Глава 9 о вечном исхождении связи
Как рождение единства от единства есть повторение единства единожды,так исхождение от них обоих есть повторение повторения этого единства, или,если угодно, единение единства и равенства того же единства. Исхождением называется как бы некое распространение от одного кдругому; так, если две вещи равны, от одной к другой как бы простираетсяравенство, их неким образом сочетающее и связывающее. Поэтому справедливоговорится, что связь исходит от единства и от равенства единства: ведь связьне принадлежит только одному, но единение исходит от единства к своемуравенству, а от равенства единства -- к единству; словом, справедливоговорится, что связь исходит от обоих, раз она как бы простирается от одногок другому. Мы не говорим, с другой стороны, что связь от единства или отравенства единству рождается, ведь она не возникает из единства ни через егоповторение, ни через его размножение. Хотя от единства рождается равенство единства и от них обоих исходитсвязь, все равно и единство, и его равенство, и исходящая от обоих связь --одно и то же, как если бы об одном и том же было сказано: "это -- оно -- тоже". Само "это", называясь "оно", относится к первому, а называясь "то же",связывает и сочетает с первым саму эту отнесенность. И если бы отместоимения "оно" образовать словечко "оность", так что можно было быговорить "единство -- оность -- тождество", причем оность выражала быотнесенность к единству, а тождество оности и единства означало бы связь, товсе вместе довольно близко соответствовало бы Троице. Если наши святые учители назвали единство Отцом, равенство -- Сыном, асвязь -- Святым Духом, то они сделали так из-за некоторого сходства с этимипреходящими вещами. В самом деле, у Отца с Сыном есть некая общность единойдля них природы, так что Сын равен по этой природе Отцу: ведь в Сыненисколько не больше и не меньше человечности, чем в Отце. И между ними естьнекая связь: ведь природная любовь связывает одного с другим из-за подобияприроды, которая у них одна и которая переходит от Отца к Сыну; недаром Отецлюбит Сына больше, чем всякого другого, с кем его объединяет общеечеловечество. От этого, пускай отдаленнейшего, сходства единство былоназвано Отцом, равенство -- Сыном, а связь -- любовью, или Святым Духом,причем только в отношении творений, как мы еще покажем яснее в своем месте. По-моему, следуя таким путем Пифагору, мы всего яснее можем рассмотретьтроичность в единстве и единство в вечно поклоняемой Троице.
О ТОМ, ЧТО ПОНИМАНИЕ ТРОИЧНОСТИ В ЕДИНСТВЕ ВСЕ ПРЕВОСХОДИТ Рассмотрим теперь, что имеет в виду Марциан, когда говорит, чтофилософия, желая подняться к познанию этой троичности, отбросила круги исферы. Выше показано, что простейший максимум единствен. Но, будучи таковым,он не может быть ни совершеннейшей телесной фигурой, то есть шаром, нисовершеннейшей плоской фигурой, то есть треугольником, ни простой прямизной,то есть линией. Максимум выше всего этого, так что обязательно нужноотбросить все постигаемое чувством, воображением или рассудком с помощьюэтих своих вещественных подпорок и прийти к пониманию такой высшей простотыи абстракции, где все вещи суть одно: где линия есть треугольник, круг ишар; где единство есть троичность и наоборот; где акциденция естьсубстанция, где тело есть дух, движение есть покой и так далее. Это станетясно, когда мы поймем, что каждая вещь в едином есть само это единое, а оно-- и единое и все, и, значит, любая вещь в нем есть все. Впрочем, если ты не понимаешь, что максимальное единство обязательнотроично, значит, ты еще не отбросил как следует шар, круг и подобное:максимальность единства нельзя понять должным образом, не поняв еготроичности. Воспользуемся тут уместными примерами. Единство понимания есть, очевидно, не что иное, как понимающее,понимаемое и понятие. И вот, если захочешь перейти к максимуму [этогоединства], отправляясь от понимающего, и скажешь, что максимум естьмаксимально понимающее, а не прибавишь, что он есть также и максимальнопонимаемое и максимальное понятие, твое представление о максимальном исовершеннейшем единстве неправильно. В самом деле, если это единство естьмаксимальное и совершеннейшее понимание, а без всех этих трех его коррелятовоно не будет ни пониманием, ни совершеннейшим пониманием, то неправильнопредставляет себе единство человек, не поднимающийся до троичности этогоединства. Еще. Единство есть не что иное, как троичность, потому что означаетнераздельность, различенность и связь: поистине нераздельность происходит отединства, так же и различение, и равным образом единение, или связь.