Из последнего кабинета достоевского.

ОН И УМЕР С НЕЙ В РУКАХ.

ПОДАРОК ЕМУ ОТ НЕИЗВЕСТНОГО БАТЮШКИ

НЕЗАДОЛГО ДО ЕГО СМЕРТИ:

«БОЖЬЯ МАТЕРЬ УТЕШИТЕЛЬНИЦА ВСЕХ СКОРБЯЩИХ»

А НАД ДИВАНОМ, НА КОТОРОМ УМЕР Ф.М.ДОСТОЕВСКИЙ,

ВИСЕЛА РЕПРОДУКЦИЯ

МАДОННЫ РАФАЭЛЯ.

Достоевский против католичества. Плодами восхищается, а корни отвергает.

Из дневника, март 2005

Посмотрели по «Культуре» фильм Фазиля Искандера о Пастернаке. Фазиль – автор и ведущий.

Настоящее произведение искусства. Фазиль читает любимые стихи Пастернака. Читает много. Один поэт читает и понимает другого. Любит и понимает. Вот классический пример того, что любовь – лучший способ познания.

Вот лишнее доказательство – какое лишнее? – необходимое доказательство – того, как гениальный художник понимает гениального художника. Лучше всех и всяких критиков.

Фазиль Искандер о книге Карякина «Перемена убеждений»

Очаровательны первые страницы книги о детстве и юности, когда автор думал, что думать еще не умеет. Однако вспомнил все главное.

Дальше идут бесконечные картины встреч с интересными людьми, раздумья о прочитанном и мысли, возникшие у него в связи с прочитанным, а иногда и без всякой связи с этим.

Автор книги, известный знаток Достоевского, приводит его замечательную мысль: «…Недостаточно определять нравственность верностью своим убеждениям. Надо еще беспрерывно возбуждать в себе вопрос: верны ли мои убеждения?» Хотелось бы, чтобы этот великий совет Достоевского запомнило как можно больше людей.

Автор книги показывает, как поток жизни, прочитанные книги, встречи с умными людьми и собственные раздумья постепенно привели его к переменам политических и философских убеждений. Никакого насилия над внутренним миром читатели, и потому веришь автору до конца.

Это замечательная книга, сюжетом которой служит движение

ИЗ РЕЧИ НА ЮБИЛЕЕ мысли.

Знаю, что Юра многие годы ведет дневник и очень надеюсь и жду с большим любопытством, что он их опубликует.

А теперь прочту стихотворение. Представьте, что его читает сам Карякин с бокалом в руках.

ТОСТ

Товарищ бывалый,

Ты жив? Это чудо!

Содвинем бокалы!

Расширим сосуды!

Вниманье, застольцы!

Очнитесь от сплина.

Несут миротворцы

Закуски и вина.

Кто выпить желает,

По праву пригубит.

Кто прав нас лишает,

Тот лень усугубит.

Мы вышли из мрака

Во мрак беспредела

От мысли двоякой

К двоякому делу.

Сомненья нависли,

Что палка террора

Хромающей мысли -

Костыль и опора.

От века тирана

До века наживы

Дожили, хоть странно:

Мы все еще живы.

Узнали мы, ахнув,

Что люди линяют.

Где деньги не пахнут

Там руки воняют.

Не сказочный витязь

Прихлопнет хапугу.

Держитесь, держитесь!

Держите друг друга.

Чтоб стоны Камчатки

И плач на Урале

В таком же порядке

В Кремле прозвучали.

Чтоб с гордостью некто

Сказал без угрозы:

«Москва наконец-то

Поверила в слезы».

Мы раньше с невеждой

Возились немало.

Встряхнем же надеждой

Народ наш усталый.

Пусть шутка не минет

Холмы и долины.

Пусть хохот откинет

Согбенные спины.

Где путь наш дальнейший?

Из под завала

Что скажет старейший?

«И хуже бывало!»

Не хныкать, не охать!

За дело, в дорогу!

Пахать – это похоть,

Угодная Богу.

В работу искусно

Как в лед ледорубы,

Как в яблоко с хрустом

Вонзаются зубы.

