Методология исследования феномена города в культуре
Город в исторической науке определяется: как военнополитическое укрепление, центр монополии власти, какторгово-ремесленный центр, в противоположность деревне, как религиозный центр, как юридическое образование со своими правами (городское право), как культурный центр, какособая форма повседневной жизни. Абсолютизация тех или иных подходов приводит к подчас взаимоисключающим определениям. Поэтому общее определение города сегодня считается суммой социологической, юридической, экономической, культурологической абстракций, а не инструментом исторического познания. Очевидно, что попытка выдвижения какого-то универсального критерия легко опровергается. Например, наличие укрепленных стен характеризует как город, так и замок, а они, как известно, конфронтировали. Точно также определение города как религиозного центра не отличает его от монастыря. Далеко не все города были административными центрами, более того они первоначально конкурировали с другими центрами монополии власти — замками феодалов. Городское право, хотя является критерием самостоятельности, однако даже в Европе не все города его имели.
Европейские города вовсе не связаны с античными, и даже если такая связь прослеживается, речь идет о достаточно глубоком разрушении или иной трансформации античного полиса. Генезис средневековых городов связан с конфронтацией и разделением ремесленного и интеллектуального труда от сельскохозяйственного. Античный город был тесно связан с землей, так как большинство горожан жили сельскохозяйственным трудом, который был одним из занятий свободного гражданина. Будучи органично связанным с землей, античный город оставался политическим, религиозным и культурным центром. Большинство средневековых поселений городского типа возникали как укрепленные поселения, которые постепенно приобретали развитые городские функции. Более того, средневековые города развивались быстрее в том случае, когда связи с античными городами были разрушены. Точно также и капиталистические города быстрее растут на пустом месте, когда отсутствуют старые традиции, играющие роль своеобразного консерванта. Сегодня в противоположность распространенному представлению о непрерывном развитии и преемственности городов под влиянием социально-экономической парадигмы сложилась альтернативная точка зрения, настаивавшая на комплексном понимании города как общины, как религиозного и культурного центра, как торгово-ремесленных образований. Город рассматривается как ответ на вызов времени, состоявший в появлении новых типов труда, расширении коммуникаций, образовании новых правовых норм. Возникновение городов связано также с демографическими изменениями. Как известно, средневековое общество было не рабовладельческим, и главной ценностью считалась земля. Поэтому излишки населения вынуждены были уходить или образовывать большие поселения на небольшой территории. Города действительно давали возможность выживания и в них имели место самые разнообразные формы труда. Вместе с тем, недостаток земли вел к тому, что горожане, специализируясь и совершенствуясь в производстве вещей повседневного спроса, вынуждены были закупать сельхозпродукты и тем самьм способствовали становлению эквивалентного обмена между городом и деревней. Теперь город уже не живет за счет сельскохозяйственного труда, а вовлекает его в рыночные отношения. Именно в этом состоит значение города для развития буржуазного общества. Возникнув в докапиталистическом обществе, город способствовал развитию рыночных отношений и не только в плане международной, но и местной и даже внутригородской торговли. Специфика городов состояла в том, что там вместо натурального обмена складывались товарно-денежные отношения купли-продажи.
Несомненно выкристаплизовывание городов связано с формированием центров монополии власти в укрепленных замках. Недаром в структуре старых городов четко выделяется бург-политико-административный центр. Точно также велико значение пышных храмов, которые входят в центр города. Но феодальные центры господствовали над сельской местностью и жили за счет присвоения силой продуктов крестьянского трупа. Здесь также имел место своеобразный обмен услугами: в случае нападения крестьяне могли укрыться за стенами городского укрепления. Недаром историк Ж. Дюби метко окрестил город как “охраняющего паразита”.