Соответственно максимальное единство есть не что иное, как нераздельность,различенность и связь: в качестве нераздельности оно есть вечность, илибезна-чальность, потому что вечность ни от чего не отдельна; в качестверазличенности оно происходит от вечности с ее непреходящим постоянством; а вкачестве связи, или соединения, исходит от обоих. И еще. Стоит мне сказать: "Единство есть максимум", как я уже выражаютроичность. Ведь, говоря "единство", я называю безначальное начало; говоря"максимум", я называю изначальное начало; связывая и соединяя то и другоесвязкой "есть", я называю нечто исходящее от того и другого. Наконец, если, как ясно доказано выше, максимум един, посколькуминимум, максимум и связь суть одно, так что само единство' и минимально, имаксимально, и единяще, то и отсюда ясно, что философии, пожелавшей впростейшем созерцании понять необходимую троичность максимального единства,надо отбросить все относящееся к области воображения и рассудка. Тебя, конечно, удивит сказанное нами, а именно, что желающий понятьмаксимум в простом созерцании должен совершить скачок за пределывещественного различия и разнообразия, подобно тому как он должен выйти запределы всех математических фигур на том основании, что, как мы выразились,прямая линия в максимуме есть вместе и плоскость, и круг, и шар. Радибольшей остроты понимания попытаюсь подвести тебя к этим вещам простейшимпутем с помощью надежного примера, который покажет всю необходимость иправильность наших положений. Если постараешься подняться от знака к истине,понимая слова в переносном смысле, она приведет тебя к величайшемунаслаждению, и в знающем незнании ты продвинешься на этом пути так, что вмеру, доступную возвышенным стремлениям человеческого духа, сможешь увидетьединый непостижимый максимум, Триединого вечно благословенного Бога.
О ТОМ, ЧТО МАТЕМАТИКА ЛУЧШЕ ВСЕГО ПОМОГАЕТ НАМ Б ПОНИМАНИИРАЗНООБРАЗНЫХ БОЖЕСТВЕННЫХ ИСТИН Все наши мудрые и божественные учители сходились в том, что видимоепоистине есть образ невидимого и что творца, таким образом, можно увидеть потворению как бы в зеркале и подобии. Возможность символически исследоватьсами по себе непостижимые для нас духовные вещи коренится в сказанном выше:все взаимно связано какой-то -- правда, для нас темной и [в точности]непостижимой -- соразмерностью, так что совокупность вещей образует единуюВселенную и в едином максимуме все есть само Единое. Хотя всякий образ очевидно стремится уподобиться своему прообразу,однако кроме максимального образа, который в силу единства природы есть тоже самое, что и прообраз, нет настолько равного прообразу образа, чтобы онне мог без конца становиться более подобным и равным прообразу, как уже ясноиз предыдущего. Поскольку разыскание ведется все-таки исходя из подобий,нужно, чтобы в том образе, отталкиваясь от которого мы переносимся кнеизвестному, не было по крайней мере ничего двусмысленного; ведь путь кнеизвестному может идти только через заранее и несомненно известное. Но всечувственное пребывает в какой-то постоянной шаткости ввиду изобилия в немматериальной возможности. Самыми надежными и самыми для нас несомненнымиоказываются поэтому сущности более абстрактные, в которых мы отвлекаемся отчувственных вещей, -- сущности, которые и не совсем лишены материальныхопор, без чего их было бы нельзя вообразить, и не совсем подвержены текучейвозможности. Таковы математические предметы. Недаром именно в них мудрецы искуснонаходили примеры умопостигаемых вещей, и великие светочи древностиприступали к трудным вещам только с помощью математических подобий. Боэций,ученейший из римлян, даже утверждал, что никому не постичь божественнойнауки, если он лишен навыка в математике. Не Пифагор ли, первый философ и поимени и по делам, положил, что всякое исследование истины совершается черезчисло? Пифагору следовали платоники и наши первые учители настолько, чтоАвгустин, а за ним Боэций утверждали, что первоначальным прообразом творимыхвещей было в душе создателя несомненно число. Разве Аристотель, который,опровергая предшественников, желал предстать единственным в своем роде,сумел показать нам в "Метафизике" различие сущностей каким-то другимобразом, чем в сравнении с числами? Желая преподать свое учение о природныхформах -- о том, что одна пребывает в другой, -- он тоже был вынужденприбегнуть к математическим фигурам и сказать: "Как треугольник вчетырехугольнике, так низшее -- в высшем". Молчу о бесчисленных сходныхпримерах. Платоник Августин Аврелий, исследуя количество души, ее бессмертиеи другие высшие предметы, тоже пользовался помощью математики. Наш Боэцийсчел этот путь самым уместным и постоянно утверждал, что и всякое учение обистине охватывается множеством и величиной. Если угодно, могу сказатькороче: разве не с помощью математического доказательства пифагорейцам иперипатетикам только и удалось опровергнуть отрицающее бога и противоречащеевсей истине мнение эпикурейцев об атомах и пустоте, доказав, что невозможноприйти к неделимым и простым величинам, которые служили Эпикуру предпосылкойи основой всего его учения? Вступая на проложенный древними путь, скажем вместе с ними, что еслиприступить к божественному нам дано только через символы, то всего удобнеевоспользоваться математическими знаками из-за их непреходящей достоверности.<...>
