Iv. розенкрейцерские манифесты

Откровение» и «Исповедание» (в дальнейшем оба розенкрейцеровских манифеста будут именоваться этими сокращенными названиями) приводятся, в переводе на русский язык, в Приложении к настоящему изданию, так что читатель волен самостоятельно позна­комиться с содержащимися в них пламенными провозве­стиями грядущей зари просвещения и со странной роман­тической историей о «Христиане Розенкрейце» и его Бра­тии. Многочисленные вопросы, возникающие в связи с манифестами, не могут быть целиком рассмотрены в этой главе, и мы будем возвращаться к ним на протяжении всей книги. К примеру, попытка понять, зачем в одном томе с «Откровением» был напечатан (в переводе на немецкий язык) большой отрывок из некоего итальянского сочине­ния, отложена до одной из последних глав, где предпола­гается разобраться во взаимоотношениях немецких ро­зенкрейцеров с итальянскими вольнодумцами. В Прило­жении приведена и краткая библиография к манифестам, с перечнями «посторонних» материалов, публиковавших­ся вместе с «Откровением» и «Исповеданием». На это стоит обратить внимание, поскольку читатели первых из­даний манифестов наверняка знакомились и с сопутствующими материалами, которые, надо полагать, в чем-то проясняли содержание основных документов.

Хотя самое раннее из дошедших до нас печатных из­даний «Откровения», первого розенкрейцерского манифеста, помечено 1614 г., документ мог ходить по рукам (в руко­писи) и прежде этой даты, судя по тому, что еще в 1612 г. в печати появился ответ на него, написанный неким Ада­мом Хазельмайером.

Хазельмайер утверждал, что видел манускрипт «Откровения» в Тироле в 1610 г., а в Праге, судя по некоторым данным, такую же рукопись видели в 1613 г. «Ответ» напечатан в томе, содержащем первопе­чатную редакцию «Откровения». Хазельмайер причис­ляет себя к «христианам евангелических церквей» и вос­торженно славит просвещенную мудрость «Откровения», походя бросая несколько резких упреков в адрес иезуи­тов. Еще он намекает на повсеместные ожидания корен­ных перемен, распространившиеся по кончине императо­ра Рудольфа II в 1612г. Этот «Ответ» помещен в конце тома, после «Откровения», но упоминается в предисловии, открывающем книгу. Там, в предисловии, среди многого другого рассказывается и про то, как иезуиты схватили Хазельмаиера, будучи недовольны его выступлением в под­держку воззваний «Откровения», и теперь он «закован в железа на галере». Само это предисловие внушает от­крывшему томик читателю, что розенкрейцерские мани­фесты задуманы как противовес Обществу Иисуса, ибо зо­вут учредить такое братство, которое, в отличие от ордена иезуитов, воистину будет опираться на учение Христа. И ответ Хазельмаиера, и предисловие с рассуждениями на его счет чрезвычайно темны по смыслу, и нелегко опреде­лить, следует ли понимать эти тексты — как, впрочем, и другие розенкрейцерские писания — буквально. Как бы то ни было, основная мысль «Ответа» и «Предисловия» очевидна: они должны были увязать первый розенкрей­церский манифест с антииезуитской пропагандой.

Особенно четко подобное стремление проступает в пол­ном заголовке всего тома, включающего в себя «Открове­ние». Заглавие это может быть переведено следующим образом:

Всеобъемлющая и Всеобщая Реформация всего этого про­странного Мира в целом. Вкупе с Fama Fraternitatis [Открове­нием Братства] Высокочтимого Ордена Креста Розы, состав­ленным для уведомления всех Ученых мужей и Государей Ев­ропы: Также с присовокуплением краткого Ответа Господина Хазельмаиера, за который ответ он был схвачен Иезуитами и закован в железа на Галере: Теперь обнародовано в Печати и обращено ко всем искренним Сердцам. Напечатано в Касселе Вильгельмом Весселем, Год 1614.

Этот заголовок покрывает собой все содержание тома, в который издатели включили отрывок из произведения од­ного итальянца, призывавшего ко всеобщей реформации (о нем мы поговорим несколько позже); затем следовало «От­кровение» и — в конце — ответ Хазельмаиера. Так что чи­татель первого издания знакомился с «Откровением» в оп­ределенном контексте, благодаря чему четче прояснялась ан­тииезуитская направленность манифеста, которая вовсе не очевидна, если читать один этот документ.

