Аскетическая нравственность маркиона

Не менее непреклонным, чем в теологической доктри­не, был Маркион в наставлениях в поведении, на ней ос­нованных. Возможно, разумеется, что в его работах не опи­саны главные и дополнительные условия божественного прощения, и в еще меньшей степени им свойственно оп­ределение совершенной человеческой природы через доб­родетель в язычески-классической манере. В принципе, представление о положительной нравственности как спо­собе регулирования и, следовательно, утверждения суще­ствования человека в системе творения уже было разра­ботано, кроме учения о Законе, через который творец осу­ществляет свою власть над людскими душами и которому спасенные больше не подчиняются: следование ему могло бы усилить власть космоса, что неизбежно отодвинуло бы момент окончательного разрыва его оков. Это последнее условие определяет род нравственности, которую предпи­сывал Маркион. Ее принципом было: не завершать, но ос­лаблять мир творца и сделать возможным самое малое с ним соприкосновение. «Отрицая Демиурга, Маркион вы­ступает против использования вещей этого мира» (Clem. Alex. Strom. III. 4. 25).

Аскетизм, таким образом предписываемый, является, строго говоря, не делом этики, а предметом метафизичес­кого построения. Одним из его аспектов было избегание осквернения мира, главный аспект — скорее препятство­вать, чем способствовать замыслу творца, или даже дей­ствовать в противовес ему: «[Маркион] верил, что он до­саждает Демиургу, воздерживаясь от того, что он делал илиутверждал»(Шрро1.#е/и£.Х. 19. 4). «Постоянное воз­держание» в вопросах пищи есть «во благо разрушениями пренебрежения, и отвращения к трудам творца» (Jerome Adv. Jovinian. И. 16). Особенно ясна цель запрещения по­ловых сношений и брака: «Не желая помогать продолжению мира, созданного Демиургом, маркиониты провозг­лашают воздержание от супружества, бросая вызов их творцу и торопя Благого, который призвал их и который, говорят они, является Богом в другом смысле: поэтому, не желая что-либо оставить здесь внизу, они обратились к воздержанности не из нравственных соображений, но от враждебности к их создателю и нежелания использовать его творение» (Clem. Alex. цит. соч.). Здесь осквернение плотью и ее вожделениями, столь широко распространен­ная тема в эту эпоху, даже не упоминается; на его место становится (хотя это и не является исключением: ср. Тертуллиан, ук. соч. I. 19, где брак называется «развратом» или «непристойностью» [spurcitiae]) аспект размножения, который делает негодной сексуальность — это тот самый аспект, который в глазах Церкви единственный оправды­вает его цель, как разрешенную природой. Маркион здесь приводит настоящий и типично гностический аргумент, самую полную разработку которого мы встретим у Мани: размножение является изобретательной уловкой архонтов для неограниченного удержания душ в мире91. Таким об­разом, аскетизм Маркиона, в отличие от ессеев или поздне­го христианского монашества, не предполагал дальнейше­го освящения человеческого существования, но был в сущ­ности отрицательным с точки зрения гностического мятежа против космоса.

МАРКИОН И СВЯЩЕННОЕ ПИСАНИЕ

Используя свое понимание Св. Павла в качестве мери­ла того, что является истинно христианским, а что — нет, Маркион подверг писания Нового Завета суровой прора­ботке, чтобы отделить истину от того, что он относит к по­здним фальсификациям. В первое время это была работа не только по критическому рассмотрению библейского текста, но и в обязательном порядке — других докумен­тов раннего христианства, однако сама идея канона была постигнута и воплощена христианской Церковью. Ветхо­заветный канон был создан задолго до иудаистских тео­логов, но ни одна из надежных и достоверных книг не ци­тировалась так часто, как Священное Писание в изменчи­вой массе христианских трудов. Канон, который Маркион положил для Церкви, был, понятно, беден по содержанию. То, что Ветхий Завет полностью остался за его пределами, само собой разумеется. Из известного в наше время Ново­го Завета были приняты только Евангелие от Луки и де­сять Посланий Павла; послания тоже с некоторыми ис­правлениями и опущениями того, что Маркион принимал за иудаистские вставки. Последние также, на его взгляд, вторглись и в Евангелие от Луки, которое в целом он рас­сматривал как достоверное, т. е. данное Богом (а не Лу­кой); следовательно, оно нуждается в осторожном редак­тировании: история рождества, например, с ее ссылками на Давида, должна быть убрана, а также и многое другое (мы отмечали уже исключение 12:6). Этих главных осо­бенностей достаточно, чтобы проиллюстрировать общий характер критической работы Маркиона с текстом. В от­вет на попытку Маркиона протолкнуть свой канон и на его полную интерпретацию христианской миссии, отличную от церковной, Церковь продолжила создание ортодоксаль­ного канона и ортодоксальной догмы. В отношении пер­вого, главная битва была за сохранение или отбрасывание Ветхого Завета, и если «Священное Писание» к нашему времени содержит оба Завета, этим оно обязано тому фак­ту, что учение маркионитов не имело развития. В области догматики удар антимаркионитов направлен на ранние формулировки, как то Regula fidei, которой Ориген пред­варяет свой главный труд, De Principiis, содержащий эм­фатическое утверждение: «Это Бог, простой и благой, Отец нашего Господа Иисуса Христа, сам дал закон, и про­роков, и евангелия, это Бог апостолов и Ветхого и Нового Заветов».

В любом случае маркионитство осталось проблемой христианства до наших дней. И независимо от всех дис­куссий по поводу вероучения, миссия нового и чуждого Бога Маркиона никогда не перестанет затрагивать чело­веческую душу.