Позитивная сторона жизни человека во сне
Из предлагаемого исследования обнаружится с полной ясностью, что эмпирический метод, имеющий дело только с опытными явлениями, сам по себе, если не идет с ним рука об руку логическое проникновение задачи, не может привести к цели. Из него обнаружится даже, что исключительное употребление опытного метода при решении поставленного нами здесь вопроса должно привести к ложным заключениям и что правильный ответ на него может быть достигнут только путем логических операций мышления.
Просвещенный скептик стоит единственно на том, что он каждое утро просыпается от более или менее беспорядочного, смутного сновидения, и отсюда заключает, что все сновидения – грезы. Захотеть разубедить его в этом путем противоречащих его взгляду опытов было бы абсолютно безнадежным предприятием. Существенная особенность скептицизма состоит в том, что он придает значение только таким явлениям, которые бьют в глаза своей многочисленностью, и относится с недоверием к редким явлениям только потому, что они редки. Скептик, употребляя выражение Жана Поля, не верит в падающие с неба камни по причине нахождения на земле множества своих камней и всем рассказам о замечательных сновидениях только и может противопоставить известные уловки сомнения, подозрения, обвинения в обмане, утверждения о существовании простой случайности. При таких условиях все, что можно сделать с ним, так это убедить его, если он не лишен всякой логики, в том, что правильный ответ на занимающий нас здесь вопрос может быть результатом только логического исследования. Если прежде всего стать на точку зрения скептика и по-сократовски ограничиться относительно его мышления ролью повивальной бабки, то нетрудно довести его до признания, что сновидения имеют гораздо большее значение, чем то, какое им обыкновенно приписывают, даже что нас посещают каждую ночь, и это вероятно в высокой степени, сновидения, полные реального значения, хотя и смутные в памяти пробудившегося.
Прежде всего очевидно, что научное доказательство того положения, будто сновидения не имеют реального значения, может последовать только после того, как будет дан ответ на вопрос: почему?, – то есть после того, как будет доказано, что орган сновидения по самой своей природе не способен к образованию сновидений, имеющих реальное значение. Таким образом, надобно просто-напросто указать на причины возникновения сновидений и доказать, что из этих причин не может возникнуть ничего, кроме лишенных всякого реального значения грез, а что другие причины никогда не могут принимать участия в образовании наших сновидений. Поэтому надобно исследовать природу нашего органа сновидения и источник, из которого он черпает для образования представлений материал.
Местом возникновения у нас представлений, как во время бодрствования, так и во время сна, физиологи считают головной мозг, и действительно, это воззрение находит себе то опытное подтверждение, что образы, находящиеся в сознании бодрствующего человека, переходя в сознание сновидца, смешиваются с образами, возникающими во время сновидения. Но уже то обстоятельство, что многое из забытого нами всплывает опять на поверхность нашего сознания во время сновидения, доказывает, что в это время действуют такие области нашего головного мозга, которые во время бодрствования вовсе не функционируют, или во всяком случае такие, функции которых совершаются под психофизическим порогом сознания, то есть остаются бессознательными. Сон наступает вследствие того, что нервы чувствования и наружные слои головного мозга, в которые эти нервы входят, делаются неспособными к ощущениям. Так как при этом исчезает содержание нашего бодрственного сознания, то это сознание должно быть результатом деятельности наружных слоев головного мозга. Во сне же имеет место внутреннее пробуждение, сновидение; поэтому если местом образования представлений, возникающих во время сна, и служит головной мозг, то им должны быть более внутренние слои этого мозга. Но, конечно, a priori нельзя определить, какие способности присущи этим бессознательным во время бодрственной жизни слоям головного мозга.
Если с углублением сна бесчувственность головного мозга должна усиливаться и распространяться на более внутренние его слои, то, конечно, могло бы случиться так, что наконец вся мозговая нервная система, нервы чувствования и головной мозг сделались бы неспособными к отправлениям; но так как, с другой стороны, внутреннее пробуждение, несмотря на это, не ослабляется, даже, как говорят факты, усиливается, то в этом случае мы вынуждены были бы признать местом образования представлений во время сна другой орган. Но нервы для нашей науки conditio sine qua представлений; поэтому осталось бы допустить только то, что в глубоком сне таким органом служит еще столь загадочная для современной физиологии ганглиозная нервная система со своим центральным органом – солнечным сплетением. Однако о способностях этого таинственного органа мы знаем еще менее, чем о способностях головного мозга. Словом, физиология не может доказать, что орган сновидения по самой своей природе не способен к образованию имеющих реальное значение сновидений.
