Лекция 3. Наука как процесс порождения нового знания.
Вопросы:
1. Научное знание и его критерии.
2. Структура научного знания: основные элементы
3. Структура и специфика оснований науки: научная картина мира, философские идеи и принципы, идеалы и нормы научного познания.
Научное знание и его критерии.
Когда разграничивают научное, основанное на рациональности, и вненаучное знание, то важно понять: вненаучное знание не является чьей-то выдумкой или фикцией. Оно производится в определенных интеллектуальных сообществах, в соответствии с другими (отличными от рационалистических) нормами, эталонами, имеет собственные источники и средства познания.
Очевидно, что многие формы вненаучного знания старше знания, признаваемого в качестве научного, например, астрология старше астрономии, алхимия старше химии. В истории культуры многообразные формы знания, отличающиеся от классического научного образца и стандарта и отнесенные к «ведомству» вненаучного знания, объединяются общим понятием — эзотеризм.
Выделяют следующие формы вненаучного знания:
1) ненаучное, понимаемое как разрозненное несистематическое знание, которое не формализуется и не описывается законами, находится в противоречии с существующей научной картиной мира;
2) донаучное, выступающее прототипом, предпосылочной базой научного;
3) паранаучное — несовместимое с имеющимся гносеологическим стандартом. Широкий класс паранаучного (пара- от греч. — около, при) знания включает в себя учения или размышления о феноменах, объяснение которых не является убедительным с точки зрения критериев научности;
4) лженаучное — сознательно эксплуатирующее домыслы и предрассудки. Лженаука — это ошибочное знание. Их особенностью является то, что они не могут быть объединены парадигмой, не могут обладать систематичностью, универсальностью. Они пятнами и вкраплениями сосуществуют с научными знаниями. Считается, что лженаучное обнаруживает себя и развивается через квазинаучное;
5) квазинаучноезнание ищет себе сторонников и приверженцев, опираясь на методы насилия и принуждения. Оно, как правило, расцветает в условиях жестко иерархизированной науки, где невозможна критика власть предержащих, где жестко проявлен идеологический режим. В истории нашей страны периоды «триумфа квазинауки» хорошо известны: лысенковщина.
6) антинаучное — утопичное и сознательно искажающее представление о действительности. Приставка «анти» обращает внимание на то, что предмет и способы исследования противоположны науке. Это как бы подход с «противоположным знаком». С ним связывают извечную потребность в обнаружении общего легкодоступного «лекарства от всех болезней». Особый интерес и тяга к антинауке возникают в периоды социальной нестабильности. Но хотя данный феномен достаточно опасен, принципиальное избавление от антинауки невозможно;
7) псевдонпучное знание представляет собой интеллектуальную активность, спекулирующую на совокупности популярных теорий, например, истории о древних астронавтах, о снежном человеке, о чудовище из озера Лох-Несс.
2. Три вида познавательных феноменов
Поскольку разномастная совокупность внерациональногознания не поддается строгой и исчерпывающей классификации, можно столкнуться с выделением следующих трех видов познавательных феноменов: паранормальные знание, псевдонаука и девиантная наука.
1) Широкий класс паранормального знания включает в себя учения о тайных природных и психических силах и отношениях, скрывающихся за обычными явлениями. Самыми яркими представителями этого типа знания считаются мистика и спиритизм.
Оно предполагает возможность получать информацию или оказывать влияние, не прибегая к непосредственным физическим способам. Наука пока еще не может объяснить задействованные в данном случае механизмы, как не может и игнорировать подобные феномены. Различают экстрасенсорное восприятие (ЭСВ) и психокинез. ЭСВ разделяется на телепатию и ясновидение.
2) Для псевдонаучного знания характерна сенсационность тем, признание тайн и загадок, а также «умелая обработка фактов». Ко всем этим априорным условиям деятельности в данной сфере присоединяется свойство исследования через истолкование. Привлекается материал, который содержит высказывания, намеки или подтверждения высказанным взглядам и может быть истолкован в их пользу. К. Поппер достаточно высоко ценил псевдонауку, прекрасно понимая, что наука может ошибаться и что псевдонаука «может случайно натолкнуться на истину». У него есть и другой вывод: если некоторая теория оказывается ненаучной — это не значит, что она не важна.
