Письма князю а.м.дондукову-корсакову
(1881-1884)[267]
Письмо 1
28 августа 1881 г.
Симла, Пенджаб, Ротни-Касл, Джакко
Британская Индия
Его сиятельству князю А.М.Дондукову-Корсакову,
генерал-губернатору г.Одессы и Херсонской губернии и проч.
Дорогой князь!
В связи с тем, что две мои тетушки — г-жа Витте и г-жа Фадеева — находятся в Карлсбаде, я оказалась сейчас в весьма затруднительном положении.
Покинув Россию около девяти лет назад и едва ли сохранив там какие-либо связи и знакомства, я не знала, кому написать, чтобы получить адрес моего дядюшки, генерала Р.А.Фадеева, которому собиралась отправить срочное письмо. Он, скорее всего, в Петербурге, но вполне может оказаться и за границей. А Вы, дорогой князь, наверняка это знаете.
Прошу простить меня за вольность, с которой я к Вам обращаюсь, и лелею надежду на то, что Вы не откажете мне в любезности и через Вашу канцелярию перешлете это письмо дальше, а также на то, что Вы не осудите подобные неофициальные манеры Вашей старой знакомой, которую Вы хорошо знали в прошлом, в те счастливые дни — в Тифлисе и в иных краях, и которой сейчас выпало быть прикованной к одному из горных пиков в Гималаях, подобно Прометею, благо хищных птиц в Симле предостаточно.
Не зная официального этикета, утратив всяческие воспоминания о том, как в свете принято обращаться к высокопоставленным лицам, и уповая лишь на Вашу безграничную доброту и снисходительность, я с величайшим уважением подписываю это письмо.
Ваша преданнейшая и наипокорнейшая соотечественница
Е. П. Блаватская
Письмо 2
Е.П.Б.
Секретарь по переписке Теософского Общества Арья Самадж
5 декабря 1881 г.
Бомбей
Дорогой князь!
Полагаю, совершенно излишне говорить о том, как счастлива я была, получив ваше столь доброе, любезное и... такое неожиданное письмо. Я долгое время была убеждена, что в России обо мне позабыли — и, наверное, поделом. Поскольку обстоятельства вынудили меня, дабы не лишиться фермы и небольшого имения, приобретенных мною на Лонг-Айленде, близ Нью-Йорка, натурализоваться[268] в Америке, я, по-видимому, утратила все свои права в России. Точно так же, как г-н Журден всю жизнь говорил прозой, не осознавая этого, я, сама того не подозревая, оказалась повинна в государственной измене! Правда ли это? Сие, мне неизвестно. Все, что я знаю, — это то, что моя любимая страна никогда не имела дочери более преданной, чем я, а наш император (точнее, императоры, ибо я пережила троих из них) — наиболее лояльной и верной подданной, нежели их покорная служанка.
Однако теперь это все бесполезно. Жребий брошен, и отныне судьба моя связана с Индией, Сиамом, Тибетом и Бирмой. Еще несколько лет — и этот мешок костей, именуемый Е.П.Блаватской, будет сожжен на погребальном костре по обычаю малабарских вдов, станет пеплом и будет развеян по ветру. И этим все будет сказано. Впрочем, нет, не все: я наверняка оставлю после себя несколько сот безутешных теософов, буддистов и брахманов. Пригоршню праха, оставшуюся после меня, по крупицам разместят в раках[269], над ними в качестве надгробных памятников возведут ступы и пагоды[270], а бедные глупцы обожествят мой пепел наподобие пепла Гаутамы Будды и Кришны.
Дорогой мой князь, вы интересуетесь моей жизнью? Да, вы правы, ибо еще ни одного из ваших соотечественников насмешливая судьба не вовлекала в ситуации более оригинальные и неожиданные, нежели меня, не ставила в положения и жуткие, и гротескные, чреватые взлетами и падениями: сегодня вознесет за пределы солнечной системы, к звездам, а завтра низвергнет в бездонную пропасть. Вот такие у меня жизнь и судьба, которые постоянно делают ставку то на мой взлет, то на мой крах, как пьяные биржевики. Сейчас я на взлете и, ей-богу, там и останусь, даже если бы мне пришлось позволить моей армии теософов наградить меня титулом царицы-пророчицы Цейлона или Ассама[271], причем под самым носом у англичан, из которых здесь, в Индии, половина мною восхищается, а другая половина ненавидит!