Поищем же теперь источник представлений, имеющих место во сне. Находясь во сне, мы бываем способны к представлениям, иначе не было бы вообще и сновидений; но образы, являющиеся во сне до того странны и отличны от содержания бодрственного сознания, что они непременно должны являться из области вполне скрытой от нас во время бодрствования. Поэтому лежащие в основе происхождения этих образов нервные возбуждения должны остаться во время нашего бодрствования под порогом нашего сознания; этот же порог должен перемещаться во время сна. Значит, образы сновидений приходят к нам из области бессознательного; во время сна бессознательное делается отчасти сознательным, и наоборот, исчезает сознаваемое нами во время бодрствования.
Подобно сознательной области эта освещающаяся во время сна бессознательная область может находиться или в нашем собственном организме, или во внешнем мире. В первом случае в основании возникновения образов сновидения лежала бы усиленная ощутимость состояний нашего тела, интересная только для врача; во втором же случае сон служил бы средством к установлению такого отношения человека к внешнему миру, которое отличалось бы от чувственного отношения к нему бодрствующего человека и которое, во всяком случае, могло бы привести к возникновению сновидений, имеющих вполне реальное значение.
Такое отношение совершенно мыслимо, ибо мы не знаем ничего о том, до какой степени может дойти во время сна перемещение порога сознания, а потому и не можем утверждать наперед, что во время сна наша способность восприятия распространяется только на внутренний наш организм; было бы нелогично от неопределенной причины, от неизвестной нам степени перемещения порога сознания делать заключение об определенных границах ее действия.
Внешнее пробуждение отчасти субъективно, отчасти объективно, оно состоит в пробуждении способности восприятия впечатлений как от нашего тела, так и от внешнего мира. Значит, вопрос состоит в том, имеет ли внутреннее пробуждение обе эти отличительные черты, то есть может ли происходящее во время сна перемещение порога сознания поставить нас в такое отношение к внешнему миру, при котором мы могли бы получить о нем другое познание, чем то, какое имеем во время бодрствования?
Этот вопрос должен быть решен утвердительно. Физиология показала уже давно, что хотя содержание бодрственного сознания и доставляется нам внешними чувствами, но что эти чувства и ограничивают это сознание. Значит, число существующих между ними и природой отношений больше, чем то, о котором говорит нам наше сознание. Есть звуки, не воспринимаемые нашим ухом, лучи света, не зримые нашим глазом, и вещества, не производящие никакого впечатления на наши органы вкуса и обоняния. Хотя в то время, как мы находимся во сне и исчезает наше чувственное сознание, однако мы остаемся погруженными в общую жизнь природы, часть которой составляем; сон может порвать только нашу чувственную связь с природой, а не другую, которая существует и во время бодрствования, но нами не осознается. Сон может сделать ее гораздо более сознаваемою, так как он перемещает порог сознания. От степени этого перемещения зависит степень освобождения во время сна нашего сознания от чувственных оков.
Если сон порывает только нашу чувственную связь с внешним миром, то вплетающую же в нее нашу общую связь с природой оставляет неприкосновенной, даже дает ей возможность войти в сознание во время внутреннего нашего пробуждения; если, таким образом, он для образования имеющих реальное значение сновидений не нуждается в новой связи человека с внешним миром, а только в доведении до его сознания уже существующей, то не только нельзя ничего возразить против возможности таких сновидений, но надобно признать даже необходимость их возникновения вследствие простого перемещения порога сознания.