Наряду с проблемой генезиса, которая, как отмечает Ястребицкая, была решена “путем объединения всех бывших в наличии теорий происхождения городов”,130 историки активно обсуждали вопрос о специфических функциях города. И первая трудность возникает относительно статуса горожан. Как функционирует город в системе средневекового общества, каковы отношения горожан с другими слоями населения, как сочленяется городская экономика и городское право с феодальным способом производства и вассальной зависимостью? Первое, что можно сделать — это провести различие деревни и города в социальном, политическом, культурном и хозяйственном аспектах. Это различие является необходимым, но недостаточным, так как не учитывает специфики огромного количества мелких городов, которые не были ни политическими, ни торговыми, ни промышленными центрами. На самом
130 Ястребицкая А. Л. Средневековая культура и город в новой исторической науке. М., 1995.С. 32.
деле города — форма жизни не чужеродная, а органичная для любого периода культуры; они существовали и развивались не столько благодаря противостоянию, сколько единству с деревней. Летучее выражение “Воздух города делает человека свободным” (если он проживет в городе один год и один день), обычно расцениваемое как свидетельство антифеодальной направленности города, на самом деле выражает лишь один из средневековых иммунитетов. Кроме того, нельзя закрывать глаза и на то обстоятельство, что не всегда город эксплуатировал деревню, так как известны примеры контроля крупных земельных вотчинников над городами. Средним векам свойственен и период деурбанизации, когда городские христиане уходят в глухие земли и основывают там монастыри, когда городские жители лишаются завоеванных вольностей. Города возрождаются как центры борьбы с этим земельно-феодальным абсолютизмом.
В социальном плане город обычно характеризуется наличием резкого социального расслоения. Разумеется, в деревне также были бедные и богатые крестьяне, однако в целом община — это воплощение ревнивого чувства равенства. Члены общины, связанные круговой порукой, не существуют как независимые индивиды, права которых зафиксированы в законах. Однако нельзя забывать, что главные по многочисленности городские сословия, торговцы и ремесленники, а также служители культа и некоторое число представителей интеллектуального труда — учителя, юристы, врачи были также объединены по принципу общины, соблюдавшей уравнительно-охранительные основы средневекового общества. Вместе с тем, своеобразие города — это вольность, лучше всего проявляющаяся в специфике городской коммуны, которая первоначально неотличимая от общины по мере своего развития становится инородным телом, постепенно инфицирующим весь средневековый организм, подготавливающий оформление буржуазного общества. Сообщество горожан постепенно сформировало свои политические, хозяйственные и культурные амбиции и сумело успешно их реализовать. Перемена вертикально-сословных зависимостей, на горизонтально-денежные стала основой перехода к капитализму. Средневековый город, служивший хотя и не главным, но жизненно важным, выполняющим специфические функции органом политического тела средневекового общества, испытал своеобразные мутации, которые оказались плодотворными в новых изменившихся условиях. Города стали набирать силу, что привело к изменению всего общественного организма. Город с самого начала вынужден был использовать товарно-денежные отношения вместо тяжеловесного натурального обмена. Конечно, и село нуждалось в рынке, но это не был, так сказать, повседневный рынок. Доказательством тому служит отличие ярмарки от рынка. С одной стороны, на ярмарке имели место отношения купли-продажи. Но с другой стороны, ярмарки выполняли и иные, религиозно-праздничные, демонстративные функции, а главное проводились хотя и регулярно, однако и не часто. Городской рынок, напротив, имеет регулярный характер и работает каждый день, начиная с раннего утра. И каждый день горожане спешили на рынок покупать провизию. Для этого с такой же настойчивостью и регулярностью они должны были зарабатывать деньги. Хотя ученики и подмастерья жили с мастером как бы одной семьей, все-таки их расчеты между ними были меркантильными. Рынок цивилизовал людей, хотя и вносил разлад в сознание горожан, которые вынуждены быть более расчетливыми и экономными, они всегда выглядели в глазах деревенских жителей менее душевными и корыстолюбивыми.
