Психологическая типология творческих личностей

Как мы убедились, человек редко осознает свою принадлежность к тому или иному из четырех известных функциональных типов. То же относится и к типу общепсихологической установки. Часто ее бывает очень нелегко распознать; требуется серьезное психологическое исследование, чтобы освободить психическую субстанцию от той пестрой внешней оболочки, которая заслоняет ее истинную природу от наблюдателя. Решить эту задачу тем труднее, чем прочнее естественная связь индивида с бессознательным. Это относится в особенности к художественным натурам. Творческим людям свойственна сильно выраженная естественная связь с бессознательным; поэтому они трудно поддаются типологической классификации — тем более, что художника, вообще говоря, нельзя автоматически отождествлять с его творчеством. Часто художник может быть экстравертом в жизни и интровертом в творчестве или наоборот. Закон психической дополнительности применим в особенности к тем людям искусства, чье творчество отражает комплементарный аспект их существа — ведь такие художники в своем творчестве представляют то, чем на самом деле не являются. С другой стороны, подобное типологическое раздвоение обычно не возникает у художников, чье творчество выражает не их «другой», не выявленный в реальной жизни аспект, а «сублимацию» их сознательной личности — некий интенсифицированный и идеализированный автопортрет. К этой последней категории относятся интроверты, пишущие утонченные психологические романы о самих себе, равно как и экстраверты, делающие себя героями приключенческих повестей. Согласно Юнгу, экстравертное искусство проистекает из переработки художником опыта его внешней жизни, тогда как интровертное искусство создается художником, которого переполняет внутреннее содержание.

Творческий процесс — это прежде всего активизация покоящихся в сфере бессознательного вечных символов человечества и их преобразование в завершенное произведение искусства. По словам Юнга, «говорящий на языке исконных образов (Urbilder) говорит великим множеством голосов; он покоряет и потрясает, и в то же время извлекает описываемое из области случайного и преходящего и возвышает его до уровня вечного. Он преобразует нашу личную судьбу в судьбу общечеловеческую, тем самым пробуждая в нас все те благодатные силы, которые всегда помогали человечеству преодолевать опасности и выдерживать даже самые долгие ночи... Именно здесь кроется тайна воздействия великого искусства»^[27].

Говоря о творчестве, Юнг большое значение придает фантазии, которую он даже выделяет в особую категорию: по его мнению, фантазия, не подчиняясь ни одной из четырех фундаментальных функций, принимает участие в каждой из них. Он отвергает расхожее представление, будто художественное вдохновение свойственно только интуитивному типу, а во всех художественных натурах доминирует функция интуиции. Фантазия — источник любого творческого вдохновения, и этот дар доступен людям всех четырех функциональных типов. Фантазия — не синоним «активного воображения», которое выводит образы коллективного бессознательного в сферу сознания, активизирует и фиксирует их; она не должна отождествляться и с интуицией как определенным способом постижения психического содержания, то есть одной из функций сознания. Функциональный тип определяется тем, как человек воспринимает и разрабатывает собственные интуиции и порождения творческой фантазии.

Итак, произведение искусства всем своим содержанием может свидетельствовать о совершенно ином психологическом типе, нежели тот, к которому принадлежит его творец. Типологические выводы о художнике делаются не только на основании содержания его творчества, но и на основании того, каким именно образом разрабатывается это содержание. Конечно, в основе своей фантазия художника не отличается от фантазии обычного человека; но помимо богатства, оригинальности и силы воображения художник определяется наличием формирующей способности, благодаря которой порождения его фантазии преобразуются в органичное, эстетически значимое целое.

