Глава 19. Субъекты инновационного процесса: коммуникационный

разрыв в условиях общества знания.................. 410

Коммуникационные риски...................... 410

Субъекты инновационной деятельности................ 412

Тип дискурса и проблема понимания.................. 413

Субъекты как функции социальной группы, как тип дискурса...... 414

Роли субъектов на этапах развития инвестиционной идеи........ 416

Приключения холодной плазмы: ситуационное исследование...... 422

Глава 20. Табу, мораль и эпистемология запрета..............429

К вопросу о генезисе.........................429

Миф, магия и мораль.........................431

Архэ и нуминозное..........................432

Миф и табу: инцест и убийство кровного родственника.........433

Обмен, договор, закон: от общества к личности.............436

Преступление и кулинария......................441

Глава 21. Философия и литература....................446

Абсолют и иносказание........................ 447

Мечта - это прогноз без оснований.................. 450

Чудо - это закон невозможного.................... 451

Легенда-это память о небывшем................... 451

Вопрос — символ философии..................... 452

Глава 22. Кнехт и Дезиньори. Социокультурные роли человека

интеллектуального труда.......................455

Исторические замечания.......................455

Амбивалентность интеллектуала....................457

От знания-силы к знанию-власти...................458

К. онтологии познающего Я: понятие индивидуальной культурной

лаборатории.............................462

Публичный интеллектуал.......................466

РАЗДЕЛ ГУ. ПОЛЕМИКА........................469

Глава 23. Всегда иной и прежний. Об А. Никифорове............470

Что есть знание?...........................470

К вопросу о смысле..........................474

Знание и жизнь............................479

В поисках истины...........................484

Нет, скорее все-таки иной.........................488

Глава 24. Об одном ли предмете мы спорим? Спор с Е.А. Мамчур......491

Дуализм социального и когнитивного.................491

Дисциплинарный статус: болезненный вопрос?.............496

Оглавление )

Глава 25. Человек или тело? К вопросу о природе носителя сознания .... 499

Инкарнированное познание...................... 499

Различие классики и неклассики.................... 502

Глава 26. Знание и социальность. О концепции М. Розова......... 505

Тщета аксиоматики.......................... 505

О социальности и рефлексии..................... 507

Каков же способ бытия социальной эстафеты?............. 509

Глава 27. Субъект интерпретирующий: синтез когнитивных практик.