Держу пари, что вы не в состоянии ничего из этого понять и, возможно, сочли меня безумной. С ума я, по крайней мере, не сошла и раз уж вы просите рассказать вам о моей жизни, то вынуждена сделать это в исторической последовательности. Возможно, это к лучшему, и в России появится по крайней мере одна влиятельная фигура, которой станет ясно, какой шанс упускает Россия, игнорируя меня с такою надменностью, как сейчас. «Ха! — скажете вы себе, — это все политика!» Никоим образом: это — история, и каждый реальный факт зафиксирован с фотографической точностью, что легко проверить, особенно человеку с вашим положением.
Вот вам факты, статистические данные о теософах, необходимые цифры. Я возглавляю армию фанатиков — мистических квиетистов[272], к тому же до смерти преданных вашей покорной слуге. Нас 49 560, давайте округлим до 50 000[273]. В это число входят буддисты — сингалы[274], непальцы, тибетцы, сиамцы[275] и бирманцы, индусы всех каст (по большей части брахманы). Из этих пятидесяти тысяч всего лишь 3 473 американца, 703 британца и прочих европейцев (включая французов, итальянцев и жителей острова Корфу). Если последние (то есть европейцы, американцы и австралийцы) видят во мне редкое явление, которое они не понимают, но которым гордятся, словно какой-нибудь двуглавой обезьяной, то азиаты смотрят на меня как на женское воплощение Будды или богини Сарасвати[276]. Доказательство: вот что пишет обо мне одна английская газета, сетуя на то, что столько чести оказывают какой-то там русской:
«Говорят, что буддистки Цейлона считают госпожу Блаватскую божеством, спустившимся с облаков, и, несмотря на ее бурные протесты, настаивают на оказании ей пуджи!»
Пуджа — это санскритское слово, означающее «божественное поклонение». Индусы совершают пуджу в своих храмах перед изображениями Богов. Да, буддисты воспринимают меня как божество, сошедшее с небес. Я не могу воспрепятствовать им, как бы я ни старалась, падать ниц передо мною лицом в пыль — туда, куда ступила моя нога[277]. Боже мой, как это глупо! Глупо, однако, это правда. Ну и что? Я старею с каждым днем, гораздо быстрее других, из-за непомерных трудов и огромной ответственности, которую я взвалила на свои плечи. Я могу помереть со дня на день, и какой тогда прок, какая выгода от всех моих трудов, от всех этих геркулесовых подвигов, что я совершила?
Я ничего не смыслю в политике; более того, политикой в нашем Обществе заниматься строжайше запрещено. Никто не вправе вести речь о подобных низменных предметах нашего бренного мира, и только убедившись, что наше Общество — это чисто философская и религиозная организация, основанная на принципах всеобщей филантропии, в нашем движении стали принимать участие проживающие в Индии англичане, многие из которых сделались членами Теософского Общества. Но вы, вероятно, хотите знать, как это все происходило? Я вам расскажу, однако должна вас предупредить, дорогой мой князь, что все это очень похоже на сказку.
Мне было 35 лет, когда мы с вами виделись в последний раз. Давайте не будем говорить о том мрачном времени, заклинаю вас позабыть о нем навсегда. Я тогда только что потеряла единственное существо, ради которого стоило жить, существо, которое, выражаясь словами Гамлета, я любила, как «сорок тысяч братьев и отцов любить сестер и дочерей своих не смогут». Несколько недель я провела в Одессе у своей тети госпожи Витте, которая по-прежнему живет в этом городе. Там я получила письмо от одного индуса, с которым при весьма необычных обстоятельствах познакомилась в Лондоне 28 лет назад и который убедил меня предпринять мою первую поездку в Индию в 1853 году[278].
В Англии я виделась с ним лишь дважды, и во время нашей последней встречи он мне сказал: «Судьба навсегда свяжет вас с Индией, но это произойдет позже, через 28-30 лет. Пока же поезжайте и познакомьтесь с этой страной». Я туда приехала, почему — сама не знаю! Это было словно во сне. Я прожила там около двух лет, путешествуя, каждый месяц получая деньги неведомо от кого и честно следуя указанным мне маршрутом. Получала письма от этого индуса, но за эти два года не виделась с ним ни разу. Когда он написал мне: «Возвращайтесь в Европу и делайте что хотите, но будьте готовы в любой момент вернуться», — я поплыла туда на «Гвалиоре», который у Мыса потерпел кораблекрушение[279], однако меня и еще десятка два человек удалось спасти.
Почему этот человек приобрел такое влияние на меня? Причина мне до сих пор не ясна. Но вели он мне броситься в пропасть — я бы не стала колебаться ни секунды. Я побаивалась его, сама не зная почему, ибо не встречала еще человека мягче и проще в обращении, чем он. Если вам захочется побольше узнать об этом человеке, то, когда будет время, прочтите «В дебрях Индостана»[280].
