Глава III. Вертикальность пламени
Устремляясь вверх... пламя
освобождается от своего одеяния.
Октавио Пас. Орел или Солнце?
I
Среди грез, наполняющих нас чувством легкости, чрезвычайно действенными и простыми являются грезы высоты. Все объекты прямой формы направлены к зениту. Вытянутая по прямой форма устремляется ввысь и увлекает нас в своей вертикальности. Покорение реальной вершины остается спортивным подвигом. Грезы устремляются к большой высоте, грезы уносят нас по ту сторону любой вертикальности. Большинство грез полета рождаются из соперничества в вертикальной устремленности с предметами и существами, имеющими прямую, вертикальную форму. Рядом с башнями и деревьями грезовидец высоты грезит о небе. Грезы высоты питают наш инстинкт вертикальности, инстинкт, вытесненный обязанностями обыденной жизни, — жизни плоско горизонтальной. Вертикализирующие грезы — самые освобождающие из всех грез. Нет более верного средства достичь высокого уровня грез, чем дать грезам увлечь себя вовне. Но не является ли самым решительным «вовне» то, которое обретается «выше»? К нам слетают грезы, в которых высшее забывает, уничтожает низшее. Живя в зените прямого объекта, аккумулируя грезы вертикальности, мы познаем трансцендентность бытия. Образы вертикальности дают нам возможность войти в область ценностных измерений. Общаться через воображение с вертикальностью прямого объекта — значит испытывать на себе благотворное действие возносящих сил, значит приобщаться к скрытому огню, живущему в прекрасных формах, в формах, обретающих устойчивость в своей вертикальности.
Мы уже в достаточной мере развили тему вертикальности в одной из глав нашей книги «Грезы о воздухе»23. Если читатель захочет обратиться к этой главе, то он проникнется той атмосферой, которой насыщены наши сегодняшние грезы о вертикальности пламени.
Башляр Г. Избранное: Поэтика пространства / Пер. с франц.— М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2004. — 376 с. (Серия «Книга света») Янко Слава [Yanko Slava](Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru || [email protected] 131
II
Чем проще сам объект, тем грандиознее грезы о нем. Пламя свечи на столе отшельника подготавливает все грезы вертикальности. Пламя — это вертикальность, полная мужественности и хрупкости. Любое дуновение грозит потушить пламя, но оно все же выпрямляется. Сила, устремляющаяся ввысь, возвращает свою действенность.
Высоко вздымается пламя свечи
И пурпур ее встает на дыбы, —
говорится в одном стихотворении Тракля24.
Пламя — это вертикальность обитаемая. Каждый грезовидец знает, что пламя одухотворено жизнью. Оно обеспечивает свою вертикальность чувствительными рефлексами. Если при воспламенении случайность мешает порыву к зениту, пламя тотчас же на это реагирует. И грезовидец воли, направленной по вертикали, усвоив урок пламени, понимает, что должен выпрямиться. Он обретает волю устремляться своим пламенем ввысь, подниматься изо всех сил к вершине горения.
А какой великой, какой прекрасной может стать та минута, когда свеча горит без помех! Какая изысканность и утонченность жизни ощущается в пламени, удлиняющемся, вытягивающемся ввысь! Тогда ценность жизни и ценность грез обретают единство.
Стебель огня!
Познаем ли мы когда-нибудь все, что благоухает? —
говорит поэт25.
Да, стебелек пламени столь прям и хрупок, что пламя превращается в цветок.
Так образы и вещи обмениваются свойствами. Вся комната грезящего о пламени проникается атмосферой вертикальности. Мягкий, но устойчивый динамизм увлекает грезы к вершине. У нас может возникнуть интерес к бушующим вокруг фитиля глубинным вихрям, мы можем увидеть в чреве пламени водовороты, в которых борются тьма и свет. Но каждый грезящий о пламени устремляет свои грезы к вершине. Именно здесь огонь превращается в свет. Вилье де Лиль-Адан взял в качестве эпиграфа к одной из глав своего «Изиса» арабскую пословицу: «Факел не освещает своего основания».