О концепции Л.А. Микешиной.................... 511

Кризис эпистемологии?........................ 511

Познание и жизненный мир...................... 514

Вера или сомнение?.......................... 516

Идея философии познания...................... 519

Глава 28. Сознание у границ измеримости. О концепции

В.Ф. Петренко............................ 521

Вперед к Юму?............................ 521

Коллизии современной психологии.................. 522

Психосемантика как исследовательская программа........... 525

Заключение.............................. 531

Глава 29. Где кончается онтология и пора обратиться к разуму....... 533

Онтологический натурализм: в поисках последовательности....... 533

Вне разума и культуры......................... 535

Заключение............................... 537

Именной указатель............................ 542

Пуа Kasavin. Social Epistemology. Basic and Applied Problems........ 546

Выражение признательности

Многие люди и организации оказались причастны к тому, что­бы настоящая книга увидела свет. В первую очередь хочу назвать своих учителей, коллег и соавторов, чьи идеи дали мне импульс для размышления, с кем обсуждались проблемы, задавшие кон­фигурацию соответствующих глав. Количество ссылок на труды не отражает степени их влияния. Порой слово, брошенное в разго­воре, воздействует сильнее целой книги. Это А.Ю. Антоновский, Л.Р. Бейкер, И.А. Бескова, Д. Блур, Е.В. Вострикова, В.В. Василь­ев, П.П. Гайденко, И.А. Герасимова, А.Ф. Грязнов, А.А. Гусейнов, Г.Б. Гутнер, Н.А. Касавина, Е.Н. Князева, В.А. Колпаков, П.С. Куслий, В.А. Лекторский, Е.А. Мамчур, Л.А. Маркова, Л.А. Микешина, Н.В. Мотрошилова, А.Л. Никифоров, А.П. Огур­цов, Т.И. Ойзерман, В.Ф. Петренко, В.Н. Порус, В.Л. Рабинович, М.В. Рац, В.М. Розин, М.А. Розов, Г.И. Рузавин, Е.Т. Соколова, B.C. Степин, О.Е. Столярова, Б. Страуд, В.П. Филатов, Г. Фол-лмер, С. Фуллер, Р. Харре, К. Хюбнер, С.П. Щавелев, B.C. Швы-рев, Б.Г. Юдин, Н.С. Юлина. Иных уже нет с нами...

Свободная и творческая атмосфера Института философии РАН всемерно способствовала исследованиям, результаты кото­рых нашли отражение в этой книге. Замечания и предложения, любезно высказанные сотрудниками сектора социальной эписте­мологии и членами редколлегии журнала «Эпистемология и фи­лософия науки», позволили мне внести важные коррективы.

Я выражаю особую признательность Российскому гуманитар­ному научному фонду, Российскому фонду фундаментальных ис­следований, Министерству образования и науки Российской Фе­дерации, Президиуму РАН, а также Внешпромбанку (в лице Л.И. Маркус) и Группе ИНПАРК (в лице И.Ю. Шпурова) за мо­ральную и финансовую поддержку исследовательских проектов, результаты которых использованы в книге.

Списокличностей и организаций, которым я хотел бы выразить признательность, вероятно, неполон, и я сожалею, если не упомя­нул кого-то. Я также прошу отнестись снисходительно к тем опе­чаткам, неточностям и ошибкам, которые могли вкрасться в текст.

Введение

Данная книга возникла как обобщение исследований послед­них лет в русле социальной эпистемологии. Поэтому тексты ряда глав включают материалы, в том или ином виде опубликованные ранее; без них невозможна хотя бы относительная целостность предлагаемой концепции. Четыре раздела представляют соответст­венно категориальные сдвиги, знаменующие собой отход от неко­торых положений классической эпистемологии; связь социальной и исторической эпистемологии; прикладные возможности данной концепции; наконец, полемику, отражающую фрагменты ее совре­менного интеллектуального контекста. Таким образом, предлагае­мая книга в значительной мере отличается от предыдущих тем, что в ней теоретическая, фундаментальная проблематика социальной эпистемологии совмещается с прикладной, которой мне случилось заниматься в течение нескольких последних лет. Вообще-то образ знания, отнесенного к культуре и социуму, всегда в той или иной мере побуждает ставить вопрос о применении результатов и мето­дов социально-гуманитарных наук в окружающем мире. Иное де­ло, что философы часто избегают этого вопроса, и тому есть много причин. Сказывается «синдром теоретика», пребывающего в мире абстракций и сделавшего именно это делом своей жизни; до сих пор весьма влиятельна традиция умозрительно-спекулятивной фи­лософии, к которой примыкают многие отечественные мыслители. Конечно же, теоретики в силу своего жизненного опыта и даже ан­тропологических характеристик с большим трудом существуют в практическом мире, и потому их концептуальные построения про­тивятся «объективациям». Дает себя знать и законное неприятие определенных общественных реалий и нежелание иметь с ними дело. Наконец, англо-американская социальная эпистемология, будучи частью широко понимаемой аналитической философии, вызывает у ряда отечественных авторов такое же неприятие, как и последняя. Все эти обстоятельства тормозят распространение со­циальной эпистемологии в России, так что ее судьба объясняется и прогнозируется ее собственными методами, согласно принципу рефлексивности, провозглашенному Д. Блуром в своей «сильной программе социологии знания».