Вещь напечатана в «Московском вестнике», где я выступаю под псевдонимом «Радда Бай». Пусть они вышлют вам ее отдельной брошюрой. Мой индус представлен там под именем Такур Гулаб Сингх. Из этой книги вы узнаете, чем он занимался и какие необычайные явления связаны с ним. Обратите особое внимание на письмо XX («Московский вестник» от 27 апреля 1880 года, № 115) и письмо XXI (№№ 117 и 129). Уверена, что вам это будет интересно. Теперь он навсегда покинул Индию и поселился в Тибете (куда я могу отправиться когда захочу, хотя, уверяю вас, туда ни за что не проникнуть ни Пржевальскому[281], ни кому-либо из англичан), и из Тибета он переписывается с англичанами из нашего Общества, которые по-прежнему целиком находятся под его таинственной властью.
В качестве еще одного доказательства позволю себе отправить вам с той же почтой весьма любопытную книгу — «Оккультный мир» А.П.Синнетта[282], редактора газеты «The Pioneer», самого консервативного англичанина, тори[283] до мозга костей; одно время он являлся самым ярым оппонентом покойного еврея Биконсфилда[284] — ныне же это мой ученик и преданный слуга. Тот самый Синнетт, который еще пару лет назад презирал индусов до такой степени, что его тошнило от этих «черномазых», теперь в крайне самоуничижительных выражениях посвящает свою книгу индусу — одному из моих друзей (который тоже живет в Тибете)[285].
Она, видите ли, посвящена «Тому, кто благодаря своему пониманию природы и человечества стоит настолько выше европейской науки и философии, что лишь наиболее разумные, наиболее выдающиеся их (науки и философии) представители способны осознать наличие в человеке такой силы, какую постоянно проявляет он, Кут Хуми Лал Сингх, чье дружеское расположение дало автору право добиваться внимания европейского общества...» Mirabile dictum![286] Англичанин, смиренно распростершийся ниц перед индусом, униженно умоляющий меня выступать посредником между ним и Кут Хуми Лал Сингхом! В хорошем же положении я оказалась — и, надо сказать, в уникальном, не правда ли?
Однако я отклоняюсь от темы. В 1869 году я поехала в Египет, а оттуда — снова в Индию и возвратилась в 1872 году. Затем, уже будучи в Одессе, в 1873 году я получила письмо от моего таинственного индуса, в котором он велел мне отправляться в Париж, и отбыла туда в марте 1873 года (кажется, второго числа). Сразу же по прибытии я получила еще одно письмо с указанием отплыть в Северную Америку, что я и сделала без всяких возражений. Там мне пришлось доехать до Калифорнии, а оттуда — плыть до Иокогамы, где после девятнадцати лет разлуки я снова повстречала своего индуса: он, оказывается, обосновался в маленьком дворце, то есть в загородном доме в трех-четырех милях от Иокогамы.
Пробыла у него лишь неделю, ибо он с подробнейшими наставлениями отослал меня обратно в Нью-Йорк. Там я с ходу приступила к работе. Для начала индус велел мне проповедовать против спиритуализма. В результате в Соединенных Штатах на меня ополчились 12 миллионов «блаженных», которые успели уверовать в возвращение во плоти своих тещ, скончавшихся и съеденных червями много лет назад, а также эмбрионов, которым так и не удалось появиться на свет, но которые, развоплотившись, растут и взрослеют там наверху (если вас интересует точное местонахождение, справьтесь в спиритуалистском руководстве по географии).
Не могу вам пересказать, что я говорила во время публичных лекций перед аудиторией из четырех-пяти тысяч человек. Однако в то время как я считала, что несу бессмыслицу, оказалось, что, опять же как г-н Журден, я, сама того не ведая, обращалась к ним с выразительными речами, которые и привели к рождению Теософского Общества. Основанное мною и полковником Олькоттом, прежде фанатичным спиритуалистом, но с тех пор как он повстречал меня, буддистом и оккультистом в духе средневековых розенкрейцеров и столь же фанатичным антиспиритуалистом, Теософское Общество заметно росло. Все спиритуалисты, разочарованные в материализовавшихся тещах, которые у себя на том свете успели позабыть имена своих невесток, бывшие фанатики всех мастей, ныне протестующие против протестантизма, католицизма, спиритуализма и прочих «измов», — все эти люди клюнули на новую философию, свалившуюся с неба, и стали членами нашего Общества.
На следующий, 1875 год, численность его составляла уже от восьми до девяти тысяч человек. Тут я получила еще одно письмо, заставившее меня оставить лекторскую работу (меня заменил полковник Олькотт), сесть и написать книгу, которая в напечатанном виде составила 1400 страниц мелким шрифтом, — два толстых тома под названием «Разоблаченная Изида»!
