Витторио страда - юрию карякину

Моя дружба с Юрием Карякиным началась как-то необычно, я бы сказал, телепатически, когда о существовании друг друга мы и понятия не имели. Сосватал нас автор «Одного дня Ивана Денисовича», который, разумеется, ничего не знал о нас, поклонниках этой потрясающей повести: тогда Юра, если не ошибаюсь, работал в Праге в редакции одного журнала, а я в Турине в редакции одного издательства. Я выступил со статьей, выражавшей мысли и чувства, вызванные во мне новомирской повестью. Переведенная на русский язык, статья попалась на глаза Карякину, и он не только нашел ее созвучной своим впечатлениям, но и счел одной из лучших на эту тему.

Эта встреча на расстоянии незнакомых друг другу людей означала родство душ и впоследствии, после личного знакомства, вылилась в братскую дружбу, о которой Юра сам рассказал в своей книге «Перемена убеждений» намного лучше, чем я.

Вот поэтому я посвящаю ему это мое Слово о Солженицыне, прочитанное мною на состоявшейся 5-6 декабря 2008 года Международной конференции памяти писателя, думая, что это доставит ему удовольствие, - с выражением самых нежных чувств, к чему присоединяется и моя жена Клара.

Кончина Александра Солженицына ознаменовала собой конец целой исторической эпохи, которую без преувеличения можно назвать «эпохой Солженицына». Эпохи, каких мало в истории по интенсивности и драматизму, оказавшейся переломной для России и всего мира. В эту эпоху Россия, как эпицентр глубоких изменений, изобиловала выдающимися, яркими личностями, фигурами многообещающего духовного возрождения после слишком долгого периода регресса. Достаточно вспомнить, оставаясь в сфере литературы и литературоведения, имена Бориса Пастернака, Василия Гроссмана, Варлама Шаламова, Михаила Бахтина, Дмитрия Лихачева, Юрия Лотмана и, удаляясь во времени, вновь открытого Михаила Булгакова, а за пределами литературы – Андрея Сахарова, и мощный поток новых сил в литературу и вообще русскую культуру, частично совпавший с так называемым инакомыслием.

И все же в многосложной панораме постсоветского русского возрождения, если мы хотим найти эмблематическую фигуру, которая бы наиболее исчерпывающе представила эту эпоху перелома, перехода и обновления, имя Александра Солженицына незаменимо. Парадоксально, что этот символ целой эпохи – необычайный ее представитель, особняком стоящий даже относительно «инакомыслия», частью которого он был, но далеко шагнул за его рамки, так что вряд ли можно считать Солженицына инакомыслящим: скорее он был самостоятельно мыслящий, он сознательно ставил себя вне всякой «инакости», противопоставлявшей себя советской идеологической системе, против которой он тем не менее обрушился всей мощью своего отрицания.

Как охарактеризовать фигуру этого писателя, который, подобно другим, и не только русским, художникам-гигантам – от Данте до Достоевского, от Гете до Толстого – был больше чем писатель? Поклонники часто называют его трафаретно «пророком», а хулители эквивалентным словом с обратным знаком - «аятолла». Я полагаю, что фигуру Солженицына нужно рассматривать в ином плане. В нем, в его художественном творчестве и публицистике, поражает мощь рационального воззрения и духовной страсти, закаленных в его личной судьбе непоколебимой волей, которая позволила ему выстоять во всех жестоких испытаниях и выполнить миссию по утверждению истины в мире лжи. Не пророк, а борец, выработавший собственную стратегию и тактику ради того, чтобы дать своей стране и всему миру противоядие от чудовищной, не ограниченной одним Советским Союзом, системы физического и морального угнетения. Если бы мне пришлось выявить сердцевину духовного склада Солженицына, то, что связывает его литературный труд и нравственный долг, - я стал бы говорить о самобытном взгляде на историю, позволявшем ему смело искать в русском прошлом корни октябрьской катастрофы, доказывая, что любовь к родине не противоречит любви к истине. В этом смысле «Красное колесо» является центральным моментом солженицыновского творчества. «Архипелаг Гулаг» - его вершина. Когда появился «Один день Ивана Денисовича», немногие поняли, что в этой повести на самом деле представлена сконцентрированная в событиях одного дня заключенного и его товарищей по несчастью история угнетенной, но непокоренной России и что автор повествования – больше, чем простой бытописатель одного лагерного дня, хотя для тогдашних хозяев Советского Союза все сводилось только к этому. Наоборот, возник «феномен Солженицына» и родилось то, что я называю «эпохой Солженицына», и все больше и больше сотрясало болото застойного порядка, а лучше сказать, беспорядка идеополитической системы, которая претендовала на вечность, а в перспективе собиралась охватить весь мир.

Как трезво и честно истории чески и политически мыслящий человек, Солженицын понял, что так называемый сталинизм – не самостоятельное явление, а органическая часть марксистско-ленинской идеологии и практики, и как таковой имеет не чисто советское, а интернациональное измерение. Свободный антифашист, он знал, что тоталитаризм – зло многоликое.

Творчество Солженицына идет намного дальше обличения ГУЛАГа и дальше сопротивления коммунистической идеологии. И сегодня, когда появились новые исторические исследования о советской концлагерной системе, его «Архипелаг ГУЛАГ» остается непревзойденным памятником жуткой лагерной трагедии, и создание этой книги – выдающийся подвиг, снискавший ее автору признание и признательность во всем цивилизованном и свободном мире. Не Солженицын первым открыл этот ужасающий аспект коммунистического эксперимента, но именно он сумел донести до всех людей доброй воли это «открытие», добившись успеха в этом деле благодаря уникальности своего историко-литературного таланта, а более всего благодаря нравственному чувству человека, провозгласившего, что нельзя и не должно жить по лжи.