«Откровение» начинается настойчивым призывом к общему вниманию, и, надо сказать, этот «трубный глас» действительно прокатился по всей Германии, более того, его отзвуки были услышаны и в других частях Европы. Бог в эти последние дни открыл нам более совершенное знание — как о Сыне Своем Иисусе Христе, так и о При­роде. Он воздвиг среди нас мужей, наделенных мудро-стию великой, и сии мужи в силах обновить все искусства и привести их все к совершенству, благодаря чему «чело­век постигнет, наконец, свое высокое и благородное про­исхождение, свое как Микрокосма образование и сколь далеко простирается в Натуре его Искусство». Если бы ученые мужи объединились, они смогли бы уже ныне извлечь из «книги Натуры» «Истину» — некий совершен­ный принцип всех искусств. Но распространение нового света и новой правды затруднено из-за тех, кто не оставил свои прежние пути, будучи привязан к ограничительным авторитетам Аристотеля и Галена.

После этих вступительных рассуждений читателя зна­комят с таинственным Розенкрейцем, основателем «наше­го братства», который много и долго трудился ради ради­кального преобразования описанной ситуации. Брат Розенкрейц, некий «высокопросвещенный» муж, много странствовал по Востоку, где мудрецы имеют обыкнове­ние охотно делиться друг с другом своими познаниями. Тот же обычай мыслимо учредить и в сегодняшней Герма­нии, где нет недостатка «в ученых, магах, каббалистах, ме­диках и философах», коим должно соработать друг дру­гу. Путешественник изучил восточную магию и каббалу и нашел в них «основу своей веры, которая как раз соответ­ствовала Гармонии всего мира и чудесно запечатлевалась во всех периодах веков».

Брат Р.К. затем отправился в Испанию, с тем чтобы открыть тамошним, а равно и всем ученым мужам Евро­пы то, чему сам был научен. Он показал, как можно ис­править «недостатки церкви и всю моральную филосо­фию», предоставив своим слушателям новые правила для исцеления указанных несовершенств, но над ним лишь посмеялись. Слушавшие его опасались «умалить значе­ние своих славных имен, начав учиться и признав все свои прежние заблуждения». Он весьма огорчился, бу­дучи готовым поделиться всеми своими знаниями с уче­ными, «если они только пожелают взять на себя труд признать для всех факультетов, всех наук и искусств, а также и всей Натуры известные непреложные само-истины». А буде таковое достигнуто, в Европе можно бы­ло бы образовать некое общество, которое обогащало бы государей своими знаниями и к которому все желающие в нужде могли бы обратиться за советом. В нынешнем мире идеи такого рода носятся в воздухе, и уже появля­лись и появляются на свет мужи, призванные развеять тьму. К ним можно отнести «Теофраста» (Парацельса), который, правда, не принадлежал к «Братству нашему», «но все же должную Гармонию изрядно у него находим».

Между тем брат Р.К. возвратился в Германию, пред­видя «близкогрядущие перемены и чудесную и опасную борьбу». (Согласно «Исповеданию», брат Р.К. родился в 1378 г. и прожил 106 лет; его житие и труды, следова­тельно, относят к четырнадцатому и пятнадцатому столе­тиям.) Он выстроил дом, в коем предавался размышлени­ям о своей философии, проводил много времени за изуче­нием математики и создавал различные инструменты и приспособления. Все более пламенно стремясь к чаемому преобразованию, он пожелал собрать помощников этому делу и начал всего с троих. «Таким образом составилось братство R.C., вначале из четырех лиц, и их трудами бы­ли выработаны магический язык и письмо вместе с про­странным словарем, ибо мы и сегодня ими, во славу и хва­лу Божию, пользуемся и большую мудрость в них нахо­дим».

Автор «Откровения» далее продолжает излагать во­ображаемую историю воображаемого ордена, которую мы здесь сократим, потому что полный текст приводится в Приложении. Число членов ордена увеличивалось. Они воздвигли строение, коему надлежало служить средото­чием братства, — Дом Духа Святого. Главным делом брать­ев было пользование больных, но, кроме того, они еще много странствовали, дабы добывать и распространять знания. Они соблюдали шесть правил, первое из которых требо­вало не иметь никакого иного занятия, кроме лечения боль­ных, «и все это безвозмездно». Им не полагалось облекаться в отличающие их от прочих людей наряды, но сле­довало одеваться так, как принято в той стране, где им случилось оказаться. Раз в год они должны были соби­раться все вместе в своем Доме Духа Святого.

Первый усопший из Братии умер в Англии. Множе­ство братьев присоединилось к первоначальному ядру ор­дена, а совсем недавно Братство обрело новую значитель­ность благодаря обнаружению склепа, в коем был погре­бен брат Розенкрейц. Дверь этого склепа была чудесным образом открыта, и это событие стало прообразом гряду­щего отверзания некоей двери в Европе, столь вожделен­ного для многих.

