Постмодернистская чувствительность

Франц. SENSIBILITE POSTMODERNE, англ. POSTMODERN SENSIBILITY, нем. postmoderne sensibilitat. Термин &&постструктурализма и &&постмодернизма; специфическая форма мироощущения и соответствующий ей способ теоретической рефлексии, характерные для научного мышления современных литературоведов постструктуралистско-постмодернистской ориентации. Возникновение понятия постмодернистская чувствительность связано с фактом пе­реосмысления постструктуралистских теорий как отражения по­стмодернистского менталитета, ставшим предметом серьезного обсуждения среди западных философов и культурологов с середи­ны 80-х годов. Под постмодернистской чувствительностью пони­мают два рода явлений. Первым ее аспектом называют ощущение мира как хаоса, где отсутствуют какие-либо критерии ценностной и смысловой ориентации, мира, отмеченного, по утверждению теоретика постмодернизмаИ. Хассана, «кризисом веры» во все ранее существовавшие ценности. Первым провозвестником этой «эры пришествия нигилизма» являетсяФ. Ницше с его работой

[223]

«Воля к власти», созданной в 1883—1888 гг. Теперь же, сто лет спустя, отмечает Хассан, «большинство из нас с горечью призна­ют, что такие понятия, как Бог, Царь, Человек, Разум, История и Государство, некогда появившись, затем канули в Лету как прин­ципы несокрушимого авторитета; и даже Язык — самое младшее божество нашей интеллектуальной элиты — находится под угро­зой полной немощи, — еще один бог, не оправдавший надежд» (Hassan:1987, с. 442).

В художественном сознании эта форма постмодернистской чувствительности привела к убеждению, считает голландский ис­следователь Д. Фоккема, что любая попытка сконструировать «модель мира» (в направлении чего двигалось искусство модер­низма), с точки зрения художников-постмодернистов, абсолютно бессмысленна, как бы она ни оговаривалась или ограничивалась &&эпистемологической неуверенностью. Постмодернисты пола­гают в равной мере невозможным и бесполезным пытаться уста­навливать какой-либо иерархический порядок или какие-либо сис­темы приоритетов в жизни. Если они и допускают существование модели мира, то основанной лишь на «максимальной энтропии», на «равновероятности и равноценности всех конститутивных эле­ментов» (Fokkema:1986. с. 82-83). Фактически на уровне компози­ции постмодернистский взгляд на мир выразился в стремлении воссоздать хаос жизни искусственно организованным хаосом принципиально фрагментарного повествования. Согласно англий­скому теоретикуД. Лоджу (Lodge: 1981), главное свойство текстов подобного типа заключается в том, что на уровне повествования они создают у читателя «неуверенность» в ходе его развития. Американский критик А. Уайлд(Wilde:1981) выделяет другой существенный их признак — специфическую форму «корректирующей иронии» по отношению ко всем проявлениям жизни (&&пастиш).

Другим аспектом постмодернистской чувствительности, наибо­лее ярко проявившимся в сфере теории критики, является особая «манера письма», характерная не только для литературоведов, но и для многих современных философов и культурологов, которую можно было бы назвать «метафорической эссеистикой». Речь идет о феномене &&поэтического мышления. Связанный с кри­зисом рационализма и отождествлением его с «духом буржуазно­сти» (традиция, восходящая в основном к аргументации М. Вебера), этот феномен обязан своим теоретическим оформле­нием прежде всего М. Хайдеггеру и его попытке обосновать свой отход от традиционной «классической модели западного философ -

[224]

ствования» авторитетом философско-эстетических представлении восточного происхождения (Heidegger: 1962). Особую роль в сис­теме доказательств позднего Хайдеггера играет поэтический язык художественных произведений, восстанавливающий своими на­мекающими ассоциациями «подлинный» смысл «первоначального слова». Ученый прибегает к технике словесно выраженного «намека», т. е. к помощи не столько дискурсивно, логически обос­нованной аргументации, сколько литературных, художественных средств, восходящих к платоновским диалогам и диалогам восточ­ной дидактики, как они применяются в индуизме, буддизме и в чаньских текстах, где раскрытие смысла понятия идет (например в дзэновских диалогах-«коанах») поэтически-ассоциативным путем.

