Ведущие развлекательных программ.

Эти отвратительные оболваниватели плебейских масс должнысидеть на одной скамье подсудимых вместе с самыми кровавымиуголовниками, самыми бесстыдными политиканами, самыми грязнымидельцами. В моем виртуальном концлагере для этих народныхлюбимцев отведен самый угрюмый барак.Я не помню, чтобы кто-нибудь из них когда-нибудь призвалзрителей к чему-нибудь полезному, хотя, возможно, и не оченьлегкому—например к тому, чтобы потравить глистов себе итоварищам.На экране они великолепны, но у каждого в анамнезе какая-нибудьмерзость, так что нет смысла ее раскапывать, а можно простоисходить из того, что она есть. Вообще, я сомневаюсь, что человекс нормальной биографией, нормальными психическими качествами издравым мировоззрением смог бы не то что ужиться в качестве одного из лидеров на телевидении, а даже попасть в их число. Ужконечно, я не завидую их славе—ну ее на хрен, я лучше позави-дую чьей-нибудь другой славе. Меня всего лишь раздражает та гнус-ная чушь, которую они вдувают в уши доверчивым дуракам. Мне ведьс теми дураками жить! Когда пристрелили одного из этих мерзкихвыродков, я был очень рад. Хотя радость несколько умалялась темобстоятельством, что сделал это не я.

Извращенцы, присуждающие «Оскаров».

Упаси меня, Боже, попасть на фильм, получивший несколько«Оскаров». Дурацкий видок этого дурацкого приза вполнесоответствует дурости, которая за ним стоит. Одного, от силыдвух «Оскаров» могут присудить по ошибке или же за какой-нибудьдефект, который неизбежно есть в любом фильме. Но 3..5 «Оскаров»надежно свидетельствуют, что фильм—заумная занудливая дрянь.Даже если фильм только «выдвигали на Оскаров», но он их неполучил, это все равно очень и очень подозрительно, и лучшедержаться от такого творения подальше—если есть желаниесохранить время, деньги и способность к здравому суждению.Однажды я убил вечер на то, чтобы посмотреть «Тонкую краснуюлинию», то ли получившую, то ли чуть не получившую не 3 и не 5,а целых 7 «Оскаров». Я был вынужден смотреть этот фильм, потомучто заплатил за видеокассету деньги, которых хватило бы на целыйкилограмм шоколадных конфет. Уже через 15 минут сидения передэкраном я понял, как крупно ошибся, сделав эту покупку. Ястоически мучился у телевизора целых 2 часа, но больше несмог выдержать и оставил последние сцены на следующий раз.Какой-нибудь боевичок или триллер, конечно, не донесет до меняникаких значительных идей, но он хотя бы позволит полюбоватьсякрасивой дракой или красивой женщиной, и я нахожу это гораздолучшим, чем выслушивать шизоидные рассуждения о жизни и смерти. Имне на хрен не нужен их дурацкий реализм: я и без них знаю, чтолюди—дерьмо. Я хочу увидеть мир таким, каким он должен быть. Яхочу иметь перед глазами таких людей, которыми можно любоваться,а не таких, от которых тошнит.Слава Богу, в Голливуде хватает специалистов, знающих толк взанимательном кино. А откуда берут этих тяжелых извращенцев,которые присуждают своих дурацких «Оскаров», мне неизвестно.

Начальники.

Не знаю, как в других местах, а в стране, в которой я имелнесчастье родиться и жить, большинство средних и высших началь-ников тяготеет к одному и тому же типу: жирноватый мордастый мужик выше среднего роста, с наглыми («начальственными») мане-рами, пишущий дурным стилем и с ошибками и не намного лучше выражающийся устно. В анамнезе у него кое-как оконченный провинциальный институт и, может быть даже, кандидатская диссертация на какую-нибудь идиотскую тему. Его любимые занятия в часы досуга—охота, рыбалка и спортивные телевизионные передачи. Книг он не читает. Таких, как я, презирает.Подобные начальники держатся в своих креслах главным образомпотому, что изо всех сил поддерживают друг друга. Связи—основаих деятельности. Они все примерно одинаково мыслят и исповедуютпримерно одинаковую мораль. Пробиться в их среду можно лишь приусловии, что станешь рассуждать так же плоско, как они, и во всемим поддакивать. Человек с ярким творческим талантом вряд липоднимется в их среде выше руководителя какого-нибудь отдела, да и то лишь при условии, что будет помалкивать.

Лавочники.