Именно на вершине рождаются самые великие грезы.
Пламя по своей сути обладает такой вертикальной устремленностью, что грезовидцу бытия оно представляется направленным к потустороннему, эфирному небытию. В поэме, озаглавленной «Пламя», есть строчки:
Огненный мост от реального к ирреальному Каждый миг — сосуществование бытия и небытия26.
Игра бытия и небытия с ничем, с пламенем, с пламенем, быть может, созданным лишь нашим воображением, — вот в чем заключается для философа прекрасное мгновение иллюстрированной метафизики, внезапно обретшей ясность.
Но всякая глубокая душа имеет свое личное потустороннее. Пламя служит иллюстрацией всех «выходов за пределы». Созерцая пламя, Клодель спрашивает себя: «Откуда материя берет импульс, чтобы перейти в категорию божественного?»27.
Если бы мы дали себе право порассуждать на литургические темы, то без труда нашли бы примеры символизма пламени. В этом случае нам следовало бы обратиться к знанию. Но тогда мы вышли бы за рамки замысла этой небольшой книги, которая должна удовлетвориться возможностью понять символы в их эскизном варианте. Кто захочет войти в мир символов, отмеченных знаком огня, тот может сделать это, познакомившись с книгой Карла-Мартина Эдсмана «Ignis divinus»28.
III
Во «Введении» мы выразили нежелание следовать знанию, любому научному или псевдонаучному опыту, касающемуся феноменов пламени. Мы сделали все возможное, чтобы сохранить однородность отдавшихся на волю воображения грез, грез одинокого мечтателя. Нельзя гнаться за двумя зайцами, когда принимаешься достаточно глубоко грезить о пламени. Непосредственные наблюдения, сделанные совместно Гёте и Эккерманом, учителем и учеником, не подготавливают никаких идей, не могут быть воссозданы с той серьезностью, которая подобает научному изысканию. Тем более они не могут открыть нам пути для понимания философии космоса, оказавшей столь большое влияние на немецкий романтизм29 8*.
Чтобы сразу же доказать, что, обращаясь к Новалису, мы покидаем область физики фактов и вступаем в область физики ценностей, прокомментируем краткое положение из «Разговоров Гёте с Эккерманом»: «Licht macht Feuer» - «Свет рождает огонь»30.
В немецком варианте эта фраза в три слога проговаривается так быстро, она мелькает стрелой
Башляр Г. Избранное: Поэтика пространства / Пер. с франц.— М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2004. — 376 с. (Серия «Книга света») Янко Слава [Yanko Slava](Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru || [email protected] 132
такой стремительной мысли, что здравый смысл не сразу начинает чувствовать нанесенную ему рану. Весь ход обыденной жизни предписывает нам прочитывать эту фразу наоборот, поскольку в обычной жизни мы зажигаем огонь, чтобы добыть свет. Этот вызов примет только тот, кто привержен к космологии ценностей. Состоящая из трех слогов фраза «Licht macht Feuer» - это первый акт идеалистической революции феноменологии пламени. Это одна из тех стержневых фраз, которые повторяет грезовидец, чтобы собрать всю свою убежденность. Целыми часами я воображал, я слышал, как губы поэта произносят эти три слога.
Идеалистическое доказательство не может обмануть: для Новалиса идеальность света должна стать объяснением материального действия огня.
Фрагмент из Новалиса имеет продолжение: «Licht ist der Genius des Feuerprozesses» — «Свет — гений процесса огня». Чрезвычайно серьезное заявление для поэтики материальных элементов, поскольку первенство света отбирает у огня его мощь абсолютного субъекта. Огонь обретает свое истинное существо только к концу процесса, когда он превращается в свет, в муках горения он освобождается от всей своей материальности31.