Часто приходится слышать об опасностях, с которыми сопряжено внимание художника к сфере бессознательного. По Юнгу, очень многие художники бегут психологии, «потому что страшатся, как бы это чудовище не пожрало их так называемый творческий дар. Но ведь даже целая армия психологов не в состоянии что-либо поделать с тем, что исходит от Бога! Истинная творческая продуктивность — это неиссякаемый родник. Ничто на свете не могло бы заставить Моцарта или Бетховена отказаться от творчества. Творческий дар могущественнее своего обладателя. Если это не так, значит, сам дар незначителен; при благоприятных условиях он способен стать питательной средой для развития симпатичного таланта, но не более того. Если же это невроз, бывает достаточно слова или взгляда, чтобы иллюзия испарилась в одно мгновение. Тогда поэт больше не может сочинять стихи, а живописца начинают посещать одни только скучные идеи. И во всем этом винят психологию. Я был бы счастлив, если бы знание психологии сумело оказать благотворное действие и покончило с невротичностью, сообщающей современному искусству столь непривлекательный облик. Болезнь не способствует творческой деятельности; напротив, она служит самым страшным препятствием для творчества. Устранение факторов, угнетающих психическую жизнь, ни в коем случае не может повредить истинному творческому дару — точно так же, как анализ никогда не исчерпает бессознательного»^[28].

Другая распространенная ошибка заключается в предположении, будто создавая законченное, совершенное произведение искусства, художник тем самым совершенствует сам себя. Для того, чтобы извлечь из «общения с бессознательным» реальную пользу для психической дифференциации, чтобы достичь желаемого уровня развития личности, человек должен лично пережить и понять образы, символы и видения, которые являются ему из глубин его психической субстанции; человек должен ассимилировать и интегрировать их активно или, по выражению самого Юнга, «взглянуть на собственные видения в упор, проявляя абсолютно осознанные активность и реактивность»^[29]. Но художник часто относится к образам бессознательного пассивно: он наблюдает за ними, воспроизводит их, в лучшем случае позволяет, чтобы они сами воздействовали на него. Такой опыт может иметь художественную ценность, но с психологической точки зрения он неполноценен. Лишь у очень немногих, самых великих художников развитие личности и творчества проходило одинаково интенсивно. Лишь очень немногим хватило силы, чтобы достичь одинакового совершенства как во внутренней, так и во внешней работе. Ведь «великие дары — это самые прекрасные, но часто и самые опасные плоды на древе человеческом. Они висят на самых хилых ветвях, которые часто обламываются»^[30].

Экстравертная или интровертная установка обычно сохраняется в течение всей жизни индивида. Но иногда установки могут сменять друг друга. Некоторые периоды в жизни не только отдельной личности, но иногда и целых народов могут характеризоваться преобладанием экстра- или интроверсии. Обычно в период наступления половой зрелости на первый план выступает экстраверсия, а в период климакса — интроверсия; в Средние века преобладала интроверсия, а в эпоху Возрождения — экстраверсия; англичане в массе своей более интровертны, чем американцы и т. д. Предпочитать одну из установок другой бессмысленно (впрочем, надо сказать, что эта ошибка является довольно распространенной). Каждая из альтернативных установок имеет свое оправдание и свое место в жизни; каждая из них вносит свой вклад в целостную картину мира. Тот, кто не способен этого понять, является слепой жертвой одной из двух крайностей.

Сочетая два типа общепсихологической установки с четырьмя фундаментальными функциями, мы получаем восемь различных психологических типов: экстравертный мыслящий тип, интровертный мыслящий тип, экстравертный чувствующий тип, интровертный чувствующий тип и т. п. Эта классификация типов образует нечто вроде компаса, с помощью которого мы можем ориентироваться в структуре психической субстанции. Чтобы получить схематическую картину личности в соответствии с юнговской теорией типов, мы должны рассматривать соотношение интроверсии/экстраверсии как третью ось, перпендикулярную двум скрещенным осям четырех функциональных типов; последовательно связывая четыре типические функции с двумя типическими установками, мы получим конфигурацию с восемью детерминантами. И действительно, идея «четверицы» часто выражается как 4x2 = 8 (октоада, Ogdoas).