Немецким философом были восприняты даосские рассуждения об «истинной мудрости» как об отсутствии профанического зна­ния, стиль философствования по ту сторону логического мышле­ния, любовь к парадоксу, интуитивизм, техника намека и гротеск­ной мысли, раскрытие смысла при помощи поэтических ассоциа­ций, метафорически, и главное — представление об особой роли искусства как наиболее верного пути осмысления глубинных онто­логических и психологических связей человека с миром вещей и миром идей.

Именно опора на художественный метод мышления стала формообразующей и содержательной доминантой той модели «поэтического мышления», которая легла в основу постмодернистической чувствительности. «Это мышление, — отмечает амери­канский исследовательД. Хэллибертон, — вызвало интерес не только у его (Хайдеггера — И. И.) коллег-философов Т. Адорно, О. Беккера, Ж. Дерриды, М. Дюфренна, М. Фуко, К. Ясперса, Э. Левинаса, М. Мерло-Понти и Ж.-П. Сартра, но и у таких культурологов, как М. Бензе, у социологов, таких как А. Шютц и Л. Гольдман, у писателей, таких как М. Бланшо, А. Мачадо, Дж. Ноллсон, О. Пас и У. Перси» (Halliburton:1981, с. VII). Хайдеггер как никто другой спровоцировал огромное коли­чество дискуссий «о взаимоотношениях между философскими и литературными проблемами, между тем, что мы называем метафи­зическими, эпистемологическими или онтологическими вопросами, с одной стороны, и, — с другой, проблемами художественной презентации, формы и содержания, эстетической ценности» (там же, с. VIII). Особо отмечено влияние Хайдеггера на оформление литературной и эстетической практики США и Великобритании, на деятельность представителей американского

&&деконструктивизма: П. де Мана, Р. Палмера, У. Спейноса и многих других.

ПОСТСТРУКТУРАЛИЗМ

Франц. poststructuralisme, англ. poststructuralism. Идейное те­чение западной гуманитарной мысли, оказывающее в последнюю четверть века сильнейшее влияние на литературоведение Запад­ной Европы и США. Получил такое название, поскольку пришел на смену структурализму как целостной системе представлений и явился его своеобразной самокритикой, а также в определенной мере естественным продолжением и развитием изначально прису­щих ему тенденций. Постструктурализм характеризуется, прежде всего, негативным пафосом по отношению ко всяким позитивным знаниям, к любым попыткам рационального обоснования феноме­нов действительности, и в первую очередь культуры.

Так, например, постструктуралисты рассматривают концепцию «универсализма», т. е. любую объяснительную схему или обоб­щающую теорию, претендующую на логическое обоснование зако­номерностей действительности, как «маску догматизма», называ­ют деятельность подобного рода проявлением «метафизики» (под которой они понимают принципы причинности, идентичности, ис­тины и т. д.), являющейся главным предметом их инвектив. Столь же отрицательно они относятся к идее «роста», или «прогресса», в области научных знаний, а также к проблеме социально-исторического развития. Сам принцип рациональности постструк­туралисты считают проявлением «империализма рассудка», якобы ограничивающим «спонтанность» работы мысли и воображения, и черпают свое вдохновение в бессознательном. Отсюда и происте­кает то явление, которое исследователи называют «болезненно патологической завороженностью» (morbid fascination, по выраже­нию М. Сарупа) (Sarup: 1988, с. 97) иррационализмом, неприятием концепции-целостности и пристрастием ко всему нестабильному, противоречивому, фрагментарному и случайному. Постструктура­лизм проявляется как утверждение принципа «методологического сомнения» по отношению ко всем «позитивным истинам», уста­новкам и убеждениям, существовавшим и существующим в запад­ном обществе и применяющимся для его легитимации, т. е. само­оправдания и узаконивания. В самом общем плане теория пост­структурализма — это выражение философского релятивизма и скептицизма, &&эпистемологического сомнения, являющегося по своей сути теоретической реакцией на позитивистские представле­ния о природе человеческого знания.