Становление и изменение городов, связь их между собой по типу, например, Ганзы во многом связано с общецивилизационным процессом. По мере его развертывания складываются политические, религиозные, торговые и ремесленно-промышленные городские центры и вместе с тем рождаются некие прообразы современных мегаполисов, которые связывают эти центры в рамках единого города. Однако при всех этих различиях юрода оставались местами, где действовали особые городские права, которые будучи сначала жалованными вольностями, органично присущими системе личностных зависимостей средневековья, постепенно приобрели черты закона, который нельзя отнять или нарушить. Этот процесс “легитимации” развивался и в рамках самого города, различные слои и корпорации которого также добивались своих особых прав. Дифференциация и усложнение сетей зависимостей, разнородность нитей городской ткани приводила к необходимости более сложных и формальных способов управления. Города характеризуются наличием органов коммунального самоуправления — городских советов. В целом это также приводило к значительному усложнению форм повседневной жизни. Возникающие и рамках города разнородные силы вынуждены были находить формы совместного сосуществования. И это должно было найти выражение не только нa уровне политических, юридических, экономических, но культурно-ценностных взаимосвязей и взаимопониманий.
АГОРА, ХРАМ И РЫНОК
Город — начало цивилизации. Пространство города, с одной стороны, является физическим и включает здания, улицы, площади, а с другой, — символическим, т. е. таким, разметка которого осуществляется в сознании и видима лишь тому, кто воспринимает скрытую и шифрованную моральную, сакральную, политическую и т. п. топографию. Город не сводится к архитектуре и не прочитывается до конца как система знаков или овеществленная форма духа. Он представляет собой территорию, пространство, которое организует, упорядочивает и в каком-то смысле формирует индивидуальное и общественное тело. Поэтому в истории они тесно взаимосвязаны. Ведь тело — это не только организм, а такое же порождение цивилизации, как и город. Оно является символической системой и при этом совершенной и экономичной машиной, в которой используются преобразованные природные или искусственно выращенные и протезированные обществом органы. По-верхностьтела испещрена культурными знаками, а его внутренние управляющие структуры — душа и разум используются как носители и исполнители общественных означающих. При этом жилище, предприятие, школа, рынок и церковь представляют собой дисциплинарные пространства производства человеческого тела.
Было бы наивностью считать, что такое ответственное дело как формирование человека является привилегией чистой мысли. Нельзя забывать о том, наука имеет соответствующие учреждения, например, лаборатории или клиники, а религия — храмы, как места производства человека. И как клиника не столько лечит, сколько производит болезни или безумие, необходимые для установления границ здорового и рационального, так и христианский храм это такое место, где люди не только сострадают Христу, каются и прощают, но и производят самое важное — границу между виной и законом, грехом и добродетелью. Организованной совокупностью таких дисциплинарных пространств выступает прежде всего город. В античном городе центральным местом была площадь, где и осуществлялось производство государственного тела. Средневековый город усложняется и его центр включает замок, храм и рынок. Эти места находятся в сложных и подчас противоречивых отношениях. В христианском храме производится сердечность, душевность, сострадание, соучастие и единство людей. Благодаря пространству храма, религия обретает способ воплощения веры. Поэтому следует учитывать не только духовный, но и телесный характер христианской культуры. В храме происходило преобразование человеческой телесности на основе подражания Христу и сострадания его нечеловеческим мучениям. Напротив, на рынке человек формировался как автономный индивид, конкурирующий с другими. Там формировались иные чувства: зависть, агрессия, жадность и т. п. Рынок также привлекал чужестранцев, культура которых угрожала единству нации. Условием дальнейшего развития стали поиски формы сосуществования различного в едином пространстве города. Вместо призывов к изгнанию чужого, необходимо было обеспечить возможность самосохранения, сосуществования и общения представителей различных наций. Вопрос о единстве обсуждался и в философско-идеологическом дискурсе. Рынок разрушал моральное единство, собираемое в храме. Поэтому, ссылаясь на угрозу падения нравов, на ослабление государства, христианские проповедники призывали к устранению чужих. Философы и экономисты, напротив, успокаивали общественность. Автономные индивиды смогут договориться на основе разума и подписать общественный договор, благодаря которому сохранится единство общества. А. Смит, которого считают апологетом капитализма, на самом деле считал рынок демократическим институтом: он обеспечивает как свободу, так и взаимную зависимость людей, переплетает их интересы и заставляет развивать формы коммуникации.