Введение

Что отличает социальную эпистемологию от классической теории познания? Во-первых, это (при всей относительности раз­личия онтологии и эпистемологии) онтологический вопрос об особенностях социокультурной ситуации в отношении производ­ства, функционирования и применения знания. Во-вторых, это эпистемологический вопрос о таких способах исследования по­знавательных процессов и категориальном аппарате, которые учитывают реал и и культуры и социума. Наконец, в-третьих, здесь и прикладная задача использования социально-гуманитарного знания для разработки способов решения социальных задач. В со­вокупности это и есть предмет социальной эпистемологии - фи-лософско-междисциплинарного учения о познании, направлен­ного на исследование познания в социокультурном контексте. Почему же она вызывает столь живую полемику? Вероятно, будет полезно хотя бы бегло коснуться сути этих дискуссий.

Среди современных исследований по эпистемологии, филосо­фии и социологии науки в последние годы появилось такое, кото­рое берет на вооружение лозунг «Назад к вещам», как известно, принадлежащий Э. Гуссерлю. Сегодня, как и тогда, имеется в виду необходимость и важность онтологии как таковой: ее первая функ­ция - спасти некоторых философов, а заодно и всю культуру, от на­пасти релятивизма. Б. Латур, совсем недавний защитник одной из версий релятивизма, и есть самый известный сторонник «нового онтологизма», в котором между социальностью и техникой, чело­веком и животным, знанием, субъектом и объектом не проводится никаких границ: все это объявляется элементами единой «сети» (здесь налицо следование методологии Ж. Деррида, у которого роль «сети» выполняет понятие «письменности», о чем будет сказа­но ниже). В том, что вчерашний социальный конструктивист и по­следователь «сильной программы» в социологии науки решил по­менять свои убеждения, нет ничего необычного. Среди нас тоже есть такие, кто вчера, к примеру, преклонялся перед когнитивными науками и аналитической философией сознания, а сегодня и в грош их не ставит, уповая на очередную завлекательную «утку» ти­па НБИ К. И втом и в другом случае, как ни странно, не предлагает­ся особых теоретических новаций. Латур, перепутывая все и вся в стремлении произвести впечатление, на деле по-своему говорит о том, что между субъектом и объектом познания существует огром­ное количество «предметов-посредников» (В.А. Лекторский), включая предмет научной дисциплины, систему идеальных объек-

тов теории, экспериментальное оборудование, используемые ма­териалы, природные организмы, социальные институты и другие условия познания. И его «оригинальная» терминология в итоге оборачивается вполне традиционным словарем когнитивной со­циологии науки. Как показывает Д. Блур, «монады и энтелехии от­ходят на задний план, и мы остаемся с тем, что напоминает соци­альные связи, социальные практики, исторически ситуативную деятельность и даже привычно звучащие культурные категории вроде "эксперимента"»¹. Так что новизна «акторно-сетевого реа­лизма» бросается в глаза только тем, кто плохо информирован о сути деятельностного подхода к познанию, в котором значительно более корректно реконструируется континуум между субъектом и объектом. А потому и тезис о том, что сегодня онтология такого или иного рода призвана «дополнить», а то и заменить эпистемо­логию, также недорого стоит. Ведь любая онтология есть всего лишь акцент на объектной стороне познавательного процесса, ре­зультат познания некоторой реальности, а грамотное изложение этого результата включает описание его исходных предпосылок, условий и методов получения, связи с другими результатами. Что же это, как не эпистемологический анализ научного знания?

Но у Латура, целиком погруженного в перипетии исследова­тельской лаборатории и ее связи с социальным окружением, нет времени и желания заниматься философией и понятийным анали­зом, тем более что он убежден в грядущем отмирании социально-гуманитарных наук. А нетребовательная публика глотает его со­мнительные конструкции на тему «воскрешения вещей» точно так же, как еще недавно была захвачена деконструкциями и похоро­нами Бога, субъекта, науки и философии вообще.