Не стану о ней говорить, ибо не было газеты, которая не упоминала бы о ней — либо для того, чтобы разнести в пух и прах, либо для того, чтобы уподобить величайшим творениям всех философий прошлого, настоящего и грядущего. Я писала ее совсем одна — рядом не было никаких помощников, писала на английском, который тогда едва знала, однако, как и в случае с моими лекциями, оказалось, что я писала на классическом английском без единой ошибки, подкрепляя свое небрежное изложение цитатами из известных и неизвестных авторов, порою из книг, существующих в единственном экземпляре где-нибудь в ватиканской или в бодлианской библиотеке, — книг, к которым у меня тогда просто не могло быть доступа, но которые со временем помогли подтвердить правильность написанного мною и отомстить клеветникам, ибо выяснилось, что я точно процитировала все до последнего слова. Эта работа была и остается сенсацией. Она переведена на несколько языков, включая сиамский и хинди, и является Библией наших теософов.
Написала ли я ее сама? Нет, она была написана моею рукою и моим пером. В остальном же я от своего авторства отказываюсь, ибо сама в этой книге до сих пор ничего не смыслю. Но десять тысяч экземпляров первого издания по 36 шиллингов за штуку разошлись буквально за месяц; мне же в качестве прибыли от продаж пришлось довольствоваться лишь славой, не получив ни гроша, так как, будучи убеждена, что все это — праздная болтовня, не стоящая и одного-единственного издания, я продала ее издателю, как говорится, за спасибо, тогда как он заработал на ней сто тысяч долларов, ибо за последние три года книга эта выдержала шесть изданий. Вот так-то.
Собрав весь урожай авторских почестей, а в качестве материального вознаграждения получив только оскорбления со стороны моих фанатичных критиков, я получила распоряжение выбрать семь теософов, готовых при надобности пожертвовать жизнью ради успеха своей миссии среди язычников, и вместе с этими делегатами сесть на корабль, отплывающий в Индию[287]. С 1865 по 1868 год, когда все думали, что я в Италии или где-нибудь еще, я побывала в Египте, откуда я должна была отправиться в Индию, но отказалась это сделать.
Именно тогда я вернулась в Россию вопреки советам моего учителя, желавшего, чтобы я поехала в ламаистский монастырь Топ-Линг за Гималаями, где я так хорошо себя чувствовала, — вернулась, изменив маршрут, влекомая желанием вновь увидеть [...][288] (нет, простите, но я, видимо, не в силах это выговорить) — скажем, свою родную страну, и приехала в Киев, где потеряла все, что мне было дороже всего на свете, и чуть не лишилась рассудка. Впрочем, с тех пор я наверняка безумна, ибо временами мне кажется, что я сплю и все это вижу во сне! Однако...
Сразу по прибытии в Лондон, где было основано наше первое «Британское Теософское Общество» с графом Карнарвоном и Балкарресом (лордом Линдсеем) во главе (смотрите Устав, который я вам посылаю), мы возобновили наше путешествие. В Суэце, в Адене и везде, где только можно (в первую очередь во Франции, на Корфу и на Мальте), мы основывали наши Общества, ибо друзья, собратья были у нас уже повсюду. Прибыв в Бомбей, я оставила в покое англичан, потому что хотела посвятить все свое время коренным жителям. Увы, последствия не заставили себя долго ждать! Как только мы сошли на берег по просьбе поднявшейся на борт корабля депутации из двухсот индусов, на набережной нас приветствовала толпа из пятидесяти тысяч человек, и англичане были вне себя от ярости.
Меня приняли за русскую шпионку!! Англо-индийское правительство с проницательностью, присущей милордам с Оксфорд-стрит, которых направляют в Индию вместо обычных лордов, решило, что меня подослал генерал Кауфман[289] — мой бедный невинный красноносый друг Константин Петрович! Я не виделась с ним с 1848 года; тогда, в Абаз-Тумане, он имел обыкновение попусту объясняться мне в любви, восседая на куче картошки с морковью.
