Психические явления в Тибете и как сами тибетцы объясняют их

В предыдущей главе уже упоминалось о случаях, классифицируемых как психические явления. Полезно снова вернуться к этой теме, ведь Тибет снискал свою славу в зарубежных странах главным образом благодаря мнению, что чудеса встречаются здесь так же часто, как цветы на лугах.

Но как в этом ни уверены люди, странные события далеко не обыденность в Тибете; не стоит забывать, что наблюдения, о которых рассказано на предыдущих страницах, – результат исследований, длившихся более десяти лет.

Слава Тибета как страны мудрецов и волшебников корнями уходит в глубокое прошлое. Еще до появления Будды индийцы с глубоким благоговением относились к Гималаям, – существовало множество интереснейших историй о мистической, заоблачной северной стране, простирающейся среди могучих заснеженных вершин.

Китайцы, вероятно, тоже неравнодушны к необыкновенным тибетским просторам. Среди множества других историй есть легенда о великом китайском философе-мистике Лаоцзы: в конце своей долгой жизни и службы у императора мастер, сев на быка, отправился в мистическую землю, пересек границу и больше не вернулся. То же иногда рассказывают и о Боддхидхарме и о некоторых его китайских учениках – последователях буддийской секты медитации (секты Цан).

Даже сегодня на дорогах к перевалам, по которым можно попасть в Тибет, встречаешь множество индийских паломников. Они идут словно во сне, как будто загипнотизированные подавляющим величием тибетских вершин. Когда спрашиваешь о мотивах, побудивших их совершить такое путешествие, большинство отвечают, что просто хотели бы умереть на тибетской земле. Холодный климат, высота над уровнем моря, усталость и голод очень часто помогают им реализовать эту мечту.

Как объяснить притягательную силу Тибета? Нет никаких сомнений, что репутация страны волшебников и магов, земли, где ежедневно творятся чудеса, приобретенная Страной снегов, – главная причина большого внимания, оказываемого большинством почитателей. Но возникает и вопрос, почему Тибет считается также избранной страной оккультного знания и действия сверхъестественных сил.

Возможно, самая очевидная причина уже названа – это чрезвычайная удаленность страны, скрытой за высочайшими горными хребтами и обширными пустынями. Люди вынуждены отказываться от тех идеалов, что вынашивают, если они несовместимы с суровой, прозаичной действительностью; вот и стремятся отправиться в какие-нибудь волшебные земли, где условия жизни более благоприятны. Как последнее утешение, строят сады на небесах и внеземные райские кущи, чтобы скрываться там от дневных забот, но с еще большей готовностью хватаются за возможность создать рай в земных странах.

Тибет дает такую возможность – он обладает всеми психическими признаками истинной земли чудес. Думаю, не преувеличение сказать, что пейзажи здесь превосходят в любых отношениях все, что представляют себе архитекторы воображаемых миров, населяя их богами и демонами. Трудно передать словами и сотую долю торжественной величавости, спокойной красоты и очарования прекраснейших видов Тибета, этих просторов, неизменно вызывающих благоговение. Бродишь по пустынным горам и чувствуешь себя незваным гостем; подсознательно замедляешь шаг, понижаешь голос, а с губ готово сорваться слово «простите!» при первом же появлении законного хозяина этих земель, в чьи владения приходишь без спроса – неоправданная дерзость.

Простые жители тибетских деревень и пастухи, пусть и родились в этих краях, тоже испытывают на себе их сильное влияние. Впечатления от этих величавых мест их примитивными умами превращаются в образы сотен фантастических полубогов и духов, которыми они густо населили пустынные просторы Тибета. Удивительные похождения этих созданий – неиссякаемый источник богатого тибетского фольклора.

С другой стороны, как халдейские пастухи древности, наблюдавшие за звездным небом на берегах Евфрата, положили начало астрономии, тибетские отшельники и странствующие шаманы издавна размышляют над тайнами своей зачарованной страны и отмечают явления, которые нашли тут благоприятную почву для развития. Необычное искусство уходит корнями в созерцание, и много веков назад колдуны из северных трансгималайских земель уже были известны и почитаемы в Индии.