Не медлить напрасно.

Нам ждать не престало.

Где много пространства,

Там времени мало.

Как долго народы

На классы и расы

Делили уроды

И лоботрясы.

Есть нелюди – люди.

Тряси хоть планету

Другого по сути

Отличия нету.

Вперед, запевалы!

Да сгинут зануды.

Содвинем бокалы!

Расширим сосуды!

Как голос Мессии

В едином порыве

Летит над Россией:

«Мы живы! Мы живы!»

НАУМ КОРЖАВИН

Познакомил Карякина с Коржавиным, познакомил заочно, почти полвека назад Толя Черняев. Еще в Праге, где оба работали в журнале «Проблемы мира и социализма», показал Толя Юре стихи Коржавина, помнится там были «Танька, Татьяна, Татьяна Петровна» и другие.

А потом уже в Москве во второй половине 60-х они встретились, быстро сошлись и сдружились. Одно время, оба бездомные (Карякин ушел из семьи, Эмка приехал от своей Любани в Москву и жильем не мог никак обзавестись) жили в квартире их общего друга Камила Икрамова. Тут же небольшую квартирку завалили книгами, бумагами, захламили так, что по их собственному признанию пробирались на кухню с ледорубом. А когда у нас с Карякой образовалась наша первая однокомнатная квартира в Новых Черемушках в 1967 году, Эмка стал ее постоянным посетителем.

Приходил он всегда со стихами, с рассказами о том, что делается в редакциях «Нового мира» и других, всегда возбужденный, мне казалось всегда голодный. И когда из его портфеля вываливались два-три батона хлеба, на мой недоуменный вопрос: «Ну для кого ты столько покупаешь?», он смущенно отвечал: «Понимаешь, это у меня осталось от ссылки. Кажется, что не хватит».

В доме нашем собирались тогда частенько Аркадий Стругацкий и Саша Аскольдов, приезжал иногда Эрик Неизвестный, не вылезал Тошка Якобсон, читал стихи, приносил «Хронику», приезжал Юлик Ким. Юра иногда предупреждал Эммочку о чем-нибудь и говорил: «Но об этом, Эмка – никому». В ответ простодушное: «Что ты Каряка-сука-сан, я же от тебя сразу домой, кому мне рассказывать!». Скоро посадили к нам в подъезд стукача, который и не скрывал, что выполняет роль дворника-осведомителя и иногда возвращавшемуся поздно и не всегда трезвому Карякину говорил: «Ты, Федорыч, не обижайся, я ведь говорю только правду. Вот так и скажу. Идешь выпивший, баб не водишь, а что друзья заходят – это их дело проверять». Потом в нашем доме взяли Толю Марченко (я не знала, да и никто не знал, что он некоторое время жил в пустой квартире на первом этаже, привел Тоша Якобсон). За Анатолием Якобсоном уже следили вплотную и предложили уезжать, А вскоре вызвали в КГБ и Эммочку. Помню его очень расстроенного и злого. «Стар я шляться по допросам. Придется и мне уезжать». В 1973 году мы его проводили.

Из эмиграции Эммочка присылал открытки, но всегда очень аккуратно, чтобы не навредить. Следили за его публикациями в эмигрантских журналах. Не очень-то понимали, как непросто складывалась его жизнь в США. И казалось, что больше уже и не увидим его в нашем доме, нервно потирающим руки и выкрикивающим своему идеологическому противнику: «Нет, вы скажите, товарищ Шелепин! А сказать-то вам нечего!»

А в 1990 году (?) он вернулся в Москву триумфатором. Как его встречали на творческих вечерах в Москве и в Питере! Вышли книги его стихов и удивительная историко-философская работа «В защиту банальных истин».

С Любаней приезжал он к нам уже в Переделкино. Постарел, катастрофически быстро слеп. Но по-прежнему как молодые говорили они с Юрой напропалую все вечера, нередко спорили, расходились в оценках происходящего в России и опять казалось им: впереди – вечность Удивительно, но письменных свидетельств их многолетней творческой дружбы не осталось. Впрочем взаимовлияние их , конечно, сказалось на всем, что они оба писали.