Описание упомянутого склепа занимает центральное место в предании о Розенкрейце. Солнце никогда не про­никало под его своды, но в склепе светло, потому что его освещает другое Солнце, находящееся внутри. На стенах склепа изображены геометрические фигуры, в нем хра­нятся многие сокровища, в том числе некоторые произве­дения Парацельса, чудесные колокольчики, горящие лам­пады и «искусные песнопения». А еще до того Братство владело «Кругами» (Rotae) и «Книгой М.». Могила Розенкрейца располагается под алтарем склепа; на стенах же написаны имена братьев.

Открытие склепа есть знамение всеобщего преобра­жения, это та самая заря, что предвещает восход солнца. «Хотя мы и прекрасно знаем, что независимо от нашего стремления или упования других всеобщее божественное и человеческое преобразование свершится, все же не без­различно, что солнце, перед своим восходом, бросит на не­бо яркий или темный свет». Косвенным образом указана и дата обнаружения склепа — 1604 г.

«Откровение Братства», этот весьма своеобычный до­кумент, будто бы хочет поведать — используя аллегориче­ский образ склепа — об открытии новой или, лучше сказать, об обновлении старой философии, первоначально и прежде всего алхимической и связанной с медициной и целительством, но занимающейся также числом и геомет­рией, да еще изготовлением механических диковин. Речь идет не просто о прогрессе научных знаний, но, что гораз­до важнее, о просветлении сознания, имеющем религиоз­ную и духовную природу. Новая философия вот-вот бу­дет возвещена миру, что повлечет за собой всеобщую ре­формацию. В качестве мифических агентов, распростра­няющих новую мудрость, выступают розенкрейцерские Братья. Братья, как можно понять из «Откровения», все немцы и христиане-реформаты, ревнители евангелическо­го благочестия. Их вера, похоже, тесно сопряжена с испо­ведуемой ими алхимической философией, не имеющей ни­чего общего с «безбожным и проклятым златоделанием», ибо богатства, которые предлагает основатель ордена, ду­ховны суть; отец Розенкрейц «радуется не тому, что он делать злато может <...> но тому, что он небо отверстым и Ангелов Божиих восходящими и нисходящими видит и что имя его вписано в Книгу жизни».

Напряженное возбуждение, вызванное «Откровением» и всей историей Розенкрейцерского ордена, еще больше усилилось в следующем году, когда был опубликован вто­рой розенкрейцерский манифест, «Исповедание», продол­живший рассуждения о розенкрейцерской Братии, о фи­лософии Братства и о его миссии. «Исповедание», кажет­ся, было задумано как продолжение «Откровения», во всяком случае, оно постоянно ссылается на первый мани­фест. Напечатано второе сочинение было все в той же типографии и тем же печатником. В отличие от «Откро­вения», написанного на немецком языке, как и остальные брошюры, опубликованные вместе с ним, первое издание «Исповедания» вышло на латыни (сопутствующие мате­риалы — также). Представляется поэтому, что, хотя том с «Исповеданием» мыслился как продолжение тома с «От­кровением», второе (латиноязычное) издание обращалось к иной, более образованной аудитории. Кроме того, во втором манифесте и сопутствующих ему текстах как будто бы предлагалась расшифровка ряда аллегорий и романтиче­ских иносказаний из «Откровения».

Латинское заглавие тома, содержащего первую редакцию «Исповедания», можно перевести следующим образом:

Краткое Рассмотрение Таинственнейшей Философии, состав­ленное Знатоком Философии Филиппом Габелльским, публи­куемое ныне впервые вкупе с Исповеданием Братства Р.К. Из­дано в Касселе Вильгельмом Весселем, Печатником Наисиятель­нейшего Князя. Год после рождества Христова 1615.

На оборотной стороне (verso) — титульной страницы значится:

Да даст тебе Бог от росы небесной и от тука земли. Бытие 27.

Судя по заголовку, читателю явно внушают, что сна­чала ему следует изучить «Краткое Рассмотрение» и лишь затем переходить к «Исповеданию». «Краткое Рас­смотрение», как я уже указывала, основано на «Иерог­лифической Монаде» Джона Ди. Отождествить «Филип­па Габелльского» с кем-либо из известных лиц мы пока не можем (уж не псевдоним ли это, намекающий на каб­балу?), но ясно, что сочинитель тщательно проштудиро­вал творения Ди.

Ключ к нашему источнику дается в библейской цита­те, помещенной на оборотной стороне титульного листа. Естественно, Филипп Габелльский приводит стих по-ла­тыни: De rore caeli et pinguedine terrae det tibi Deus (от росы неба и жирности земли даст тебе Бог). Тот же текст помещен на титульном листе «Иероглифической Мо­нады» Джона Ди (см. илл. 12), причем тема нисходящей росы (по-латыни — ros), соединяющей небеса с землею, в последнем случае воспроизведена еще и визуально.

