Глава 7. Соображения по поводу Ла Чорреры
Сказав всё необходимое в предыдущей главе, мы можем перейти к самому трудному аспекту Ла-чоррерского эксперимента: субъективному психологическому содержимому. Это зыбкая почва, где от нас потребуется максимум объективности. На собственном опыте мы пережили глубоко личные ситуации и остро отдаём себе отчёт в полной невероятности того что было. Психология – наука молодая. Если говорить серьёзно, характерное для физических наук, разграничение эксперимента и экспериментатора – непреодолимое препятствие в прогрессе экспериментальной психологии. Дабы оставаться предельно честными и сохранить научную беспристрастность, позвольте вникнуть в природу ситуации, в которой нас озарили исключительные идеи. Память играет исключительную роль при составлении отчётов о протекающих во времени процессах, но что не получается у реконструированной памяти воспроизвести – это формирование понимания; поскольку понимание само протекает во времени как постепенное приближение, движение на ощупь. Эксперимент высвободил подсознательные образы, относящиеся к нескольким темам архетипического уровня. Главная из них была тема трансформации.
Сильверман (см. выше в главе 2) говорил о двух реактивных типах шизофрении – эссенциальной и параноидной. Его описание их симптомов похоже на наш случай: ввиду разнообразия необычных идей, захлестнувших нас как знак нашего прорыва на субмолекулярном уровне, в течение двух недель после эксперимента 5 марта 1971. Начиная с указанной даты, нормальная конфигурация обеих наших личностей – меня и брата – неожиданно стремительно начала мигрировать в направлении форм реактивной шизофрении. На заре пятницы пятого марта, после описанного в главе 6 ночного камлания, один из нас на час с лишним впал в прогрессирующую отстранённость – эссенциальную шизофрению, или классический шаманский транс.
Мы ощутили присутствие гиперпространственного существа-невидимки: союзника – который, казалось, наблюдал за нами. В какие-то моменты он зримо влиял на ситуацию, дабы мы мягче двигались в попытке разрешить генерируемые идеи экспериментально. Триптаминовый транс – нечто чуждое повседневному опыту, акцентирующее фантастические темы паукообразных, пришельцев (или паукообразных пришельцев). Мы и до этого галлюцинировали под триптаминами видя людей как насекомых. Невидимку наблюдателя мы понимали как антрополога, прибывшего с ключами галактического гражданства. Этот космический антрополог понимался нами как хитинопанцирный, и сквозь полуденную трель насекомых сельвы нами улавливалось более глубокое гармоническое гудение жёсткокрылого- невидимки. Постороннее присутствие вторило растущей луне: достигло максимума в начале марта в первую четверть и сошло на нет к полнолунию.
Последующие 37 дней – особенно, в период до равноденствия – нас захватило сразу несколько тем. Главная из них – идея возвращения из шаманского путешествия с окраин пространства-времени на Землю накоплением его энергетической конфигурации конденсатом в виде двояковыпуклой линзы или летающей тарелки, подлинного lapis philosophorum. Один из нас погрузился в интенсивное перенесение, схожее с реактивной параноидной шизофренией, ассимилировав отцовскую и целительскую роль шамана и психопомпа. С 6 до 17 марта один из нас вообще не спал. Другой, проснувшись, беспрестанно говорил, входя в убедительный раппорт с любой личностью, кого мысленно выбирал. Испещрённая технической эрудицией элоквенция вплеталась в методичную лавинообразную теоретизацию странной гиперпространственной космогонии: в манихейских терминах, солнечная система есть оптическая накачка. Свечение душ перекачивается от планеты к планете, пока не достигнет третьей космической скорости, уходя в центр галактики.
(Архетипическая тема возврата в галактический центр представлена «Мельницей Гамлета» де Сантильяны и фон Дехенда, 1969, особ. глава 18).
Одним из инсайтов брата было то, что Юпитер –это гиперпространственное преломление образа Земли. Газовый гигант кишит причудливыми формами жизни и хранит в себе тайну жизнестойкости видов. В своём внутреннем эпосе история последних десятилетий XX века есть неистовая попытка сконструировать объект, называемый линзой переброски жизни на Юпитер в преддверии неотвратимой катастрофы.
По мере того мы как странствующие шаманы возвращались домой –в наше место в пространстве, в наш стежок во времени –мифотворчество и симптомы элективной шизофрении постепенно затухали в каждом из нас. Но запущенный в ходе эксперимента процесс постижения не гас. Напротив, он всё больше стабилизировался и самоопределялся с каждыми прошедшими сутками, оставляя далеко позади вычурную поэзию первых дней эксперимента. В конечном итоге это понимание кристаллизировалось в новую модель сознания и времени. Она представляет собой попытку отразить логику пережитых откровений в терминах молекулярной биологии с учётом экспериментальной сверхпроводимой интеркаляции гармина. Весь наш опыт сам собой трансформировался в логические выводы, вытекающие из аксиомы-откровения: все события задаются волной, иерархически суммирующей свои гармоники, являющиеся морфогенетическими паттернами кодонов ДНК.