МАСКА

Мера дифференциации (или сверхдифференциации) сознания во многом определяет ту общую установку личности по отношению к внешнему миру, которую Юнг именует маской (Persona). На диаграмме 7 показано, как система психических отношений, обеспечивающих контакт человека со средой, создает заслон между «Я» и объективным миром. Здесь, как и на других диаграммах, в качестве основной функции выступает мышление; именно оно почти полностью подчиняет себе этот заслон, то есть маску. Вспомогательные функции играют в формировании маски скромную роль; что же касается низшей функции (в данном случае чувства), то ее значение, можно сказать, равно нулю. По существу, маска — это та часть «Я», которая обращена к внешнему миру. Юнг определяет ее следующим образом: «Маска — это функциональный комплекс, возникающий для удовлетворения потребности в адаптации или для обеспечения некоторых других удобств, но отнюдь не идентичный личности как таковой. Функциональный комплекс маски относится всецело к области субъектно-объектных отношений»^[31] — иными словами, к области отношений личности с внешним миром. «Маска...— это компромисс между личностью и обществом, определяющий, чем именно человек должен казаться»^[32]. Иными словами, это компромисс между требованиями среды и внутренней структурной потребностью индивида.

Диаграмма 7

«Я» и маска в отношении к четырем функциональным типам

Для того, чтобы маска функционировала нормально, должны учитываться три фактора: во-первых, идеал собственного «Я» или его желаемый образ, который каждый человек носит в себе и в соответствии с которым он хотел бы моделировать свою природу и свое поведение; во-вторых, господствующие в обществе воззрения на то, какой человек может считаться «приемлемым»; наконец, в-третьих — более или менее случайные физические и психические обстоятельства, ограничивающие возможности реализации идеалов. Стоит одному или двум из этих факторов выпасть из поля зрения — что случается не так уж редко, — как маска перестает выполнять свою функцию; она уже не столько способствует развитию личности, сколько тормозит его. Маска, состоящая исключительно из признаков, одобряемых коллективом, — это маска человека толпы; с другой стороны, человек, принимающий во внимание только желанный образ собственного «Я» и пренебрегающий двумя другими факторами, надевает на себя маску эксцентрической личности или даже бунтаря. Таким образом, маска включает в себя не только определенные психические качества, но и формы социального поведения и привычки, относящиеся к внешнему виду человека, его осанке, походке, манере одеваться, мимике, даже к таким мелочам, как прическа.

У личности, находящейся в согласии как со средой, так и с собственной внутренней жизнью, маска — это не более чем тонкая защитная оболочка, содействующая ее ровным, естественным отношениям с окружающим миром. Но когда сокрытие личностью своей истинной природы становится достаточно выгодным, в маске проступает нечто механическое. Это по-своему небезопасно: маска застывает, и собственно человек за ней, так сказать, сходит на нет^[33]. «Отождествление с собственной должностью или титулом, конечно же, очень соблазнительно, и как раз поэтому столь многие люди без остатка сводятся к очевидной для окружающих, внешне привлекательной оболочке. Но напрасно было бы искать за этой шелухой живую личность; в действительности за ней кроется ничтожное, мелкое существо. Вот почему должность — или какая угодно иная эфемерная оболочка — так привлекательна»^[34]: ведь она обеспечивает дешевый способ компенсации личной недостаточности. Каждый из нас знает профессоров, чья личность всецело исчерпывается их «профессорством»: за такой маской нет ничего реального, кроме раздражительности и инфантилизма. Таким образом, несмотря на свой привычный и, значит, во многом автоматический способ функционирования маска никогда не должна становиться непроницаемой до такой степени, чтобы человек со стороны не смог догадаться, какие именно черты характера она скрывает. Она не должна также «прирастать» к своему обладателю настолько прочно, чтобы ее при случае нельзя было снять. В норме сознание умеет свободно распоряжаться правильно функционирующей маской, адаптируя ее к потребностям момента и даже, при необходимости, меняя одну маску на другую. Хорошо приспособленный к среде человек не станет участвовать в свадебном торжестве, вести переговоры с налоговым инспектором и председательствовать на собрании в одной и той же маске. Чтобы уметь менять маски, нужно их осознавать, а это, конечно же, возможно только при условии, что они связаны с главной функцией сознания данного человека.

