Перспектива интеграции психологического знания
Наконец, на вопрос «С чего начать?» ответ будет следующим: с разработки нового подхода к предмету психологической науки, с нахождения в истории психологии образцов такого его понимания, которые в большей мере будут соответствовать задачам сегодняшнего дня.
В начале XXI столетия стало очевидно, что современной психологии предстоит проделать «работу понимания», обращенную на свой предмет. Как справедливо указывает В. В. Знаков, «проблема понимания оказывается как бы на стыке двух направлений в науке: анализа гносеологического отношения ученого к объекту познания и изучения методологических принципов отдельных наук, определяющих своеобразие присущих каждой из них способов понимания предмета исследования» [13, с. 35 — 36]. Второе направление имеет сегодня для научной психологии первоочередную значимость. Нельзя не согласиться также с тем, что понимание является необходимым условием коммуникации ученых [там же, с. 35]. Обратив внимание на проблему предмета, можно осуществить следующий шаг: разработку новой методологии психологии, которая была бы ориентирована не только на познание, но и на коммуникацию, и на практику (о познавательной, коммуникативной и практической методологии см. подробнее [39]).
Выше уже упоминалось, что сложившееся понимание предмета психологии, конечно, достаточно для продолжения исследований в рамках традиционно сложившихся подходов, школ и научных направлений, но оно принципиально недостаточно для выхода за их «пределы». Особенно стоит подчеркнуть, что такое традиционное понимание практически делает невозможным осуществление интеграции.
Основные характеристики нового понимания предмета «негативно» заданы, т.к. они вытекают из сформулированных выше недостатков традиционного понимания. Но на вопрос, каким оно должно быть позволяет ответить история психологической мысли, где можно увидеть несколько подходов, которые приблизились к такому пониманию. Несомненно, одним из наиболее разработанных вариантов нетрадиционного понимания предмета является подход, сформулированный в аналитической психологии К. Г. Юнга [30 — 32, 34, 36, 5] и др.
Прежде всего должна быть отмечена его попытка вернуть в науку психическое как реальность. «Чтобы правильно понять теорию Юнга, мы должны прежде всего принять его точку зрения, согласно которой все психические явления совершенно реальны. Как ни странно, эта точка зрения относительно нова» [34, с. 388]. Магия психической реальности оказалась настолько сильной, что переводчик книги на русский язык И. Якоби интерпретирует юнговский термин Psyche (психе, психика) как психическую субстанцию, хотя у Юнга речь об этом все же не идет [34].
Трактовка психического как реальности, несомненно существующей и составляющей предмет изучения психологии, очень важна. Согласно Юнгу, «психическая субстанция (психика — В. М.) так же реальна, как и тело. Будучи неосязаемой, она, тем не менее, непосредственно переживается; ее проявления можно наблюдать. Психическая субстанция — это особый мир со своими законами, структурой и средствами выражения» [там же, с. 388]. Именно поэтому К. Г. Юнг отказывается от попыток соотношения психического и физиологического, психического и биологического для того, чтобы сосредоточиться на исследовании психики как таковой. «Я посоветовал бы ограничиться психологической областью без каких либо допущений о природе биологических процессов, лежащих в их основании. Вероятно, придет день, когда биолог и не только он, но и физиолог протянут руку психологу и встретятся с ним в туннеле, который они взялись копать с разных сторон горы неизвестного» [31, с. 91]. «Психика вполне заслуживает того, чтобы к ней относились как к самостоятельному феномену; нет оснований считать ее эпифеноменом, хотя она может зависеть от работы мозга. Это было бы так же неверно, как считать жизнь эпифеноменом химии углеродных соединений» [36, р. 8].
Согласно этой логике, психология обретает свой собственный предмет (психика для Юнга — не свойство другой вещи!), а именно то, что реально может исследоваться с помощью вполне «рациональных» методов. Другое дело, что эти методы не похожи на традиционные процедуры расчленения содержаний сознания на элементы (достаточно сравнить амплификативный метод Юнга и традиционную интроспекцию). «С помощью своего основного определения психики как «целокупности всех психических процессов, сознательных и бессознательных», Юнг намеревался очертить зону интересов аналитической психологии, которая отличалась бы от философии, биологии, теологии и психологии, ограниченных изучением либо инстинкта, либо поведения. Отчасти тавтологический характер определения подчеркивает обособление проблемы психологичностью исследования» [24, с. 116].