Хотя мы видим, что симптоматически весь наш опыт –классика онейроида в двух категориях dementia præox, мы не можем сказать, что описанный случай был déire àdeux, двойным самообманом (смотри главу 2). Мы убеждены, что явились свидетелями объективного феномена: необычайного, связанного с психикой, зарождающегося в недрах изучаемых нами молекулярных явлений. Приедём как доказательства следующие моменты, не вписывающиеся в картину шизофрении:
1) внезапность появления симптомов сразу после эксперимента: через несколько минут после запланированных действий мы стали выпадать из континуума всеобщего восприятия. Вместе с тем открылся канал. Ещё до начала эксперимента мы ожидали, что ченнелинг станет одним из проявлений успешно протекающего эксперимента: при включении сверхпроводящей гарминной связи с генетической матрицей
2) одновременный и синхроничный аспект нашей диссоциации: хотя каждый из нас вроде как стал шизофреником, у нас были общие идеи и понимание. Всё напоминало кинофильм, случайно прокрученный вспять: поначалу зрелище бессмысленно, потом всё оказывается на своих местах. Аналогично, наше мышление и физические движения отражали обратную импликацию
3) один из нас провёл одиннадцатидневную депривацию сна, совершенно не напрягаясь
Всё вышеперечисленное формально не является доказанным фактом, эти события неповторяемы. Эти моменты приведены нами как не согласующиеся с гебоидофренией, но большего интереса заслуживают модели идей, построенные нами в ходе наблюдения за происходящим. Мы бы хотели, чтобы нас оценили, прежде всего, как создателей теории, а уже потом как свидетелей паранормального.
Мы считаем, что теория гиперпространственных сверхпроводящих связей не только блестящим образом подтвердилась в ходе задуманного для её проверки эксперимента, но породила новую – теорию модульной волновой иерархии природы времени. Новая теория возникла как математическая интерпретация гексаграмм И цзина с последующей трактовкой её положений в терминах общей теории систем. Достигнут принципиально иной взгляд на природу времени и организм: в рамках новой теории предложена модель, объясняющая взаимосвязь физических и психологических явлений на всех уровнях – от атомов до галактик.
Подытоживая психологические рефлексии касательно нашего эксперимента, мы не можем кратко не остановиться на природе субъективного опыта галлюциногенных триптаминов, явившихся нашим главным инструментом. Съедание Строфарии кубенсис равносильно подъёму звёздной антенны. Это означает, что если кто-то вводит психодинамические триптамины в свою систему, ему становится легче слышать – а может, и видеть – стоячую волну видового опыта (иногда во сне происходит нечто подобное). Глава о грибном опыте почти полностью посвящена попытке понять, что тогда было.
По словам Уайтхеда, это понимание, каким бы несовершенным ни было, есть самоочевидность паттерна в меру его различения (1968, стр. 52). В той же работе (страница 50) Уайтхед пишет, что понимание самоочевидно. А доказательства – всего лишь инструмент расширения нашей несовершенной самоочевидности.
На наш взгляд, это понимание – не что иное, как усиленное проявление электронно-спинового резонанса ДНК на высшем кортикальном уровне. Гриб Строфария – не ядовитое, легко применимое средство для активизации доступа к вневременному бессознательному. Продолжим нашу песню сирен в поддержку грибоедов. В какой-то момент происходит феномен перенесения, миконавт отождествляет себя с содержимым гиперактивного воображения. Трип не зависит от испытуемого, это самопроявляющееся событие. Влияние на уровни МАО курением коры Banisteriopsis caapi после приёма грибов – почти полный аналог курения синтетического триптамина (ДМТ), найденный в природе. Возможно, триптамины смолы Виролы тхеиодоры гораздо более активны, как и β-карболины. Если некая токсичность Строфарии и сыграла роль вначале, она никак не проявилась на других этапах грибного опыта.