ГЛАВА 10
О ТОМ, ЧТО ПОНИМАНИЕ ТРОИЧНОСТИ В ЕДИНСТВЕ ВСЕ ПРЕВОСХОДИТ Рассмотрим теперь, что имеет в виду Марциан, когда говорит, чтофилософия, желая подняться к познанию этой троичности, отбросила круги исферы. Выше показано, что простейший максимум единствен. Но, будучи таковым,он не может быть ни совершеннейшей телесной фигурой, то есть шаром, нисовершеннейшей плоской фигурой, то есть треугольником, ни простой прямизной,то есть линией. Максимум выше всего этого, так что обязательно нужноотбросить все постигаемое чувством, воображением или рассудком с помощьюэтих своих вещественных подпорок и прийти к пониманию такой высшей простотыи абстракции, где все вещи суть одно: где линия есть треугольник, круг ишар; где единство есть троичность и наоборот; где акциденция естьсубстанция, где тело есть дух, движение есть покой и так далее. Это станетясно, когда мы поймем, что каждая вещь в едином есть само это единое, а оно-- и единое и все, и, значит, любая вещь в нем есть все. Впрочем, если ты не понимаешь, что максимальное единство обязательнотроично, значит, ты еще не отбросил как следует шар, круг и подобное:максимальность единства нельзя понять должным образом, не поняв еготроичности. Воспользуемся тут уместными примерами. Единство понимания есть, очевидно, не что иное, как понимающее,понимаемое и понятие. И вот, если захочешь перейти к максимуму [этогоединства], отправляясь от понимающего, и скажешь, что максимум естьмаксимально понимающее, а не прибавишь, что он есть также и максимальнопонимаемое и максимальное понятие, твое представление о максимальном исовершеннейшем единстве неправильно. В самом деле, если это единство естьмаксимальное и совершеннейшее понимание, а без всех этих трех его коррелятовоно не будет ни пониманием, ни совершеннейшим пониманием, то неправильнопредставляет себе единство человек, не поднимающийся до троичности этогоединства. Еще. Единство есть не что иное, как троичность, потому что означаетнераздельность, различенность и связь: поистине нераздельность происходит отединства, так же и различение, и равным образом единение, или связь.Соответственно максимальное единство есть не что иное, как нераздельность,различенность и связь: в качестве нераздельности оно есть вечность, илибезна-чальность, потому что вечность ни от чего не отдельна; в качестверазличенности оно происходит от вечности с ее непреходящим постоянством; а вкачестве связи, или соединения, исходит от обоих. И еще. Стоит мне сказать: "Единство есть максимум", как я уже выражаютроичность. Ведь, говоря "единство", я называю безначальное начало; говоря"максимум", я называю изначальное начало; связывая и соединяя то и другоесвязкой "есть", я называю нечто исходящее от того и другого. Наконец, если, как ясно доказано выше, максимум един, посколькуминимум, максимум и связь суть одно, так что само единство' и минимально, имаксимально, и единяще, то и отсюда ясно, что философии, пожелавшей впростейшем созерцании понять необходимую троичность максимального единства,надо отбросить все относящееся к области воображения и рассудка. Тебя, конечно, удивит сказанное нами, а именно, что желающий понятьмаксимум в простом созерцании должен совершить скачок за пределывещественного различия и разнообразия, подобно тому как он должен выйти запределы всех математических фигур на том основании, что, как мы выразились,прямая линия в максимуме есть вместе и плоскость, и круг, и шар. Радибольшей остроты понимания попытаюсь подвести тебя к этим вещам простейшимпутем с помощью надежного примера, который покажет всю необходимость иправильность наших положений. Если постараешься подняться от знака к истине,понимая слова в переносном смысле, она приведет тебя к величайшемунаслаждению, и в знающем незнании ты продвинешься на этом пути так, что вмеру, доступную возвышенным стремлениям человеческого духа, сможешь увидетьединый непостижимый максимум, Триединого вечно благословенного Бога.