Если бы по пламени можно было прочесть эту перевернутость причинности, то следовало бы сказать, что именно в этой точке содержится резерв действия. Очищенный в этой точке свет распространяется на всю свечу. Тогда свет поистине становится источником энергии, определяющим сущность воспарения пламени. Понять ценность в том самом действии, в котором она превосходит факты, в котором она обретает свое устремленное ввысь бытие, - значит понять сам принцип идеализирующей космологии Новалиса. Все идеалисты, размышляющие при созерцании пламени, получают тот же стимул к воспарению. Клод де Сен-Мартен писал: «Движение разума подобно движению огня, оно организуется в устремленности ввысь»32.
IV
Согласовывая между собой фрагменты, в которых Новалис упоминает о вертикальности пламени, мы могли бы сделать вывод, что все, что в космосе имеет прямую форму, все, что вертикально, есть пламя. В динамическом выражении это могло бы обрести следующий вид: все, что устремляется ввысь, обладает дина-
мизмом пламени. Несколько смягченное соответствие становится для нас ясным. Новалис пишет:
«В пламени свечи оказываются задействованными все силы Природы».
«In der Flamme eines Lichtes sind alle Natur kräften tätig»33.
Пламя конституирует само существо животной жизни. А Новалис употребляет обратное выражение: «Животная природа пламени»34. Пламя — это в каком-то смысле чисто животное начало, чрезмерное проявление животного начала, оно является по преимуществу пожирателем (das Gefrässige). То, что эти афоризмы рассыпаны в виде фрагментов по всему произведению, говорит о непосредственном характере выраженных в нем идей. Именно здесь мы находим истину грез, которую можно доказать, только проникнувшись глубочайшим ониризмом, больше мечтая, нежели размышляя.
В таком случае каждое царство, сфера растительного или животного мира - это один из типов имеющего свои характерные проявления пламени. В переведенных Метерлинком отрывках мы читаем:
«Дерево может стать только расцветающим пламенем, человек — только пламенем говорящим, животное — пламенем блуждающим»35.
Поль Клодель, по-видимому, незнакомый с этим текстом Новалиса, пишет то же самое. Для него жизнь - это огонь36. Жизнь подготавливает свое горючее в растении и воспламеняется в животном: «Растение, или переработка горючей материи. Животное, заботящееся о своем собственном пропитании», — говорит Клодель в резюме, являющемся наброском к рассказу.
«Если растение может определить себя как "горючая материя", то для животного она является материей зажженной»37.
«Животное поддерживает (свою форму), сжигая то, чем питается энергия, проявлением которой оно является, и добывая себе то, что может утолить голод заключенного в нем огня»38.
Догматический тон этой принимающей форму девиза космологии, как у Новалиса, так и у Клоделя, без сомнения отпугнет и заставит отшатнуться представителя философии знания. Но совсем другое дело, если мы примем эти афоризмы в рамках поэтики. Пламя тогда станет творческим началом. Оно приобщит нас к поэтической интуиции, чтобы сделать участниками пламенеющей жизни мира. Оно обратится тогда в живую поэтическую субстанцию.
Пламя становится как бы существительным для самых различных существ и явлений. Чтобы охарактеризовать их, нужно лишь
Башляр Г. Избранное: Поэтика пространства / Пер. с франц.— М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2004. — 376 с. (Серия «Книга света») Янко Слава [Yanko Slava](Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru || [email protected] 133
прилагательное. Поверхностный читатель, может быть, увидит здесь лишь стилистическую игру. Но если он проникнется воспламеняющейся интуицией философа-поэта, то поймет, что пламя — это старт живого бытия. Жизнь — это огонь. Чтобы постичь ее сущность, нужно сгорать в единении с поэтом. Пользуясь формулировкой Анри Корбена, мы сказали бы, что новалисовские формулы стремятся довести наши размышления до раскаленного состояния.
V
Но вот еще один динамический образ, в котором размышления о пламени обретают сверхжизненный порыв, предназначенный возвысить жизнь, продолжить жизнь до уровня, превышающего саму эту жизнь вопреки несостоятельности обычной, земной материи. Фрагмент 271 Новалиса резюмирует целую философию пламени-жизни, жизни-пламени:
«Искусство вырываться за пределы самого себя есть всегда и везде самый высший акт. Это та точка, в которой жизнь обретает свои истоки, свое начало, это выражение генезиса жизни. Пламя - не что иное, как действие такого рода. Итак, философия начинается там, где философствующий философизирует самого себя, то есть растрачивает себя и себя возобновляет»39· 40.