Каков же культурный смысл того, что делает Латур? Это - свое­образная скрытая реклама безграничных возможностей приклад­ной науки («Дайте мне лабораторию, и я переверну мир», - гласит название одной из его статей), в которой — парадоксальным обра­зом - личности ученого и его творческому мышлению практически не остается места². Образу науки без субъекта и объекта — некой всепроникающей протоплазме - предстоит убедить налогопла-

¹ BloorD. Anti-Latour// Stud. Hist. Phil. Sci. 1999. Vol. 30, № 1. P. 98.

² О критике подобной установки см.: Пружинин Б.И. Ratio serviens? Контуры

культурно-исторической эпистемологии. М., 2009.

Введение

телыциков во всевластии научных экспертов и неизбежности пла­тить за все новые, в том числе ненужные и опасные изобретения.

Упоминание о Латуре не имело бы большого смысла само по се­бе, если бы он не был одним из наиболее известных критиков Эдин­бургской школы (Д. Блур, Б. Варне и др.) в социологии научного знания. Непонимание и непринятие сути этой и аналогичных про­грамм¹, а также вытекающая из этого критика имеют распростране­ние и в российской философии, в основном среди старшего поколе­ния. Меня очень радует, что интерес к социальной эпистемологии постепенно захватывает все более широкие круги, в том числе и мо­лодых ученых; это свидетельствует об остроте поставленных про­блем и нетривиальности предлагаемых подходов. И все же нужно бо­лее внимательно читать труды зарубежных философов, даже если они содержат что-то не всегда понятное. Для тех, кто еще не считает свои взгляды истиной в последней инстанции, порекомендую упо­мянутую статью Блура, изучение которой может помочь в освоении нового материала. Критикам же социальной эпистемологии в ее российском варианте, чтобы избежать упрека в неосведомленности, стоит ознакомиться, по возможности, внимательно, с трудами одно­именного сектора Института философии РАН (только поданной те­матике свыше 20 индивидуальных и коллективных монографий за последние 6 лет), хотя первые шаги в этом направлении были сдела­ны уже свыше четверти века тому назад².

Мои коллеги по сектору социальной эпистемологии и я сам не давали клятвы верности Дэвиду Блуру, хотя это приятный и ин­теллигентный человек, с которым у меня дружеские отношения.

¹ Ее именуют «социальной теорией познания» (Д. Блур), «социальной эписте­мологией» (С. Фуллер), «социальной эпистемикой» (Э. Голдман), не считая иных названий. Мы будем использовать термин «социальная эпистемология», поскольку он в наибольшей степени институционализирован как в России, так и за рубежом.

² В статье, заказанной мне журналом «Social Epistemology» (тогда - главный ре­дактор С. Фуллер), я указываю на истоки разных версий российской социальной эпистемологии в трудах Е.А. Мамчур.Л.А. Марковой, Л.А. Микешиной, В.А. Лек­торского, В.Н. Поруса, B.C. Степина, В.П. Филатова и др. См.: Kasavin I. In the Former Soviet Union. Studies in Social Epistemology//Social Epistemology. 1993. №2. По прошествии 20 лет у меня была возможность более полно сформулировать свое понимание социальной эпистемологии, что стало также предметом живой дискус­сии (см.: Kasavin I. To What Extent Could Social Epistemology Accept the Naturalistic Motto? // Social Epistemology: A Journal of Knowledge, Culture and Policy. 2012. Vol. 26, Issue 3-4. Special Issue: The 25th Anniversary of Social Epistemology; Rockmore T. Kasavin on Social Epistemology and Naturalism: A Critical Reply//Social Epistemology Review and Reply Collective. 2013. № 2. P. 8-11; Kasavin I. Reply to Rockmore // Social Epistemology Review and Reply Collective. 2013. №2. P. 26-29.