ГЛАВА 11
О ТОМ, ЧТО МАТЕМАТИКА ЛУЧШЕ ВСЕГО ПОМОГАЕТ НАМ Б ПОНИМАНИИРАЗНООБРАЗНЫХ БОЖЕСТВЕННЫХ ИСТИН Все наши мудрые и божественные учители сходились в том, что видимоепоистине есть образ невидимого и что творца, таким образом, можно увидеть потворению как бы в зеркале и подобии. Возможность символически исследоватьсами по себе непостижимые для нас духовные вещи коренится в сказанном выше:все взаимно связано какой-то -- правда, для нас темной и [в точности]непостижимой -- соразмерностью, так что совокупность вещей образует единуюВселенную и в едином максимуме все есть само Единое. Хотя всякий образ очевидно стремится уподобиться своему прообразу,однако кроме максимального образа, который в силу единства природы есть тоже самое, что и прообраз, нет настолько равного прообразу образа, чтобы онне мог без конца становиться более подобным и равным прообразу, как уже ясноиз предыдущего. Поскольку разыскание ведется все-таки исходя из подобий,нужно, чтобы в том образе, отталкиваясь от которого мы переносимся кнеизвестному, не было по крайней мере ничего двусмысленного; ведь путь кнеизвестному может идти только через заранее и несомненно известное. Но всечувственное пребывает в какой-то постоянной шаткости ввиду изобилия в немматериальной возможности. Самыми надежными и самыми для нас несомненнымиоказываются поэтому сущности более абстрактные, в которых мы отвлекаемся отчувственных вещей, -- сущности, которые и не совсем лишены материальныхопор, без чего их было бы нельзя вообразить, и не совсем подвержены текучейвозможности. Таковы математические предметы. Недаром именно в них мудрецы искуснонаходили примеры умопостигаемых вещей, и великие светочи древностиприступали к трудным вещам только с помощью математических подобий. Боэций,ученейший из римлян, даже утверждал, что никому не постичь божественнойнауки, если он лишен навыка в математике. Не Пифагор ли, первый философ и поимени и по делам, положил, что всякое исследование истины совершается черезчисло? Пифагору следовали платоники и наши первые учители настолько, чтоАвгустин, а за ним Боэций утверждали, что первоначальным прообразом творимыхвещей было в душе создателя несомненно число. Разве Аристотель, который,опровергая предшественников, желал предстать единственным в своем роде,сумел показать нам в "Метафизике" различие сущностей каким-то другимобразом, чем в сравнении с числами? Желая преподать свое учение о природныхформах -- о том, что одна пребывает в другой, -- он тоже был вынужденприбегнуть к математическим фигурам и сказать: "Как треугольник вчетырехугольнике, так низшее -- в высшем". Молчу о бесчисленных сходныхпримерах. Платоник Августин Аврелий, исследуя количество души, ее бессмертиеи другие высшие предметы, тоже пользовался помощью математики. Наш Боэцийсчел этот путь самым уместным и постоянно утверждал, что и всякое учение обистине охватывается множеством и величиной. Если угодно, могу сказатькороче: разве не с помощью математического доказательства пифагорейцам иперипатетикам только и удалось опровергнуть отрицающее бога и противоречащеевсей истине мнение эпикурейцев об атомах и пустоте, доказав, что невозможноприйти к неделимым и простым величинам, которые служили Эпикуру предпосылкойи основой всего его учения? Вступая на проложенный древними путь, скажем вместе с ними, что еслиприступить к божественному нам дано только через символы, то всего удобнеевоспользоваться математическими знаками из-за их непреходящей достоверности.<...>
ГЛАВА 20
ЕЩЕ О ТРОИЦЕ И О ТОМ, ЧТО В БОГЕ НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ЧЕТВЕРИЦЫ И ТАК ДАЛЕЕ Дальше. Истина Троицы, триединство требует, чтобы тройственное былоединым, почему оно и называется триединым. Но это удается понять толькотаким образом, что соотношением различное соединяется, а порядкомразличается. Соответственно при построении конечного треугольника сначалаимеем один угол, потом другой и, наконец, третий из обоих первых, причем этиуглы взаимно соотнесены, образуя единый треугольник. Так же и в бесконечномтреугольнике -- бесконечным образом. Однако понимать здесь все нужно так,чтобы при мысли о первом в вечности последующее не оказывалосьпротивоположным ему понятием, иначе первичность