Поэтому сон имеет не только отрицательную сторону, состоящую в том, что он гасит чувственное сознание, но и вполне положительную, так как благодаря ему осознается скрытое от бодрственного сознания наше отношение к природе. Сновидение отнюдь не представляет собой остатка от содержания бодрственного сознания; оно само является содержанием нового сознания, качественно различного от бодрственного. А так как философия должна объяснить, что такое человек, природа и каково между ними отношение, – во время же сна это отношение является совершенно иным, чем во время бодрствования, – то наша чрезвычайно поверхностно рассуждающая о сне и сновидениях современная психология стоит на ложном пути. В решении загадки о человеке сон имеет такое же существенное значение, как и бодрственная жизнь; они восполняют друг друга, и человек останется непонятным до тех пор, пока не будут приняты во внимание обе стороны отношения его к природе. Эти две стороны могут быть разъединены тем менее, что они, собственно говоря, не чередуются, но существуют одновременно: имеющее место во сне отношение человека к природе с его пробуждением не уничтожается, а закрывается от него порогом его сознания; с засыпанием же оно не вновь рождается, а обнаруживается вследствие понижения этого порога.
О позитивных сторонах жизни человека во сне можно говорить лишь настолько, насколько с наступлением ее изменяется наше бодрственное сознание. Такому изменению может подвергаться как содержание, так и форма познания. Поэтому необходимо исследовать вопрос о том, до какой степени может дойти во сне изменение того и другого.
Новое содержание познания доставляется нам всяким перемещением порога нашего сознания, открывающим новый путь восприятию. Значит, вопрос состоит в следующем: существуют ли такие силы природы, которые воспринимаются нами во время сна, но ускользают от нашего чувственного сознания? На этот вопрос надобно также дать утвердительный ответ. По законам физиологии слабейшие возбуждения вытесняются из сознания сильнейшими. Поэтому содержание нашего сознания образуется сильнейшими возбуждениями, тогда как слабейшие действуют только под порогом сознания. Следовательно, с имеющим место во время сна ослаблением сильнейших чувственных возбуждений должны ощущаться нами исходящие от нашего организма возбуждения слабейшие. Таким образом Вингольт произвел над своими спящими совершенно здоровыми детьми опыты, доказавшие существование таких сил природы, которые никогда не воспринимаются нами в бодрственном состоянии. Он пассировал железным ключом на расстоянии полудюйма лицо и шею своего пятнадцатилетнего сына- После нескольких пассов последний начал тереть пассируемые места и делать беспокойные движения. Над прочими, еще меньшими детьми отец производил подобные же опыты свинцом, цинком, золотом и другими металлами, при чем дети в большинстве случаев отдергивали, терли и прятали под одеяло пассируемые части тела. Но сильнейшее влияние производило простое приближение металла к уху.*
* Dr. Arnold Wienholt. Heilkraft des tierischen Magnetismus, III, 234. Lemgo, 1805.
Значит, сон приносит с собой осязание на расстоянии и дает возможность узнавать о присутствии веществ, которые не возбуждают чувств бодрствующего человека. Но ведь ощущения доставляют сновидениям материал; значит, у детей Вингольта непременно должны были возникать сновидения, которые должны были находиться в некотором соответствии с его манипуляциями, а такие сновидения уже могут быть вполне основательно названы ясновидениями, точно так, как такое, вызывающее образы сновидения, осязание на расстоянии может быть названо в известном смысле зрением на расстоянии, хотя и символическим. Если бы мы теперь допустили, что Вингольт подносил свои вещества к способным к ощущениям местам тела на любом расстоянии и если бы мы вместе с этим предположили, что уклонение от прямого направления приближения невозможно, то есть что это уклонение зависело бы не от изменяющейся воли Вингольта, а от некоторого закона природы, то действительное прикосновение тел было бы и предчувствуемо; дети были бы с самого начала ясновидения в пространстве ясновидящими и во времени.
Таким образом, оказывается не только то, что сон приносит с собой новое содержание познания, но что в нем вместе с приобретением нового содержания познания происходит и изменение форм всякого познания: пространства и времени.
Мы уже видели, что сон имеет свои положительные стороны, и сказали, что вследствие этого мы не можем заключать от способностей, обнаруживаемых человеком в состоянии бодрствования, по тому, на что он способен, находясь во сне. Значит, логически мыслимо допущение, что во сне мы можем быть ясновидящими, хотя в бодрственном состоянии мы на это неспособны. Далее. Существует то обстоятельство, что большая часть снов не вспоминается, тогда как в бодрственном состоянии не бывает никогда, чтобы по истечении каких-нибудь двух часов мы могли забыть воспринятые нами с наглядной очевидностью образы, а этого физиологически нельзя объяснить ничем иным, как тем, что органы, деятельность которых сопровождается бодрствованием и сном, совершенно различны, что глубокий сон основывается по меньшей мере на деятельности других слоев головного мозга даже, может быть, совсем других нервных центров, чем бодрствование.