К сожалению, так происходит далеко не всегда. Для адаптации к окружающей среде часто прибегают не к высшей — как это по идее должно быть, — а к низшей психической функции. Это может навязываться человеку его родителями или традицией. С течением времени неизбежно возникают серьезные осложнения. Подобное насилие над естественной психической конституцией приводит к своего рода «принудительности», а иногда и к настоящему неврозу. В таких случаях маска неизбежно принимает на себя все недостатки низшей, недифференцированной функции. Люди этого типа, в общем, скорее малосимпатичны и часто производят обманчивое впечатление на тех, кто недостаточно искушен в психологии. Их поведению присуще нечто фальшивое и механическое. Кому-то из них «никогда не везет», другой — вечный «слон в посудной лавке», неуклюжее существо, лишенное того естественного чутья, которое должно определять подходящие формы поведения.

Нельзя сказать, чтобы такая небезопасная (поскольку грозящая психической инфляцией) привлекательность была свойственна только социально значимым титулам, почестям и другим атрибутам коллективного сознания^[35]. За пределами нашего «Я» есть не только коллективное сознание, но и коллективное бессознательное, то есть наши собственные глубины, в которых таятся не менее привлекательные образы. В первом случае человек может быть «вытолкнут» в мир собственным официальным положением, тогда как во втором случае — «вытянут» из мира, то есть поглощен коллективным бессознательным. Отождествляя себя с образами, порожденными глубинами его существа, он оказывается захвачен иллюзорными представлениями о собственном величии или ничтожестве. Он воображает себя героем, спасителем человечества, мстителем, мучеником, парией и т. д. Опасность подпасть под власть этих «внутренних образов» возрастает по мере того, как маска «каменеет» и все больше идентифицируется с «Я»: ведь при этом все внутренние элементы личности пребывают в подавленном, вытесненном, недифференцированном состоянии и несут в себе угрожающую динамику.

Итак, подходящая и хорошо функционирующая маска существенно важна для психического здоровья личности и совершенно необходима для того, чтобы личность могла соответствовать требованиям, предъявляемым ей окружающей средой. Подобно тому, как здоровая мягкость кожи способствует нормальному течению метаболизма под ее поверхностью, а дряблая, огрубевшая кожа нарушает правильность соматических процессов, «полнокровная» маска служит эффективным регулятором обмена между внутренним и внешним мирами, но при утрате эластичности и проницаемости становится обузой или препятствием. Длительное отождествление с маской — особенно если установка не соответствует истинному «Я» — к середине жизни непременно приводит к нарушениям, которые способны вырасти до масштабов серьезного психологического кризиса или даже психического расстройства.

СОДЕРЖАНИЕ БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО

Как мы уже видели, бессознательное состоит из двух зон: зоны личностного бессознательного и зоны коллективного бессознательного^[36] (диаграмма 8). Как уже было сказано, личностное бессознательное состоит из разнообразнейшего «забытого, подавленного, воспринимаемого лишь „подпороговым образом"» материала^[37]. Коллективное бессознательное также делится на зоны, которые условно можно считать расположенными друг над другом — хотя на самом деле сознание со всех сторон окружено бессознательным. Юнг даже говорит: «Как показывает мой опыт, сознательная составляющая психической субстанции может притязать лишь на относительно центральное положение и должна смириться с тем, что бессознательное превышает и как бы окружает ее со всех сторон. Содержание бессознательного связывает разум с тыла — с физиологическими состояниями и архетипами; но оно же продвигает его вперед с помощью интуиции»^[38]. Здесь мы, однако, будем придерживаться концепции слоев, которая имеет то достоинство, что ее легче представить зрительно; тогда в качестве верхней зоны нам следует принять область аффектов и примитивных инстинктов, иногда доступных частичному контролю с нашей стороны. Следующая зона включает содержательные элементы, которые со стихийной силой, подобно каким-то чуждым телам, извергаются прямо из глубинного, темного центра бессознательного и никогда не могут быть полностью осознаны и ассимилированы нашим «Я». Будучи совершенно автономными, они обеспечивают материал не только для неврозов и психозов, но и для многих видений и фантазий творческих людей.