3) Характеристика девиантного знания. Термин «девиантное» означает отклоняющуюся от принятых и устоявшихся стандартов познавательную деятельность. Причем сравнение происходит не с ориентацией на эталон и образец, а в сопоставлении с нормами, разделяемыми большинством членов научного сообщества. Отличительной особенностью девиантного знания является то, что им занимаются, как правило, люди, имеющие научную подготовку, но по тем или иным причинам выбирающие весьма расходящиеся с общепринятыми представлениями методы и объекты исследования.
Уже давно вненаучное знание не рассматривают только как заблуждение. И раз существуют многообразные формы вненаучного знания, следовательно, они отвечают какой-то имеющейся в них потребности. Можно сказать, что вывод, который разделяется современно мыслящими учеными, понимающими всю ограниченность рационализма, сводится к следующему. Нельзя запрещать развитие вненаучных форм знания, как нельзя и культивировать сугубо и исключительно псевдонауку, нецелесообразно также отказывать в кредите доверия вызревшим в их недрах интересным идеям, какими бы сомнительными первоначально они ни казались.
3. Особые формы знания: обыденно-практическое, игровое и личностное
Еще на ранних этапах человеческой истории существовало обыденно-практическое знание, доставлявшее элементарные сведения о природе и окружающей действительности. Его основой был опыт повседневной жизни, имеющий, однако, разрозненный, несистематический характер, представляющий собой простой набор сведений. Люди, как правило, располагают большим объемом обыденного знания, которое производится повседневно в условиях элементарных жизненных отношений и является исходным пластом всякого познания. Последнее включает в себя и здравый смысл, и приметы, и назидания, и рецепты, и личный опыт, и традиции.
К исторически первым формам человеческого знания относят игровоепознание, которое строится на основе условно принимаемых правил и целей. Оно дает возможность возвыситься над повседневным бытием, не заботиться о практической выгоде и вести себя в соответствии со свободно принятыми игровыми нормами. Оно носит обучающе-развивающий характер, выявляет качества и возможности человека, позволяет раздвинуть психологические границы общения.
Особую разновидность знания, являющегося достоянием отдельной личности, представляетличностноезнание. Оно ставится в зависимость от способностей того или иного субъекта и от особенностей его интеллектуальной познавательной деятельности. Коллективное знание общезначимо, или надличностно, и предполагает наличие необходимой и общей для всех системы понятий, способов, приемов и правил его построения. Личностное знание, в котором человек проявляет свою индивидуальность и творческие способности, признается необходимой и реально существующей компонентой знания. Оно подчеркивает тот очевидный факт, что науку делают люди и что искусству или познавательной деятельности нельзя научиться по учебнику, оно достигается лишь в общении с мастером.
Особую форму вненаучного и внерационального знания представляет собой так называемая народная наука, которая в настоящее время стала делом отдельных групп или отдельных субъектов: знахарей, целителей, экстрасенсов, а ранее являлась привилегией шаманов, жрецов, старейшин рода. При своем возникновении народная наука обнаруживала себя как феномен коллективного сознания. Как правило, народная наука существует и транслируется от наставника к ученику в бесписьменной форме. Иногда можно выделить ее конденсат в виде заветов, примет, наставлений, ритуалов и пр.
Проверочные вопросы
1. В чём отличие паранучного знания от лженаучного? Проиллюстрируйте на примерах из истории.
2. Интересует ли науку вопросы паранормального знания? Если да, то назовите причины этого интереса.
3. Дайте определение обыденно-практическому знанию и приведите конкретные примеры этой формы знания.
Учебная литература
1. Кохановский В. Философия для аспирантов. — http://www.vargin.mephi.ru/KN/филос/Кохановский.pdf — С. 6 — 15.
2. Стёпин В. Теоретическое знание. — http://www.vargin.mephi.ru/KN/филос/СТЕПИН.pdf — С. 45 — 54.