Церковь — место любви и единства, покаяния и прощения, достигаемых опытом сострадания. Таким образом, храм соединяет людей в духовную общность не только любовью, но и одновременно болью и страданием. Опыт совершенства Бога требует опыта несовершенства человека, ибо только зная о собственном несовершенстве и греховности, человек может терпеть насилие со стороны государства и других людей и, более того, прощать их. Без опыта нравственного признания невозможно сильное государство, предполагающее соединение несовместимого — расслоение и насилие, с одной стороны, и единство и содружество, с другой.
В городском пространстве Афин люди испытывали свою телесную недостаточность совсем по-другому. Агора стимулировала человеческую телесность и формировала опыт общественности как способность непрерывной риторической речи. Однако люди заплатили за это такой ценой, о величине которой сами греки еще и не подозревали. Агора способствовала осознанию недостаточности тела, управлению и контролю за ним посредством гимнастики, диэтики, философии и риторики. С одной стороны, культ тела, а с другой, понимание его несовершенства и необходимости воздействия на него нарративной речью способствовали лабильности. И несмотря на глубокую неудовлетворенность собой, которую порождал город, ни один народ в мире не пережил так сильно единство “полиса” и “человека”. Определение Аристотелем человека как политического животного означало, что моральным и разумным человек становится только в государстве. Человек как общественное животное постепенно утрачивал свои природные корни и уже явно выпадал из разряда других стадных животных, даже таких, как пчелы и муравьи. Парадоксальным образом искусственно созданная и неудобная с точки зрения природных потребностей городская среда укрепляла социальное единство. Однако, несмотря на ритуалы и обычаи, афинский полис был не стабильным. Противоречие между идеалами и повседневными традициями кажется современным историкам причиной заката Афин, так как мы с предубеждением относимся к неудовлетворенности и нестабильности, ибо напуганы ужасами классовой борьбы. Но такие оценки как античных, так и средневековых конфликтов связаны с нашим идеалом индивидуальности и самодостаточности человека.
Перикл так описывает преимущества государственного устройства, которое он называет “народоправством”: городом управляет не горсть людей, а большинство народа; в частных делах все пользуются одинаковыми правами, а государственные дела решаются избранными за свои достоинства гражданами. “В нашем государстве мы живем свободно и в повседневной жизни избегаем взаимных подозрений: мы не питаем неприязни к соседу, если он в своем поведении следует личным склонностям, и не выказываем ему хотя и безвредной, но тягостно воспринимаемой досады. Терпимые в своих частных взаимоотношениях, главным образом из уважения к ним, и повинуемся властям и законам, в особенности установленным в защиту обижаемых, а также законов неписаных, нарушение которых все считают постыдным”131. Далее Перикл обращает внимание на отсутствие репрессий и муштры, заменяемых врожденной отвагой и живостью. Богатство ценится, если употребляется с пользой, а не ради пустой похвальбы. И наконец, самая важная черта греческого общества: “Ведь только мы одни признаем человека, не занимающегося общественной деятельностью, не благонамеренным гражданином, а бесполезньм обывателем”132.Однако политическое в Афинах парадоксально соединяется с дружбой, сохраняющей традиции мужских союзов. “Мы единственные, — говорил Перикл, — кто не по расчету на собственную выгоду, а доверяясь свободному влечению, оказывает помощь другим”133. Благодаря этому, любой свободный гражданин может проявить свои личные способности и с этим связано могущество Афин.