Их характерный антропологический признак—толстая наглаяфизиономия. Не то чтобы они имеют большой избыточный вес, нов области щек и затылка почти всегда имеет место заметноевспухание.Они самоуверенны, шумны, агрессивны. У них есть собственныйполууголовный жаргон. Они презирают всех, кто не хотят или немогут копировать их образ жизни. В особенности они презирают тех,кто пробуют вступаться за общественное благо.Их художественные вкусы пошлы и вульгарны. С той поры, какроссийские фильмы стали делаться под эти вкусы, я перестал их смотреть. Предпочитаю пересматривать старое, даже если онос «красной пропагандой».Если слишком предприимчивый говнюк и приносит пользу обществу,то либо случайно (в качестве побочного продукта), либо для того,чтобы усыпить бдительность этого общества (и потом вернее обворо-вать его), либо чтобы было можно оправдываться, если однаждыпоставят к стенке. Когда какой-нибудь лавочник делает доброе дело, это настолько необычно, что попадает в газеты и в новости телевидения.Если у предприимчивого сломается какая-то дорогая вещь, онпоспешит продать ее какому-нибудь простаку, сокрыв дефект. По возможности он еще выдерет из нее при случае что-нибудь себепро запас или заменит что-то на менее качественное. А если упредприимчивого неизлечимо заболеет домашнее животное, он егоесли не продаст, то выгонит на улицу.Однажды моя жена купила двенадцать цыплят. Один был вялый ужесразу по приезде с базара. К вечеру он помер. К утру померли ещедва. Оставшихся повезли на следующий день в деревню, но там ужечерез сутки не осталось в живых ни одного. Представляю, какой этобыл удар для моей десятилетней дочки: я смерть своей единственной вороны вспоминаю с ужасом до сих пор. Мы с дочерью никогда этихциплят потом не обсуждали. Той мерзкой сучке, которая продала мо-ей жене заведомо неживучих птенцов (а я уверен, что она поперлась с ними на базар, когда увидела, что некоторые из их компании начали умирать), я желаю самой подохнуть в страшных муках.Собственно, такие дряни обычно отбрасывают копыта в указаннойманере и без пожеланий от мне подобных.Газетчики и телевизионщики бережно относятся к предприимчивым,потому чтоб питатются крохами с их столов. Иногда эти крохи бываюточень даже большие.В странах с традицией частной инициативы отвратительные чертыпредпринимателей не столь ярко выражены, но там, где лавочникиеще только идут в рост, впечатление от них кошмарное.

Деловые.

Все эти шибко занятые, у которых день расписан по минутам,имеющие кучу должностей и общественных обязанностей, стремительнопередвигающиеся, рано встающие и засиживающие за работой допозд-на, воображающие себя тружениками и благодетелями человечества,вызывают у меня брезгливость. Раньше меня беспокоил вопрос: когдаже они думают? Ведь серьезными размышлениями невозможно занимать-ся второпях и по расписанию. Теперь я знаю: они не думают вообще-- на том уровне, какого требуют дела, которые они под себяподмяли. Если бы это было не так, мир бы не был столь удручающенеблагополучен. В молодости меня огорчало, что я сам недостаточноделовой: люблю полениться, почитать без всякой четкой цели,поразмышлять о том, что само придет на ум. Я писал какие-то планыи режимы дня, пробовал учитывать время на манер А. Любищева. Уменя даже заво- дились «ежедневники». Позже до меня, к счастью,дошло, что если я хочу отличиться мыслью, то вся эта деловаясуета будет только мешать. Сейчас у меня нет «ежедневника», идела о которых я должен помнить, настолько редки, что на ниххватает даже моей неверной памяти. И я мог бы напечатать себевизитные карточки, но не печатаю—потому что не хочу бытьпохожим на делового.(В молодости меня также беспокоила слабость моей памяти. Я дажепробовал развивать память тренировками. Сегодня же я полагаю,что если я в состоянии удерживать в голове свои компьютерныепароли, не забываю о мельчайших обидах, а также довольно быстровспоминаю, куда спрятал от жены деньги и шоколадные конфеты, томои дела не так уж плохи, а если некоторые вещи в моей головекуда-то безвозвратно пропадают, то, может, это так и надо—дляуспешного творчества, к примеру. Кроме того, у меня с годамивыработалось стойкое отвращение к так называемым эрудитам—несчастным людям, которые хорошо помнят книжную всячину, нокоторых опасно подпускать к делам, требующим конструктивного иликритического мышления. В конце концов, всё, что я когда-либопрочитал, где-то у меня в подсознании наверняка сидит—иработает оттуда незаметно, но вроде бы с пользой.)

Старичье.