Введение

Я пытаюсь разрабатывать собственные подходы к социальной эпистемологии, поскольку это название не запатентовано и никто не имеет на него монополии. По крайней мере его автор и также мой хороший знакомый, Стив Фуллер, никогда не предъявлял мне иска на этот счет. При этом целый ряд их положений и подхо­дов представляются мне вполне приемлемыми. Это относится, например, к тезису о том, что и истинные, и ложные убеждения (теории, концепции) следует анализировать одинаковым обра­зом, объяснять их исходя из тех же причин. Не нужно рассматри­вать истину только как результат совпадения с объектом, а заблуж­дение — только как продукт социальной иллюзии и ангажирован­ности. Истина не бессубъектна, а заблуждение не безобъектно. Знания обоих родов - и истинные, и ошибочные — в равной сте­пени обусловлены комплексом социально-культурных условий и обстоятельств. Использование понятия истины в объяснении того, как формируется знание, подставляет телеологию на место реаль­ных социокультурных факторов. Очевидно, что все это не имеет ничего общего с отказом разграничивать истину и ложь вообще, что любят приписывать Блуру некоторые из его оппонентов.

Отсюда становится ясным отношение между объективностью научного знания и релятивизмом. Если выбор научной теории -дело вкуса; если эксперимент можно подтасовать, чтобы он под­тверждал теорию; если в реконструкции истории науки главную роль играют корыстные или политические убеждения ученых, а не исследование своего предмета, то все это не релятивистская, а просто недобросовестная стратегия поведения и анализа, хоть в науке, хоть в философии. Но если ученый, выдвигая или обосно­вывая идею, придумывая схему эксперимента, выступает не как гносеологическая абстракция субъекта, но апеллирует ко всему многообразию культурных ресурсов и в том числе — к кодексу на­учной честности, то у него есть шансы получить объективное зна­ние. Эпистемологический релятивизм, в понимании Блура, это максимальный учет всего многообразия условий познавательного процесса, включая, естественно, и предмет исследования. Это — наиболее объективный взгляд на познание, коль скоро его струк­тура и динамика не появляются ниоткуда и из ничего, а являются результатами сложной цепи детерминаций. Не признают это только самые неинформированные из критиков, которые позво­ляют себе в духе старых времен, т.е. голословно, без цитат и ссы-

Введение

Введение

лок на первичные тексты, без тщательного анализа «опровергать» созданное ими самими чучело социальной эпистемологии.

Можно считать признанным понимание методологического и эпистемологического релятивизма как отказа от абсолютности философских категорий, научных законов, эмпирических дан­ных, от кумулятивного развития знания¹. Его сторонники подчер­кивают нагруженность опыта теоретическими интерпретациями, зависимость значения теоретических терминов от включенности в теоретические схемы, обусловленность теорий мировоззренче­скими системами и социальными конвенциями, функциональ­ную и содержательную зависимость знания и сознания от деятель­ности и общения, прерывность и неравномерность познаватель­ного процесса. В качестве выражения эпистемологического релятивизма нередко рассматривают принцип «лингвистической относительности» Э. Сепира—Б. Уорфа, тезис «онтологической относительности» У. Куайна, понятие «несоизмеримости» (Т. Кун, П. Фейерабенд) и др.

Я напоминаю эти общеизвестные факты, чтобы в очередной раз оправдать² релятивизм, который даже для Ф. Энгельса был вы­ражением естественного развития знания через «ряд относитель­ных заблуждений». Блур также защищает методологический реля­тивизм, противопоставляя его позиции Латура, которую я бы во­обще-то назвал «релятивизмом в дурном смысле». Ведь он не проводит различия между тем, как влияют на процесс и результат познания самые разные факторы — от понятий, математических моделей и приборов до наблюдателя, сообщества и природных объектов. Кстати, Блур в отличие от Латура не отвергает субъ­ект-объектную схему познания и даже, указывая на многообразие ее интерпретаций, настаивает на ее плодотворности.