«Краткое Рассмотрение» не пересказывает «Монаду» Ди целиком, но содержит буквально процитированные от­рывки из первых тринадцати «теорем» трактата, переме­жаемые иными материалами. Именно в «теоремах» Ди разъясняет композицию своей «монады», показывая, ка­ким образом этот знак включает в себя символы всех пла­нет; как в нем отображается зодиакальный знак созвез­дия Овна, символизирующий огонь и, следовательно, ал­химические процессы; почему крест под знаками Солнца и Луны представляет элементы и каким образом, перестав­ляя образующие крест четыре линии, можно получить знак тройки или четверки, составить и треугольник, и квадрат, разрешив тем самым великую тайну. Диаграммы, кото­рые приводит «Филипп Габелльский» (некоторые из них в «Монаде» Ди отсутствуют), и в самом деле помогают понять, что было на уме у английского философа, когда он разрабатывал компоненты своего иероглифа. Ясно, что именно «монада» как таковая представляла наибольший интерес для «Филиппа Габелльского», которого привле­кал и сам таинственный знак, и его составляющие, обозна­чавшие все небеса и «начала», священные фигуры — тре­угольник, круг и квадрат, а также крест. Как ни странно, «Филипп Габелльский» никогда не употребляет термин «монада» — даже в пассажах, дословно переписанных из труда Ди, слово «монада» повсюду заменено на stella («звез­да»). У «Филиппа Габелльского» монада неожиданно для нас превращается в звезду, а «иероглифическая монада» — соответственно в «иероглифическую звезду». Правда, по­добное толкование находит поддержку в книге самого Ди — на последней ее странице помещено изображение некоей женщины, держащей звезду, которое можно понять как заключительный обобщающий символ.

«Краткое Рассмотрение» завершается молитвой на ла­тинском языке, написанной в духе глубочайшего благочес­тия и ревностной устремленности к вечному и беспредель­ному Богу, с возложением всех упований на Него, Единого сильного, Единого совершенного, в Коем все Сущее Едино есть, Кто вкупе с Сыном Своим и Святым Духом есть Троица в Единице. Молитва напоминает молитвы Ди, а факт ее при­сутствия в конце сокращенного варианта «Монады» еще более усиливает сходство между душевным настроем обо­их сочинений, в которых пламенной набожности сопут­ствует увлеченность сложными магико-научными изыска­ниями.

Молитва подписана именем «Филемон Р.К.», то есть «Филемон Креста Розы», и вслед за нею, на следующей странице, помещено предуведомление ко второму розен­крейцерскому манифесту, «Исповеданию». Под этим пре­дисловием, обращенным к читателю, стоит подпись «Брат Р.К.», а потом сразу же начинается «Исповедание».

Все вышесказанное позволяет утверждать, что вдох­новленное Ди «Краткое Рассмотрение» и молитва, его за­ключающая, тесно связаны с розенкрейцерским манифе­стом, являются его неотъемлемой частью — эти тексты как будто бы должны объяснить, что «таинственнейшая фило­софия», стоящая за розенкрейцерским движением, есть не что иное, как философия Джона Ди, изложенная в «Ие­роглифической Монаде».

Сделанный нами вывод заставляет вспомнить об од­ной старой теории, ныне обычно не принимаемой всерьез. Теория эта доказывала, что словосочетание, лежащее в ос­нове обозначения «розенкрейцер», следует переводить не «розовый крест», но «росный крест» (от ros — «роса» и crux — «крест»), и понимать в алхимическом смысле: ро­су алхимики считали растворителем золота, а крест — символом света.( Для ознакомления с теорией, заявлявшей о происхождении тер­мина «розенкрейцер» от слов ros («роса») и crux («крест»), см. снос­ку в кн.: James Crossley, Diary and Correspondence of Dr. John Worthington, Chetham Society, 1847,1, pp. 239-240. Гулд эту теорию не принимает,см.: R.F. Gould, History of Freemasonry, ed. H. Poole, 1951, II, p. 67.) Не углубляясь далее в алхимические тонко­сти, мы, думается, все же можем сказать, что обнаруженное нами тесное сродство между «Монадой» Ди (кстати, де­виз на обложке этого трактата тоже упоминает «росу не­бесную») и розенкрейцерским манифестом является ве­сомым доводом в пользу обсуждаемой теории.

Мы же сейчас переходим, как и было задумано состави­телями тома, от разбора «Краткого Рассмотрения», текста, тесно связанного с «Монадой» Ди, к изучению собственно розенкрейцерского документа, то есть «Исповедания».