Вы задумайтесь над тем, что вы делаете на оккупированных вамитерриториях: чуть где вырастет не нравящееся вам растение(«сорняк»), вы спешите его вырвать; чуть где проползет козявка, вам неймется ее раздавить. Никакого уважения к чужой жизни.Никакого к ней интереса. Много ли среди людей наберется таких, кто предпочитает пересадить «сорняк» или отнести козявку подальше от слишком опасного места? Да таких почти что и нет: я знаю только себя. А ведь эти козявки и «сорняки»—нормальные, здоровые организмы, которым всего лишь не повезло с соседями.И они занимают мало места, и не воняют, и ничего для себя не требуют. Наконец, они красивы—даже такие существа, как пауки и медведки; надо только понимать их красоту: смотреть на них так, как смотрели бы они на себя сами. Может, я делаю ошибку, когда ставлю в один ряд ваших стариков с моими козявками?Наверное, делаю—но только в том смысле, что козявки—лучше.Для меня все твари Божьи имеют равное право на существование.И для какого-нибудь буддиста—тоже. Я уважаю буддизм только за это. Не убий никого, кто тебе не мешает сильно; от чьих помехлегко можно уклониться; кого нет необходимости употребить в пищуили для других жизненно важных целей. А ваши старички мешают—и сильно. И к тому же они любят давить козявок и вырывать«сорняки». А если вам они не мешают, то забирайте их себе—чтобы вокруг меня было свободно и чисто.Когда мне попадается на глаза какой-нибудь маразматик, едва передвигающий конечности, я ненавижу общество с удвоенной силой. Какими тупыми и ленивыми надо быть, чтобы доводить себя до такого состояния! И какими надо быть наглыми, чтобы за это требовать для себя еще каких-то благ!К сопливым трясущимся старикашкам я испытываю такую же сильнуюнеприязнь, как к красномордым алкоголикам и вонючим бомжам. Этоинстинктивное неприятие—следствие опасности, которая от нихисходит. Зараза, грязь, вонь, неадекватное поведение, несчастные случаи—вот неполный спектр почти неизбежных неприятностей,порождаемых этими существами. Так ну их к чёрту.Когда они оказываются по соседству со мною, мне всегда мерещитсятрупный запашок, и я стараюсь дышать поменьше и убраться поскорееи подальше. Я охотно признаю наличие у меня геронтофобии. Можетбыть, за нею стоит всего лишь страх смерти и/или переразвитаябрезгливость—не знаю.Старикашки смердят своим прошлым и пачкают окружающую средусвоими густыми зелеными соплями. У каждого из них букет болезней,половина из которых представляет опасность для окружающих. Онипялятся изподлобья с ужасом и ненавистью на изменяющийся мир,в котором они давно уже ничего не понимают, и извергают привсяком случае словесный понос насчет того, как плохо все сталои какая плохая молодежь, забывая, что это именно они довели мирдо такого состояния. Но самое отвратительное то, что они пердятв общественном транспорте. Другие, конечно, тоже пердят(исключая меня и таких, как я), но все-таки гораздо меньше, аэти доходяги с дряблыми кишечниками только и норовят испортитьвоздух.В общественном транспорте я всегда стремлюсь занять такоеместо, чтобы никто из протухших старых грибков не оказалсярядом. И чтобы даже движение воздуха не шло на меня со сторонытех маразматиков, которые не совсем рядом. Ведь если не заразятчем-нибудь, так соплями забрызгают. Помню случай, когда мне неповезло: сидевшая рядом со мной неправильно воспитанная девушкауступила место маразматику. Вместо симпатичной девушки рядом ока-зался мешок полусгнивших костей. Я думал сразу слинять подальше, но поленился: чтобы занять сидение, я специально топал на дальнююостановку, да и ехать мне предстояло далеко. К тому же и пердунвроде бы был еще не совсем развалиной. Я сжался так, чтобызанимать меньше места и подальше от соседа. И тут началось!Конечно, он немедленно принялся причмокивать, хлюпать носом ивремя от времени задевать меня локтем. А я старался уверить себя,что все это еще вполне терпимо, и боролся с соблазном извлечьсвой электрошокер, потрещать искрой у маразматика под носом ипредложить ему подлечиться моим электричеством—от насморка иот других болезней. * * * О старухах. Эти поганые сморчки, давно схоронившие своихвыродков-мужей—курильщиков и пьяниц! Эти куски ползучегодерьма! От одной лишь мысли о них у меня может прекратитьсяэрекция. Я—геронтофоб, и я не вижу оснований для подавленияв себе этого качества. В дурную эпоху, в которую пишется этакнига, в городе, в котором я имею несчастье жить, сотни старухторгуют сигаретами на улицах—пачками и поштучно—почти чтовсучая их прохожим. Что вы говорите, их пенсии им не хватает нажизнь? Плохое государство не желает на них тратиться? Почемуже они на выборах бегут чуть свет голосовать за какого-нибудьвыродка, а сунься в кандидаты я или кто-либо из мне подобных,шарахаются от нас, как от черта. На самом деле их пенсиюнаверняка пропивают их сынки-алкоголики. Если бы не эти ползучиегадины, может быть, кто-то иной раз бы и не закурил. Но онитравят