В одном из вариантов своего произведения Новалис, имея в виду два близких значения глагола «verzehren» (растрачивать и пожирать), указывает на переход в процессе горения от определяющего к определяемому, от удовлетворенного бытия к бытию, обретающему свободу. Существо делает себя свободным, растрачивая себя и возобновляя себя, разделяя таким образом судьбу пламени и особенно сверхпламени, сверкающего в своей высшей точке.
Но прежде чем начать философствовать, нужно, может быть, еще раз увидеть. А если увидеть нельзя, то, может быть, нужно еще раз представить себе редчайший феномен, который мы наблюдаем, сидя у очага, когда от спокойного пламени отделяются вспархивающие огоньки, более легкие и свободные, взлетающие под покровом камина.
Я часто созерцал это зрелище, предаваясь грезам бессонными ночами. Иногда моя добрая бабушка зажигала над пламенем пеньку, и медленная струйка дыма поднималась вдоль черного очага. Ленивый огонь не всегда сжигал сразу все древесные эликсиры. Дым нехотя покидал сверкающее пламя. У пламени было еще столько всего, что могло бы сгореть. Вот и в жизни есть столько такого, чему суждено загореться опять!
И когда снова появлялись язычки сверхпламени, бабушка говорила мне: «Смотри, дитя мое, это огненные птицы». Тогда я, всегда заходивший в своих грезах дальше бабушкиных слов, начинал представлять себе, что эти огненные птицы гнездятся в сердцевине поленьев, скрываясь под корой и нежной древесиной. Дерево, основа для гнезд, пока оно росло, готовило упрятанное в глубине гнездо, куда потом укроются огненные птицы. Когда очаг раскалялся, приходило их время вылупиться и улететь.
Я бы не посмел рассказывать о своих грезах и далеких воспоминаниях, если бы первичный образ — пламя, вспархивающее над собственной поверхностью, чтобы продолжать гореть, — не был истинным. Это вспархивающее пламя, обретающее новый порыв за пределами своего первого порыва, за пределами своей высшей точки, видел и Шарль Нодье. Он говорил об «этих грезящих огоньках, взлетающих над факелами или канделябрами в миг, когда пепел, из которого они родились, уже остыл»41.
Это обретающее новую жизнь, взвивающееся пламя иллюстрируется у Нодье отдаленным сравнением. Он говорит о времени, когда «одна лишь любовь продолжала жить, поднимаясь над миром людей, подобно огонькам, озаряющим пространство над факелом самым чистым светом».
Для новалисовского грезовидца ожившее пламя, пламя, проникнутое энергией полета, - становится птицей.
Где вы еще увидите птицу, как не в пламени? -
спрашивает юный поэт42.
В своих грезах и играх перед очагом я близко познакомился с домашним Фениксом, самым воздушным, эфирным из всех Фениксов, ведь он возрождался не из пепла, а только из дыма. Но когда какое-нибудь редкое явление становится основой для необычайного образа, наполняющего душу чрезмерными грезами, кому или чему следует приписывать полноту реальности?
Физик ответил бы так: Фарадей провел опыт с зажженной свечой и сделан этот опыт сюжетом публичной лекции43. Эта лекция вошла в число других, прочитанных на вечерних курсах и объединенных им под заглавием «История свечи». Чтобы опыт удался, нужно дуть на свечу тихо, очень быстро зажечь дымок, один лишь дымок, не затрагивая фитиль.
Наполовину проникаясь знанием, наполовину грезя, я бы сказал: чтобы удался опыт Фарадея, надо
Башляр Г. Избранное: Поэтика пространства / Пер. с франц.— М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2004. — 376 с. (Серия «Книга света») Янко Слава [Yanko Slava](Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru || [email protected] 134
действовать очень быстро, так как реальные вещи не грезят слишком долго. Нельзя позволять свету уснуть. Надо поторопиться разбудить его.