Представляете? Эти глупые англичане стали тратить огромные суммы денег на слежку за дочерью моего отца. Краснощекие агенты тайной полиции с пышными выцветшими усами целых семь месяцев ходили за мною по пятам, проехав на поезде около пяти тысяч километров, следя за мною всю дорогу от Бомбея на север Индостана в Раджпутану[290], оттуда — в Центральную Индию, затем в Пенджаб, Кашмир, Дарджилинг, где по истечении семи месяцев я покинула британскую территорию, на прощание показав шпикам нос. Им запрещено ступать на территорию Тибета, и я отправилась туда одна, расставшись с индусами и американцами — моими спутниками, которые остались дожидаться меня в Дарджилинге. Я отправилась в монастырь к своим друзьям-ламам, совершая паломничество «в поклонение Будде», как я в насмешку написала в записке, отправленной шпику, который следил за мною до самого конца пути. Возвратившись через три недели, я снова встретила и своих спутников, и шпиков, поджидавших мою опасную персону. Уверена, что англичане и по сей день считают, что у меня в Тибете была тайная встреча с Кауфманом, переодетым в далай-ламу[291].
Поняв, что с этими глупцами-англичанами ничего не поделаешь, я принялась понемногу с ними знакомиться и обнаружила, что в глазах туземцев они стали просто посмешищем, но закончилось все тем, что они «успокоились в собственном волнении», как говаривала моя старая няня, раскладывая карты для гадания. В конце концов мы отбыли на Цейлон по приглашению наших друзей, теософов-буддистов. Итак, в прошлом году наша делегация из девяти человек, посланных девятью Обществами, в составе которой были представлены самые разные народы: американец, русская, индус, англичанин, итальянец, парс, пенджабец, непалец и раджпут[292] — высадилась на Цейлоне, и клянусь вам, дорогой мой князь, такой прием, как нам, не оказывали и принцу Уэльскому!
В течение трех месяцев одно триумфальное шествие сменялось другим: процессии, во главе которых шли сотни высокопоставленных буддийских священнослужителей и слоны (я сама ехала на слоне кофейного цвета); вдоль дороги через весь Цейлон — гирлянды из цветов и триумфальные арки через каждые десять шагов; женщины из центральных провинций, украшенные, вернее, одетые в алмазные ожерелья в качестве единственного предмета ооблачения; процессии сингальских аристократок, разодетых наподобие средневековых голландских дам, подходившие ко мне, чтобы простереться передо мною ниц; священнослужители сиамской секты[293] в желтых накидках на голое тело, перекинутых через левое плечо, и так далее.
Англичан снова охватила ярость, однако они не стали ничего предпринимать: боялись революции, народного восстания. «Убивайте индусов и буддистов, но не трогайте их религии, иначе они сами поубивают вас», — гласит местная поговорка. В глазах туземцев я была пророчицей, которую послал им Будда. Как они до такого додумались, откуда у них столь странное наваждение — не знаю! Тем не менее это неоспоримый факт, и поэтому англичанам приходилось со мною считаться. Я быстро выучила санскрит и пали; скоро буду читать лекции на обоих этих языках. Сингалы выбрали меня своим третейским судьей в религиозных вопросах.
На Цейлоне есть две буддийские секты — сиамская и секта Амарапура[294], постоянно враждующие друг с другом. После семи веков вражды я их примирила. Я дискутировала с ними по религиозным проблемам и объясняла им тот или иной метафизический вопрос из Трипитаки и Абхидхармы[295] — буддийских священных писаний. Откуда мне известны эти столь абстрактные и метафизические вещи? О! В этом-то и заключена страшная тайна. Но я чувствую себя в силах держаться с достоинством перед величайшими знатоками санскритской учености и побеждать в публичных дискуссиях как брахманов, так и буддистов, которые на своих священных писаниях собаку съели.
Вам достаточно пролистать мой журнал «Theosophist» — издаваемый мною в Бомбее ежемесячник, куда пишут величайшие пандиты[296] (ученые, астрологи, богословы и прочие), скромно получая наши критические отзывы и замечания. Где я этому научилась? Наверное, в другом воплощении, но истина в том, что я все это знаю.
Впрочем, полагаю, пора заканчивать сие и так уже слишком длинное послание. Дорогой князь, вы, вероятно, уже жалеете, что попросили меня рассказать историю моей жизни. Но коль скоро я поспешно откликнулась на вашу просьбу, я вынуждена послать вам доказательства того, что излагаю, — в противном случае вы можете решить, будто я в Америке научилась врать, как... газовый счетчик[297]. Однако честь имею отправить вам три номера журнала, который я издаю, «Theosophist». Высылаю вам также Устав и Постановления нашей организации, дабы вы могли прочесть (помеченные красным карандашом) имена моих лучших европейских и азиатских учеников. Возможно, вы все это отправите в огонь, но не раньше, чем ваше любопытство позволит вам удостовериться в том, что я говорю правду.
Но я должна закончить свою историю и рассказать вам о том, как вышло, что мне пришлось приземлиться здесь, в Симле — центре англо-индийского правительства, среди аристократии, которая меня выслеживает, обожает, ненавидит и боится. Будет свободное время — возьмите «Русский Вестник» за май, июнь и июль 1881 года. Там вы найдете публикацию «Дурбар в Лахоре», дневник русской женщины за подписью «Радда Бай» — я всегда подписываюсь этим именем.