молодежь, чтобы продлить свое собственное прозябание. Какговорится, мертвый хватает живого. Другие отвратительные старухиторгуют на улицах семечками. Потом шелуха от этих семечек летитна асфальт и даже на пол в общественном транспорте—это несчитая бактерий и яичек глистов, заносимых плебеями в ротнемытыми руками вместе с семечками. * * *Люди толпы (синонимы: простые граждане, серая масса, плебеи,быдло) настроены на то, чтобы к 70 годам превращаться в разва-лины: они деградируют, КАК ВСЕ; болтаются по врачам, КАК ВСЕ;воняют, КАК ВСЕ. Ничтожное их число делает гимнастику. Из тех, кто делают, лишь немногие делают правильно. Если даже я бываю ленивым, то чего ожидать от них? При этом они хотят, чтобы ястрадал из-за их расхлябанности: не только оплачивал (через налоги и т. д.) их лечение, но еще и уступал им место в автобусе.А вот уж нет! Я не буду потакать глупости . Я буду удерживатьсвою позицию, даже если против меня ополчится вся ваша пузатая и дряблая толпа. Я буду упорен, как герои-панфиловцы под Москвойв 1941-м. Там, где я, маразм не пройдет. * * * Я могу сказать всем сутулым, заслуженным, едва ползающим труже-никам на пенсии: неужели вы действительно работали ради моего блага?! И куда оно подевалось? И что оно вообще собой представ-ляло? Лучше бы вы ради моего блага бастовали и бунтовали:завоевывали уважение к личности и сами становились личностями, ане говорящими орудиями труда. Но если бы вы ради моего блага неделали совсем ничего, было бы тоже довольно неплохо: остались быцелыми и чистыми леса, луга, реки, озера, болота, горы и т. д. Аеще вы бы лучше чаще думали о том, как устроить общество так,чтобы работать приходилось поменьше, а всяких благ получалосьпобольше, и чтобы всё вокруг было красиво, и чтоб не слишкомстрадала при этом естественная среда. Вот тогда бы я был вамблагодарен. А сейчас у меня к вам только ненависть и тяжкиеобвинения, поскольку вы всего лишь загаживали планету и выжиралиресурсы. * * *Мысленно я уже вижу накачанного пивом дегенерата—автомобиль-щика, курильщика и собачника—который, прослышав, что я резко высказался о сопливых полудохлых старикашках, станет караулитьменя у подъезда, чтобы «проучить», а заодно и подрасти в собст-венных глазах. Я тебя жду, выродок. И я предупреждаю, что поста-раюсь прикончить любого, кто вздумает на меня напасть. А дальше будь что будет. * * * Цепляние стариков за жизнь обусловливается тем, что у них вместес физической деградацией идет деградация умственная (хотя у многихи деградировать-то нечему). Если бы они имели бы возможностьздраво оценивать себя, они вряд ли задерживались бы в своемсостоянии надолго. * * * Полноценные люди—более-менее умные, волевые, здраво смотря-щие на вещи—до состояния маразма себя обычно не доводят: они либо сохраняют до преклонных лет здоровье и энергию, либо погибают сравнительно молодыми (или даже очень молодыми): в боюили от перенапряжения в каждодневном противостоянии злу. А чтокасается этих полумертвых существ, медленно ползающих по улицам,то большинство из них даже в свои лучшие годы было не более чемгрязноватой серой массой, дешевым сырьем для производства сверх-человеков. * * * Большинство просто не отдает себе отчета, какие значительныевыгоды приносит человеку своевременное убытие в мир иной. Вопервых, он сносно будет смотреться в гробу. Во-вторых, онизбежит всех неприятностей, которые приходят вместе со старческиммаразмом. В-третьих, он избавит себя от необходимости хоронитьсвоих родственников и друзей. В-четвертых, его соседи и наслед-ники будут часто вспоминать о нем с благодарностью.Далее, всякий, кто вовремя дает дуба, оказывает большую услугу и своей многострадальной Родине: ей не надо будет выплачивать ему пенсию, содержать для него врачей, гонять ради него общественный транспорт. К тому же он уменьшит тяжесть жилищной проблемы, а это вам не лишь бы что: тут уже впору думать о небольшой посмертной награде. * * * Я—командор Ордена Стоячего Члена, первый враг всех маразма-тиков и вырожденцев. Цель Ордена—расчищение места под солнцемдля свежей поросли, препятствование паразитированию больных наздоровых. Мы—чистильщики, истребители ползучих трупов. Неговорите мне о старикашках перед едой, если не хотите испортитьмне аппетит. * * * Я многое могу понять, если поднапрягусь. Но одна вещь мне никакне дается: если убогих жалеете вы, а не я, то почему жить рядомс ними столько долгих противных лет приходилось не вам, а мне?А может, вы потому и жалеете их, что не были а моем месте? * * * «Вот я и сказал, что хотел сказать на этот раз. Но тяжелое раз-думье одолевает меня. Может, не надо было говорить этого. Может быть, то, что я сказал, принадлежит к одной из тех злых истин, которые, бессознательно таясь в душе каждого, не должны быть вы-сказываемы, чтобы не сделаться вредными, как осадок вина, который не надо взбалтывать, чтобы не испортить его.» (Л. Н. Толстой, «Севастополь в декабре месяце»)