Дополнительная литература
1. Арнольд В.И. Псевдонаучные и математические эпидемии XX века http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/Article/Arn_Psevdo.php
2. Мигдал А. Отличима ли истина от лжи? http://vivovoco.rsl.ru/VV/PAPERS/NATURE/MIGDAL.HTM
3. Петров В. Наука и квазинаука с методологической точки зрения http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Science/Article/petr_nauk.php
4. Степин B.C. Наука и лженаука
http://vivovoco.rsl.ru/VV/JOURNAL/SCILOG/STEPIN1.HTM5. Холтон Дж. Что такое антинаука? http://www.otlichniku.ru/lib/scr/page_127346.html
http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/Holton/_Index.php
Лекция № 4 Этика науки.
Цели: изучение этического пространства науки. Задачи: умение ориентироваться в сложных этических проблемах науки и применять полученные знания на практике.
1. Нравственная ответственность и моральное самосознание учёного.
2. Кодекс научно-исследовательского труда.
3. Наука и глобальные проблемы современности.
Углубление и расширение в XX в. философской рефлексии над наукой имело одним из своих многочисленных следствий формирование новой отрасли научного знания, которую принято сегодня именовать этикой науки. В центре внимания этой философской и внутринаучной рефлексии стали нравственные аспекты научной деятельности. В нерефлексивной форме истоки этики науки восходят к XVII в., к той историко-культурной эпохе, когда впервые наука стала оформляться в качестве социального института. Это означало, что отныне вся деятельность человека осуществляется на основе знаний, полученных научным путем. Благодаря науке и посредством нее человек создал новую, вторую природу - искусственную, целиком наполненную объектами, являющимися продуктами материализации научных знаний. Тотальная пронизанность человеческого бытия научным духом принципиально изменила статус и ценность научного знания в системе общей культуры, придав ему социальное измерение: его содержание и форма от начала и до конца социальны. Эта социализация научного знания свидетельствовала о сущностном преобразовании его природы. Социальная природа современного научного знания привела к трансформации всех традиционных критериев научности и введению в их реестр дотоле неизвестных. Изменение природы научного знания означало переход традиционной классической эпистемологии, остававшейся, по сути, в рамках чистого гносеологизма, к так называемой социальной эпистемологии, в свете которой и содержание, и форма научного знания социальны от начала и до конца. Такой взгляд на природу и сущность знания значительно расширил проблемное поле и границы гносеологии и эпистемологии как таковых. Отныне гносеологическая, эпистемологическая и в целом философская рефлексии научного знания возможны лишь на пути единой, целостной научной рациональности, конституируемой многообразием сторон бытия научного знания, а именно социальной, культурной, экономической, эстетической, психологической, нравственной и т.п. Процесс социализации науки, обнаживший ценностную природу научного знания, стал «давать свои плоды» прежде всего в нравственной сфере бытия науки, когда стало очевидным, что классическое, т.е. аристотелевское понятие истины как соответствие знания действительности, являющимся, по сути, понятием логической истины, не исчерпывает собой все многообразные аспекты истинности современного знания. Последнее может претендовать на статус истинного, а значит, научного знания лишь при условии, что оно несет в себе добро и красоту. Эту известную соловьевскую формулу этизации и эстетизации истины можно было бы дополнить еще и психологизацией (истина, несущая в себе удовлетворение, удовольствие в процессе ее поиска) прагматизацией, экономизацией и т.п. Так, на психологический идеал, критерием которого служит та радость познания, которую испытывает ученый при открытии нового в этом океане Непознанного, неоднократно указывал А. Пуанкаре. «Наука, - отмечал он, - ставит нас в постоянное соприкосновение с чем-либо, что превышает нас: она постоянно дает нам зрелище, обновляемое и всегда более глубокое; позади того великого, что она нам показывает, она заставляет предполагать нечто еще более великое: это зрелище приводит нас в восторг, тот восторг, который заставляет нас забывать даже самих себя, и этим-то он высоко морален. Тот, кто его вкусил, кто увидел хотя бы издали роскошную гармонию законов природы, будет более расположен пренебрегать своими маленькими эгоистическими интересами, чем любой другой. Он получит идеал, который