В наше время Тибет, несмотря на удаленность, нельзя считать совершенно недосягаемым – сама проверила. Несколько раз мне удавалось дойти до его южных плато через разные гималайские перевалы; много лет путешествовала я по восточным провинциям и северному Чангтангу[155], а во время своего последнего путешествия пересекла всю страну от северо-восточной границы до Лхасы. Любой крепкий мужчина или женщина, если не боится трудностей, может сделать то же самое, если не помешает политика правительства, закрывающего границы Тибета.

Нет сомнений, что множество индийских, непальских, китайских и других путешественников посетили Тибет, особенно после внедрения буддизма, видели эти изумительные просторы и слышали о сверхъестественных силах, которыми наделены тибетские дубтхабы. Из этих путешественников не так уж многие, вероятно, встречались с ламами или колдунами Бон– по и слышали о мистических учениях созерцательных отшельников. Разного рода путевые истории – а число их неизбежно множилось, они обрастали новыми подробностями по мере распространения, – весьма способствовали (вместе с уже упоминавшимися другими причинами) созданию вокруг Тибета притягательной дымки, существующей и поныне.

Однако закономерен ли вывод, что слава Тибета, как страны, где процветают чудеса, целиком основана на иллюзиях? Нет, это такая же ошибка, как некритичное восприятие наивных народных сказаний или историй, рожденных цветистым воображением западных путешественников.

Лучше всего полагаться на совершенно удивительные для нас убеждения самих тибетцев относительно всяческих чудесных событий. Никто в Тибете не отрицает, что такие события происходили, но и не относится к ним как к чудесам, – если употреблять это понятие в значении, присвоенном ему на Западе, – то есть как к сверхъестественным явлениям. Тибетцы относятся ко всему такому иначе: так называемые чудеса, считают они, так же естественны, как все случающееся в повседневной жизни, только происходят они благодаря искусному обращению с малоизвестными законами и силами.

Все факты, которые в других странах рассматривались бы как чудесные или, другими словами, приписывались бы произвольному вмешательству существ, относящихся к другим мирам, тибетские адепты тайного учения[156]считают психическими явлениями.

Вообще тибетцы различают две категории психических явлений: 1) те, что подсознательно продуцируются одним или несколькими индивидуумами; в этом случае автор (или авторы) явления действуют неосознанно, то есть их действия не рассчитаны на фиксированный результат; 2) продуцируемые сознательно, с заранее предполагаемым результатом; таковые обычно, но не всегда, производятся одним существом – либо человеком, либо представителем одного из шести классов чувствующих существ, выделяемых ламаистами в нашем мире. Кем бы ни был автор явления, оно производится в одном и том же процессе, в соответствии с естественными законами, – тут нет никакого чуда.

Не вдаюсь в подробности (это не входит в тему нашего разговора), тем не менее пусть читатель помнит: по мнению тибетцев, каждое явление, производимое сознательно или бессознательно, как и действия нашего тела или ума, – плод различных, многосложных причин. Среди них первые или наиболее легкие для восприятия – те, что возникают в мозгу производителя действия, сознательно его вершащего. К таким причинам тибетцы относят и те, которые даже независимо от деятеля приводят в движение силы, заставляющие его производить это действие. Оба вида причин называют гъю – «непосредственная, или главная, причина». Далее следуют внешние причины, не порождаемые деятелем, – они помогают завершить действие; эти причины называются къен [157].

Причины, действующие на расстоянии, часто представлены их «потомками»[158]. Эти «потомки» – нынешние условия, существующие сейчас как последствия телесных или умственных действий, произведенных в прошлом, но не обязательно совершенных самим деятелем, производящим действие в настоящем.

Поэтому, если причиной возникновения явления считать концентрацию мыслей, которую уже упоминали, нужно помнить: во-первых, по мнению тибетских мистиков, эта концентрация не спонтанна, а детерминирована; второе, что, кроме прямых, явных причин, существует в качестве фоновых множество второстепенных, равным образом необходимых для возникновения явления.

Тайна психических тренировок, как признают сами тибетцы, – развитие концентрации ума с целью намного превзойти ту, что есть у наиболее одаренных от природы людей.

Мастера-мистики признают, что с помощью такой концентрации ума создаются энергетические волны, которые используются различными способами. Термин «волны» принадлежит мне. Я использовала его для большей ясности, а также потому, что (как далее увидят читатели) тибетские мистики на самом деле имеют в виду «токи», или «волны», силы. Однако они просто говорят шуге или цал [159], то есть «энергия». Эта энергия, считают они, производится каждый раз, когда происходит физическое или умственное действие (ума, речи или тела, по буддийской классификации). Образование психического явления зависит от силы энергии (волн) и направления ее действия. Тут важно учитывать три фактора; опишем их.