Открытое тело и свободно произносимая речь не оставались чистыми идеями, а были воплощены в камне. Афинские публичные пространства были созданы в расчете именно на эти свойства человеческого тела и духа. Парфенон располагался на высоком холме и был хорошо виден с любого места в городе, точно также любая окрестной просматривалась с вершины холма. Общественная площадь — Агора была открытым политическим пространством для свободных граждан. Место, где принимались решения, было открытым и амфитеатр позволял видеть голосование как индивидов, так и групп. Публичность и непотаенность, о которой Хайдеггер писал как об особенности греческой мысли, на самом деле — искусственно культивированная претензия власти на укрытость и приватность. Поэтому Афины воплотили свои идеалы в гармонии камня и плоти. Открытость тела — внешнее качество, но оно связано с внутренним. Главным свойством души считалась теплота и чем ее больше, тем меньше нужно одежды. Повышению теплоты спо-
131 Фукидид. История.Кн.2, 37. Историки античности. T.I. С. 304.
132Там же, с. 305.
133Там же, с. 306.
собствует и речь, которая заставляет загораться души энтузиазмом. Эти свойства тела переносились и на разделение полов. Женское тело считалось холодным и не общественным. Поэтому женщины носили одежду и сидели дома. Темное, изолированное пространство лучше соответствует их физиологии, чем залитая солнцем площадь. Собственно в этом единстве психологии и интерьера, городского ландшафта и проявляется то единство слова и дела, которым гордился Перикл.
СМОТРИ И ВЕРЬ
В 118 г. император Адриан начал сооружение на месте старого Пан-геона нового здания на Campus Martius. Старое здание было построено в 25 г. Агриппой и напоминало нечто вроде шкафа, в котором хранились все римские боги. Он был уничтожен в 110 г. ударом молнии. Наоборот, новый Пантеон — величайшее античное купольное сооружение цилиндрической формы. Благодаря тому, что он был превращен в христиан-l кий храм. Пантеон сохранился, тогда как остальные культовые здания Были разобраны на отдельные камни и использованы в качестве строи-гельного материала. Пантеон оказался уникальным зданием в архитектурном отношении: сочетание купола и цилиндра стало оригинальным решением проблемы освещения. Днем свет, льющийся сквозь отверстия в куполе, делал изображения богов весьма впечатляющими. Наоборот, ночью открытая ротонда была идеальным местом для созерцания звезд. Этот свет во времена Адриана лился на политические символы империи. Пол Пантеона был выложен шахматной плиткой — и этот шахматный пол стал символом римской империи при основании новых городов. В нишах круглых стен покоились статуи богов, которые представлялись как живые. Их собрание также символизировало мировое господство Рима. В 609 г. папа Бонифаций IV превратил Пантеон в церковь, и он стал первым языческим храмом, который был использован для службы христианскому богу. Санта-Мария Ротонда восстановилась как место поминовения и служения богу униженных и слабых, погибших за веру. его здание, таким образом, стало символом перехода западной цивилизации от политеизма к монотеизму.
Само здание Пантеона было построено в довольно-таки драматический период римской империи, коротая пыталась выжить благодаря единству визуального порядка и императорской власти. Император зависел от того, насколько удается сделать его власть зримой в памятниках и обще-стенных строениях. Власть нуждалась в камне. Но драма ситуации состояла не только в этом. Рим вступил в полосу, когда старые герои уступали место новым. Исполняемый ко времени Адриана культ был внушительнее культа Митре, но уже уступал культу Христа, указывающему на такой невидимый мир, который был неизмеримо важнее существующего. Очевидно, что римляне уж не верили,- что их боги распоряжаются этим невидимым миром. И хотя сами эти боги мыслились непредставимыми, но старая вера все еще допускала, что они могут превращаться в земных мужчин и женщин. Очевидно, что они могли влиять на жизнь людей, играя по их правилам. Поскольку римляне верили, что их невидимые боги повсюду оставляют следы своего присутствия, то они хотели с их помощью усилить империю. Вся ее территория была уставлена императорскими монументами с именами богов. Пантеон тоже стал одним из таких мест, где были соединены видение, вера и повиновение. Напряженные отношения видимого и невидимого выросли в адриановском Риме на основе глубокой неудовлетворенности человеческого тела. Афиняне тоже остро переживали темный разрушительный характер жизни, но преодолевали его жестокой дрессурой мускулов и нервов. К тому времени, когда Адриан начал строить Рим, силы, сдерживающие римское тело, оказались уже ограниченными. Клятва гладиаторов содержала примерно такие слова: не все ли равно жить один день или один год. Эта клятва была чудовищно противоречивой: ты должен умереть стоя и непобежденным . Так психическая сила и стойкость оказалась подорванной неопределенностью и темнотой.