В обращении к читателю, что предваряет текст мани­феста, делается поразительное заявление: «Как мы ныне вполне вольно и безопасно, и безо всякого ущерба, зовем папу римского антихристом, что прежде почиталось смерт­ным грехом, и мужей во всех странах за подобное преда­вали смерти, — так же наверное нам ведомо, что наступит в свой черед время, когда то, что пока хранится нами в тайне, мы будем открыто, вольно и громогласно объявлять народу и исповедовать пред всем миром».

Уже первые фразы «Исповедания» внушают мысль о тес­ной связи этого документа с «Откровением». Что бы ни по­слышалось в трубном гласе «Откровения», впервые возвес­тившем о Братстве, говорит автор «Исповедания», читателю не должно ни с поспешностью уверовать в услышанное, ни столь же поспешно отвергать его. Иегова, видя мир сей кло­нящимся к упадку, поспешает обратить его вспять, к исто­кам. Братия раскрыла в «Откровении» природу своего Ор­дена, и ясно, что его никак нельзя подозревать в ереси. Что же до реформирования философии, то здесь второй манифест повторяет программу первого. Вновь ученых мужей Европы призывают откликнуться на братские призывы ор­дена и принять участие в его начинаниях.

«Исповедание» с восторгом отзывается о глубоких по­знаниях отца Р.К., размышления коего о всех дисципли­нах, открытых после сотворения мира, простым ли умени­ем человеческим или же чрез служение ангелов либо ду­хов, столь всеобъемлющи, что даже если бы все прочие знания были утрачены, то одной его мудрости хватило бы, чтобы восстановить Дом Истины. Разве не чаем мы побе­ды над голодом, нищетой, недугами, старостью, разве не желаем познать все страны земли и их тайны, читать из одной-единственной книги, которая объем лет в себе все другие? «Сколь усладительно будет, если запоешь так, что не скалы увлекать будешь, но перлы и драгоценные камни, не зверей приманивать, но духов».

Когда же Труба Ордена зазвучит в полную силу, то все эти вещи, о которых ныне осмеливаются говорить только ше­потом и иносказательно, выйдут на явь и заполнят собою весь свет, а тирания папы будет сброшена. Мир уже узрел мно­жество перемен с тех пор, как отец Р.К. был рожден, и мно­го больше перемен грядет. Но прежде Конца Бог позволит великому потоку истины, света и великолепия, подобному то­му, что окружал Адама в Раю, пролиться на род человеческий. Новые звезды явились в созвездиях Змееносца и Лебедя, и они суть знамения того, что все сказанное сбудется.

Второй манифест повторяет, даже с еще большим пы­лом и настойчивостью, призывы первого. В нем звучат мощные пророческие и апокалиптические ноты: конец света совсем близок, новые звезды предвещают явление небывалых чудес, великая реформация обернется Ты­сячелетним царством, возвращением к состоянию Ада­ма в раю.

Эти воззвания были встречены с лихорадочным воз­буждением. Многие тогда предпринимали отчаянные по­пытки вступить в контакт с розенкрейцерской Братией — посредством писем, печатных воззваний, памфлетов. Ма­нифесты породили целую реку печатной продукции — от­кликов на призыв вступить в общение с орденом и со­трудничать с ним. Но похоже, что все обращения к Бра­тии остались без ответа. Братья, если таковые существовали, казались невидимыми, упорствовали в своем нежелании открыться. Но эта таинственность ничуть не уменьшала интерес к баснословному Братству, напротив, только раз­жигала его еще сильнее.

В позднейшие времена о «розенкрейцерской тайне» высказывались самые разные точки зрения. Сегодня, ду­мается, мы вправе не принимать всерьез фундаментали­стов — тех, кто верует в буквальную истинность легенды о Христиане Розенкрейце и его Братстве. Противополож­ной позиции придерживаются скептики, видящие во всем этом намеренную мистификацию. «Незримость» Братьев, их очевидный отказ подать хоть какой-то знак своим по­следователям, естественно, способствовали распростране­нию подобных взглядов.