[226]

Выявляя во всех формах духовной деятельности человека при­знаки «скрытой, но вездесущей (cachee mais omnipresente) метафи­зики, постструктуралисты выступают прежде всего как критики «метафизического &&дискурса». На этом основании современные западные классификаторы философских направлений относят постструктурализм к общему течению «критики языка» (la critique du langage), в котором соединяются традиции, ведущие свою родо­словную от Г. Фреге и Ф. Ницше (Л. Витгенштейн, Р. Карнап, Дж. Остин, У. Куайн), с одной стороны, — и от М. Хайдеггера (М. Фуко, Ж. Деррида), с другой. Если классическая философия в основном занималась проблемой познания, т. е, отношениями между мышлением и вещественным миром, то практически вся современная западная новейшая философия переживает своеоб­разный «поворот к языку» (a linguistic turn), поставив в центр вни­мания проблему языка, и поэтому вопросы познания и смысла приобретают у них чисто языковой характер. В результате и кри­тика метафизики принимает форму критики ее дискурса, или &&дискурсивных практик, как у Фуко.

ДляФуко знание не может быть нейтральным или объектив­ным, поскольку всегда является «продуктом властных отноше­ний». Вслед за Фуко постструктуралисты видят в современном обществе прежде всего борьбу за «власть интерпретации» различ­ных идеологических систем. «Господствующие идеологии», завла­девая «индустрией культуры», иными словами, средствами массо­вой информации, навязывают индивидам свой язык, т. е., по пред­ставлениям постструктуралистов, отождествляющих мышление с языком, навязывают сам образ мышления, отвечающий потребно­стям этих идеологий. Тем самым «господствующие идеологии» существенно ограничивают способность индивидуумов осознавать свой жизненный опыт, свое «материальное бытие». Современная «индустрия культуры», утверждают постструктуралисты, от­казывая индивиду в адекватном средстве для организации его соб­ственного жизненного опыта, тем самым лишает его необходимого «языка» для понимания (интерпретации) как самого себя, так и окружающего мира.

Таким образом, язык рассматривается не просто как средство познания, но и как инструмент социальной коммуникации, мани­пулирование которым со стороны «господствующей идеологии» касается не только языка наук (так называемых «научных дис­курсов» каждой дисциплины), но главным образом проявляется в «деградации языка» повседневности, служа признаком извраще­ния человеческих отношений, симптомом «отношений господства и

[227]

подавления». При этом ведущие представители постструктура­лизма (Деррида и Фуко), продолжая традиции Франкфуртской школы Kulturkritik, воспринимают критику языка как критику культуры и цивилизации.

Теория постструктурализма развивалась как критика структу­рализма, которая велась по четырем основным направлени­ям:

Проблемам структурности,

Знаковости,

Коммуникативности и

Целостности субъекта.

Следует отметить, что критика концепции целостного субъекта была осуществлена в значительной мере уже в рамках структурализма и в теории постструктурализма получила лишь свое окончательное завершение.

Прежде всего, в русле той тенденции постструктурализма, которую Р. Барт по аналогии с иконоборчеством назвал «знакоборчеством» (Barthes:1970, с. 271), была предпринята попытка дезавуировать традиционную структуру знака. Первым против соссюровской концепции знака выступил в 50-х годахЖ. Лакан, отождествив бессознательное со структурой языка, и заявив, что «работа сновидений следует законам озна­чающего» (Lacan:1966, с. 116). Он утверждал, что означающее и означаемое образует отдельные ряды, «изначально разделенные барьером, сопротивляющимся обозначению» (там же, с. 149).Тем самым Лакан фактически раскрепостил означающее, освобо­див его от зависимости от означаемого, и ввел в употребление по­нятие &&плавающего означающего.