Ведь если мы по тождеству сознания делаем заключение о тождестве его органа, то и от нетождества сознания мы должны сделать заключение о нетождестве его органа. А так как не вспоминаться могут только видения глубокого сна, ибо не существует органа, общего для этого сна и бодрствования, то неуничтожаемость моста воспоминания между видениями легкого сна и содержанием бодрственного сознания может быть объяснена если и не тем, что органом этого сна и бодрствования служит один и тот же орган, то во всяком случае тем, что существует орган, общий для них обоих. Уничтожаемость моста воспоминаний служит физиологическим доказательством смены деятельности органов, неуничтожаемость его служит таковым же доказательством совместимости их. А так как имеющее реальное значение сновидение может наступить только при условии смены деятельности органа бодрственного сознания деятельностью органа, о природе которого мы ничего не знаем, то опять-таки имеющее реальное значение сновидение логически мыслимо.
Чтобы теперь к простой мыслимости присоединилась и априорная достоверность, надобно произвести двоякого рода исследование.
1) Вспоминаемые сновидения, то есть видения легкого сна, доступны опыту, причем они бывают смутны, то есть не имеют особенного смысла, а значит и особенного реального значения. Таким образом, смутность и вспоминаемость этих сновидений существуют одновременно, причем ничто не обнаруживает какой-либо между ними причинной связи; значит, возможно допустить, что они представляют результат деятельности некоторой общей причины, каковую мы и должны подвергнуть исследованию.
Если представления, возникающие во время легкого сна, имеющего место перед пробуждением, вспоминаются, то это зависит от совместной деятельности органа сновидения и органа бодрственного сознания, от того, что они производятся отчасти этим последним органом, выходящим из своего оцепенения и начинающим мало-помалу функционировать; а если так, то смутность видений легкого сна объясняется примесью к продуктам деятельности органа сновидения элементов бодрственного сознания. Это же бывает и в сновидениях, непосредственно наступающих за засыпанием, когда орган бодрственного сознания не достиг еще полного успокоения. Следовательно, смутность видений легкого сна надобно, собственно говоря, приписать этому органу, неполному прекращению его деятельности, а не органу сновидения. Значит, состояние, в котором имеют место смутные сновидения, представляет состояние среднее между сном и бодрствованием; чистая же, беспримесная деятельность органа сновидения может наступить только во время глубокого сна. Только в нем может иметь место внутреннее пробуждение, потому что тогда исчезают препятствия этому пробуждению, а именно: отрывочные чувственные восприятия и воспоминания из области бодрственной жизни, присоединяющиеся к продуктам деятельности органа сновидения и подвергающиеся совместной с ним переработке. До тех же пор нечего и думать о правильной деятельности этого органа. Если, таким образом, смутность сновидений есть результат совместной деятельности органов, то вместе со сменой деятельности органа бодрственного сознания деятельностью органа сновидения должна исчезнуть и эта смутность, если только, что еще надо доказать, и в этом случае могут иметь место вообще видения.
Итак, прежде всего надобно исследовать смутные сновидения. С обнаружением причин их смутности мы будем знать и то, ответственен ли в ней самый орган сновидения.
2) При этом окажется, что орган сновидения сам по себе без участия препятствующих его деятельности деятелей способен к высшим отправлениям, что из видений глубокого сна, если только в нем бывают вообще видения, должна исчезнуть смутность. Видение глубокого сна может быть констатировано гораздо лучше, чем видение легкого сна, хотя это может быть сделано только в исключительных случаях. Последнее доступно только неполному воспоминанию сновидца; первое же почти во всем своем течении находится перед глазами постороннего наблюдателя; при этом оказывается, что деятельность органа сновидения с углублением сна делается все правильнее. В сомнамбулизме глубокий сон сопровождается представлениями, в лунатизме – имеющими в основании своем представления действиями. Следовательно, остается только доказать, что между обыкновенным сном, сомнамбулизмом и лунатизмом существует внутреннее родство, и тогда падет последнее возражение против возможности несмутных и имеющих реальное значение сновидений.