Возможно, транзиторная шизофрения, последовавшая за грибным экспериментом, была результатом необратимого ингибирования МАО. Некоторые ингибиторы моноаминоксидазы используемые в терапии как антидепрессанты, особенно ипрониазид, могут необратимо связываться с ферментом, приводя к длительному ингибированию. Взамен выведенного из строя фермента требуется новый, биосинтезом белка. Исследования необратимого ингибирования показали, что на возобновление нормальной ферментной активности требуется от 10 – 20 дней (Плянц с соавторами, 1972). Когда МАО ингибируется гармином или его производными, этот процесс полностью обратим – фермент восстанавливается через 3 – 6 часов (Анденфренд и др., 1958). Но если нам всё-таки удалось создать сверхпроводящую конфигурацию в гармине и его аналогах, тогда эти молекулы вошли в стойкую связь c МАО так же, как с нейронной ДНК. Отсюда симптомы шизофрении после проведённого эксперимента. Ингибирование МАО приводит к увеличению концентрации 5НТ в мозге, поскольку медиаторы синтезируются как обычно, нарушен лишь их оборот (Плянц с соавторами, 1972). Экзогенные триптамины при инактивированной МАО накапливаются в мозге так же, как эндогенные. Возможно, в нашем эксперименте в связи с приёмом обратимых ингибиторов МАО вместе с триптаминами произошло первоначальное аккумулирование серотонина и метилированных триптаминов. Далее метилированные триптамины и, вероятно, 5НТ, в отсутствие привычных метаболических путей из-за ингибирования МАО, становятся субстратами для двух других ферментов: индолил-N-метилтрансферазы и 5-ГИОМТ. Эти ферменты, в свою очередь, ещё более увеличивают уровни метилированных триптаминов. Альтернативными ферментными путями некоторые из них становятся психотомиметиками, структуры которых делают их устойчивыми к воздействию МАО. После возобновления активности фермента они накапливаются дальше. И если предлагаемая нами теория неправильна или неполна – наша многомесячная связь с бессознательным вполне объяснима новоструктурными галлюциногенами.
Наш первоначальный подход к психоделической феноменологии гриба Строфария был совершенно наивным. Теперь непонимание ушло навсегда. Если сравнивать с синтетикой, физические эффекты Строфарии кубенсис напоминают мескалин. Необходимо наблюдать происходящее: могут быть события-предшественники неконтролируемых прорывов бессознательного. Наша теория указывает: несмотря на все свои потуги, эго не в состоянии контролировать поток событий никак. Если так, если транс – обязательная часть данного феномена, тогда он неизбежен. Но этот вывод не оправдание опрометчивости, нужно вести себя так, будто всё под контролём. Гриб – это инструмент озарения, ведущего в состояние стоячей волны сознания на уровнях бессознательного. Но это не обязательная компонента. Можно обойти грибной транс, сведя на нет токсические помехи. Опыты с грибами позволяли нам вспоминать триптаминовый экстаз и повторно входить в эти глубокие состояния. Мы смогли реконструировать и прочувствовать поэтико-литературный идейный комплекс –это и было главным в нашей исследовательской программе природных триптаминов.
Мы хотим сказать, что есть особое пространство, куда попадает курильщик триптаминов. Оно динамическое, но стабильное; самоподдерживающееся и многомерное. И ещё: есть мыслящие автономные хаотически движущиеся озорные машинные эльфы –их встречаешь, будучи в трансе, странных учителей, чьё изумительное пение материализует причудливые игрушки из воздуха и из их постоянно меняющихся тел. Это зрелище похлеще Восточного великолепия. Оно характерно для манеры, в которой разворачивается трип, его неотъемлемое качество. Звук становится в итоге видимым –как топология, динамически искривляющаяся в форму. Звук становится голосом этой формы и использует её при создании идейных комплексов, призванных чему-то научить. Но то, чему они учат, с трудом протискиваемо в нашу трёхмерность. Этот факт создаёт динамическую полярность эго и содержимого экстаза. Она составляет диапазон наших поисков. Это место или состояние ждёт своих исследователей. В каком-то очень прямом смысле это место, откуда приходят идеи. В этом другом измерении перед испытуемым проходят огромные самораскрывающиеся комплексы идей, схватываемые на лету. И посредством поющих эльфороботов сонм таких объектов / идей прямо-таки настойчиво требуют к себе нераздельного внимания. По словам Генри Манна, пишущего о Марии Сабине и оахакских psilocybe, озорные грибочки пришли как воплощения весёлости, кувыркающиеся измышления спонтанного, вытворяющие чудеса акробатики (в книге «Галлюциногены и шаманизм» Майкла Дж. Харнера, 1973).
Содержимое опыта имеет глубокую эмоциональную окраску, но это такой позитив, что заставляет кататься со смеху. Неизбежно, субъективная насыщенность и самоочевидная последовательность канвы триптаминового транса заставляет триппера задаться вопросом о значении всего этого для людей. Идея, что мы окружены иными измерениями, представляется странной современному обществу –такой же странной она казалась первым шаманам-травникам, когда они в своём экспериментировании обнаружили триптаминовый портал. Каков он, мир за порогом? Ответ на вопрос означает перифраз: как устроено сознание? Если мир за порогом включат в консенсус, как в своё время электрон и чёрные дыры, если мир за порогом признают частью зрелого, научно обоснованного подхода к мирозданию –тогда наша собственная описанная выше битва станет естественным проявлением миров новых возможностей.
