Письмо в Италию – Витторио Страде

БРАТУ ИТАЛЬЯНСКОМУ - ДАЙ ТЕБЕ БОГ МНОГИЕ ЛЕТА !

Когда я узнал, что тебе, Витторио, – 75 лет, и меня попросили написать для юбилейной книги - я растерялся. Почему? Сказать бы тебе прямо и в глаза, в присутствии жены Клары и друзей – мне было бы куда легче, чем «официальничать». Я это не только не умею, но, главное – не хочу. Вот почему я просто хочу представить себе, что все это говорю тебе, Витторио, глядя в глаза.

Почему-то с отрочества, тем более с юношества, - я это слишком хорошо помню, всегда чувствовал, что мне не хватает брата. И чем старше становился, тем больше не хватало. Я нашел своих братьев тут, в России. Ты их знаешь: это Алесь Адамович, Юрий Давыдов, конечно, Булат Окуджава, Наум Коржавин, Камил Икрамов… Но чтобы вот так, абсолютно неожиданно, в 1964 году, обрести брата в Италии!…

Тогда я работал в международной редакции журнала «Проблемы мира и социализма» (в Праге). Начал писать статью о Солженицыне, вернее о повести его «Один день Ивана Денисовича». … Вдруг напал на рецензию на повесть Солженицына какого-то – Витторио Страды, который, в сущности, и написал уже почти все то, что и как я хотел сказать. Это была наша первая встреча, о которой ты, конечно, ничего не знал. Тогда же подумал-почувствовал: вот человек, который познает любовью и для которого любовь и есть способ познания. При той, как ты помнишь, свистопляске, бесовской пляске вокруг повести, твой голос был для меня поддержкой, голос, пусть почти одинокий, но стоивший больше, дороже всех остальных бесовских. И я тогда впервые понял, что нашел брата.

Прошло несколько лет, и ты вдруг с Кларой приехал в Москву (кажется, в 1968 году). Мы встретились как родные. Более того, я очень хорошо, до деталей, помню нашу встречу в гостинице «Метрополь», где я отдал тебе свой доклад, прочитанный 30 января 1968 года на вечере о Платонове в Центральном доме литераторов. И вот тут-то вы и помогли мне, да и не только мне. Вывезли текст моей речи (как вскоре выяснилось прекрасно записанной чекистами, следившими за писателями), скомкав листочки и засунув их в детские носки. Потом он был напечатан в западной прессе.

Так начинались наши отношения. Господи, с тех пор прошло не меньше сорока лет.

Пора итожить.

Я знаю, может быть, даже не меньше, чем ты, это странное племя западных «русистов». И ничуть не принижая других знатоков, любящих Россию, не могу не признать: такого знатока русской литературы, русской общественной мысли, да и просто человека, понимающего всю нашу историю и современную политическую ситуацию, как ты, право, не знаю.

И дело совершенно не только, а, может быть, даже и не столько в числе и качестве работ о русской культуре, написанных тобой. Они всегда отличались и глубиной, и превосходным стилем. Дело, может быть, прежде всего – как бы это сказать? – в установлении личностных связей между нашими культурами. Между конкретными людьми. Я сейчас говорю о том, в чем мне тебя никогда не догнать, да я и не стремлюсь, потому что не моя это стезя. Ты, оставаясь, прежде всего, философом, историком, мыслителем, то бишь яйцеголовым, стал удивительным организатором сближения культур. Стоило бы подсчитать (только кто это сделает?), сколько конференций и на какие темы ты организовал в Риме, Милане, Неаполе, Падуи, Мантуи, Пенне – о Солженицыне, о Сахарове, о Достоевском, Пушкине, Чехове…. Скольких людей ты туда привлек. И сколько людей – а их не счесть – тебе благодарны за это…

Позволю себе одно воспоминание. Может быть, самое сильное впечатление из истории наших с тобой отношений – то есть из истории отношений наших культур. В 1997 году в Римини проходила очередная международная встреча, организованная Итальянским христианским обществом. На сей раз она была посвящена Ф.М.Достоевскому, и ты пригласил меня в качестве докладчика.