Таким образом, это родство должно послужить предметом второго исследования. Однако в этой главе я вполне могу ограничиться сомнамбулизмом, так как нам важно только доказать, что глубокий сон сопровождается представлениями. При этом обращу внимание читателя на укоренившееся в разговорную речь и представляющее для отдельного лица неодолимого врага неправильное употребление слов: сомнамбулизм и лунатизм. По словопроизводству, сомнамбулизм (somnus – сон, ambulare – бродить) и ночебродство (лунатизм) не различаются, между тем как означаемые этими словами состояния различаются между собой в такой же степени, как представление и действие, или, еще лучше, как сновидение, сопровождающееся одним разговором, и сновидение, переходящее в поступки.
Смутное сновидение
Засыпание и пробуждение происходят постепенно. Эти переходные состояния сопровождаются такими сновидениями, степень воспоминания которых прямо пропорциональна степени участия, принимаемого органом бодрственного сознания в образовании этих сновидений и смутность которых обратно пропорциональна чистоте деятельности органа сновидения. Эти сновидения представляют собой смесь отрывочных воспоминаний из области бодрственной жизни, продуктов деятельности органа сновидения и образов, вызываемых преимущественно вегетативными раздражениями внутреннего организма. Порождаемые этими тремя источниками течения встречаются в видении легкого сна и производят этим смутность его.
В бодрственном состоянии мы управляем своим мышлением; целесообразно действующая воля и внимание сообщают ему направление. Но этот порядок уничтожился бы вполне, если бы, как это бывает во время сновидения, все абстрактное превращалось в образы, носящие на себе характер действительности, если бы отошли прочь внимание и цель, если бы всякое нервное раздражение делалось наглядным представлением, всякая ассоциация мыслей – цепью образов, и если бы невозбранно царила соединенная с каждой мыслью и с каждым представлением чувственная их оценка. Так как во время бодрствования у нас существует в некоторой степени склонность к нарушению этого порядка и с ней мы ведем постоянную борьбу, то наша духовная деятельность соединена с усилиями, от которых утомляется постепенно наш головной мозг. Но он далеко не в такой степени утомляется во время сновидения так как в этом случае перед ним не носится цель, отсутствует стремление к порядку и внутреннее сознание находится, таким образом, в чисто пассивном состоянии.
Все эти мутящие чистоту сновидения элементы проникают в него свободно. Всякая мимолетная мысль получает в нем пластическую осязательность. Так как в состоянии сновидения всякое нервное раздражение приписывается приобретающему наглядность представлению, то и всякое суждение должно основываться на ложных посылках и совершаться так же превратно, как у сумасшедших. Далее. Чрезвычайно обильный источник помех правильному течению сновидения лежит в ассоциировании мыслей, имеющем место не только в бодрственной жизни, но и во сне, с той только разницей, что при сновидении оно превращается в ассоциирование образов, происходит с большей живостью и отличается чисто механическим и вполне беспрепятственным течением. Каждое представление вызывает из огромного запаса воспоминаний связанные с ним представления и все, что, согласно законам ассоциации, может проникнуть в сознание спящего, сейчас же в него и вторгается.
Всякая связанная с представлением чувственная оценка его воскресает беспрепятственно, всякое незначительное движение воли переходит в действие. Наконец, и периферические нервы чувствования способны во время легкого сна до некоторой степени воспринимать впечатления, и их раздражения превращаются в образы. Аппарат,* называемый "волюметром", дает возможность измерять силу душевного движения спящего человека высотой поднятия водяного столба в стеклянной трубке, а обратное движение этого столба показывает, что часто спящий воспринимает с математической точностью отдаленный шум и что, значит, он не теряет способности к восприятию внешних раздражений.
* См. "Ausland", 1876. §§ 6 и 7.