1. Волны направлены на предмет; тогда он становится чем-то похожим на наши электрические аккумуляторы и тем или иным путем отдает хранящуюся в нем энергию. Например, повышает жизненные силы того, кто к нему прикасается, придает ему больше мужества и т. д.

Практики, основанные на этой теории и имеющие своей целью получение благих результатов, нередки в Тибете. Многие ламы готовят пилюли, святую воду, вяжут священные шарфы, печатают на бумаге или ткани заклинания, призванные дать силы и здоровье или предохранить от несчастного случая, от злых духов, от грабителей, пули и т. д.

Сначала лама очищается с помощью диеты, а затем концентрирует мысли на предмете, который желает наделить силой, с тем чтобы он оказывал нужное влияние. Подготовка занимает несколько недель или даже месяцев; но если речь идет о заговоренных шарфах, их часто вяжут и освящают за считаные минуты.

2. Энергия, передаваемая предмету, вливает в него что-то похожее на жизнь. Такой одушевленный предмет приобретает способность двигаться и выполняет некоторые действия, подчиняясь командам производителя.

Нгаспа, говорят, прибегают к помощи этих практик, чтобы нанести увечье или убить, не вызывая подозрений, что это они повинны в содеянном. Вот пример действий колдуна. Взяв с собой предмет, одушевленный им самим, например нож, предназначенный для убийства, нгаспа закрывается в одиночестве на некий период времени, длящийся иногда несколько месяцев. Все это время он сидит, сконцентрировав мысли на ноже, лежащем перед ним, – передает этому неодушевленному предмету свою волю убить определенного индивидуума, чью смерть запланировал.

Чтобы сконцентрировать ум, нгаспа часто отправляет различные ритуалы с целью добавить себе энергии, которую он способен генерировать и передать в нож. Существа, считающиеся более сильными, чем колдун, либо охотно сотрудничают с ним, либо упираются и мешают ему передать энергию в оружие.

Эти существа нередко демонического толка; в случае если убийство представляется справедливым действием[160], полезным для благополучия многих, помощниками приглашают высших существ. Им молятся со всем уважением и никогда не пытаются противоречить. Некоторые нгаспа считают, что оружие необходимо отдать тому, кого собираются убить, либо взять для этого предмет, которым тот обычно пользуется. Другие адепты черного искусства смеются над таким детским подходом и заявляют, что подобная практика демонстрирует невежество относительно причин, вызывающих смерть или увечье, которые являются как непреднамеренные.

Когда колдун решит, что нож готов выполнить свое дело, его кладут рядом с человеком, кому предназначено стать его жертвой, причем кладут так, чтобы тот неминуемо им воспользовался. Взяв нож в руки, он невольно совершает движение и дает внезапный импульс руке, где зажат нож, – тот, против кого направлено оружие, поражает сам себя.

Рассказывают, что нож, как только получает жизненную силу, становится одушевленным, делается опасным и для самого нгаспа, и тот (если у него не хватит знаний и умения защититься) тоже рискует стать его жертвой.

Самовнушение, скорее всего, результат затянутой медитации и усиливается с помощью ритуала, отправляемого колдуном в уединении, так что неудивительно, если с ним что-то случается. Тем не менее, кроме историй о демонах и духах, существуют рассказы о явлениях, сходных с теми, что встречаются, когда созданный магом фантом выходит из-под контроля создателя.

Некоторые ламы и многие колдуны Бонпо говорили мне: верить в истории об оживающем ноже, который убивает человека, не стоит: не нож оживает, а человек действует по внушению, которое передается ему концентрированной мыслью колдуна. Нгаспа только намеревается оживить нож, а тот, против кого направлен ритуал, связывает свой мозг с идеей оружия, – он «получатель» оккультных «волн», образуемых колдуном (а не ножом), и неосознанно попадает под их влияние; когда он прикасается к подготовленному ножу, вид его и ощущение приводят в действие внушение, неосознанно уже существующее в нем, в его мозгу, и он поражает себя.

Все единодушны в том, что любая подобная попытка оказать влияние на человека, получившего хорошую психическую подготовку, проваливается, потому что он улавливает «волны» направленных на него сил, способен изменить их природу и направить назад вредные для него.