Таким образом, психология возвращается к соблюдению знаменитого шпрангеровского «psychologica — psychological» — требования объяснять психическое психическим. Принципиально важно утверждение об объективности психического: психика «феномен, а не произвол... Психология должна ограничиваться естественной феноменологией, раз уж ей не велено вторгаться в другие области. Констатация психической феноменологии вовсе не такая простая вещь, как о том свидетельствует наш пример этой общераспространенной иллюзии произвольности психического процесса... Сама психика преэкзистентна и трансцендентна по отношении к сознанию» [31, с. 100 — 101]. Трудно переоценить значение осуществленного Юнгом отказа от понимания психического как механизма, состоящего из постоянных элементов. Взгляд на психологию радикально изменится, если мы «постараемся рассматривать душу (психе — В. М.) не как твердую и неизменную систему, а как подвижную и текучую деятельность, которая изменяется с калейдоскопической быстротой...» [32, с. 33 — 34].
Юнговская психология предпочитает работать с целостностями: «Аналитическая или, как ее еще называют, комплексная психология отличается от экспериментальной психологии тем, что не пытается изолировать отдельные функции (функции восприятия, эмоциональные явления, процессы мышления и т.д.), а также подчинить условия эксперимента исследовательским целям; напротив, она занята естественно происходящим и целостным психическим явлением, т.е. максимально комплексным образованием, даже если оно может быть разложено на более простые, частичные комплексы путем критического исследования. Однако эти части все-таки очень сложны и представляют собой в общем и целом темные для познания предметы. Отвага нашей психологии — оперировать такими неизвестными величинами была бы заносчивостью, если бы высшая необходимость не требовала существования такой психологии и не подавала ей руку помощи» [31, с. 101]. Обращение к анализу сложнейших психических феноменов, как считает Юнг, требует изменения и методов исследования: «Отличие аналитической психологии от любого прежнего воззрения состоит в том, что она не пренебрегает иметь дело с наисложнейшими и очень запутанными процессами. Другое отличие заключается в методике и способе работы нашей науки. У нас нет лаборатории со сложной аппаратурой. Наша лаборатория — это мир. Наши опыты — это действительно события каждодневной человеческой жизни, а испытуемые — наши пациенты, ученики, приверженцы и враги и, last not least, мы сами» [там же, с. 102].
Значимые для определения предмета психологии основные положения юнговской «общей психологии» таковы: 1) психическое — далеко не гомогенное образование; напротив, это кипящий котел противоположных импульсов, запретов, аффектов и т.д.; 2) психическое — чрезвычайно сложное явление, поэтому на современном этапе исчерпывающая его теория невозможна; 3) психическое имеет свою структуру, динамику, что позволяет описывать и изучать собственно психологические законы; 4) источник движения психики — в самой психике; она сложна, поэтому психология вполне может обойтись без той или иной формы редукции психического; 5) можно говорить о психической энергии; 6) психическое представляет собой целостность; 7) объяснение психического не сводится лишь к причинному объяснению (синхронистичность как акаузальный принцип); 8) в психологии разработаны свои, особые методы (например, синтетический, амплификации и т.д.); 9) важная роль отводится построению типологий, позволяющих сохранять «специфику» рассматриваемых явлений; 10) теория скорее инструмент анализа, чем формализованная система (иными словами, в этом случае возможно достижение единства теории и метода).
Как легко увидеть, понимание предмета у Юнга таково, что позволяет избежать «диссоциаций», неизбежных при «узкой» его трактовке. Хотелось бы специально подчеркнуть: сам Юнг хорошо понимал, что он создает основы новой психологии, даже новой общей психологии (в смысле Л. С. Выготского), а не разрабатывает частные вопросы. Он писал: «Свои суждения и концепции я рассматриваю как опыт построения новой научной психологии, основанной прежде всего на непосредственном опыте общения с людьми. Мое учение нельзя назвать разновидностью психопатологии; это скорее общая психология с элементами патологии» [30, с. 387].
Разумеется, дело не в том, чтобы «заменить» традиционное представление о предмете, сформировавшееся в академической науке, парадигмой аналитической психологии, «заставить» развивать идеи К. Г. Юнга. Эти положения приведены лишь для того, чтобы показать принципиальную возможность иного понимания предмета психологической науки. Разрабатывать ее методологию — да и создавать теорию психического в современной психологии — нам в XXI веке предстоит самостоятельно.