После возвращения с Цейлона и моего буддийского триумфа вышеупомянутая аристократия начала со мною заигрывать. Из Симлы ко мне стали поступать настойчивые приглашения провести там жаркие месяцы — сезон, когда на равнинах Индостана все горит, изжаривается и превращается в пепел. В прошлом году я провела этот сезон в гостях у г-на Синнетта (сезон чудес, описанный в его «Оккультном мире»). В этом году я получила приглашение в Ротни-Касл, расположенный в десяти тысячах футов выше уровня моря, от г-на Хьюма, которого только что назначили губернатором северо-западных провинций[298]. (Позже вам станет ясно, почему я об этом упоминаю.)
Прошел месяц, и маркиз Рипон, который три года назад обратился в католичество и всецело находится в руках иезуитов, перепугался и... принял меня за дьявола! Сказать-то он ничего не осмелился, хотя и является вице-королем, однако его партия принялась подрывать мое влияние в тех кругах, где я властвовала безраздельно. В ход пошло все: злословие, ложь, клевета и прочее. Все это делалось по наущению рипоновского духовника-иезуита — отца Керра, этакого venticello[299] о котором говорит, вернее, поет дон Базилио[300].
Общество раскололось на два лагеря, причем большинство осталось со мною. Все дамы, все придворные и великое множество военных — молодых агностиков — бросились на мою защиту, готовые стоять за меня насмерть, причем возглавил их сам г-н Хьюм. Последний пошел гораздо дальше. Он набрал около пятидесяти светских львов и львиц и, когда все они вступили в Теософское Общество, основал его параллельную ветвь под названием «Эклектическое Теософское Общество Симлы», был избран председателем оного и под предлогом того, что дела Общества занимают все его время и требуют полной самоотдачи, подал вице-королю прошение об отставке, отказавшись от поста губернатора провинции и заявив, что службе Ее Величеству он предпочитает теософию[301]! Общественное положение и богатство позволили г-ну Хьюму осуществить все это.
Однако поскольку это отделение Общества подчинено нашему, «материнскому» Обществу, истинным руководителем которого являюсь я, выбор г-на Хьюма расценили как оскорбление и вице-король, по-видимому, отметил, что г-н Хьюм предпочитает служить не Ее Величеству королеве-императрице, а г-же Блаватской (смотрите прилагаемую брошюрку с нашим Уставом[302]). Полковник Олькотт, хотя и числится нашим председателем, на самом деле мой ученик и обязан мне во всем повиноваться. В прессе поднялся страшный шум. Боже праведный! Меня принимаются рвать в клочья. Католические миссионеры преследуют меня со всею odium theologicum[303], на какую только способны. Но я никого не боюсь. Я могу отправиться в Тибет, в Лхасу, когда мне вздумается, а им этого не дано.
Тем не менее, убедившись, что я никакая не русская шпионка, мои недруги измыслили очередную инсинуацию: будто я не госпожа Блаватская, а некая особа, знакомая с нею и укравшая ее документы, которую здесь принимают за госпожу Блаватскую. Настоящая же госпожа Блаватская умерла, и люди говорят, будто «она похоронена в Адене... мы сами видели имя этой дамы на могильной плите». Насчет плиты все верно, ибо я специально заказала могильный камень с выгравированным на нем моим именем — это было в Лондоне более двадцати лет назад. Я брала этот камень с собою во все путешествия, чтобы, случись что со мною, меня могли бы опознать. Но в конце концов это надгробие стало обузой. Когда в 1871 году я сошла на берег в Адене, у меня умерла Коко—моя абиссинская обезьянка. Я так горько оплакивала ее смерть, что пожертвовала своей любимице собственную мраморную плиту, которой предназначалось в один прекрасный день прикрыть мои останки. Я лишь приписала черной краской перед своей эпитафией слова «favourite monkey of...»[304], после чего надгробная надпись, первоначально гласившая:
HELENA P. BLAVATSKY died .........
теперь приобрела следующий вид:
The favourite monkey of
HELENA P. BLAVATSKY died in 1871[305].
Однако слова, дописанные краской, смыло дождями, а мое выгравированное имя осталось. Ходили слухи, что эту мраморную плиту с тех пор успели похитить. Вот почему в Симле меня стали принимать за мою же собственную служанку или горничную! Более того, поговаривали, что я не дочь моего отца, не племянница моего дяди и даже (о, если бы я только могла пригубить этот волшебный нектар!) не возлюбленная супруга старика Блаватского.