будет любить больше самого себя, и это единственная почва, на которой можно строить мораль. Ради этого идеала он станет работать, не торгуя своим трудом. И когда бескорыстие станет его привычкой. вся жизнь его станет красочной. Тем более, что страсть, вдохновляющая его есть любовь к истине, а такая любовь не является ли самой моралью?». Тот же самый аспект науки подчеркивает и Джон Бернал: «Как и любой другой человек, я отдаю должное науке как наслаждению, примерно такого характера, которое испытывает альпинист, желающий взобраться на Эверест просто для того, чтобы иметь право сказать: «Это было там.» В античной традиции впервые на связь истины с нравственной компонентой знания обратил внимание Сократ, который, как известно, в рамках своей концепции этического рационализма отождествил знание с добродетелью, а зло с незнанием. Аристотель так передает смысл этой идеи Сократа: «Некоторые говорят, что «знающий» не способен быть невоздержным, ведь нелепо, по мысли Сократа, если, несмотря на имеющиеся у человека знания, верх в нем одерживает нечто иное и таскает его за собою как раба. Сократ ведь вообще отстаивал разумность так, словно невоздержности не существует: никто дескать не поступает вопреки тому, что представляется наилучшим, а если поступает, то только по неведению». Безусловно, данный тезис Сократа вступает в явное противоречие с практикой человеческой жизни и в этом смысле он парадоксален, на что обращал особое внимание Аристотель. Но действительно ли Сократ, утверждая, что люди совершают зло по незнанию, пренебрегал очевидными жизненными фактами? Видимо, он не отрицал очевидных фактов, просто смотрел на них по-своему, придавая понятию «знание» необычный смысл. С его точки зрения, существует тесная связь между знанием и моралью, а подлинное знание есть знание этическое. Это значит, что никакое знание нельзя считать моральным до тех пор, пока из него не будет следовать с необходимостью добрый поступок. В этом смысле Сократ отождествил нравственность с наукой и стал на позицию этического интеллектуализма, а точнее этического сциентизма. Парадоксальность тезиса Сократа, что добродетель есть знание, становится очевидной, если его преломить через призму другого этического принципа - принципа интеллектуальной скромности, выраженного в иронической форме в знаменитом изречении: «я знаю, что ничего не знаю». Если строго следовать сократовской логике рассуждений, получается, что ни один человек, обладающий всеми знаниями, не совершит неправильного (злого) поступка. Но в то же время Сократу было известно, что ни он, ни кто- либо из других смертных таким знанием не обладает. Истину знает только Бог. Исходной посылкой тезиса Сократа «добродетель есть знание» служит разум как определяющий признак человека, отличающий его от всех живых существ. Этим великий философ фактически утвердил в европейской культуре ставшее ныне расхожим сущностное определение человека как существа мыслящего. Кроме того, данным тезисом он поставил вопрос об отношении знания к добродетели и положил начало многовековым дискуссиям о взаимоотношении науки и нравственности Ученик Сократа Платон, верный в целом этическому интеллектуализму своего учителя, руководствовался его тезисом о добродетели как знании. Но в то же время он прекрасно осознавал слабости человеческой натуры и считал возможным реализовать сократовский этический идеал посредством принудительной силы закона и государства, во главе которого стоят философы-правители. И это не случайно, ибо именно они символизируют собой высшую мудрость, благодаря которой им удалось более, нежели другим смертным, приобщиться к миру идей. Как известно, в «иерархии» идей высшее место Платон отводит идеям блага, истины, прекрасного: истина, красота и добро царят в его мире идей. По Платону, путь к истине лежит через созерцание прекрасного, а от него к прекрасным нравам, т.