Внимательного читателя манифестов не может не по­разить противоречие между серьезностью религиозно-философских идей и надуманностью обрамления, в ко­тором эти идеи преподносятся. Религиозное движение, которое обращается к алхимии как к средству укрепле­ния евангелического благочестия и предлагает обширную программу научных изысканий и реформ, несомнен­но представляет собой интересный феномен. А то, что сама наука мыслится в ренессансных герметико-каббалистических терминах, то есть представляется неразрыв­но связанной с магией и каббалой, вполне естественно для рассматриваемого периода. Даже милленаризм, при­нуждавший видеть в «новой заре» лишь временный пе­риод света и прогресса, канун неминуемого конца мира, вовсе не был чужд передовой мысли той эпохи. Бэко-новский проект «Великого восстановления наук», как показал Паоло Росси, тоже окрашен милленаризмом. История о Христиане Розенкрейце, розенкрейцерской Братии и обнаружении волшебного склепа с гробницей, в коей покоится основатель ордена, отнюдь не должна была, по замыслу ее сочинителей, восприниматься бук­вально, как повествование о действительно имевших ме­сто событиях. Выдумывая ее, они, очевидно, вдохновля­лись легендами о погребенных и чудесным образом об­наруженных сокровищах — весьма распространенными как раз в алхимической традиции. Да и в самих мани­фестах есть достаточно подтверждений тому, что речь идет об аллегории или вымысле. Так, отверстая дверь склепа символизирует какие-то врата, открывающиеся в Европе. Склеп освещается «внутренним солнцем» — намек, что проникновение под его своды может симво­лизировать некий внутренний опыт, как и пещера с лью­щимся изнутри светом, изображенная в «Амфитеатре Вечной Мудрости» Кунрата (см. илл. на с. 66.).

И все равно находилось немало доверчивых читате­лей, которые простодушно верили в эти тексты и воспри­нимали их буквально, — как тогда, когда манифесты толь­ко что вышли в свет, так и потом, вплоть до сего дня. Современные исследователи розенкрейцерской тайны придают большое значение тому факту, что сам Иоганн Валентин Андреэ именовал всю историю измышлением, комедией или шуткой. А ведь Андреэ, несомненно, был в числе самых посвященных, тех, кто стоял «за кулисами» розенкрейцерских публикаций, да и в своих многочис­ленных работах (мы не имеем здесь в виду «Химиче­скую Свадьбу», числящуюся чуть ли не третьим мани­фестом розенкрейцеров) он зачастую упоминает это дви­жение. Заговаривая о розенкрейцерстве, Андреэ чаще всего пускает в ход латинское словечко ludibrium. О ма­нифестах он выражается в таком духе: «ludibrium этого суетного „Откровения"», или: «ludibrium вымышленного Розенкрейцерского Братства». Французский историк Поль Арнольд перевел ludibrium как ипе farce, сделав из этого вывод, что сам Андреэ назвал историю с манифе­стами шуткой. Другой исследователь, Чарлз Уэбстер, полагает, что все эти рассуждения про ludibrium имеют иронически-уничижительный характер.

Действительно, прибегая к «насмешливым словесам», Андреэ пытался отделить свое имя от тайн розенкрей­церства, ибо подозрение в причастности к последним в то время могло навлечь на него серьезные неприятно­сти. Все же я не думаю, что указанное обстоятельство полностью объясняет употребление слова ludibrium у Ан­дреэ. Ведь латинское ludibrium может также означать (те­атральную) игру, комическое представление, а Андреэ — и мы еще к этому вернемся в одной из последующих глав — высоко ценил театр, видел в нем источник нрав­ственных и просветительских влияний. «Театральность», на которую намекают высказывания Андреэ, представ­ляется одним из самых поразительных аспектов розен­крейцерского движения. Сейчас я лишь вскользь упо­минаю об этом, чтобы читатель понял: обозначение «Откровения» и «Исповедания» словечком ludibrium, что бы оно ни подразумевало (не будем спешить — точный смысл этого термина пока не выяснен), само по себе весь­ма красноречиво. Получается, что, хотя авторы манифе­стов и не имели намерения добиться от своей аудитории веры в буквальную истинность истории о Христиане Ро-зенкрейце, эта история может быть истинной в каком-то ином, более высоком смысле — как «божественная коме­дия», аллегорическое изображение сложного религиоз­но-философского течения, оказывавшего непосредствен­ное воздействие на свою эпоху.

Положение наше все же куда лучше, чем у более ран­них исследователей розенкрейцерских текстов, — ведь мы знаем, что на манифесты сильнейшим образом повлияла «Ие­роглифическая Монада» Джона Ди. Проповедуемая в этих документах «таинственнейшая философия» и есть фило­софия Ди. Аллегория же склепа и обнаружения скрытых в нем чудесных сокровищ, скорее всего, означает, что дви­жение вобрало в себя некие новые идеи. В конечном сче­те — правда, не целиком — эти новые веяния тоже восхо­дят к влиянию Ди, к его богемской миссии 1580-х гг. С се­мействами тогдашних сторонников Ди поддерживал дружбу Кристиан Анхальтский, главный организатор движения, дол­женствовавшего возвести Фридриха Пфальцского на богем­ский престол. Манифесты же, я уверена, являют собой мис­тическое обоснование этого самого движения, сочетавшего ревностную набожность с реформационными настроения­ми, элементами герметизма, магии и алхимии — к чему и при­зывал Ди в своих богемских «проповедях». Не нужно за­цикливаться на этом обстоятельстве: понятно, что манифе­сты вобрали в себя и множество иных влияний; и все же факт совпадения по времени фридрихианского движения и розенкрейцерских публикаций имеет первостепенное зна­чение — как и факт влияния на манифесты идей Ди, не вы­зывающий никаких сомнений и прекрасно согласующийся с гипотезой о возникновении манифестов в атмосфере борьбы за богемскую корону.