Если поэтика придаёт научному мышлению фон, созвучный нашему опыту, она должна быть трансовой. Перекликается ли трансовая поэтика с философией? Йонас (1966), обсуждая одну из аллегорий Филона Александрийского, трактующую слово Израиль как видящий Бога, поясняет:
«Более совершенный архетипический логос выше присущей людям дихотомии названия и сути, ergo не связан формами речи и не зависит от слуха. Он открывается внутреннему взору как истина вещей. Другими словами, противопоставление зрения слуху, дебатируемое Филоном, оказывается целиком в области зрения. Т.е., реальной антитезы нет, есть лишь разница отношения к идеалу мгновенного интуитивного прозрения объекта. Именно с видом на идеал слышание противопоставленное ви́дению понимается как парциальный приоритет, делегированный уровень –не как нечто самостоятельное и принципиально отличное от зрения. Следовательно, предусмотренный выше переход от слышания к ви́дению есть лишь углубление и ректификация первоначального знания» (стр. 238)
Это превосходное описание того, как внутренний лингвистический феномен берёт начало из внешнего визуального, разнясь с ним лишь в степени. Это в самом деле более совершенный архетипический логос, который, на наш взгляд, наилучшим образом определяет триптаминовый транс. Если мозг сродни голографической пластинке, могут ли звуки определённого диапазона проникать сквозь череп и интерферировать как объектная и опорная волна, порождая акустические голограммы (визуальные образы) в 3D пространстве или сознании-мозге другого организма? Этот вопрос совершенно не изучен, хотя акустические голограммы получены, голограммы получались лазерной подсветкой интерференционной картины звуковых волн (глава 4 данной книги).
Мы не одиноки, считая что триптамины глубинно связаны с языком и тайной его формирования:
Если спросить шамана откуда он это знает, он ответит: «Это не я говорю, это грибочки». Масатеки верят, что грибы говорящие. Конечно, грибы молчат – говорят люди. Говорящие грибы –антропоморфизм. Но владеющий языком грибоед приобретает ещё большую элоквенцию. Шаманы-грибоеды не молчуны. Они ораторы и певцы-сказители, воспевающие истину. Они акыны своего племени, заклинатели и умельцы заговоров, вещуны и советчики, провидцы и оракулы, служители Вач. Известно высказывание Гераклита: «Говорю не я, говорит логос». (cf. non duco ducit: не я веду –он ведёт, прим. пер.) Язык представляет собой экстатический процесс сигнификации. Под грибами человек приобретает беглость, лёгкость, экспрессивность речи. Не могут не изумлять точность формулировок и подбор слов. Это результат контакта намерения артикуляции с событиями эксперимента. В какие-то моменты появляется внутренний подсказчик, слова возникают сами собой, лавинообразно, безо всяких усилий –на манер автоматического письма. Самодиктовка писателей-сюрреалистов напоминает наш опыт. Они делали это неосознанно –мы же были в потоке полностью, отдавая себе отчёт в происходящем. Стройные логические построения вербализировались досконально и ясно. Грибочки открывают поле сообщений с миром, с другими, с самим собой. Высвобождаемая ими спонтанность не ограничена органолептикой, она носит лингвистический характер. Это спонтанность речи, пылкий и ясный дискурс. Это логос в действии. Для шамана это как самопроговаривание вселенной через него … слова –материализации сознания, язык –привилегированный посредник нашей позиции к реальности (Манн в книге Харнера «Галлюциногены и шаманизм», издательство Оксфордского университета 1973, стр. 88-89)
Подытожить наш амазонский опыт в двух словах непросто. Он обрушил статистику ввиду множества совпадений; физические феномены происходили и после опыта –совершенно ошеломляющие. Паранормальные явления, телепатия в особенности, в описываемый период наблюдались не единожды. Всё это не оставляет у нас сомнений: мы вторглись в область сверхъестественного, не укладывающуюся в общепринятую физику. Пережитые события стали для нас устойчивым стимулом в попытке эмпирически доказать реальность того, что было. Наблюдавшиеся нами отклонения от физических законов не объясняются нигде, кроме разработанной нами организменной общей теории систем. И здесь феномен объясняет сам себя, принимая вид общей теории систем. Это процесс, отдаляющий наш опыт от общего гносиса шаманства или шизофрении. Так как данная теория берётся объяснить мир, её необходимо тщательно исследовать эмпирически. У нас беспристрастная позиция, пусть самораскрытие феномена идёт своим ходом.
ЧАСТЬ II