Диаграмма 8

Сфера бессознательного:

I - содержание памяти

II - вытесненный материал )

III- эмоции

IV - прорывающееся содержание

V - часть коллективного бессознательного, которая никогда не может быть осознана

Дифференциация различных зон и элементов их содержания часто наталкивается на существенные трудности. Обычно нам приходится иметь дело со смешанным материалом^[39]. Не следует понимать сознание как «ближнее», а бессознательное — как «дальнее». «Психическую субстанцию следует считать скорее сознательно-бессознательным целым с зыбкими границами между этими двумя сферами»^[40].

Диаграмма 9

А - сознание Б - бессознательное

1 - ощущение I - содержание памяти

2 - чувство II - вытесненный материал

3 - интуиция III - эмоции

4 - мышление IV прорывающееся

содержание

V - часть коллективного бессознательного, которая никогда не может быть осознана

На диаграммах 9 и 10 показана структура целостной психической системы личности. Нижний круг (на диаграмме 9 — внутренний круг) — самый обширный. Каждый последующий круг меньше предыдущего. Вершина и кульминация — это «Я». На диаграмме 11 показано своего рода генеалогическое древо психической субстанции — филогенетическое дополнение к представленной выше онтогенетической картине. В самом низу локализуется область непостижимого, «центральная энергия»^[41], тот источник, к которому в конечном счете восходит психическая субстанция отдельно взятой личности. Центральная энергия пронизывает собой все последующие уровни дифференциации; она живет во всех этих уровнях и, проходя сквозь них, достигает уровня индивидуальной души. Это единственный фактор, который остается неизменным на всех «этажах» структуры. Непосредственно над «недостижимым дном» находится хранилище опыта всех наших предков-животных, а еще выше — хранилище опыта наших древнейших предков-людей. С каждым новым сегментом достигается очередной уровень дифференциации коллективной психической субстанции; наконец, в результате развития от этнических групп к национальным и, далее, от рода к семье завоевывается вершина — неповторимая психическая субстанция индивида. Как говорит Юнг, «коллективное бессознательное содержит все духовное наследие человечества, каждый раз рождающееся заново в структуре мозга отдельного человека»^[42]

Диаграмма 10

1 - «Я»

2 - сознание

3 - личностное бессознательное

4 - коллективное бессознательное

5 - часть коллективного бессознательного, которая не может быть осознана

В противоположность личностному бессознательному, которое, будучи хранилищем вытесненного материала, пополняется в течение всей жизни индивида, коллективное бессознательное состоит только из элементов, присущих человеческому роду в целом. Основываясь на удобной рабочей гипотезе, Юнг пришел к дифференциации разнообразных элементов, перемешанных в бессознательном. Он, так сказать, разъял содержание бессознательного на части; в результате стала ясна его по существу негомогенная природа. Элементы, относящиеся к коллективному бессознательному — это сверхличностная основа как личностного бессознательного, так и сознания; сама по себе она во всех отношениях «нейтральна», а для выявления значимости и позиции отдельных ее элементов необходимо, чтобы они вступили в контакт с сознанием. Коллективное бессознательное непроницаемо для критической и упорядочивающей деятельности сознания; в нем мы слышим голос первобытной, неискаженной природы, и поэтому Юнг называет его объективной психической субстанцией. Сознание всегда направлено на приспособление «Я» к среде. Что же касается бессознательного, то оно «безразлично к эгоцентрическому целеполаганию и приобщено к сверхличностной природной объективности»^[43], чья единственная цель — сохранить непрерывность психического процесса и тем самым выполнить роль противовеса любой односторонности, которая могла бы привести к изоляции, торможению или другим болезненным явлениям. В то же самое время коллективное бессознательное действует — как правило, недоступными нашему пониманию способами — в своих собственных целях, стремясь к достижению целостности и единства психической субстанции.