Больные.

Каждый болеет в меру своей глупости. 90% медицины обслуживаетдураков. Я бы никогда не смог работать врачом, разве чтоспециализировался бы по молодым здоровым умникам, преимущественноженского пола.Большинство нуждающихся в медицинской помощи—это маразматики,алкоголики, вонючие многолетние курильщики, порождения пьяныхзачатий, подзаборные бомжи. Короче—человеческие отходы. Всеэти дряблые, облезлые, сопливые, изможденные физиономии, все этимутные глазенки и дрожащие конечности не вызывают у меня ничего,кроме отвращения и ненависти. Я даже убивал бы этих уродов толькоиздалека и так, чтобы ветер дул от меня к ним, а не наоборот.Если я не курю, не пьянствую, делаю по утрам гимнастику и вообще веду должный образ жизни, то я с почти неотвратимой закономерностью оказываюсь здоров. Иными словами, не заражаюокружающих, не подбрасываю им нравственных проблем и не нагружаю общества расходами на здравоохранение и на возню с инвалидами. Неужели это не должно хоть каким-то образом вознаграждаться? Если вдруг—не приведи Господи—начнется война, меня как здоровяка пошлют на фронт в числе первых, а разные там почечники и сердеч-ники будут читать о моем героизме в газетах и тихо радоваться своей ущербности. Так неужели мое здоровье, поддерживаемое немалыми усилиями, должно быть моим же проклятьем?!Всякий раз, когда я вижу больного, мое первое желание, как правило, -- помочь в завершении его жизненного пути вместе снаселяющими его внутренними паразитами. Что, вы ждете от менясострадания и любви к ближнему? Да сколько угодно, но только не ккаждому. А исключительно к тем, к кому хочется. Если естьинстинкт, значит, он для чего-то нужен. И надо разобраться в егосути и дать ему возможность уместного проявления. Если яиспытываю брезгливость, значит, это помогает мне выживать—мнеи человечеству. Конечно, вполне возможно, что моя брезгливостьчрезмерна, но сначала докажите мне это. А пока не докажете, яукроюсь за презумпцией невиновности. Мое мнение—против вашего.Моя осторожность—против вашей беспечности. Мое чутье—противвашей поверхностности. Моя смелость—против вашего самолюбова-ния. Вы торопитесь насладиться своим нравственным превосходствомнадо мной, но сначала потравите у себя глистов и научитесьсвоевременно и тихо опорожнять прямую кишку.Вообще, если кто-то требует, чтоб сострадали, то либо он самнуждается в сострадании, либо дома у него лежит несчастныйнуждающийся родственник, либо этому человеку очень везло вжизни. А может, он просто дурак или у него инстинкты перекосо-бочило.

Хамы.

Хам делает гадости окружающим, даже не замечая этого. А может,и замечая—и даже испытывая от этого удовольствие. Он пачкает,шумит, воняет, создает вам угрозу своей собакой или своим автомо-билем. Далеко не всегда удается выявить, кто гадит или шумит поночам в вашем подъезде, но даже если вы поймаете негодяя за руку,вы ничего не сможете против него сделать: или доказательств небудет, или милиция не захочет заниматься вашей мелочью. Ей непре-менно нужно что-то вроде убийства, и если вы начнете понемногуубивать хамов в своем окружении, она вами как раз и займется!Посредством милиции трудно бороться с хамами еще и потому, чтоона сама состоит в своей значительной части из хамов. Не всегда есть возможность избить хама. И опять же, если вы его изобьете, преступником из вас двоих сделают сами знаете кого. Ктому же недобитый хам будет вам мстить, а это очень легко, еслиузнать, где вы живете. В общем, он безнаказан. Если вы попробуетесделать ему ответную пакость, может случиться, что он вас выявит.А у хама всегда есть друзья—такие же хамы—так что вамвсегда будет противостоять целая свора хамья. * * * Хам может быть очень ласков с теми, кто ему нужен. Этим он вво-дит в заблуждение добропорядочных людей. Распознать хама бываетнепросто—если знакомство с ним не начинается с его хамскойвыходки. Надежный признак хама—безразличие к общественныминтересам (если только он не выбрал себе в качестве способа зарабатывания на жизнь создание видимости служения им). * * * Почему я не смог бы дружить с Владимиром Высоцким? Да хотябы потому что он доставал соседей ночным шумом. Окажись я егососедом, я бы его ненавидел. Когда я засыпаю близко к полуночи,а в доме кто-то все еще где-то стучит или топает, я говорю:«Пусть сдохнет тот, кто это делает! Или хотя бы ноги себе поломает.» Аминь.