Эта гипотеза находит неожиданное подтверждение в источниках совсем иного рода. Враги движения порой пре­доставляют нам очень ценную информацию, к рассмотре­нию которой мы сейчас и обратимся.

Андреас Либавий, один из крупных представителей ран­него периода развития химической науки, определенно не питал дружеских чувств к розенкрейцерам. Либавий при­надлежал к тем «химикам», которые кое в чем поддались влиянию новых учений Парацельса. Так, он признавал целесообразность использования во врачебной практике новых химических снадобий, за которые ратовал Парацельс, однако в теории придерживался традиционных Ари­стотелевых и Галеновых концепций, а мистицизм Пара­цельса отвергал. На титульном листе главного труда Либавия, «Алхимии», опубликованного во Франкфурте в 1596 г., красуются портреты Аристотеля и Галена — а ведь розенкрейцерские манифесты нападали на последовате­лей этих древних философов, обвиняя их в старомодной негибкости ума. То ли Либавий принял эти нападки на свой счет, то ли обиделся за традиционное учение, одно несомненно: критика Либавия в адрес розенкрейцерских манифестов переполнена враждебностью к тем «химикам», которые, подобно нечестивому Парацельсу, мало чем от­личаются от колдунов. Либавий обвиняет авторов мани­фестов в непонимании серьезной, научной алхимии, кото­рую они подменяют нелепым теоретизированием, и пред­лагает свои «благонамеренные размышления» в качестве указаний, следуя коим заблуждающиеся смогут осознать свои ошибки, обретя вместе с тем прочное основание в истинно научной алхимии.

Либавий критиковал розенкрейцерские «Откровение» и «Исповедание» в нескольких своих произведениях, са­мое важное из которых, «Благонамеренные Размышления Об „Откровении" и „Исповедании" Братства Розового Креста», вышло в свет во Франкфурте в 1616 г.. (A. Libavius, Wolmeinendes Bedencken, Von der Fama und Confession der Bruderschafft deft Rosen Creutzes, Frankfurt, 1616. Другие сочинения (на латинском языке), в которых Либавий выступал против розенкрейцер­ских манифестов, были опубликованы в виде тома под заглавием: Appendix necessaria syntagmatis arcanorum chymicorum, Frankfurt, 1615. Этот том был перепечатан в 1661 г. в том же Франкфурте, но под слегка изменен­ным названием. См.: Ian Macpail, Alchemy and Occult, A Catalogue of Books and Manuscripts from the Collections of Paul and Mary Mellon, Yale, 1968, I, p. 71.) Ссыла­ясь на тексты обоих манифестов, Либавий серьезно возра­жает их авторам, приводя научные, политические и рели­гиозные аргументы. Либавий категорически не согласен с теориями гармонии макро- и микрокосма, он выступает против «магии и каббалы», против Гермеса Трисмегиста (приписываемые ему сочинения Либавий особенно обильно цитирует), против Агриппы и Тритемия — короче говоря, против возрожденческой традиции, в той ее разновидно­сти, которую восприняли авторы розенкрейцерских мани­фестов и в духе которой они интерпретировали труды Парацельса. Либавий видит во всем этом подрыв Аристоте-лево-Галеновой традиции, что, несомненно, соответствует действительности, и сильнейшим образом критикует ма­нифесты за отход от ортодоксии.

Весьма примечательно, что уже в работе, опубликованной задолго до интересующих нас событий, в 1594 г., Либавий на­падал на «Иероглифическую Монаду» Ди, указуя на нали­чие в последней каббалистических элементов, решительно ему не нравившихся. Значит, он вполне способен был уловить следы влияния «Монады» в манифестах, что могло лишь уси­лить его негативное отношение к этим документам.