Диаграмма 11

I отдельные нации

II, III -- группы наций (например, Европа) А - личность Б - семья В племя Г нация

Д - этническая группа Е - первобытные предки Ж животные предки З - центральная энергия

До сих пор мы говорили о структуре и функционировании сознания, о его внешних, доступных наблюдению проявлениях и реакциях. Мы говорили также о структурных «этажах» бессознательного. В связи со всем сказанным возникает вопрос: можно ли говорить о структуре или морфологии бессознательного, и если да, то что мы об этом знаем? Можно ли получить какие-либо сведения о том, что остается «неизвестным» сознанию? Наш ответ на данный вопрос положителен — но с учетом того обстоятельства, что искомые сведения получается косвенным путем, то есть только благодаря симптомам и комплексам, образам и символам, обнаруживаемым в снах, фантазиях и видениях^[44].

КОМПЛЕКСЫ

В плоскости сознания легче всего обнаруживаются такие явления, как симптомы и комплексы. Симптом можно определить как физический или психический показатель того, что на пути нормального энергетического потока возникла какая-то преграда. Симптом — это «сигнал опасности, указывающий, что в сознательной установке есть что-то аномальное или неадекватное, и для его устранения желательно расширение сферы сознания»^[45]. Иными словами, преграда должна быть снята — пусть даже a priori не известно, где она находится и как до нее добраться.

Юнг определяет комплексы как «психические единства, ускользнувшие из-под контроля сознания и отколовшиеся от него, дабы вести независимое существование в темных сферах психической субстанции; оттуда они могут в любое время либо тормозить активность сознания, либо способствовать ей»^[46]. Комплекс состоит, во-первых, из «ядерного элемента» — носителя смысла, который обычно бывает неосознанным и автономным и, следовательно, не подчиняется контролю со стороны субъекта — и, во-вторых, из связанных с ним и окрашенных в тот же эмоциональный оттенок ассоциаций; последние, в свой черед, черпают свое содержание отчасти из исходной предрасположенности личности, отчасти же — из внешнего опыта^[47].

«Ядерный элемент наделен объединяющей и формирующей способностью, которая пропорциональна его энергетической значимости»^[48]. С точки зрения как отдельной личности, так и филогенеза человека это своего рода «невралгическая точка» центр функционального расстройства, которое в некоторых внешних и внутренних ситуациях становится, так сказать, «заразным», может полностью нарушить психическое равновесие и подчинить своему контролю личность в целом.

На диаграмме 12 показан процесс развития комплекса^[49]. Под давлением последнего порог сознания как бы прогибается, позволяя бессознательному вторгнуться в сферу сознания. Вместе с этим понижением порога (в терминологии Пьера Жане [Janet] — «понижением уровня рассудка», франц.: l'abaissement du niveau mental) сознание утрачивает часть своей активной энергии, и человек становится пассивной жертвой «припадка»^[50]. Нарастающий таким образом комплекс действует как некое инородное для сознания тело. Он представляет собой самодовлеющее целое. Обычно он выражается в форме аномальной психической ситуации, окрашенной в интенсивные эмоциональные тона и несовместимой с обычной сознательной ситуацией или установкой. Чаще всего комплексы возникают вследствие моральных — но вовсе не обязательно сексуальных — конфликтов. «Комплекс... обладает энергетической значимостью, часто превосходящей таковую наших осознанных намерений»^[51].

Комплексы присущи всем людям. Как убедительно показано в «Психопатологии обыденной жизни» Фрейда (впервые опубликованной в 1904 году), это подтверждается всякого рода промахами, случайными ошибками, описками и т. п. Наличие комплексов само по себе вовсе не означает, что их обладатель в каком-либо отношении неполноценен; оно лишь указывает на существование «чего-то несовместимого, неассимилированного и пребывающего в состоянии борьбы [с сознательной частью психической субстанции] — то ли препятствия, то ли стимула к новым достижениям. Следовательно, комплексы в указанном смысле — это узловые точки психической жизни, от которых нам вовсе не обязательно избавляться. Без комплексов психическая деятельность неизбежно пришла бы к фатальному застою». Имея в виду их «размах» и энергетический заряд или ту роль, которую они играют в психической «экономии», мы можем говорить о «здоровых» или «болезненных» комплексах; лишь от состояния сознания, от степени относительной стабильности «Я» зависит, в какой мере возможна их осознанная «обработка» и будет ли в конечном счете их воздействие позитивным или негативным. Но, так или иначе, комплексы всегда отмечают момент некоей «незавершенности» личности или, как говорит Юнг, ее «слабости — в любом смысле этого слова».