е. к добру, а от них к прекрасному самому по себе, истинно-сущему прекрасному, иначе, к идее прекрасного. Но наивысшая, по Платону, «идея есть не идея истины и не идея прекрасного, а идея блага». «Познаваемые вещи, - читаем в «Государстве», - не только могут познаваться лишь благодаря благу, но оно дает им и бытие, и существование, хотя само благо не есть существование, оно - за пределами существования, превышая его достоинством и силой»1 . Именно идея блага придает познаваемым вещам истинность. «Правильно, - продолжает далее Платон, - считать познание и истину имеющими образ блага»2 . Идея блага есть самое важное знание, ибо без нее, по Платону, все человеческие знания были бы совершенно бесполезными. На тесную связь, существующую между этикой и наукой, впервые обратил внимание Эпикур, философия которого, как и в целом вся эллинистическая мысль, представляет собой свод ценностных ориентаций. Эпикуру не была чужда мысль об этической «нагруженности» науки, - об этом прямо свидетельствует его знаменитая максима: «Знать природу, чтобы правильно жить»3 . Как видно, этике должна предшествовать физика, ибо условием существования свободы человека в обществе является ее существование в природе. Случайное отклонение атомов при их движении и есть свидетельство наличия такой свободы в природе. Стало быть, физика является фундаментом и гарантом истинности этики. Кроме этого, связь между этикой и наукой, в данном случае разумом, прослеживается у Эпикура при обсуждении им собственно этической проблематики. В этике он идет по пути, проторенным его предшественниками Сократом и Платоном. В унисон с ними звучат его слова: «Нельзя жить приятно, не живя разумно, нравственно и справедливо, и наоборот, нельзя жить разумно, нравственно и справедливо, не живя приятно». И далее: «Начало всего... и величайшее благо есть благоразумие». Итак, главный критерий нравственного поведения - разумное удовольствие, благоразумие. Иными словами, разум есть мерило предела удовольствия. В этом смысле Эпикур, как и его предшественники, фактически отождествляет добродетель со знанием. Благодаря мудрости, знанию человек обретает счастье и независимость от всего того, что нарушает спокойствие духа. Счастье - это ataraxia (атараксия), невозмутимость духа, достигаемая путем длительного обучения, знания. Подводя общий итог реконструкции античной традиции по рассматриваемому здесь вопросу, можно сказать, что в целом она утверждала внутреннее единство истины и блага, знания и добродетели. В этом античном образе этически пронизанного знания гармонично переплетаются, соединяются познавательное и этическое отношение к действительности, которое выражено в неявной форме. Новую историческую веху в осмыслении взаимосвязи науки и этики знаменует новоевропейская культура. Как известно, Новое время - это эпоха радикальных изменений, связанных с переходом Европы к новым экономическим отношениям, с утверждением которых полностью преобразился духовный мир европейца. Эти преобразования затронули в первую очередь ценностную ориентацию субъекта деятельности. Они требовали от новоевропейской науки и философии отвечать не потребностям материального производства, а потребностям производства нового типа субъекта деятельности. Научные и философские идеи получали широкую социальную поддержку, так как они отвечали глубоким мировоззренческим потребностям новоевропейского человека. Этим, повидимому, можно объяснить, почему в Новое время возрос интерес к нравственной философии, прежде всего к эллинистической философии эпикурейцев, стоиков и скептиков. Без преувеличения можно сказать, что стержень первых философских исканий Нового времени проходит не в области «натуральной философии», а в сфере нравственной. Более того, даже такие выдающиеся умы, как Ньютон и Лаплас, которые, казалось бы, были заняты решением чисто физических проблем, на самом деле видели цель науки в исследовании истины бытия, проливающей свет на смысл человеческого бытия, на важнейшие нравственные проблемы человека XVII в. Задача познания природы безотносительно к идее блага была предельно чужда классикам науки. В защиту своего механицизма они выдвигали аргументы этического порядка. В целом научные программы Ньютона, Декарта, Гассенди можно рассматривать как средство реализации их этических метапрограмм. Все это позволяет говорить о том, что нравственные идеалы и ценности новоевропейского человека тесно связаны с характером его физических представлений. Познание природы выступало для него важнейшим средством нравственного бытия, формой его самореализации, способом истинно нравственного, разумного существования. Этический пафос специфики естественнонаучного мышления замечательно выразил Б. Паскаль в своей фразе: «Будем же стараться хорошо мыслить: вот начало нравственности». И далее: «Очевидно, человек создан для мышления; в этом все его достоинство, вся его заслуга и весь долг его мыслить как следует.». Тем же пафосом пронизана и философская мысль Б. Спинозы: «.