Возбуждение телесных желаний одинаково беспокоило как язычников, так и христиан. Римляне тоже боялись бессильных надежд и ужасных последствий влечений. Но христиане и язычники осуждали похоть по разным причинам. Одни видели в них угрозу душе, другие - социуму, который предполагает порядок будь то общественный, нравственный, категориальный или телесный. Таким образом, визуальный порядок был необходим как господам, так и подданным. С целью противостояния ужасному миру темных влечений римляне старались воплотить на улице, в бане, амфитеатре жесткий порядок. Театральные костюмы и статуи богов одинаково были буквами этого порядка. Так римляне видели и верили, верили и видели. Эта римская образность служила визуальному порядку. Это был геометрический порядок, но для римлян он был важен не на бумаге, а в их собственных телах. Неслучайно Витрувий изображал тело как геометрическую гармонию мускулов и нервов, как такую гармоническую структуру, которая воплощается в архитектуре храма, что собственно и было особой заботой Витрувия. Эта же геометрическая симметрия пронизывает планы римских городов, которые формировали линеарное восприятие. Линии тела, храма и города обосновывают принципы благоустроенного общества. В отличие от картин, изображающих исторические сцены, абстрактные геометрические фигуры не имеют временного характера. Вневременность геометрии была принята римлянами в силу того, что они хотели при
дать своей эпохе спокойный и упорядоченный характер. К примеру, при основании своих новых городов римляне соизмеряли их планы местности и выбирали господствующее положение. Геометризация приводила к тому, что при перестройке разрушались прежние здания, и это есть способ отрицания истории тех, кого победили римляне.
Историки полагают, что греческое и римское искусство воспроизводят общественное пространство иначе, чем искусство Египта. Так, римляне стремились подчеркнуть непрерывность государства, твердость и неизменность его сущности. Их истории полны рассказами о том, как воля и решительность императоров преодолевали катастрофы и кризисы. Римляне видели, верили и повиновались вневременной власти. Их идея порядка направлена против времени в человеческом теле, против времени случайности, несбыточных надежд и неосуществленных планов. Но судя по всему и сам Адриан переживал глубокий конфликт с фикцией места под названием “Рим”.
Наоборот, христиане искали в своем теле своеобразный временной опыт. Хаос желаний они стремились преодолеть на пути религиозного обращения. Поскольку Христос управлял высшими нематериальными силами, они существенно снизили статус тела. Чуть ли не единственным мостиком между душой и миром у них оставался образ. Христианское представление опирается на опыт света, а не места. Отсюда такая большая нагрузка метафоры “божественного света” в христианстве. Но это приводило к обесцениванию места жизни. Это роднит христиан с евреями, которые ощущали себя скитальцами, спиритуалистическими странниками. Впрочем, с возникновением христианских храмов традиция места сохраняется. Однако при этом римская фикция общественного места радикально изменяется. Храм становится местом преобразования плоти.
Итак, переход от политеизма к монотеизму означал глубокую драму тела, места и времени. Интенсивная любовь к полису, характерная для афинян, во времена Адриана сменяется у римлян стремлением создать очевидные общественные места. Но само это стремление означало, что они стали неочевидными, темными или пустыми. Эти сомнения разъедали не только в отношении места собрания традиционных богов, но и своего собственного места в мире.