АА - порог сознания, разорванный на участке, соответствующем пунктирной линии ББ - путь нарастающего комплекса ВВ сфера сознания ГГ - сфера бессознательного

Своим происхождением комплекс часто бывает обязан так называемой «травме», эмоциональному шоку или иному событию, вследствие которого фрагмент психической субстанции как бы «изолируется» или «откалывается» от нее. По мнению Юнга, комплекс может возникнуть как из недавнего или все еще не завершившегося конфликта, так и из события, происшедшего в детстве. Как бы там ни было, исходная причина комплекса состоит обычно в том, что личность не имеет возможности утвердить свою целостность.

Лишь в рамках психотерапии можно показать действительное значение комплекса для психической жизни личности и освободить последнюю от его вредоносного воздействия. Что же касается реальной глубины комплекса и его эмоциональной окраски, то они могут быть определены на основании ассоциативного метода, разработанного Юнгом в начале нашего столетия. Этот метод состоит в том, что в присутствии субъекта подряд произносят сто специально отобранных «слов-стимулов» (Reizworter), на каждое из которых он должен сразу ответить одним «словом-реакцией» (Reaktionswort). По прошествии определенного времени субъект, в порядке контроля, должен воспроизвести все свои словесные реакции по памяти. Обнаружилось, что время, необходимое для реакции, отсутствие воспроизведения или ошибка в воспроизведении и другие симптоматические формы реакции определяются отношением слова-стимула к комплексу, свойственному данной личности. Психический механизм с ювелирной точностью указывает на те точки психической субстанции, которые, так сказать, отягощены комплексом.

Юнг разрабатывал ассоциативный метод с исключительной тщательностью, принимая во внимание самые разнородные точки зрения и возможности. В качестве учебного и диагностического средства ассоциативный метод принес психотерапии существенную пользу; он доныне используется в психиатрической практике, в учебных курсах по клинической психологии, даже в судебной экспертизе. Термин «комплекс» своим происхождением обязан Юнгу. Именно Юнг в своих «Исследованиях по ассоциативной диагностике» (Diagnostische Assoziationsstu-dien, 1904—1906) для обозначения определенных «эмоционально окрашенных идей из области бессознательного» ввел термин «эмоционально окрашенный комплекс» (gefuhlsbetonter Komp-lex). Впоследствии укрепился сокращенный вариант термина — «комплекс»^[52].

АРХЕТИПЫ

Анализируя сны, фантазии и видения, мы однозначно заключаем, что все эти феномены в значительной мере трансцендентны личностной сфере и содержат элементы коллективного бессознательного. Мифологические мотивы, общечеловеческие символы, чрезвычайно интенсивные реакции свидетельствуют об участии в нашей психической жизни глубочайших слоев психической субстанции. Мотивы и символы, о которых здесь идет речь, оказывают решающее влияние на психическую жизнь в целом; они играют функционально первостепенную роль и характеризуются огромным энергетическим зарядом, в связи с чем Юнг поначалу говорил о них как о «первообразах» (Urbilder или, вслед за П. Буркхардтом, urtumliche Bilder) или «доминантах коллективного бессознательного» Лишь позднее он обозначил их термином архетипы, заимствованным из Corpus Hermeticum (I, 140, 12b) и из сочинения псевдо-Дионисия Ареопагита «О Божественных именах», в 6-м разделе 2-й главы которого читаем: «Если же кто-нибудь возразит, что печать не во всех оттисках проявляется всецело и тождественно, то [мы ответим], что это происходит не по вине печати, поскольку она всецело и тождественно запечатлевается на каждом из них, но различие в изображении одного и того же всецелого прообраза (тг|о avrr|a кои uiaa apxEtviuaa) происходит единственно в силу разнообразия свойств оттисков»^[53].