Соотношение индивидуального и коллективного познания — основание для разграничения классической и неклассической (социальной) эпистемологии (по С. Фуллеру, их символизируют соответственно фигуры К. Поппера и Т. Куна), а также различия между позициями Э. Голдмана³ и Блура. Последнего интересует

' См.: Касавин И. Т. Релятивизм // Новая философская энциклопедия ; под ред B.C. Степина, Г.Ю. Семигина. М., 2000. Т. 3. С. 442.

² Более обстоятельно этосделано в кн.: МикешинаЛ.А. Релятивизм//Социаль­ная эпистемология. Идеи, методы, программы. М., 2010.

³ См.: Goldman A. Knowledge in a Social World. Oxford, N.Y., 2003.

познающий индивид только как представитель социального типа (сообщества), а знание - только в интерсубъективной языковой или практической форме. Психология познания важна, но не мо­жет заменить эпистемологического подхода, основанного на внешнем, объективном, социологическом исследовании знания «вне черепной коробки». Здесь Блур следует и Л. Витгенштейну, и Л .С. Выготскому в отрицании «приватного языка» и в понимании знания как продукта коллективной деятельности и общения. Голдман противопоставляет этому свою концепцию, в которой главную роль играет отдельный индивид и нормативное построе­ние его социальных практик на основе своеобразного понятия корреспондентной истины. Невнятность последнего показана многими авторами¹, как и недостатки абстракции гносеологиче­ского субъекта, которой привержен Голдман. Поэтому его «соци­альная эпистемика» только cum grano salis может претендовать на статус социальной эпистемологии.

Принципиальное различие Блура и Латура состоит в их оценке социально-гуманитарных и естественных наук. Блур отстаивает объективный статус и особую значимость социального знания, поскольку его предметом является фундамент всякой науки — на­учное сообщество. Латур предрекает конец «недонаукам» соци­ально-гуманитарного цикла, когда современная технонаука окон­чательно ляжет в основу всех общественных реалий. Апологеты НБИК (нано-, био-, инфо- и когнитивные технологии) сегодня могут взять идеи Латура на вооружение, но философам следует от­нестись к ним критически.

Отдельная тема — функции эпистемологии по отношению к науке. Философия как часть культуры оказывает влияние на нау­ку, формируя ее философские предпосылки, стиль мышления, научный этос, картину мира. Однако социальная эпистемология не диктует науке методологические регулятивы и не призывает ученых падать ниц перед философскими абстракциями истины и рациональности. Такой диктат и призывы уже давно оставляют ученых в лучшем случае равнодушными. Социальный эпистемо­лог реализует иную задачу — более глубокого понимания научного знания с точки зрения многообразия его контекстов (стихийного

¹ См., например: Маркина Ю.С. «Веритистское» направление в социальной эпистемологии (Э. Голдман)//Эпистемология и философия науки. 2008. № 1.

Введение

сознания ученого, его деятельности, общения, культуры и соци­альной ситуации). Понятое и реконструированное таким образом научное знание открывает перед работающим ученым панораму, ставит перед ним острые вопросы, учит научной честности, пре­достерегает от догматизма и узколобости и тем самым ненавязчи­во меняет его мировоззрение. В явной форме социальная эписте­мология не претендует на нормативный статус, но практикуемый ею скромный дескриптивизм наделе эффективнее иных ментор­ских методологий, учащих ученых уму-разуму.

Жанр введения вынуждает ограничиться сказанным, чего все же достаточно для формулировки моего главного тезиса: россий­ская версия социальной эпистемологии принадлежит традиции культурно-исторической теории познания и одновременно обо­гащает ее некоторыми идеями западных авторов. Мне не известен на сегодняшний день более адекватный подход к пониманию свя­зи познания, культуры и общества.

РАЗДЕЛ

КАТЕГОРИАЛЬНЫЕ СДВИГИ

Социальная эпистемология, если она не отказывается от философского статуса, включает переосмысление основных эпистемологических категорий. Репрезентативный, пусть и незавершенный набор такого рода категорий представлен в данном разделе.