3. Энергия, генерируемая концентрацией мысли, передается в более или менее отдаленные точки (материальные предметы при этом не используются) и проявляет себя там различными способами, например вызывает психические явления. Мастера мистики, как считается, используют эти процессы во время ритуалов ангкуров.

Об этих ритуалах и духе, сопровождающем их, можно много рассказывать, – здесь нет места для исчерпывающего описания всех теорий и практик мистического ламаизма; придется опустить много интересных тем, ограничившись несколькими словами.

Ламаистский ангкур (буквально «полномочия») – это не «инициация» («посвящение»), хотя из-за отсутствия другого подходящего слова я иногда пользуюсь этим термином. Разные ангкуры не ставят перед собой задачи раскрыть эзотерические учения, как обряды посвящения у греков или других народов, а имеют подчеркнуто психический характер. Теоретически они являются «энергией», которая передается от учителя (или от какого-то другого источника сил) к ученику, способному «улавливать» психические волны во время передачи.

По мнению ламаистских мистиков, во время отправления ангкура сила помещается в доступных для ученика пределах; улавливание и ассимилирование этой силы зависит от его способностей.

В ходе разговоров на эту тему с посвященными мистиками они определяли ангкур как «особую возможность», предоставляемую ученику, чтобы он сам получил «полномочия». С помощью того же метода мастера-мистики способны распространять волны энергии, с помощью которой в случае нужды поощряют, освежают и подбадривают своих учеников, находящихся вдали от них.

Сам процесс не всегда используется, чтобы достигнуть определенной цели, к которой направлены волны; наоборот, иногда, достигнув ее, волны сами поглощают порцию энергии; а затем, возвращаясь с украденной энергией, «сливают» ее в тот «источник», откуда посланы и где она усваивается. Некоторые маги, как говорят, приобретают огромную силу или продлевают свою жизнь за счет подпитывания этой украденной энергией.

4. Тибетские мистики признают также, что адепты, хорошо натренированные в концентрации, способны визуализировать воображаемые ими формы и создавать тем самым любые виды фантомов: мужчин, женщин, животных, неодушевленные предметы, пейзажи и т. д. (Читатель помнит, что говорилось по этой теме в связи с тулку[161]и многочисленными фантомами, которых, по мнению далай-ламы, могут создавать чангчуб семспа.) Эти фантомы не всегда выглядят как неосязаемые миражи, а бывают реальными и наделены всеми способностями и качествами, присущими существам или предметам от природы. Например, фантом лошади скачет и ржет; фантом всадника на ней спешивается, разговаривает с прохожим на дороге и ведет себя как истинный человек; фантом дома дает приют реальным путешественникам и т. д.

Такие происшествия часто встречаются в тибетских историях, особенно в знаменитых эпических сказаниях о короле Гезаре из Линга. Великий герой создавал свои фантомы, а также фантомы караванов – с палатками, сотнями лошадей, лам, торговцев и слуг, из них каждый играл свою роль. В битвах он образовывал фантомы армий, убивавшие врагов так же успешно, как если бы состояли из настоящих воинов.

Все это на первый взгляд принадлежит царству сказок, и можно смело предположить, что девяносто девять историй из ста – чистый вымысел. Но нельзя отрицать, что подобные случаи все же встречаются, а явления имеют свидетелей. Объяснения им пусть находит сам наблюдатель, коли отказывается принимать предлагаемые тибетцами. Но часто эти тибетские объяснения своей смутно научной формой привлекают любопытных и сами становятся объектами исследований.

Западные путешественники, приближающиеся к тибетской границе и составившие поверхностное представление о народных суевериях, сильно удивляются, услышав необычно рациональные и скептические отзывы о чудесах, что скрывают в умах эти кажущиеся простаки.

Две истории, хорошо известные и знаменитые на весь Тибет, для иллюстрации. Достоверны ли факты в повествовании, нам не важно; нас привлекают в нем объяснения, даваемые чудесам, и дух самой истории.

Однажды ненастным днем торговец путешествовал со своим караваном и ветер унес его шапку. Тибетцы считают, что подобрать в таких обстоятельствах шапку – значит потерпеть неудачу в своем предприятии. Вот купец под воздействием этого суеверия и бросил свой головной убор – шапку из мягкого фетра, с меховым отворотом, который поднимается или опускается на уши в зависимости от погоды. В колючий кустарник занес шапку сильный порыв ветра, ее не разглядеть.