Приехать из Москвы в небольшой курортный городок Римини и увидеть весь его «облепленный» метровыми портретами Достоевского и узнать, что там происходит Конгресс в его честь – это в католической-то стране… Конгресс, организованный православными общинами Италии… Конгресс, на котором присутствуют тысячи человек, где добровольно работают православные итальянцы от студентов до профессоров. Это было для меня, может быть, главное чудо. Это надо было не просто видеть. Это надо было внутри побывать, не веря в такую возможность, потрястись ее реализацией. Право, ничего подобного в моей жизни я не видел (к сожалению, такого пока нет в России ни в отношении Достоевского, ни в отношении Данте). Представляешь: в какой-нибудь Рязани – Конгресс о Данте, и вся Рязань – в портретах Данте.

Может быть, самое странное, сближающее нас (и отличающее от многих других) – это наш с тобой во многом общий путь познания. Говоря словами Николая Кузанского, «путь от ложной истины к истинному незнанию». Мы с тобой на своей шкуре, «мозговой», прочувствовали, перестрадали истину (открытую нам Ф.М.Достоевским): «Недостаточно определять нравственность верностью своим убеждениям. Надо еще беспрерывно возбуждать в себе вопрос: верны ли мои убеждения?» Знаю, что ты написал собственную исповедь – признание старого «ревизиониста». И здесь мы оказались с тобой братьями.

У Достоевского есть понятие - «перерождение убеждений». У каждого сколько-нибудь мыслящего человека не может не быть "перерождения убеждений". Только у дураков нет «перерождения убеждений», именно этим они и гордятся. Но само это «перерождение убеждений» или, что мне привычней - перемена убеждений – для нашего поколения - относилась не только к убеждениям политическим, тактическим, даже стратегическим. Нет, речь шла о самых из самых коренных, мировоззренческих переменах убеждений. Для нас это был разрыв с коммунизмом (1) и встреча рода человеческого со своей смертью, вернее, со все нарастающей угрозой самоубийства (2). Обе перемены связаны друг с другом. Обе абсолютно беспримерны по своим масштабам, сложности, трудности и даже скорости.

Ты и я, как никто (кроме, пожалуй, наших жен - Клары и Иры) прекрасно знаем, как встречались мы с тобой на якобы «параллелях», которые вдруг почти всегда сходились в одной точке. Это было и в отношении Пушкина и Достоевского, Солженицына и Сахарова, Герцена и Ленина. Это было и есть какое-то заочное соревнование с одной целью и на одном пути. При этом я нередко так и не достигал «конечной» цели – публикации, потому что главный мой недостаток – безграничность, связанная с глупой надеждой на бесконечную жизнь. Ты же напротив всегда умел обуздать себя и завершить мысль в законченную форму. Вот ты и собираешь удивительно богатый урожай – не счесть книг и статей тобой опубликованных, прежде всего, конечно, по-итальянски, но и по-русски тоже немало.

Хочу под конец сказать тебе еще одну важную вещь: думаю и ты, и я, без наших жен - ты без Клары, я – без Ира – не смогли бы сделать того, что смогли. Ты – по «объему выпущенной продукции» - несопоставимо больше меня. О причинах я уже говорил. Но удалось тебе столь многое свершить еще и потому, что с самых первых твоих шагов по тернистому «пути от ложной истины к истинному незнанию» с тобой рядом мужественно шла Клара, русская женщина, родившаяся в Сибири, учившаяся в Москве и прожившая большую часть своей жизни в твоей родной Италии.

Закончить хочу, повторив: не знаю на Западе другого человека, так знающего (и узнавшего «способом любви») – Россию.

Ты помнишь, конечно, мой шуточный, а на самом деле серьезный тост в Милане на праздновании 90-летия Д. С. Лихачева: «Среди нас присутствует «двойной агент», агент Италии в России и агент России в Италии. Я хочу за этого «двойного агента » выпить, потому что это единственный «двойной агент», который нес добро и культуру в мир. Он был агентом культуры Италии в России и агентом культуры России в Италии. Это – Витторио Страда».

10 января 2 005