ПозднееЮ. Кристева развила эту мысль, выдвинув концеп­цию &&текстуальной продуктивности, где принципом, связы­вающим текст, служит процесс «означивания». Смысл этой опе­рации заключается в том, что вместо «обозначения», фиксирую­щего отношения между означающим и означаемым, приходит процесс «означивания», выводимый из отношений одних только означающих. Это окончательно замыкает поэтический текст в кругу других текстов и теоретически отвергает всякую возмож­ность его связи с внеязыковой реальностью.

В этом отношении, пожалуй, можно согласиться с Вельшем, когда он называет постструктурализм тем «течением, которое от­межевывается от постулата структурализма о неснимаемости раз­личия, которое считает, что можно переступить через любое раз­личие по пути к единству» (Welsch:1987, с. 141).

Наиболее авторитетное среди постструктуралистов теоретиче­ское обоснование этой критики традиционной концепции знака далЖ. Деррида. Он предпринял попытку опровергнуть эпи­стемологическое обоснование, на котором покоился «классический

[228]

структурализм», а именно — невозможность разделения ряда означаемого и ряда означающего при функционировании знака. Детально разработанная аргументация Дерриды направлена не столько на выявление ненадежности любого способа знакового обозначения, сколько на то, что обозначается, — на мир вещей и законы, им управляющие (также &&логоцентризм).

Особое неприятие Дерриды вызывает соссюровская теория знака, основанная на примате звучащего слова над письменным. Когда человек говорит, то, по Дерриде, у него создается «ложное» представление о естественности связи означающего (акустического образа слова) с означаемым (понятием о предмете или даже с самим предметом). Это кажется французскому учено­му абсолютно недопустимым, поскольку в данном случае не учи­тываются ни интенциональная направленность сознания, воспри­нимающего мир по своим внутренним законам и представлениям, ни опосредующая роль контекста культуры.

Рассматривая мир только через призму его осознания, т. е. ис­ключительно как идеологический феномен культуры и, даже более узко, как феномен письменной культуры, постструктуралисты го­товы уподобить самосознание личности некоторой сумме текстов в той массе текстов различного характера, которая, по их мнению, и составляет мир культуры. Поскольку, как не устает повторять Деррида, «ничего не существует вне текста», то и любой индивид в таком случае неизбежно находится «внутри текста», т. е. в рам­ках определенного исторического сознания, что якобы и определя­ет границы «интерпретативного своеволия» критика. Весь мир в конечном счете воспринимается как бесконечный, безграничный текст.

Вторая важная сторона деятельности Дерриды — его крити­ка самого принципа «структурности структуры», в осно­ве которого и лежит понятие «центра» структуры как некоего ор­ганизующего начала, того, что управляет структурой, организует ее и в то же время само избегает структурности. Для Дерриды этот «Центр» — не объективное свойство структуры, а фикция, постулированная наблюдателем, результат его «силы желания» или «ницшеанской воли к власти»; в конкретном же случае толко­вания текста — следствие навязывания ему читателем собствен­ного смысла. В некоторых своих работах Деррида рассматривает этот «центр» как «сознание», «cogito», или «феноменологический голос». Само интерпретирующее «я» вместе с тем понимается им как своеобразный текст, «составленном» из культурных систем и норм своего времени.

[229]

Вместе с понятием структуры критики подвергаются такие структурообразующие принципы, как &&бинаризм, оппозиция, различие. Пожалуй, можно согласиться сВельшем, когда он на­зывает постструктурализм тем «течением, которое отмежевывает­ся от постулата структурализма о неснимаемости различия, кото­рое считает, что можно переступить через любое различие по пути к единству» (Welsch:1987, с. 141).