Уборщицы.

Когда они моют полы, они частично просто размазывают грязь.Когда они подметают полы или асфальт, они частично простоподнимают пыль в воздух—чтобы она осела на участках другихуборщиц, а также в легких прохожих. Грязь и пыль, которую ониубирают—в значительной степени их собственные или произве-денные такими же, как они. Я как-то застукал на платформе в метротетку вульгарного вида, которая пыталась пристроить свой яблочныйогрызок возле колонны. Когда я высказал ей свое возмущение, онастала орать, что сама работает здесь уборщицей.Их половые тряпки бывают настолько вонючи, что после их такназываемой уборки в помещении некоторое время стоит запах гнили.Особенно их тянет заниматься подметанием в то время, когдаэто причиняет неудобство наибольшему числу людей: во дворах—в шесть часов утра, когда большинство обитателей домов ещехочет спать; на автобусных остановках—когда там скапливаетсямасса людей. К тому же, у многих из них внешность уродливая, аголоса пронзительные, вульгарные и противные.Конечно, бывают исключения. Несколько таких случаев я наблюдалсамолично. Вообще, я считаю, чураться грязной работы—то же, что в бою прятаться за чужие спины. Мне случалось работать имусорщиком. * * * Уборщики, врачи, полицейские, пожарные и всякие спасатели—те, кому приходится подметать в широком смысле: устранять неиз-бежные последствия всяких дурацких свобод. Я, кстати, бы не смогработать уборщиком даже за большие деньги: я непременно начал бывысматривать и убивать уродов, бросающих мусор, и моей уборщицкойкарьере был бы скоро положен конец.

Сопляки.

В каждом возрасте люди противны по-своему. Но самый противныйвозраст—с 15 до 20. В этих летах они еще слишком глупы, ноуже достаточно развиты физически и к тому же обычно перегруженыполовыми гормонами. Смешение этих качеств дает, как правило,отвратительный результат.Они очень торопятся стать похожими на своих дегенератов-папашек.На иного смотришь: нет ему еще и восемнадцати, а на физиономииуже угрюмость, и походка как у изнуренного жизнью алкаша. Их речьнапоминает собачье гавкание или лошадиное ржание. Их вялая поход-ка как если бы с хроманием сразу на обе ноги заставляет подозре-вать у них геморрой, потертость в паху или какую-нибудь другуюболячку в нижней части туловища. Каждый из них по-отдельности вы-зывает неприязнь, а когда они сбиваются в кучу, тогда становятсяпросто невыносимыми. Я их боюсь. Каждое новое поколение этойпоганой поросли оказывается все более ущербным интеллектуально,нравственно и физически (общая деградация человечества заметнапрежде всего на его молодежи). Эпизодически у меня случаются сним стычки—когда я не выдерживаю их глупости и наглости ипытаюсь ставить на место самых зарывающихся из них.О, эти вступающие в жизнь тропою хамства и никогда еще не полу-чавшие за это по мозгам! Их пьянит уже одна лишь собственная дерзость. Они чувствуют себя хозяевами этого мира, вольными гадить, где им вздумается. Будучи реалистом, я не могу обещатьтяжелой воспитательной зуботычины каждой встречной прыщавойфизиономии, но, по крайней мере, в моих мечтах (виртуально, астрально) я стараюсь выполнять свой общественный долг целиком.В метро они, усаживаясь на диваны, максимально раздвигаютсвои нижние конечности—как будто страдают опухольюмошонки или дают понять, какие у них огромные репродуктивныеорганы. Я всякий раз с трудом удерживаюсь от того, чтобы врезатьим промеж ног носком ботинка—так, чтобы от их вопля всемзаложило уши. Если я когда-нибудь сорвусь с предохранителя иначну гонять дегенератов, то раздробление половых органовкакому-нибудь прыщавому и волосатому недоноску, развернувшемусвой циркуль в общественном месте, наверное, будет первым, чтоя сделаю.Они носят кепочки козырьком назад—наверное, стремясьдемонстрировать таким образом свой нонконформизм. Какнонконформист дальше некуда, озабоченный тем, чтобы скрыть этусвою особенность, а вовсе не тем, чтобы ее выпятить, я не могу недумать, что их дурацкие кепочки задом наперед, скорее,свидетельствуют об абсурдистском и извращенческом складе ума и,может быть, даже о склонности к гомосексуализму. Это даже хуже,чем не застегивать ширинки или не завязывать шнурков на ботинках:это примерно то же, что надевать правый ботинок на левую ногу илидержать вилку за тот конец, где зубцы. По-моему, их нонконформизми без кепочек вполне проявляется в том, что они орут вобщественном транспорте, крутят громкую музыку, везде оставляютпосле себя след из мусора, плевков и мелких разрушений. Если имне нужен козырек, пусть надевают береты—впрочем, тожеидиотский головной убор, с которым по идиотизму может сравнитьсятолько пилотка или фуражка с особо высокой тульей. (Популярностькепочек козырьком назад, беретов, а среди военных—фуражек свысокой тульей—еще одно печальное доказательство того, чтобольшинство человеческой массы составляют дураки, извращенцыи абсурдисты.)Когда у сопляков отрастают писюны, начинается публичноещупание «телок»—на улицах, в подъездах и общественномтранспорте. Слово «телка» вполне подходит для малолетнихнедоумков женского пола. «Телка»—глупое, похотливое,нагловатое создание, уверенное, что мир существует для того,чтобы оно могло плевать на него шелухой от семечек.