самое полезное в жизни - совершенствовать свое познание или разум, и в этом одном состоит высшее счастье или блаженство человека.». Из вышесказанного можно заключить, что в Новое время мышление, рациональное познание становится высшим нравственным долгом человека. И естествознание, в лице прежде всего физики, берет большую часть этого нравственного долга на себя. Тем самым физика и этика XVII в. связали себя тесными узами, как это уже имело место у Эпикура. Эту же мысль разделяют и мыслители Нового времени, Известно, что П. Гассенди попытался даже возродить в новых культурных условиях античный атомизм Эпикура. И хотя этическое, ценностное измерение имманентно присуще науке, в том числе и новоевропейской науке, все же его экспликация представляется крайне трудной, ибо оно не всегда «лежит» на поверхности. Наиболее отчетливо этический аспект науки выявляется в период радикальной смены философских и методологических установок в ходе научных революций, и наименее отчетливо в период «нормального» развития науки. Научная революция XVII в. в этом плане представляет собой благодатный предмет исследования. В эпоху формирования новых методологических парадигм, новых исследовательских программ связь научного познания с общими нравственными задачами рефлектировалась основоположниками новоевропейской (классической) науки. Так, защитники атомизма П. Гассенди, Р. Бойль, И. Ньютон, отстаивая его преимущества, выдвигали прежде всего аргументы ценностного порядка. В рассуждениях Ньютона также прослеживается прямая связь между познанием природы и нравственными установками: «Насколько мы можем познать при помощи натуральной философии, что такое первая причина, какую силу имеет она над нами и какие благодеяния мы от нее получаем, настолько же станет ясным в свете природы наш долг по отношению к первой причине, а также друг к другу». Если попытаться проследить связь, существующую между этическими идеалами новоевропейской культуры и их влиянием на формирование основной фундаментальной исследовательской программы классической науки - механицизма, то окажется, что основной нравственный пафос механистического понимания природы определялся значительно возросшим в эту эпоху интересом к нравственной философии эллинизма - скептицизму, эпикуреизму и стоицизму. Этот интерес к ним был неслучаен, ибо после крушения феодального уклада жизни, повлекшего за собой крах средневековых ценностей, нравственные интенции эллинистической мысли стали очень близки Этика эллинистической мысли, в частности эпикуреизма и стоицизма, оказалась для новоевропейского человека притягательной требованием мужества, личной ответственности за собственную жизнь, требованием с достоинством выходить из трудных обстоятельств, отрицанием авторитетов, апелляцией к разуму, требованием избегать мнимых удовольствий и достижения тем самым внутренней уравновешенности и спокойствия духа, строгостью детерминистического образа мироздания, равнодушием к абстрактным, умозрительным знаниям, не ведущим к поискам практических средств сохранения достоинства и самообладания перед лицом социальных потрясений. Перенесенный из сферы физики в нравственную сферу атомизм Эпикура стал не только основой классического атомизма Бойля и Ньютона, но и важнейшим мировоззренческим фактором культуры Нового времени. В целом можно сказать, что этика и физика XVII в. были связаны между собой теснейшими внутренними узами. Более того, те или иные этические установки оказывали влияние на формирование научно-исследовательских программ, классического стиля мышления, каковым выступал механицизм. Без преувеличения можно утверждать, что общие нравственные установки, обогащенные знанием физики, стали для новоевропейского человека важнейшей наукой, имя которой этика. Однако реконструированным выше внутренним типом взаимосвязи этики и науки не исчерпывается общая позиция новоевропейских ученых и философов по рассматриваемому здесь вопросу. Наряду с этим прослеживается и иная тенденция: многие выдающиеся умы классической науки пытались проводить на рефлексивном уровне мысль об автономии науки, прежде всего ее социальной автономности, «в некоем автономном социальном пространстве, в котором производится чистое объективное знание»1 . Эта идея была положена даже в основу первого научного сообщества - Лондонского королевского общества, в уставе которого было записано, что его целью является «совершенствование знания о естественных предметах и всех полезных искусствах. с помощью экспериментов, не вмешиваясь в богословие, метафизику, мораль, политику». Безусловно, с изменением природы научного знания в эпоху Нового времени, его социализацией такое представление об