Подобная критика структуры — самая показательная сторона постструктурализма. Наиболее последовательно она проводилась в теориях &&деконструкции Дерриды, &&текстуальной про­дуктивности Ю. Кристевой, &&шизофренического дискурса и ризомы Ж. Делеза и Ф. Гваттари и т. д. В том же направлении развивалась мысль и второго после Дерриды по своему влиянию теоретика постструктурализма М. Фуко. В значительной степени он явился продолжателем «разоблачительной критики», начатой теоретиками Франкфуртской школы Т. В. Адорно, М. Хоркхаймером и В. Беньямином. Главная цель ее — критика всех феноменов общества и сознания как сознания буржуазного, — состояла в том, чтобы выявить сущностный, хотя и неявный иррационализм претендующих на безусловную рациональность философских построений и доказательств здравого смысла, лежа­щих в основе «легитимации», самооправдания западной культуры последних столетий. Основная цель исследований Фуко — выяв­ление &&исторического бессознательного различных эпох, начи­ная с Возрождения и по XX в. включительно. Исходя из концеп­ции языкового характера мышления и сводя деятельность людей к «дискурсивным практикам», Фуко постулирует для каждой кон­кретной исторической эпохи существование специфической &&эпистемы — «проблемного поля», достигнутого к данному времени уровня «культурного знания», образующегося из дискур­сов различных научных дисциплин.

При всей разнородности этих дискурсов, обусловленной спе­цифическими задачами разных «форм познания», в своей сово­купности они образуют, по утверждению Фуко, более или менее единую систему знаний — эпистему. В свою очередь, она реали­зуется в речевой практике современников как строго определен­ный языковой код — свод предписаний и запретов. Эта языковая норма якобы бессознательно предопределяет языковое поведение, а, следовательно, и мышление отдельных индивидов. Таким обра­зом, в теории Фуко научно-технический прогресс мистифицирует­ся, подменяется анонимной и полиморфной «волей-к-знанию» и

[230]

интерпретируется как стремление замаскировать «волю-к-власти» претензией на научную истину.

Разработанная Фуко методика анализа общественного созна­ния, концепция децентрализации, трактовка «воли-к-знанию» как «воли-к-власти», интерес к маргинальным явлениям цивилизации, иррационалистическое толкование исторического прогресса — все это было взято на вооружение «левыми деконструктивистами» и постмодернистами, что в значительной степени предопределило специфику их анализа художественных произведений.

Панъязыковая и пантекстуальная позиция постструктурали­стов, редуцирующих сознание человека до письменного текста, а заодно и рассматривающих как текст (или интертекст) литерату­ру, культуру, общество и историю, обусловливала их постоянную критику суверенной субъективности личности и порож­дала многочисленные концепции о «смерти субъекта», через кото­рого «говорит язык» (М. Фуко), «смерти автора» (Р. Барт), а в конечном счете и «смерти читателя» с его «текстом-сознанием», растворенном в великом интертексте культурной традиции.

Практические аспекты критики теории художественной коммуникации более детально были разработаны в концепциях деконструктивизма и постмодернизма, ноих общеметодологиче­ские основы были заложены именно в трудах Дерриды, Кристевой, Делеза и Гваттари. Постструктуралистская критика ком­муникативности в основном сводилась к выявлению трудности или просто невозможности адекватно понять и интерпретировать текст. Естественно, что когда постструктуралисты обращались к конкретному анализу художественного произведения, в их поле зрения попадало творчество тех поэтов и писателей (Рембо, Лотреамон, Роб-Грийе, Джойс), у которых смысловая неясность, двусмысленность, многозначность интерпретации выступали на передний план. С этим связано и ключевое для деконструктивизма понятие смысловой неразрешимости (&&неразрешимость смы­словая) как одного из принципов организации текста, введенного Дерридой.

Постструктурализм в целом можно определить как общемето­дологическую основу, на базе которой деконструктивисты и по­стмодернисты выстраивали свои концепции, отличающиеся факти­чески лишь сменой исследовательских приоритетов, иными идей­но-эстетическими ориентациями и более практическим характером анализа, нацеленного прежде всего на изучение литературы.

[231]