Собачники.

Если я всего лишь человеконенавистник, то почти всякий, ктодержит большую собаку в городской квартире, -- дурак, или хам,или сволочь, или всё вместе (какая из этих характеристик подходитему больше, пусть выбирает сам). Мало того, что большие собаки,даже не будучи бешеными, вполне могут сильно напугать или дажезагрызть какого-нибудь ребенка (хочется, чтобы это всегда былребенок другого собачника либо, на худой конец, курильщика илиавтомобилиста), они еще громко гавкают и срут где попало. Всякогособачника, попадающегося мне на улице, я хочу расстрелять на местезаодно с его собакой: сначала его, а потом собаку или наоборот.Однажды, много лет назад, я прочел возмущенную статью о том,как милиционер застрелил чью-то собаку, которая бросилась нанего, когда он проходил по стадиону. Мне очень хотелось найтигероя и высказать ему благодарность. Я не нашел для этоговремени, из-за чего меня до сих пор терзает совесть.

Автомобильщики.

Для того, кто едет в легковом автомобиле, вероятность погибнутьв дорожной аварии примерно в 100 раз выше, чем для того, кто едетв автобусе. Я всегда с радостью вспоминаю этот факт, когда вижуза рулем какого-нибудь особенно наглого придурка. С большимудовлетворением я воспринимаю всякую очередную телевизионнуюновость о том, что какой-нибудь известный выродок разбился насвоей машине. Пусть они и дальше убивают друг друга. Огорчаетлишь то, что иногда они еще и давят ни в чем не повинныхпрохожих. * * * Жалкие личности, в глубине души сознающие свою ничтожность, хотят иметь видимые знаки жизненного успеха, отчаянно стремятсяубедить себя и других в том, что у них «всё путем». А какие ещемогут быть знаки? Перья на голове, расшитый золотом камзол,перстни на пальцах? Но золото, брильянты и даже перья вполнемогут быть и поддельные, общедоступные, хотя и очень похожие нанастоящие, так что этим не выделишься. Еще может быть красиваямолодая жена, но жену с собой всюду таскать не будешь. Крометого, красивая и молодая может наставить рога. А еще ведь надокуда-то деть старую, потому что она тоже хочет хорошо жить и безборьбы не сдастся. Так что для некоторого диапазона доходовавтомобиль как символ успеха незаменим. * * * С некоторыми из автомобильщиков, курильщиков, собачников ипрочих неправильно ведущих себя граждан мне приходитьсяздороваться, то есть желать им здоровья. При этом я вынужденсобирать всю свою снисходительность и убеждать себя, что каждый,а не только я, имеет право на недостатки. И разве кто-нибудь этооценил?!

Курильщики.