Через несколько недель торговец проезжал мимо этого места и в сумерки заметил едва различимую фигуру, как ему показалось, притаившуюся в зарослях. Не очень-то смелый, он поспешил проехать мимо, а наутро рассказал селянам: мол, видел недалеко от тропы «что-то странное». И другой путешественник отметил на том же месте необычный предмет, – что это такое, не понял, – и тоже рассказал о нем. После этого многие замечали ни в чем не повинную шапку и рассказывали о ней местным жителям. Ну а потом солнце и пыль превратили шапку в еще более причудливый предмет: фетр стал грязного желтовато-коричневого цвета, а мех приобрел сходство с ушами какого-то животного.

Купцов и паломников, останавливавшихся на постой в деревне, предупреждали: на опушке леса «нечто» – ни животное, ни человек – сидит в засаде, надо быть настороже. Кто-то предположил, а не демон ли это нечто, и вскоре предмет, так и не опознанный, возвели в ранг беса.

Прошло несколько месяцев; еще больше людей со страхом бросали взоры на старую шапку, шептались о ней, и вся округа заговорила о «демоне», спрятавшемся в чаще леса. Но однажды случилось так, что несколько прохожих увидели – предмет движется. На следующий день он попытался освободиться из колючек, разросшихся вокруг него, и в конце концов целая компания путников в панике разбежалась, спасая свою жизнь. Шапка стала одушевленной с помощью множества мыслей, сконцентрировавшихся на ней.

Эта история (аутентичность ее подтвердили тибетцы) приводится для примера – вот как сильна концентрация ума, даже если применяется неосознанно и не преследует четкой цели.

Вторую историю можно с полным основанием считать выдуманной каким-нибудь негодным шутником, чтобы рассмешить тех, кто его еще слушает. Но это совсем не так, – никто в Тибете не считает ее смешной или непочтительной. Изложенные факты, как считается, раскрывают самую суть всех культов. Так или иначе, предмет, которому поклонялись, обладал силой, и она возрастала, питаясь коллективной концентрацией мыслей и верой молящихся.

Престарелая мать купца, который каждый год ездил в Индию, просила его привезти ей реликвию из Святой земли[162]. Купец пообещал, но, занятый деловыми заботами, забыл о своем обещании. Старая женщина, очень этим опечаленная, на следующий год, когда караван сына снова отправился в путь, еще раз попросила его привезти реликвию. И опять купец пообещал выполнить ее просьбу и забыл. Так продолжалось три следующих года. Однако купец все же вспомнил о своем обещании, прежде чем добрался до дому, и сильно забеспокоился – вновь ведь не оправдает ожиданий старой матери. Раздумывая, как помочь делу и исправить свою нерадивость, заметил он на дороге кусок собачьей челюсти, и внезапно его озарила догадка. Выломал зуб из отбеленной ветрами и дождями челюсти, очистил его от земли и завернул в кусок шелка, а вернувшись домой, подарил старую кость матери, заявив, что это самая настоящая реликвия – зуб великого Сарипутры[163].

Обрадованная женщина с благоговением в сердце положила зуб в шкатулку и поставила ее на алтарь в семейном храме. Каждый день молилась она около него, зажигала лампады и ароматные свечи. Другие верующие тоже молились вместе с ней, и через некоторое время из зуба собаки стал светить луч света – доказательство подлинности реликвии.

Из этой истории родилась известная тибетская народная поговорка:

«Mos gus yöd na

Khyi so od tung» [164].

Что означает: «Если благоговеешь, то и зуб собаки будет светиться».

Снова мы видим, что все тибетские теории сходны по своей сути, о каких бы явлениях ни шла речь. Все они основаны на убеждении в силе ума – единственное логическое объяснение для людей, считающих мир субъективным видением.

Способность становиться невидимым по желанию, которой обладают волшебники в сказаниях всех народов, тибетские оккультисты объясняют способностью прекращать свою умственную деятельность.

