Глава 2. эпикурейцы, скептики, неоплатоники.

Эпикурейцы.

Эпикурейская философия продолжает линию античного атомизма, основанную Левкиппом и Демокритом. Философы прошлого в большинстве своем недолюбливали атомистическую философию. Достаточно вспомнить младшего современника Демокрита - Платона, который всерьез раздумывал над тем, чтобы скупить все произведения Демокрита и сжечь их. Утверждают, что лишь друзья смогли отговорить его от этого намерения, указывая, что произведения эти уже слишком распространились. Эта нелюбовь проистекает из характера господствующей философии, которая любит вещать о богах и нетленных ценностях и приковывать к ним жизнь человеческую. Очевидно, что атомистическая философия, отрицающая сверхъестественное, ориентирующаяся на естественную науку и естественную этику, оказывается для этих философов весьма раздражающим учением.

Но эпикурейская философия вызывает особенно ожесточенные нападки. Часто ненависть к ней просто выходит за пределы разумного и объяснимого. Прекрасным примером этого «невротического» отношения к эпикурейскому учению является текст Диогена Лаэртского. Сам Диоген Лаэртский, похоже, относится к Эпикуру неплохо. Он лишь стремится отразить общее мнение о нем. Но даже при таком отношении текст Диогена несет на себе отпечаток общего «невроза». Этот текст представляет две противоположные крайности, не согласованные друг с другом.

Сначала Диоген Лаэртский, ссылаясь на свидетелей, подробно описывает на трех страницах мерзости, творимые Эпикуром. Вот небольшая выдержка из этого описания:

«Эпиктет обзывает его развратником и бранит последними словами. Тимократ, брат Метродора, сам учившийся у Эпикура, но потом покинувший его, говорит в книге под заглавием «Развлечения», будто Эпикура дважды в день рвало с перекорму и будто сам он еле-еле сумел уклониться от ночной Эпикуровой философии и от посвящения во все его таинства; еще он говорит, что в рассуждениях Эпикур был весьма невежествен, а в жизни – еще того более, что телом он был чахл и долгие годы не мог даже встать с носилок, что на чревоугодие он тратил по мине в день (как он и сам пишет в письмах, к Леонтии и к митиленским философам), что с ним и с Метродором путались и другие гетеры – Маммария, Гедея, Эротия, Никидия – и что в своих книгах «О природе» он много повторяется и без конца перечит другим философам, особенно же Навсифану; вот его собственные слова: «Ну их! впрямь, у него из уст даже в муках звучало софистическое чванство, как у многих таких холуев»». (11, с. 370 – 371)

Затем же, подробно перечислив все обвинения в адрес Эпикура, исходящие в основном от стоиков, Диоген Лаэртский совершает неожиданный и ничем не обоснованный поворот на 180 градусов и начинает безудержно восхвалять Эпикура:

«Но все, кто такое пишут, – не иначе как рехнулись. Муж этот имеет достаточно свидетелей своего несравненного ко всем благорасположения: и отечество, почтившее его медными статуями, и такое множество друзей, что число их не измерить и целыми городами, и все ученики, прикованные к его учению словно песнями Сирен (кроме одного лишь Метродора Стратоникейского, который перебежал к Карнеаду едва ли не оттого, что тяготился безмерной добротою своего наставника), и преемственность его продолжателей, вечно поддерживаемая в непрерывной смене учеников, между тем как едва ли не все остальные школы уже угасли, и благодарность его к родителям, и благодетельность к братьям, и кротость к рабам (которая видна как из его завещания, так и из того, что они занимались философией вместе с ним, а известнее всех – упомянутый Мис), и вся вообще его человечность к кому бы то ни было. Благочестие его перед богами и любовь его к отечеству несказанны. Скромность его доходила до такой крайности, что он даже не касался государственных дел. И хотя времена его для Эллады были очень тяжелыми, он прожил в ней всю жизнь, только два-три раза съездив в Ионию навестить друзей. Друзья сами съезжались к нему отовсюду и жили при нем в его саду (как пишет и Аполлодор); сад этот был куплен за 80 мин. И жизнь эта была скромной и неприхотливой…» (11, с. 371 – 372)