Явление глубоко русское, Солженицын стал явлением европейским и мировым, феноменальной частью культуры нашего времени и его непременной точкой отсчета. И удивительно ли, что такой независимый ум, как Солженицын, критически смотрел, и часто вполне справедливо, на Запад, гостеприимством которого он пользовался во время своего изгнания? Органически присущая Западу и его культуре черта – исключительно критическое отношение к себе и открытость свободной критике, рождаемой осмыслением катастрофического исторического опыта, подобного тому, через который прошла Россия. Солженицын – живая часть европейской христианской культуры, которая в свою очередь имеет право критически относиться к нему, ничуть не принижая при этом его огромной роли в освобождении от мифов, за которые Запад несет ответственность, будучи отчасти их жертвой, и не умаляя признательности этому борцу за истину.

Кончина Александра Солженицына, действительно, знаменует конец эпохи, которую нельзя не назвать его именем. Какой будет наследующая ей Россия? Требование Солженицына «жить не по лжи» звучит для нее с неизменной силой.

Венеция, декабрь 2008 г.

ДРУЗЬЯ О КАРЯКИНЕ

ВЛАДИМИР ЛУКИН

Уполномоченный по правам человека в Российской Федерации для нас с Юрой просто старый и очень хороший друг. Судьбы наши переплелись давно, с начала 60-х годов. Тогда мы с Володей учились в Аспирантуре Института мировой экономики и международных отношений АН СССР. Потом все вместе работали в Праге в международной редакции журнала «Проблемы мира и социализма». Карякина из журнала выперли первым, в 1965 году, когда академик Францев, барин и лакей одновременно, приехал журнал почистить. Я соскочила с карьерного эскалатора сама в следующем году. А Володю уже высылали в 24 часа в августе 1968 года за протест его протии ввода наших войск в Прагу (недремлющие чекисты заметили его на улицах чешской столицы).

Потом много чего было. Были три дня в августе 1991 года в Белом Доме в кабинете Председателя комитета по международным делам В.П.Лукина. Были встречи в США, где В.П. Лукин был послом России в 1992-1993 гг. И были всегда радостные встречи в нашем переделкинском доме. Разговоры, разговоры, разговоры…

Из дневника Карякина.

Лукин. Редкое сочетание. Долгий проверенный профессионализм. И – способность к поступкам. Умеет идти на риск (и для себя – при этом) Но никогда никакого экстремизма.

ОН ВЕРИТ В ВОЗМОЖНОСТЬ ВЕРЫ

Поздравление -тост

Любимая обувь Ю.Карякина – валенки. А одежда – ватник. Именно так он встречает друзей зимними вечерами в Переделкино.

И тем не менее он – истинный аристократ. Точнее, истинно русский аристократ. Потому что по большому счету в жизни его интересует только одно – смысл этой жизни, место и назначение человека в ней. «Почему есть нечто, а не ничто?»

Карякин всегда был верен одному: своей вере и возможности веры. Не знаю, как сейчас он относится к загадочной фразе Достоевского «Красота спасет мир». Уверен, для Карякина красота – понятие прежде всего смысловое, содержательное, а не эстетическое.

Карякин – яркая звезда яркого поколения шестидесятников. Можно сколько угодно восхищаться этим поколением. Все мы – эгоисты, и в глубине души считаем свою судьбу и свою ностальгию уникальными.

Можно, с другой стороны, пренебрежительно иронизировать над этим поколением, предъявлять ему одновременно справедливые и смешные претензии с позиции псевдоабсолютов другого поколения. Невозможно однако не признать двух вещей. Во-первых, шестидесятники – яркое, талантливое поколение. Не будь этого, не было бы споров о нем, жарких и нескончаемых. Не буду приводить знакомых имен шестидесятников, дабы не обидеть кого-нибудь невольным пропуском. Убежден: Карякин – одно из таких знаковых имен.

Вторая важнейшая черта. Шестидесятники – поколение людей не свободных, но освобождающихся. Если нашей стране на этот раз повезет, вернее, если мы все и каждый в отдельности сделаем так, чтобы ей на этот раз повезло, то впереди у нас будет много поколений свободных людей. Свободных по рождению, инстинкту, в известной мере генетически свободных. Конечно, и они будут формировать сами себя, решать труднейшие проблемы, но это будут иные проблемы.

Освобождающимся поколением России ХХ века навсегда останутся шестидесятники. Как, между прочим, шестидесятники же стали освобождающимся поколение России XIX века. Вспомним некрасовское: «Сбирается силами русский народ и учится быть гражданином».

Учение это оказалось трудным, сопровождалось срывами и трагедиями, равных которым не знает история. Оно, учение это, далеко от завершения и сегодня.

Вот это российское самообучение свободе сквозь призму шестидесятников России XIX века, и есть профессия, более того, дело жизни Карякина. Совершенно не случайно двумя ярчайшими знаками его творческих удач были работы о Достоевском и Солженицыне.

Карякин – русский человек, а значит – человек азартный и эмоциональный. Он не удержался от участия во многих чудачествах и шалостях своего времени. В том числе и от участия в политике, в чем я ему посильно помогал, будучи его доверенным лицом во время выборов на Первый съезд народных депутатов в 1989 году.

Но, конечно же, Карякин – не политик по призванию. Он – человек идейный, а не методический, человек озарения, а не проекта. И мы по-прежнему ждем, что озарит Карякина, что скажет он о себе и о нас, о времени. И знаем: его обязательно озарит, и он выразит это смело, свежо, ярко и очень по-своему, по карякински.

Но мы не просто ждем – мы пьем за тебя! За твои новые озарения, за твое новое Слово, Юра.