В некоторых тибетских легендах рассказывается о материальных средствах, вызывающих невидимость. Среди них дип шинг, встречаемый во многих историях, – мифический лес, где живет странная ворона: прячется в своем гнезде, и человек не видит ни малейшего фрагмента гнезда, ни самой птицы, ни предметов, скрытых в нем или находящихся рядом. Но великие налджорпы и дубчены не нуждаются ни в каких магических средствах, чтобы сделать себя невидимыми.

Из того, что мне удалось понять, следует: знатоки психических тренировок не видят никакого чуда в том, что обывателям кажется волшебным. По их мнению, это не фокусы, а способность не вызывать у окружающих никаких чувств и ощущений. Именно благодаря этой способности чье-либо присутствие не определяется или, по крайней мере, едва заметно глазам того, перед кем оказывается этот человек, не вызывая в наблюдателе никаких ассоциаций и не отпечатываясь в его памяти.

Объяснения, данные мне по этому вопросу, можно описать так. Когда кто-то идет и при этом шумит, жестикулирует, наталкиваясь на людей и на предметы, это вызывает у других множество ощущений, то есть привлекает внимание тех, кто эти ощущения испытывает, и внимание это направляется на вызвавшего их. Если, наоборот, кто-то крадется – двигается незаметно, никого не касаясь, – то вызывает очень немного ощущений; не сильных, почти не привлекающих внимания у тех, кто их испытывает, – следовательно, того, кто их вызвал, не замечают.

И все же, как бы тихо и осторожно ни вел себя человек, работа его ума производит энергию, которая распространяется вокруг и улавливается посредством различных способов теми, кто соприкасается с ней. Ну а кто прекращает всю активность ума, тот не вызывает в других никаких ощущений и его не видно.

Решив, что эта теория слишком уж фантастична, я возразила: материальное тело в любом случае видимо. Ответили мне так: в каждый момент перед нашим взором проходит множество объектов, но мы замечаем только малую их долю; другие не производят на нас никакого впечатления. Если процесс «знание – осознание» (нампар шеепа [165]) не следует за визуальным контактом (миг ги регпа), мы не помним, что этот контакт имел место – практически эти предметы остаются для нас невидимыми.

Какой бы глубокий интерес мы ни испытывали к другим необычным достижениям тибетских адептов тайного знания, сотворение мыслеформ покажется нам наиболее загадочным. В предыдущих главах мы уже познакомились с тем, как послушники учатся создавать образы своих божеств – хранителей, но в этих случаях целью было своего рода просвещение. В других цель совершенно иная.

Чтобы избежать путаницы, обратимся сначала к явлениям другого рода, которые часто вызывают споры не только в Тибете, но и в других восточных странах и даже на Западе. Некоторые стремятся найти аналогию между ними и созданием мыслеформ, но на самом деле это совершенно разные процессы.

Почти во всех странах есть люди, верящие в существование тонкой души или духа. Эта субстанция, пока человек спит или находится в каталептическом трансе, бродит по разным местам[166]и выполняет различные действия, входя для этой цели в другие материальные тела и покидая то, с которым обычно связана.

Истории о ведьмах, отправляющихся на шабаш, распространились в Средние века. Исследования подтвердили, что ведьма все это время обычно лежала без сознания в трансе. Но, когда приходила в себя, в деталях описывала все чудеса инфернальной оргии, на которой, как ей представлялось, была гостьей. Множество истеричных женщин сожжены из-за того, что имели такие видения.

В Индии рассказывают бесконечное количество историй о необычных странствиях людей, полубогов или демонов: они вселялись в мертвое тело, надевали на себя личину умершего человека, а затем возвращались в свое собственное тело, пребывавшее все это время без сознания.

Самая известная из таких – история о Шри Санкарачарья, знаменитом ведийском философе, которому индийские брамины обязаны возвращением своих привилегий, сильно урезанных рационалистическим буддийским учением. Как представляется нам из полулегендарных биографий, то была замечательнейшая личность. К несчастью, политическими кастовыми интересами заслонились другие, не менее яркие стороны его ума. Он стал просто чемпионом по созданию гибельных социальных теорий, прямо противоположных возвышенному пантеизму, который проповедовал.

Санкарачарья, как повествует история, вызвал на соревнование своего противника, философа по имени Мандана, который поддерживал ритуалистское учение Карма-миманса[167]. Договорились они, что тот, кто проиграет в споре, станет учеником своего противника и примет те же условия жизни, что и учитель.