К выбору термина «архетип» Юнга, однако же, подтолкнуло прежде всего августинианское определение ideae principales. Св. Августин пишет: «Прообразы — это некие вмещающиеся в Божественный разум формы, или устойчивые и неизменные причины вещей, сами по себе не сформированные и, таким образом, продолжающие существовать вечно и неизменно. Сами они бессмертны, но, как утверждают, все то, что способно рождаться и умирать, все, что рождается и умирает, формируется по их образцу. Утверждается также, что душа не способна их созерцать; но их можно осмыслить»^[54]. Начиная с 1946 года^[55] Юнг — пусть не всегда в явном виде — проводил различие между архетипом «как таковым» — то есть таким архетипом, который не воспринимается и лишь потенциально присутствует в любой психической структуре — и актуализированным архетипом, ставшим доступным для восприятия и уже вторгшимся в область сознания. Выражением этого актуализированного архетипа служит архетипический образ, представление или процесс; форма выражения может постоянно меняться в соответствии с тем, в рамках какой психической констелляции (то есть устойчивого сочетания факторов, детерминирующих деятельность психической субстанции) архетип дает о себе знать. Конечно, существуют архетипические способы действия, архетипические реакции, равно как и архетипические процессы — такие, как эволюция «Я» или переход от одной ступени возраста и опыта к следующей; существуют также архетипические установки, идеи, способы ассимиляции опыта, которые, будучи при определенных обстоятельствах «задействованы», преодолевают порог бессознательного и становятся «видимыми».

Итак, архетип может найти свое проявление не только в статической форме (к примеру, в форме первообраза), но и в динамическом процессе — в частности, в процессе функциональной дифференциации сознания. Любые типические, общечеловеческие жизненные проявления — независимо от того, имеют ли они биологический, психобиологический или духовно-идеологический характер — базируются на архетипическом фундаменте. Мы можем даже построить определенную «иерархию» архетипов в соответствии с тем, характеризуют ли они человечество в целом или более или менее обширные группы людей. Подобно основателям династий, архетипы способны давать «потомство»; при этом в каждом следующем поколении они сохраняют исходную форму. Архетипы отражают врожденные, инстинктивные реакции на определенные ситуации и поэтому способны как бы в обход сознания привести к психологически необходимым формам поведения^[56] (впрочем, со стороны последние часто кажутся неадекватными). Архетипы играют жизненно важную роль в психической экономии, поскольку, по словам Юнга, «представляют или персонифицируют некоторые инстинктивные данные, относящиеся к темной, первобытной психической субстанции, к реальным, но невидимым корням сознания»^[57].

Эти рассуждения часто критиковались на том основании, что согласно современным научным данным приобретенные признаки или сохраненные памятью образы не могут передаваться по наследству. Ответ Юнга на подобного рода возражения гласит: «Конечно, термин „архетип" обозначает не какую-то наследуемую идею, а скорее наследуемый способ психического функционирования, аналогичный тому врожденному пути, который проходит цыпленок, вылупляющийся из яйца, птица, строящая гнездо, оса, протыкающая жалом двигательный ганглий гусеницы, или угорь, находящий путь к Бермудам. Иными словами, архетип — это модель поведения. Данный аспект архетипа нужно считать биологическим; он относится к области научной психологии. Но картина совершенно меняется, стоит нам взглянуть на архетип изнутри, то есть с точки зрения психической субстанции отдельного человека. Приняв облик подходящего символа — что имеет место отнюдь не всегда, — архетип внезапно потрясает человека до самых глубин, порождая то состояние глубокой захваченности (Ergriffenheitj, последствия которого могут приобрести совершенно непредсказуемые масштабы»^[58].

На диаграмме 13 показано членение психической субстанции на отдельные слои согласно тому, насколько они подвержены воздействию архетипов^[59]. Сфера сознания полна самых разнородных элементов; содержащиеся в ней архетипические символы часто бывают «перекрыты» другими содержательными элементами или отрезаны от своего контекста. Содержимое сознания в значительной степени управляется и контролируется волей; что же касается бессознательного, то его непрерывность и упорядо