Адриан, взойдя на трон, стремился избавиться от тени Траяна, хотя при этом не только не стремился вытравить из памяти людей, а наоборот воздвиг в его честь колонну с надписью “лучшему императору”. Наряду с этим, он стремился подчеркнуть преемственность и с божественным Августом. Желая указать единство с прошлым и отсутствие радикальных перемен, он начал строительство Пантеона. Строя новое, приходится порывать со старым. Адриан решил это противоречие созданием общественной фикции “Рим”. Таким образом, несмотря на недовольство подданных, сущностный характер Рима манифестировался его строениями. Эта фикция сущности Рима связывалась с мифом о зарождении города, который приводил Ливии. Вера в неизменность Рима становилась тем более необходимой, чем шире распространялась власть над миром. Если обычные народы удовлетворялись частью земли, для римлян пространство города было пространством мира. Также тщательно культивировался миф о древнем божественном происхождении Рима. Город как магнит тянул к себе честолюбивых и жаждущих богатства и власти людей. Адриан культивировал терпимость не только в отношении евреев, но и различных сект, он превращал в провинции Рима завоеванные территории. Во время его правления в городе жило около миллиона человек и своею многолюдностью, теснотой и скученностью город напоминал современный Бомбей. Город этаж за этажом надстраивался и некоторые здания достигали высоты тридцати метров.
Как и Афины, Рим был населен в большинстве своем беднотой. Но рабы в Риме с большей легкостью получали свободу. Ряды бедноты дополняли солдаты императора, получавшие плату только в походах. Население было легковозбудимым и на улицах нередкими были сцены насилия. Хозяйство империи также не способствовало стабильности города. Город обеспечивал сам себя не больше, чем на 10%, не хватало топлива, богатство добывалось войной. Сложные сети зависимостей опутывали людей. Клиенты непрерывно должны были дарить подарки своим богатым и могущественным покровителям. Все это делало фикцию стабильного Рима особенно необходимой, ибо на фоне нищеты и протеста высшие ценности выступают чуть ли не единственной формой единства. Уже мало была мифа “вечного города”, его необходимо было воплотить в грандиозных строениях и монументах. Эту вечность надо было инсценировать, но для этого государственная жизнь должна переживаться как род театрального опыта. И судя по впечатлениям даже протестующих писателей, эта фикция вполне удавалась.
Император мог пережить поражение, голод, и даже ограничение власти. Но он должен сохранить в нетронутом виде славу и величие, стабильность Рима. Такова и версия смерти Адриана. Во время его правления римский форум дополнился монументами во славу прежних императоров. Для того чтобы уравновесить свое положение, он построил храм Венеры и Рима на восточной стороне Форума, и это истолковывалось так, что император выше своей славы поставил славу Рима и тем самым подтвердил свое изречение “слушать не себя, а народ”. План Храма, сделанный Адрианом, был передан архитектору Аполлодору, который служил еще при Траяне и знал Адриана больше 20-ти лет. Космополит и писатель раскритиковал план императора, за что и был убит. Многие историки видят в этом выражение ревности по отношению к Траяну, но
на самом деле причиной был не банальный гнев. Адриан хотел легитимировать свое единство с римским народом строительством храма, а Алоллодор считал это ошибкой. Речь идет о такой архитектурной ошибке, которая превращалась в политическую: плохим строением император разрушает союз с народом.
Идея и образ тела задают поле власти и ее работу в пространстве города. В сущности, устройство таких городов, как Афины и Рим, тесно связано с образом общественного тела. Напротив, средневековые города определяются телом странника, ищущего центра, где сострадающее тело вписано в церковь, представляющей единство камня и плоти. Именно христианский храм, а не только идеи теологов и проповеди священников, воплощал в себе стратегию производства страдающего тела, которое выступает основой достижения единства. В Новое время находят иной способ сборки общественного тела. Все, не соотвествующее нормам экономии и рациональности,— безумцы, больные, нищие изгоняются и изолируются, создаются каторжные дома для преступников и гетто для чужих. Город воспринимается в медицинских метафорах, как очищенное от нездоровых элементов место, которое функционирует как общественная машина со своим “сердцем” и “легкими”, “артериями” и “нервами”. Понимание города в терминах процесса обращения и циркуляции по-новому задает проблематику единства. Здесь уже не требуется отождествления индивида и полиса, о котором говорил Фукидид, как об источнике величия Афин. Индивид освобождается от непосредственной власти общего и становится автономным, но, циркулируя по коммуникативным сетям города, он начинает терять себя. Разукоре-ненность, осознание себя винтиком общественной мегамашины порождают чувство одиночества.