Как-то раз на вице-королевском балу в связи с подобными слухами разгорелась ссора между г-ном Синнеттом, издателем «The Pioneer», и г-ном Примроузом, личным секретарем лорда Рипона. Синнетт в ярости подошел ко мне в сопровождении сэра Лайэлла и леди Лайэлл и поинтересовался, не желаю ли я написать своему дяде (имя которого здесь хорошо известно) или графу Лорис-Меликову[306] письмо на предмет опознания моего почерка и попросить их сообщить мне о результате, что помогло бы идентифицировать мою личность. Я жутко разозлилась.
Во-первых, Лорис-Меликов не знаком с моим почерком. Во-вторых, я не знала, на какой адрес писать моему дяде. Я отказалась. Но, вернувшись с бала, Синнетт обнаружил конверт с письмом от своего индуса (Кут Хуми), который вдруг откуда-то выпал прямо у него перед носом (конверт, а не индус). В письме были следующие слова: «Передайте ей, пусть напишет князю А.Дондукову-Корсакову, генерал-губернатору Одессы, и попробует все уладить через него. Князь ее знает». Так что они о вас наслышаны, эти таинственные индусы с Тибета!
Я сделала то, о чем меня просили, боясь потревожить вас своей просьбой и страшась, что вы пошлете меня с моим письмом к черту. «Если генерал Фадеев, — заявили мне сэр А.Лайэлл и г-н Хьюм, — признает ваш почерк и ответит на ваше письмо, направив свой ответ на имя г-на Примроуза, дабы тот прочел его и затем вручил вам, то в этом случае мы разобьем наших врагов».
И вот, прежде чем до меня и г-на Синнетта дошел ответ моего дяди, когда я была еще в Симле, прямо на большом званом обеде у г-на Хьюма мне принесли письмо от вас. На вас, мой князь, явно снизошло вдохновение свыше, когда вы писали эти слова: «Узнав ваш почерк, я вспомнил...» и так далее! Полный триумф, сокрушительное поражение моих недругов! Вы, князь Дондуков-Корсаков, один из российских «сильных мира сего», пишете такое письмо, и кому — «мелкой авантюристке»!
Господи, какой потрясающий эффект возымело письмо князя, настоящего, живого князя в среде всех этих парвеню[307], этих лавочников, из которых в основном и состоят официальные круги и аристократическое общество Симлы и Индии в целом! Это вам я обязана тем ежедневным ворохом визитных карточек, которые я лично получала следующие пару недель. Вы ведь простите мне, не правда ли, мою нескромность (ввиду критической ситуации, в которой я оказалась), с коей мне пришлось потрясать вашим письмом перед носом у моих врагов, демонстрируя им вашу подпись и первые строки послания? А теперь, мой дорогой князь, я к вашим услугам.
Мой дядя пишет, что он обратился с просьбой к вам как к губернатору того края, откуда я в прошлом отплыла в чужие страны, выслать мне официальное свидетельство о том, что я — это в самом деле я, и никто другой. Если таковое возможно, то благодарность моя, дорогой мой князь, станет еще сильнее.
Как мне доказать вам свою признательность? Я всецело в вашем распоряжении. Быть может, если вам выпадет счастье избавиться от евреев, то вам придется однажды заселять бесплодные земли Бессарабии? Что если я направлю к вам тогда несколько тысяч бирманцев и прочих буддистов? Или, возможно, вам, которому случается проявлять деликатность, незнакомую ни одному английскому лорду, и отказываться от золотых медалей за ваши виноградники и вина, вдруг понадобится дюжина сингальских колдунов с их заклинаниями, дабы изгнать из своих виноградников это вредоносное насекомое — кузьку? Или потребуется армия индусских астрологов, чтобы составили вам гороскоп и защитили вас от дурного глаза? Все это я могу вам предоставить.
Dixi. Вот вам «невероятная история Роберта-Дьявола»[308] и т. д.
Между тем примите выражение вечной благодарности от бедного Вечного Жида[309] в юбке, который по-прежнему зовется
Елена Блаватская
Письмо 3
Редакция журнала «Theosophist»
7 февраля 1882 г.
Бомбей
Дорогой князь!
Получила ваше любезное письмо только прошлым вечером, а поскольку корабль, неучтивый, как и все английское, отплыл через несколько часов, не дожидаясь, пока я управлюсь со своими письмами, то я лишена удовольствия ответить сегодня же и на ваши вопросы, и на ваши скептические замечания. Поэтому попридержу свой пыл до следующего корабля и пока что ограничусь тем, что напишу о делах.