автономии науки могло быть лишь идеалом, которым грезили многие великие ученые классической эпох. Но реальная ситуация, складывающаяся в классическом естествознании, свидетельствовала об обратном. Его становление и дальнейшее развитие сопровождались постоянным и весьма напряженным диалогом науки с метафизикой, религией, моралью, политикой. Многочисленные же заявления, лозунги и максимы типа: «Гипотез я не измышляю» (Ньютон) или «»Физика! Бойся метафизики»! (просветители- ньютонианцы) должны оцениваться лишь как идеологические по своей сути, как своеобразный идеологический трюк с целью предстать перед научным сообществом, которое в целом с недоверием относилось к «философствующим» ученым в образе строгого ученого-эмпирика, а не «философствующего», склонного к метафизике научного рационалиста. Если подвести промежуточный итог нашего экскурса в Античность и Новое время, можно сказать, что в эти культурно-исторические эпохи сформировался в целом этический образ науки, образ благой, добродетельной науки. Через призму этого образа наука виделась как благо, как деятельность, наиболее достойная человека и приносящая большую и безусловную пользу всему обществу. Начальной предпосылкой просветительского единства науки и морали, соответственно истины и добра служило глубокое убеждение в том, что человек находится в гармонии с окружающим миром. Быть нравственным для просветителей означало действовать в согласии с подлинной человеческой природой, сообразующейся, в свою очередь, с законами природы. А если человек в своем поведении отклоняется от этого «естественного» пути, то в силу своего неведения и предрассудков. Устранить моральные пороки человека как раз и должно просвещение на основе науки, которая призвана помочь человеку обрести все необходимое, включая счастье. Правда, эта глубокая просветительская вера во всесилие научного разума и добродетельность, благость науки вскоре была омрачена и слегка подорвана знаменитым Рассуждением великого французского мыслителя Ж.- Ж. Руссо на тему: «Способствовало ли возрождение наук и искусств очищению нравов?» (1750). Казалось бы, будучи проводником просветительских идей, ответ на поставленный Руссо вопрос мог быть только утвердительным. Однако, как гром среди ясного неба, прозвучал неожиданный ответ «одинокого мечтателя»: «Нет». Более того, развитие наук и искусств не только не способствовало нравственному совершенствованию людей, но, напротив, препятствовало ему. «Наши души, - подчеркивает Руссо, - развратились по мере того, как шли к совершенству наши науки и искусства». И далее: «Люди испорчены: они могли бы быть еще хуже, если бы имели несчастье родиться учеными». Причину падения нравов Руссо связывает с феноменом отчуждения, порожденным противоречивостью культурного прогресса. Он считает, что все люди своей деятельностью привели себя к несчастьям и страданиям. В процессе культурного развития изначально нравственная человеческая природа была испорчена: нравы доцивилизованного человека, будучи хотя и грубыми, но естественными, превратились в наше время в хитроумные ухищрения следовать не собственному разуму, а этикету. Моральное оскудение произрастает из того, что на смену естественному эгоизму, себялюбию приходит извращенная страсть самолюбия, тщеславного, кровожадного. Лживость и фальшь проникают в искусство и науку и в отношения между людьми. «Наука и искусства, - замечает в этой связи Руссо, - .обязаны своим происхождением нашим порокам». Порочное происхождение науки и искусства таит в себе много опасностей на пути к истине. Им приходится преодолевать множество ошибок, заблуждений, в тысячу раз более опасных, чем польза, приносимая истиной. Стало быть, продолжает свою мысль Руссо, наука и искусство еще более опасны по тем результатам, к которым они приводят. Развитие наук особенно вредно отражается на моральных качествах человека. «С первых лет нашей жизни, - отмечает Руссо, - безрассудное воспитание изощряет наш ум и извращает наши суждения». К тому же в храме науки работают в большинстве своем заурядные, посредственные учителя, в то время как доступ в храм, святилище науки должны иметь одаренные природой люди, которые могут мужественно пользоваться собственным разумом, а не идут по стопам своих заурядных учителей. По словам Руссо, «Бэконы, Декарты и Ньютоны - эти наставники человеческого рода, сами не имели никаких наставников; и какие педагоги привели бы их туда, куда вознес этих людей их могучий гений? Заурядные учителя могли бы лишь ограничить их кругозор