и последование с бесконечными вечным никак не вяжется. Отец не прежде Сына и Сын не после Отца; Отецпрежде Сына только так, что Сын не позднее его. Если Отец есть первое лицо,то Сын есть второе не после него, но как Отец -- первое лицо безпредшествования, так Сын -- второе лицо без последования; и равным образомтретье лицо, Святой Дух. Впрочем, достаточно; выше обо всем этом было ужеясно сказано. Но относительно вечноблагословенной Троицы, пожалуйста, обрати вниманиееще на то, что максимум троичен, а не четверичен, не пятиричен и так далее,-- вещь, поистине достойная упоминания. Такое противоречило бы максимальнойпростоте и совершенству. В самом деле, всякая многоугольная фигура своим простейшимпервоэлементом имеет треугольник, то есть минимальную многоугольную фигуру,меньше которой не может быть. Но доказано, что простой минимум совпадает смаксимумом. Треугольник занимает тем самым в ряду многоугольников такое жеположение, какое единое занимает в числовом ряду: как всякое числоразрешается в единство, так многоугольник разрешается в треугольник. Поэтомумаксимальный треугольник, с которым совпадает минимальный, свертывает в себевсе многоугольные фигуры; максимальный треугольник относится ко всякомумногоугольнику, как максимальное единство относится ко всякому числу.Наоборот, четырехугольная фигура не минимальна, что очевидно, посколькутреугольник меньше ее; значит, простейшему максимуму, который может совпастьтолько с минимумом, четырехугольник, всегда составный и потому большийминимума, подходить никак не может. Больше того, "быть максимумом" и "бытьчетырехугольником" заключает в себе противоречие: такой максимум не мог быбыть точной мерой треугольников, потому что всегда превосходил бы их, акакой же он максимум, если он не мера всего? Да и как может быть максимумомто, что возникает из чего-то другого, составно и, следовательно, конечно? Кроме того, уже показано, что из возможности простой линии сначалавозникает простой -- в ряду многоугольных фигур -- треугольник, потомпростой круг, потом простой шар, и не получается никаких других, кроме этихэлементарных фигур, которые в своем конечном состоянии несоизмеримы друг сдругом и свертывают в себе все остальные фигуры. Если бы мы захотелипридумать меры для всех измеримых количеств, то, во-первых, нампотребовалась бы для длины бесконечная максимальная линия, с которой совпалбы минимум, потом равным образом для прямолинейной ширины понадобился бымаксимальный треугольник, для круговой ширины -- максимальный круг, а дляглубины -- максимальный шар; с другими фигурами, чем эти четыре, охватитьвсе измеримое невозможно. Поскольку все эти меры обязательно должны бытьбесконечными и максимальными, чтобы с ними совпал минимум, а многихмаксимумов не может быть, то получается единый максимум; но раз оноказывается мерой всякого количества, мы и называем его тоже всем тем, безчего нет максимальной меры, хотя рассмотренный в себе, безотносительно кизмеряемому, максимум по-настоящему не может ни быть, ни носить имя ни однойиз перечисленных фигур, потому что он бесконечно и несоизмеримо выше их.Точно так же и максимум просто, поскольку он мера всего, мы называем всемтем, без чего невозможно представить его всеобщей мерой. Он бесконечно вышевсякой троичности, но мы называем его троичным, потому что иначе мы не моглибы понять его как простую причину, меру и мерило всех вещей, единство бытиякоторых заключено в троичности, как в геометрических фигурах единствотреугольности заключено в тройственности углов, хотя по-настоящему ни этоимя, ни наше понятие троичности вне отношения к вещам максимуму никак неподходит, бесконечно отставая от его максимальной и непостижимой истины. Итак, мы считаем максимальным треугольником простейшую мерувсего-существующего в тройственности, каковы действия и деяния, бытиекоторых трояко складывается из возможности, объекта и действительности:умозрения, понятия, воления, сходства, несходства, красоты, пропорции,соотношения, природные влечения и равным образом все прочие вещи, единствобытия которых состоит в [троичной] множественности, как вообще всякоеприродное бытие и действие состоит в соотношении действующего начала,пассивного начала и их общего результата.