И еще одно многозначительное обстоятельство: в сво­их антирозенкрейцерских трактатах Либавий часто упо­минает имя Освальда Кроллия, явно соединяя в одно це­лое учение манифестов и доктрины этого ученого, к кото­рым относится крайне неодобрительно. В самом начале «Благонамеренных Размышлений» он с осуждением ци­тирует предисловие к «Химической Базилике» Кроллия. Освальд Кроллий (Кролль) был врачом-парацельсистом. В отличие от Либавия, он признал не только новые хими­ческие лекарства, изобретенные Парацельсом, но и весь стоявший за ними строй мышления. Подобно своему учителю, Кроллий отвергает авторитеты Аристотеля и Галена, высту­пая убежденным сторонником мистицизма, магии и «гармони­ческих» теорий, то есть принимает учение Парацельса цели­ком. В своей книге «Химическая Базилика», опубликован­ной во Франкфурте в 1609 г., Кроллий многократно и с большим почтением цитирует Гермеса Трисмегиста и другие герметические тексты. Столь же уважительно его отношение к великим неоплатоникам Возрождения, например к Пико делла Мирандола. Темой «Базилики» является волшебная гармония макрокосма и микрокосма, и дух этого сочинения должен был быть весьма близок авторам розенкрейцерских манифестов. В другой своей книге, опубликованной в Праге в 1608 г., Кроллий использует для интерпретации Парацельсовой концепции взаимозависимости между «великим» и «малым» мирами теорию астральных сигнатур («печатей»).

(Согласно этой теории, весь внешний мир, со всеми населяющими его тварями, есть отражение внутреннего духовного мира, и соответ­ственно каждая вещь или существо несет на себе сигнатуру (печать) этого внутреннего мира. Каждое (одушевленное или неодушевленное) существо проявляет свою внутреннюю суть во внешнем мире, но лишь человеку дарована способность «переознаменовывать» присущие ему качества, то есть влиять на них — в лучшую или в худшую сторону. О теории сигнатур у Бёме см.: 500 лет гнозиса в Европе, с. 292)

Либавий и Кроллий, таким образом, представляют про­тивоположные направления в алхимии: Либавий — «хи­мик», в теории придерживающийся традиционных Ари­стотелевых и Галеновых воззрений, тогда как противник его — мистик и приверженец радикального парацельси-анства. По мнению Либавия, и авторы розенкрейцерских манифестов, и Кроллий равным образом относятся к не­ортодоксальной школе алхимической мысли.

Освальд Кроллий, как я уже упоминала, был непо­средственно связан с Кристианом Анхальтским, состоя у него на службе в качестве врача. «Химическая Базили­ка» Кроллия посвящена князю Анхальтскому и издана под покровительством императора Рудольфа II. А трак­тат «О сигнатурах вещей» Кроллий посвятил Петру Воку Рожмберкскому — чешскому дворянину, преданному стороннику князя Анхальтского и брату того самого че­ловека, гостеприимством которого пользовался Джон Ди во время своего пребывания в Богемии. Подчеркивая сход­ство идей, выраженных в манифестах и в трактатах Крол­лия, Либавий тем самым как бы допускал, что манифесты тоже могли возникнуть в среде, окружавшей князя Ан­хальтского, — ведь именно там влияния, воспринятые от Джона Ди, смешивались с влияниями Кроллия.

Сам же князь — и это не вызывает сомнений — был идеологом «активного» направления в германском про­тестантизме. «Активные» протестанты с начала XVII сто­летия искали достойных лидеров для своего движения, и вот теперь (к моменту публикации розенкрейцерских ма­нифестов) их выбор окончательно остановился на Фрид­рихе V, курфюрсте Пфальцском, — именно в нем все уви­дели подлинного вождя, коему суждено возглавить дви­жение и привести его к победе.

В произведениях своих Либавий не только критикует философское мировоззрение розенкрейцерских манифестов, но также выражает неодобрение той политической линии, к которой они призывают. Особенно это заметно, когда он разбирает одно место из «Откровения», где авто­ры заявляют, что, признавая ныне власть Империи, они все же ожидают в ней некоторых перемен и намереваются тайным образом способствовать таковым:

В политике признаем мы Римское царство и четвертую мо­нархию как за нашу, так и всех христиан главу. Хотя нам и известно, что за перемены предстоят и о них другим ученым Господним очень охотно сообщить желаем <...> Будем, однако же, при добрых обстоятельствах, скрытую помощь оказывать, после того как нам Господь позволит или предостережет...

Либавий видит в этом пассаже намек на какого-то «Парацельсова Льва», который вступит в союз с турками и попытается низвергнуть Rdmische Reich (Римскую империю), чтобы взамен соз­дать мировую державу, власть которой будет основывать­ся на магических заклинаниях. Либавий, по сути, интер­претирует этот отрывок в контексте прогнозов Хазель-майера, напечатанных под одной обложкой с «Откровени­ем», — в своем «Ответе» Хазельмайер тоже предрекает перемены в Империи и, кроме того, откровенно заявляет об антииезуитской направленности «Парацельсовой» по­литики.

Ко времени обнародования манифестов искомый «львиноподобный» вождь протестантов — идеал сторонников князя Анхальтского — успел обрести реальн<