Вы получите все, чего желаете: я все отыщу и вам вышлю. Велите, приказывайте и помните, что благодаря вашей доброте, милостивому вниманию, вашему письму на английском языке, фотографии и прочему, вы приобрели в этой языческой стране преданного раба. Поверьте мне, эти выражения преданности — не показные; я никогда не вернусь в Россию, никогда вновь не увижусь с вами, но отныне я посвящаю себя служению вам. Приказывайте, и будет исполнено, ибо на этот раз я убедилась, что есть еще на свете истинные gentilshomme[310] (к черту джентльменов!). Высказав вам из глубины своего старческого сердца, переполненного горечью и злостью на высшее общество — на сливки общества — тибетское «Ом мани падме хум»[311] и воскликнув еще «Да здравствуют русские князья и нирвана!», я приступаю к разговору о делах.
Мой адрес? Е.П.Блаватской больше не пишите. В Индии я — что-то вроде белого волка, то есть существо, науке неизвестное. «Штаб-квартира Теософского Общества, Бомбей». Это наша Штаб-квартира. На морском берегу — большая гора с более или менее китайской пагодой на вершине[312] — вот мое жилище, вернее, пристанище, когда я нахожусь в Бомбее, с принадлежащим Обществу бунгало, с залом для собраний, библиотеками, лабораториями для химических и психологических опытов и прочим, а также, как вы изволите выражаться, с пятью десятками глупцов всех племен, индусами, парсами, монголами и англичанами, сотрудниками Общества, которые уже на полпути к достижению нирваны[313] и ловят Парабрахму[314] за хвост у подножия моей персональной пагоды. Именно там и «благоухает эта роза» и оттуда, если вам угодно, пишет вам в данный момент.
Ну, так чего же вы желаете? Вы пишете, что Чихачев раздобыл для вас мебель. Мне любопытно узнать, сколько же он за нее заплатил. Даю мою теософскую голову на отсечение, что вас с ним ободрали как липку! Здесь нет ничего дешевле резной мебели. Ремесленники получают 4 анны (50 сантимов)[315] в день за резьбу по дереву, достойную волшебника. Мой дом весь заставлен мебелью из черного и сандалового дерева, потому что она здесь дешевле, чем еврейская мебель у нас в Одессе.
Вчера за книжный шкаф в три аршина[316] длиной и два высотой (с маленькими стеклянными окошечками, весь из черного дерева, резной, словно изящное черное кружево, с вырезанными кругом пляшущими богами и богинями) я заплатила всего 40 рупий! В Париже или Петербурге за него давали бы от 200 до 300 рублей. А огромный круглый стол с большим, в пол-аршина, бордюром по окружности, на необыкновенно изящном пьедестале в виде хвоста дракона и трех ножках в виде драконьих голов? За всю эту тончайшую отделку наподобие изысканной дамской шкатулки или какой-нибудь драгоценной брошки я отдала всего-то 25 рупий.
Правда, эти вещи не новые, но, даже если бы они были новыми, их цена поднялась бы только на 10-15 процентов. Здесь учитывается стоимость дерева, а не самой работы. Сандаловое дерево стоит очень дорого, потому что индусы используют его при кремации своих покойников, и это подняло сандал в цене; но у нас в Обществе есть несколько лесопромышленников, и я обязываю их снижать для меня свои цены. Они не смеют мне отказать, ибо считают меня некоей святой, бедные глупцы!
Не смейтесь, мой дорогой князь! Мой дядюшка, подобно Жерому Патюро, сейчас в поисках «достойного положения», а его племянница — воплощение Шакьямуни Татхагаты[317], Будды; так что в наше время лучше быть воплощением Будды, чем русским генералом. Но все это — излишние подробности. Напишите мне точно, чего вы хотите, какой именно мебели и по какой цене.
Я попрошу теософов из Бенареса прислать мне бронзовой кухонной утвари. В прошлом году я отправила моей тетушке, г-же Фадеевой, массу всякой всячины. Если бы вы только видели эти вещи! Вы, должно быть, заметили у Стадовского в Одессе одну вазу всего за 15 рублей (или даже за 10, точно не помню). Напишите мне, каким пароходом вам предпочтительнее все это отправить. Думаю, лучше всего действовать через Австро-венгерскую компанию. Полагаю, их пароход заходит в Одессу. Я бы посоветовала вам приобрести кое-какие редкости: в Агре торгуют блюдами, шахматными столиками и прочим — все это из белого мрамора, прекрасная отделка, чудная мозаика из множества цветных камешков.
Просто восхитительно! Во дворцах раджей[318] таким образом бывают отделаны стены. Бенаресский махараджа[319] подарил мне так