К этому добавляется прошлое наследие, содержащее также напряженность и противоречия. В Афинах критерий государственного тела — нагота и открытость не применялся к женщинам, что выводило их из под общественного контроля. Разного рода медицинские осмотры уравняли мужчин и женщин сравнительно поздно. Рим интенсифицировал мифическое чувство непрерывности и когерентности в образной форме. Но подобно тому, как афинские граждане оказывались рабами уха, слушающего поставленный голос, римские граждане оказывались рабами глаза, требующего зрелищ. Ранние христиане восстали против этой визуальной тирании и опирались на телесность странствующего иудейского народа, склонного и к слову и к свету. Христиане устранились из городского центра тем, что создали новый в собственном воображении. Однако порядок жизни, выполненный в камне внешнего города не соединялся с идеалами божьего града, которые, впрочем, точно также не воплощались в реальности. И все-таки европейская история выступает ничем иным, как попыткой соединить несоединимое. Это приводит лишь к сериальному исходного противоречил. Создается специальное душевное и моральное место, где люди сопереживают страданиям Христа и прощают друг друга, но при этом возникает противоречие храма и улицы, храма и рынка. Время от времени власть предпринимала попытки очищения улиц и рынка от разного рода чужеродных элементов, угрожающих храму. Но это не помогало. Тогда наметились интересные попытки соединить эти разнородные пространства. Взамен уничтожения или изгнания евреев и других чужестранцев венецианцы придумывают гетто, как такое место, где примиряются интересы храма и рынка, своего и чужого. Конечно, попытки спасения духовного центра ни в Венен-ции, ни в Париже не были безусловно успешными. Рынок побеждал храм. Следствием этого стали не только автономные и независимые индивиды, но и появление на арене истории нищей и голодной толпы. После революции возникает новая задача организовать единое коллективное тело, для решения которой использовались символы братства и единства, праздники, демонстрации и шествия. Однако пустота общественного пространства порождала одиночество и пассивность, ставшие результатом усилий по воссозданию коллективного тела.
ПРОСТРАНСТВА РЕПРЕССИИ
Человеческая жизнь мало напоминает райскую и кажется, что места боли и страдания существовали изначально. Даже когда не было тюрем и провинившийся всего лишь изгонялся из общества, то фактически он был обречен на страдания и гибель, а роль палачей играли хищные животные. Религия переводит места изгнания в план переживания, где происходит их ассимиляция моральными пространствами. Парадоксальным образом это приводит не только к эмансипации от насилия, но и возникновению странной зависимости греха и покаяния. Как известно из истории культуры, больные и безумные, покаявшиеся преступники и блудницы не изгонялись из общества. Нищие и больные стояли на паперти, они составляли как бы часть интерьера церкви и вписывались в ее преддверие, украшенное мрачными фигурами, символизирующими адские мучения грешников. Некоторые историки утверждают, что нищета культивировалась верой, согласно которой богатому невозможно попасть в рай.
Положение меняется по мере того, как рынок побеждает храм. Общество начинает самостоятельно бороться за свою чистоту. Сначала заразных больных, безумных и нищих изгоняют кнутами из города. Были или не были на самом деле “корабли дураков”, однако рассказы о них достаточно хорошо показывают изменения, происходящие в сознании людей. К изгнанию или изоляции принуждаются не только больные - ошибки и аномалии природы, но и разного рода нарушители социальных норм. Неверные жены, мелкие жулики и обманщики, бродяги, обесчещенные дочери и промотавшие состояние сыновья в равной мере подлежат осуждению и наказанию. Прежде всего, в сознании самих нормальных граждан, начинает срабатывать некая новая общественная машина, различающая плохих от хороших, и этим обусловлено огромное количество доносов в инквизицию. Сам феномен инквизиции необъясним чисто религиозными причинами. Преследование в<