболее спорно (fraglich). [Поэтому-то оно и остается для нас наивопросительнейшим.] Четвертое различение (бытие и долженствование), лишь отдаленно прообразованное характеристикой греческого όν как άγαθόν, полностью относится к Новому времени. Оно-то и определяет одну из господствующих установок новоевропейского духа по отношению к сущему вообще, начиная с конца XVIII столетия.

Изначальное вопрошание вопроса о бытии, которое поняло задачу развертывания истины сущности бытия, должно отдать себя на суд скрытым в этих различениях силам и привести их к их собственной истине. Все эти предварительные замечания следует при дальнейших рассуждениях постоянно держать в поле зрения.

А. Бытие и становление (Sein and Werden)

Бытие в противостоянии становлению.

Парменид и Гераклит: бытие — внутренняя, собранная в себе

Надежность постоянного

Это разделение и противопоставление стоит в начале вопрошания о бытии. Оно и поныне является самым распространенным ограничением бытия иным, ибо оно немедленно проясняется, если исходить из некоторого представления о бытии, отвердевшего в очевидность. То, что становится, еще не есть. Тому, что есть, не нужно больше становиться. То, что «есть», сущее, оставило всякое становление позади себя, если оно вообще когда-либо состоялось или могло стать. То, что «есть» в собственном смысле, противостоит всякому натиску со стороны становления.

Заглядывая далеко вперед и сознавая свою задачу, Парменид, время которого выпало на смену веков (VI—V вв. до н.э.), в мыслящей поэзии (denkend-dichtend) выставил бытие сущего в противовес становлению. Его дидактическая поэма дошла до нас только в отрывках, хотя и в крупных и существенных. Приведем здесь несколько стихов (фр. 8,ст. 1—6):

Μόνοςδ έτι μύθος όδοίο λείπεται ώς έστιν ταύτηι δ έπί σήματ έασι πολλά μάλ, ώς άγένητον έόν καί άνώλεθρόν έστιν, έστι γάρ ούλομελές τε καί άτρεμές ήδ άτέλεστν ούδέ ποτ ήν ούδ έσται έπεί νύν έστιν όμοΰ πάν έν συνεχές

Но единственное, что осталось, это —

сказание пути (на котором открыто), как обстоит с бытием;

на этом (пути) указующего много;

как бытие, не возникая и не погибая и только в себе полно-

ставно и внутренне стойко,

прийти к завершеныо нужды никакой не имеет;

и не было раньше его, но и после тоже не будет,

ибо оно всегда в настоящем мгновеньи единственно единящее

едино,

собирающее себя в себе из себя (удерживающее полноту

настоящего).

Эти немногие слова стоят перед нами как греческие скульптуры глубокой древности. То, что дошло до нас от учения Парменида, умещается в тонкую тетрадку, которая, впрочем, опровергает целые библиотеки философской литературы в их претензии на необходимость. Кто представляет себе масштабы такого мыслящего сказывания, тот, живя сегодня, должен потерять всякую охоту писать книги.

Это оказывание, исходящее из бытия, есть σήματα, не знаки бытия, не предикаты, а нечто такое, что, открываясь нашему вглядыванию в бытие, показывает его само из него самого. При таком вглядывании в бытие мы и должны всякое возникновение и прехождение и все им подобное отделять взглядом от бытия, устранять в активном смысле: глядя, удерживать в стороне, выталкивать. Что отстраняется при помощи ά- и ούδέ, не соразмерно бытию. Его мера иная.

Из всего этого мы извлекаем вот что: бытие является этому сказыванию как собственная собранная в себе надежность постоянного, не затронутая непокоем и переменами. Еще и сегодня, представляя начало европейской философии, учению Парменида обычно противопоставляют учение Гераклита, коему приписывают часто приводимые слова: πάντα ρεί, все течет. Судя по оным словам, бытия нет. Все «есть» становление.

Наличие таких противоречий — то бытие, то становление - считается в порядке вещей, ибо, уже сославшись на начало философии, можно подтвердить то, что проходит через всю ее историю, а именно -там, где один философ говорит А, другой говорит Б. Если же, напротив, уверяют, что в истории философии все мыслители говорили в основном одно и то же, то это, в свою очередь, оказывается утверждением, неприятно поражающим здравый смысл. Зачем нужна такая многообразная и изощренная история западноевропейской философии, если все говорят одно и то же? Хватило бы и одной философии. Все когда-то уже было сказано. Но это «одно и то же» обладает неисчерпаемым богатством таких свидетельств внутренней истины, которые каждый день таковы, словно это их первый день.

Гераклит, которому, резко противопоставляя его Пармениду, приписывают учение о становлении, утверждает поистине то же самое, что и тот. Он не был бы одним из величайших среди великих греков, если бы говорил другое. Только его учение о становлении нельзя толковать, пользуясь представлениями дарвиниста XIX века. Правда, изложение противоречия между бытием и становлением никогда более не становилось столь неповторимо покоящимся в себе, как в сказывании Парменида. В то великое время сказывание о бытии сущего в самом себе несет [скрытую] сущность бытия, о котором оно сказывает. Тайна величия и состоит в такой исторической необходимости. По причинам, которые прояснятся в дальнейшем, ограничим пока разбор этого первого различения «бытие и становление» приведенными указаниями.