В своих курилках они сговариваются против нас, некурящих (а мыпотом удивляемся их осведомленности, скоординированности, спаян-ности). Об этом проболтался еще Артур Конан Дойл («Открытие Рафлза Хоу», гл. II): «Но ведь известно, что все курильщики на свете как бы принадлежат к одному братству, подобно масонам,и тут уж рушатся всякие социальные перегородки.» Благодаря этомукурильщики в среднем успешнее делают карьеру—несмотря на свой кашель—и потом смердят с больших должностей своим абсурдизмомна все общество.Я уверен, что если кто-то наберется терпения заняться социоло-гическим исследованием курильщиков, то обнаружит значительную корреляцию между курением, держанием большой злой собаки и владением автомобилем. Причина—в том, что все это обычно идет из одного корня—пренебрежения к окружающим, стремления «взять от жизни побольше», недостаточного развития инстинкта самосохра-нения и нехватки здравого смысла.Много ли вы встречали курильщиков, которые прежде, чем зажечьсигарету, интересовались, на кого пойдет дым? Много ли вы встре-чали курильщиков, которые, докурив сигарету, искали бы, в какуюмусорницу бросить окурок?Как я ни уворачиваюсь, им все равно раз за разом удаетсядохнуть на меня своей мерзостью. Меня особенно раздражает ихманера сосать до последнего момента свою вонючую сигарету наостановке общественного транспорта, потом бросать окурок подколеса, лезть в салон и там выпускать из легких последнююпорцию никотиновой отравы. Не приведи Господи оказаться втесноте рядом с одним из таких выродков. Из легких у них таксмердит гнилью, что впору надевать противогаз. Мне всякий разприходится подавлять приступ гнева, чтобы не устроить немед-ленную показательную расправу.Курильщик все время плюется (слюной, которая у него избыточновыделяется, а также мокротами, образующимися в его нездоровых«дыхательных путях»). Он болеет значительно больше тех, кто нестрадают дурным пристрастием к табачному дыму, а значит, он наних паразитирует. То, что он отбрасывает копыта раньше некурящих,само по себе, конечно, вовсе не плохо (поскольку отвратительныхзаразных стариков и без того слишком много), но проблема в том,что перед тем, как отправиться к праотцам, он оттягивает на себявесомую долю усилий системы здравоохранения.Курильщики так нежно заботятся об удовлетворении дурной наклон-ности друг друга, что хочется избивать их уже за одно за это. А как ловко они управляются со своими вонючими курительными при-надлежностями! Лучше бы они так же ловко манипулировали зубными щетками.Мне приходится напрягаться, чтобы сдержать приступ бешенства,когда какой-нибудь сраный деятель, которого сраные телевизионщикиудосужились показать массам в качестве «выдающегося современника»или героя дня, засмаливает свою сраную сигарету и пускает струидыма чуть ли не в объектив телекамеры. Это, наверное, должноозначать, что он очень волнуется или что наоборот очень раскован.На самом же деле это означает, что этому деструктивному выродкуплевать не только на свое здоровье, но также на общество,которому таким образом вдалбливается мысль, что курение—порокнезначительный.Говнюка, бросившего в мир формулу «Курение опасно для вашегоздоровья», я бы медленно замучил в газовой камере, в которуюпускал бы табачный дым. Курение не опасно для здоровья, аоднозначно вредно, причем в немалой степени—и не только длякурильщиков, но и для тех, кто имеет несчастье быть с ними рядом.Манеру кропать эту фразочку на сигаретных пачках и на плакатах, рекламирующих курение, я считаю ярчайшим доказательством гнусной лживости и крайней гнилости вашего издыхающего общества. Ну чтопосле этого можно с вами обсуждать? Не иначе, ужасы нацизма.Что же касается того, что курят положительные герои почти всехфильмов, то, как я уже говорил, я сильно подозреваю, чтопроизводители сигарет отстегивают продюсерам значительные суммыза это дело. * * * Ну как бы это вам, курильщикам, подоходчивее объяснить, насколько вы противны некурящему человеку? Вот как вам бывает невтерпеж закурить, так мне бывает невтерпеж ударить вас за это по голове большим камнем. Жизнь рядом с вами—это регулярное мучение, регулярный кровавый соблазн—чуть ли не до видений наяву. * * * Я презираю русский народ за его (или «презираю в русском народе его ...»—уж как хотите) нежно-бережное отношение к курильщикам,любителям выпить и всякой (вариант: «всякой прочей») мрази.Какой-нибудь хам может без очереди рваться к прилавку за пачкойсигарет или бутылкой пива, и всякие тетки и мощные отцы семейств,стоящие за колбасой и сыром, с пониманием пропустят его впередсебя. Какой-нибудь алкаш может грохнуться на улице, и егонемедленно начнут обхаживать две-три сердобольные клуши. А если я попробую выпереть вонючего вшивого бомжа из автобуса, за негонемедленно кто-нибудь вступится. Христианнейший народ, мать вашурастак.

Компьютерщики.

Им все время кажется, что в их компьютерах чего-то не хватает:то быстродействия, то оперативной памяти, то какого-нибудьускорителя, то чего-нибудь еще. Они все время устанавливают ипереустанавливают какие-то программы, назначение которых чащевсего состоит в том, чтобы заменить или дополнить какие-то другиепрограммы, которые им почему-то представляются недостаточнохорошими. Между собой они общаются на идиотском жаргоне, причемсчитается, что чем круче кто-то из них загибает, тем больший онспециалист. Из этого жаргона я ухватываю, боюсь, в лучшем случаеполовину, хотя проболтался среди компьютерных абсурдистов иизвращенцев лу