Мандана – домовладелец, а Санкарачарья – сан– нъясин [168]; аргументы Манданы победят – Санкаре придется оставить свои религиозные одежды и жениться; если Мандана окажется побежден – отвергнет он жену и дом и наденет оранжевую рясу – знак полного отречения от мира.

Случилось так, что Мандана проиграл спор; Санкара уже собирался назвать его своим учеником, как вмешалась жена Манданы – Бхарати, очень образованная женщина. «Священные тексты, – сказала она, – провозглашают единство мужа и жены. Поэтому, победив моего мужа, ты победил только половину нашего существа. Твоя победа неполная, пока ты не одержишь верх и надо мной».

Санкара ничего не ответил – возражение имело под собой основание, покоящееся на ортодоксальной вере, – и начал новый поединок. Дама, понимая, что в знаниях и полемических способностях уступает противнику, спасла себя ловкой стратегией.

Индийские священные тексты выделяют среди ортодоксальных наук искусство чувственной любви. Бхарати задала Санкаре несколько вопросов по этому особому предмету – и поставила аскета в тупик. Извинился он за свое невежество: с юных лет поглощен изучением философской медитации; как все санньясины, убежденный холостяк, и потому женщины и все с ними связанное ему совершенно неизвестно. Тем не менее показалось ему, что он способен восполнить этот пробел в своих знаниях. Не позволит ли ему очаровательный противник взять месячный перерыв в состязании, чтобы он просветил себя? В конце установленного срока он готов продолжить спор.

Бхарати неблагоразумно позволила себе недооценить способности оппонента или решила, что за столь короткое время не освоит он все требуемые премудрости. Согласилась она, и Санкара отправился искать учителей.

Случилось тут, что как раз в это время умер раджа по имени Амарука. Санкара не мог приступить к занятиям в образе уже известного аскета и увидел в этом событии удобную для себя возможность. Приказал он ученикам охранять тело свое в укромном месте, пока переселит свое «тонкое я» в тело принца, которого понесли на погребальный костер. Воскресшего Амаруку отнесли обратно во дворец, к великой радости нескольких законных жен и многих-многих очаровательных наложниц.

Санкара показал себя усердным учеником, приятно удивив своих жен, – ведь престарелый раджа перестал их замечать. Министры и советники не преминули убедиться, что после воскресения господин их удивительно поумнел. Этот новый, умный правитель совсем не походил на скучного старого раджу, знакомого им многие годы.

Женщины дворца и члены государственного совета стали подозревать, что в тело покойного Амаруки вселился дух какого-то могущественного сиддха [169]. Испугавшись, что колдун покинет его тело и возвратится в свое собственное, приказали они тайно найти брошенное в каком-нибудь укромном месте тело и немедленно сжечь его.

Что касается Санкары, то он полностью погрузился в учебу, так что даже забыл о своей подлинной личности и не имел желания возвращаться в тело аскета философа, которое поручил охранять ученикам.

Когда гуру не вернулся в установленное время, ученики почувствовали неладное, а услышав о поисках тела, сильно перепугались. Прибежали они к палатам раджи, добились, чтобы их провели к нему, и запели философские гимны, сочиненные самим Санкарой. Это пробудило память их гуру; дух выскочил из тела раджи и столь же быстро переселился в собственное, а его как раз только что нашли и уже положили на погребальный костер.

Изучив, таким образом, свой предмет полностью, он снова встретился в поединке с Бхарати и удивил ее исчерпывающими знаниями. Даме пришлось признать – проиграла.

Эта история вполне заслуживает, чтобы поместить ее рядом с новеллами Боккаччо. И все же сотни лет она пользовалась популярностью среди последователей Санкары, не видевших в ней ничего предосудительного или глупого. Позднее они все-таки начали понимать – история не делает чести памяти их учителя; вот некоторые из них и заявили, что она придумана не слишком умными фанатиками.

Для нас же она ценный источник, свидетельствующий: вера, что «тонкое я» переходит из одного тела в другое и даже, освободившись от телесной оболочки, бродит где вздумается, имела широкое распространение в Индии.

Поверье это нередко встречается и в Тибете, где «перевод» «я» из одного тела в другое называют тронг джуг [170]. Вероятно, теории о тронг джуг импортированы из Индии. Миларепа в автобиографии рассказывает, что его гуру Марпа, не сумев получить знания о тронг джуг, уже старым, предпринял путешествие в Индию, чтобы изучить его.