узкими рамками своих собственных возможностей». Основную причину всех несчастий людей Руссо видит в отчужденном характере человеческой культуры. Кульминацией этого отчуждения выступает всеобщий «разлом культуры». Безусловно, описанная выше картина и поставленный великим просветителем диагноз европейской культуре во всем предвосхитили будущее европейской культуры. Создается впечатление, что эта картина была списана с нашей нынешней реальности. Это «Рассуждение...» Руссо стало первым предвестником грядущей бури, под натиском которой был окончательно разрушен сложившийся еще в Античности идеал добродетельной науки. Необходимо заметить, что отстаиваемая здесь Руссо идея противопоставления природы и культуры имеет давнюю традицию, истоки которой восходят к древним грекам, в частности к Диогену Синопскому. Этой своей идеей Руссо пробудил от догматического сна И. Канта в метафизике нравов. Согласно Канту, если в своем поступательном шествии к совершенству человеческий род действительно прогрессировал, то этого нельзя сказать в отношении отдельного человека, который, выйдя из своего естественного, животного состояния, где царило одно добро, сразу же злоупотребил своим разумом тем, что противопоставил себя природе, покинул ее материнское лоно. «История природы, - отмечает Кант, - .начинается с добра, ибо она произведение Бога; история свободы - со зла, ибо она дело рук человеческих». Тем самым уже в самом начале человеческой истории произошло столкновение животного, естественного состояния с состоянием цивилизованным, культурным. Формулируя эту мысль, Кант прямо указывает на справедливость в этом отношении позиции Руссо, который в своих сочинениях раскрыл неизбежное противостояние культуры и природы человечества как физического рода. Из этого столкновения возникли зло и, что еще хуже, пороки окультуренного разума. Итак, прогрессирующая культура уродует естественную природу человека, что, безусловно, губительно сказывается на нравственном состоянии человечества: развитие морали значительно отстает от роста культуры. Подтверждением этой мысли может служить следующий примечательный пассаж из «Идеи всеобщей истории во всемирногражданском плане» (1784): «Благодаря искусству и науке мы достигли высокой ступени культуры. Мы чересчур цивилизованны в смысле всякой учтивости и вежливости в общении друг с другом. Но нам еще многого недостает, чтобы считать нас нравственно совершенными. В самом деле, идея моральности относится к культуре; однако применение этой идеи, которое сводится только к подобию нравственного в любви к чести и во внешней пристойности, составляет лишь цивилизацию». Безусловно, Кант прав. Действительно, нынешний человек - человек цивилизованный, но все его поведение подчинено не морали, а этикету, правила и нормы которого детерминированы внешней мотивацией (среда, сообщество, религия). Он поступает соответствующим образом потому, что этот способ навязывается ему извне. Правда, сам Кант как-то заметил, что если человек в течение длительного времени будет следовать внешним нормам приличия, то он к ним привыкнет, в дальнейшем они войдут в его плоть и кровь, и тем самым его поведение уже будет внутренне мотивировано. Однако с этой мыслью Канта трудно согласиться, так как для перехода от состояния цивилизованности к состоянию моральности необходимо духовное перерождение человечества, которое, в свою очередь, предполагает соответствующее переустройство социального мира. Видимо, только таким путем можно осуществить прорыв от культурности, цивилизованности к моральности, торжеству морали, как и к преодолению противостояния культуры и физической природы человека. В результате мы получим новую - моральную - личность, поведение которой будет определяться внутренней мотивацией, мотивами, исходящими из глубин его души, или, как сказал бы Ницше, ее нравственными инстинктами. Так нравственный проект, идеал Канта из утопии становится реальностью. Подводя общий итог нашему экскурсу в историю философии и науки, можно констатировать, что уже ко второй половине XIX в. для научного сообщества, а в XX столетии для простого обывателя стало очевидным, что наука - это обоюдоострое оружие, несущее в себе как добро, так и зло. С середины XIX в., когда наука начала выходить за узкий мир университетских кафедр и стала все более интенсивно внедряться во все сферы человеческой деятельности, стало совершенно ясно, что она вносит в мир человека далеко не одно благо, что отныне «уже нельзя изображать науку наподобие гоголевск<