Путем внешних раздражений зрения, обоняния и слуха можно даже в некоторой степени давать произвольное направление течению сновидения. Когда одному спящему субъекту капнули несколько раз на губы водой, то ему представился с такой живостью процесс плавания, что он сделал даже несколько обычных при этом процессе движений руками.* Другому поднесли к носу душистую воду, и сновидение перенесло его в парфюмерный магазин, где ему сделалось дурно и он упал в обморок.* У Беатти есть даже рассказ о том, что одного спящего офицера заставили путем нашептывания увидеть во сне все обстоятельства дуэли, от вызова до выстрела из вложенного ему в руку пистолета.*** Одно время я сам, пробуждаясь аккуратно от первого сна, каждый раз вспоминал об имевших в нем место видениях, сопровождавшихся шумом и голосами, что продолжалось до тех пор, пока я не обратил внимания на то, что причиной их было просто-напросто кровообращение, которое, вследствие прикосновения уха к подушке, производило такое впечатление, как если бы жужжала муха.
* Nudow. Theorie des Schlafes, 132.
** Spitta. Schlaf. – und Traumzustande der menschlicheil Seele. 278.
*** Beatti. Moralisch-kritische Abhandlungen. С англ. I, 422.
Как о постоянном препятствии правильному течению сновидения надобно упомянуть еще о тех внутренних раздражениях, которые, будучи связаны с пищеварением, ассимилированием пищи и удалением из организма негодных для него частей ее, едва сознаются во время бодрствования, во время сна же сознаются вполне. Поэтому уже давно все писатели, допускавшие возможность имеющих реальное значение сновидений, запрещали обременять желудок перед сном. Платон рекомендует соблюдать, отходя ко сну, умеренность в пище, а пифагорейцы особенно предостерегали от употребления бобов, которые, будучи трудно перевариваемы, вызывают беспокойные сновидения. Артемидор советует снотолкователям, прежде чем приступить к толкованию сновидений, осведомиться у вопрошающего их, лег ли он спать после умеренной еды или с обремененным желудком.* По Филострату, снотолкователи отказались от толкования сновидений, следовавших за употреблением вина, так как боги наделяют даром ясновидения только людей воздержанных.** Подобным образом говорит Плиний*** и многие другие.
* Artemidorus. Symbolik der Traume, I, §7. Wien, 1881.
** Philostratus. Vita Apoll. Tyan. §37.
*** Plinius. Hist. nat. X, §211.
Если мы примем во внимание все указанные нами препятствия правильному течению сновидения, а также и то, что всякое раздражение переходит во время сновидения в наглядный образ, то для нас станет вполне понятна смутность видений легкого сна; если же так, если видение этого сна представляет совокупность лишенных связи частей, то понятно и то, что память удерживает не все такое видение, а только некоторые из его частей. Подобно тому как во время бодрствования можно удержать в памяти осмысленную фразу, но трудно помнить бессмысленный набор слов, так точно трудно сохранить в памяти и имевший место во сне ряд представлений, лишенных разумной связи.
Таким образом, мы не можем надеяться встретить в представляющем среднюю ступень между бодрствованием и глубоким сном состоянии легкого сна чистых функций органа сновидения. А так как течение сновидений делается правильным, даже, как мы это увидим, целесообразным, как только устраняются препятствующие тому обстоятельства, то поэтому самому и можно сказать, что все неразумное в сновидении проистекает от присоединения к деятельности органа сновидения деятельности органа бодрственного сознания, все же разумное – от нестесняемой деятельностью последнего органа чистой деятельности органа сновидения. Пока орган бодрственного сознания не пришел в полное спокойствие, до тех пор испытывающие на себе влияние его сновидения, они же только и доступны воспоминанию, имеют такую же цену, как горячечный бред или галлюцинации сумасшедшего. В самом деле, сумасшествие и сновидение представляют много сходных черт, почему уже в Талмуде говорится: нет безумия, нет и сновидений.
Итак, если степень смутности наших сновидений прямо пропорциональна степени бодрствования, орган же сновидения здесь совсем не при чем, то отсюда само собой следует заключение, что с исчезновением причины должно исчезнуть и ее действие, что в глубоком сне должны иметь место исполненные реального значения видения, если только в таком сне возможны вообще видения. Но между глубоким сном и бодрствованием нет моста воспоминания. Поэтому существование несмутных и имеющих реальное значение сновидений доказуемо только в тех случаях, когда сновидение переходит в действие, или сопровождается словами, или, наконец, когда, в противность общему правилу, имеет место воспоминание. Первое бывает в лунатизме, второе – в сомнамбулизме; что касается последнего, то нам приходиться ссылаться на сообщения лиц, заслуживающих доверия.