Необходимо заметить, что те, кто верит в «перевод» эфирного «я» или «двойника», обычно описывают тело, из которого оно выходит, бездыханным, неживым. Здесь существенная разница между предполагаемым явлением и привидением – так вольно или невольно создается тулпа [171], похожее или не похожее на своего создателя.

Если «перевод», как его описывают в индийских или тибетских историях, всецело можно отнести к вымыслу, то создание тулпа, кажется, стоит исследовать. Фантомы, как их описывают тибетцы и по моим собственным наблюдениям, не напоминают призраков, которые, как говорят, появляются во время спиритических сеансов. В Тибете свидетелей этого явления не призывают специально при попытках создать тулпа; не нужно и встречаться с медиумами, знающими, как их вызывать. Следовательно, умы их не подготовлены и не направлены на то, чтобы обязательно увидеть призрака. Нет столов, за которыми сидят, взявшись за руки, компании людей; нет ни медиумов в трансе, ни черных одежд, в которые они заворачиваются. Темноты тоже не требуется – солнце и свежий воздух не мешают появлению фантомов.

Уже говорилось, что некоторые призраки либо создаются в ходе длительного процесса, напоминающего описанный в предыдущей главе процесс визуализации Йидама, либо, если за дело берутся профессионалы, мгновенно или почти мгновенно. В других случаях автор феномена создает его неосознанно, ненамеренно и даже не знает, что его призрака видят другие.

В связи с этим видом визуализации или создания мыслеформы расскажу о нескольких феноменах, которые видела сама.

1. Молодой тибетец, служивший у меня, отправился проведать свою семью. Дала я ему трехнедельный отпуск, а он купил себе продуктов, нанял носильщиков, чтобы перенесли его грузы через горы, и вернулся домой с караваном. Вероятнее всего, парень хорошо провел время с родными. Прошло два месяца, а он не возвращался. Ну я и подумала: решил от меня уйти. Однажды ночью увидела я его во сне: приехал будто ко мне в какой-то необычной одежде и в заморского покроя шляпе от солнца, – никогда не носил таких шляп. На следующее утро ко мне вбежал один из моих слуг.

– Вангду вернулся! – объявил он мне. – Только что его видел!

Странное совпадение… Выхожу из своей комнаты взглянуть на путешественника. С места, где стояла, а оно возвышалось над долиной, четко вижу Вангду: одет точно как в моем сне; один, медленно идет по тропе вверх по склону горы. Отмечаю – у него нет никакого багажа; слуга, стоящий рядом со мной, говорит:

– Вангду идет вперед; носильщики, должно быть, прибудут позже.

Продолжаем оба наблюдать за его приближением. Юноша дошел до небольшого чёртена, обошел вокруг него и больше не показался. Основание чёртена в форме куба из камня, менее трех футов высотой, а сам иглообразный монумент высотой не более семи футов, в нем никаких углублений. Более того, стоит он совершенно изолированно: там нет ни домов, ни деревьев, ни возвышенностей – вообще ничего, что скрыло бы Вангду от наших глаз. Мы со слугой подумали, что он сел отдохнуть в тени чёртена. Но прошло время, а он не появился. Осматриваю землю вокруг монумента с помощью лупы, но ничего не нахожу. Сильно заинтригованная, посылаю слуг найти Вангду; слежу за их передвижениями в бинокль. Не нашли они никаких следов ни его, ни кого-либо еще.

В тот же день, на закате, появился этот молодой человек в долине – с караваном; в той же одежде и заморской шляпе от солнца, в которой явился во сне и во время утреннего видения.

Не дав ни ему, ни носильщикам поговорить со слугами и услышать о видении, немедленно стала их расспрашивать. Из их ответов узнала, что они провели прошлую ночь очень далеко от моего жилища и утром никто не мог добраться сюда. Сказали ясно: Вангду постоянно шел со всеми вместе.

В течение последующих нескольких недель проверила точность сказанного, расспрашивая о времени отправления каравана, о последних стадиях пути, когда менялись носильщики. Подтвердилось, что все они говорили правду – делали последний переход вместе с Вангду.

2. Однажды ко мне с визитом пришел один тибетский художник, пылкий поклонник свирепых божеств, находивший особое наслаждение в изображении их ужасных фигур.

Замечаю позади него какое-то смутное очертание – одно из фантастических <