В последующем мнение об эпикурейской философии лишь ухудшалось. Связано это с тем, что на протяжении почти двух последующих тысяч лет господство в культуре принадлежало все более и более строгим и пуританским видам философии. Стоики были потеснены неоплатониками, а те и другие вытеснены и подавлены христианством, которое воспринимало эпикурейство как свой мировоззренческий и экзистенциальный антипод. В итоге, укоренился даже термин «эпикуреец», который применяли к человеку, погрязшему в чувственных удовольствиях, излишествах и разврате. Безусловно, подобное мнение есть крайность, вызванная чрезмерной пристрастностью.

Эпикур (342/341 до н. э. — 271/270 до н. э.) родился на острове Самос в семье афинских поселенцев. Вероятно, его отец был школьным учителем, а мать – жрицей-знахаркой. Обучался Эпикур философии у демокритовца Навсифана, знаком был и с платоновской философией. Правда, сам Эпикур говорил, что обучался философии у самого себя. В 307 г до н. э. Эпикур основывает философскую школу в Афинах, которая располагалась в купленном им саду. Соответственно, школа получила название «Сад».

«Писателем Эпикур был изобильнейшим и множеством книг своих превзошел всех: они составляют около 300 свитков. В них нет ни единой выписки со стороны, а всюду голос самого Эпикура». (11, с. 375 – 376)

Эпикурейская философия была популярна в Античности и успешно конкурировала со стоицизмом. Диоген Лаэртский, живший в конце II – начале III вв. н.э. сообщает об эпикурейцах как о современниках. Торжество христианства и гибель античного мира положили конец существованию и эпикурейской философии.

Свое учение Эпикур полностью основывает на философии Демокрита, внося в нее лишь некоторые добавления и изменения. Но Демокрит находится всецело в рамках натурфилософской традиции. Эпикур же основывается на том вкладе в философию, который сделали софисты и Сократ. Именно поэтому мотивы философствования у Демокрита и Эпикура совершенно различные. Демокрит стремился познать мироздание, и это познание было для него самоценным. Некоторые суждения о человеческой жизни лишь прилагались у Демокрита к его общему учению о сущем. Для Эпикура же важным является лишь поиск счастливой и блаженной жизни. Его интересует, прежде всего, этика. Что же касается учения о природе, то оно важно и интересно лишь постольку, поскольку может освободить нас от мнимых страхов, волнений и иллюзий и помочь понять истинное наше место в мире.

Согласно Сексту Эмпирику, Эпикур определяет философию как «деятельность, речами и рассуждениями создающую счастливую жизнь (курсив мой – С. Ч.)». Учение о природе, таким образом, есть лишь подготовительная ступень к этике. «Если бы нас нисколько не беспокоили подозрения относительно небесных явлений и подозрения о смерти, что она имеет к нам какое-то отношение, а также непонимание границ страданий и страстей, то мы не имели бы надобности в изучении природы». Неоплатоник Порфирий передает следующие слова Эпикура: «Пусты слова того философа, которыми не врачуется никакое страдание человека. Как от медицины нет никакой пользы, если она не изгоняет болезней из тела, так и от философии, если она не изгоняет болезни души».

«Нельзя рассеивать страх о самом главном, не постигнув природы Вселенной и подозревая, будто в баснях что-то все-таки есть (то есть, в рассказах о богах – С. Ч.). Поэтому чистого наслаждения нельзя получить без изучения природы». (11, с. 408)

Эпикур делит философию на канонику (теорию познания), физику и этику. Сообразно этому делению, и мы рассмотрим философию Эпикура. При этом я буду преимущественно основываться на «Письме к Геродоту» и «Письме к Менекею», сохраненных для нас Диогеном Лаэртским. В первом письме Эпикур кратко излагает суть своей каноники и физики, во втором – этики.

Каноника Эпикураявляется совокупностью его взглядов на человеческое познание. В отличие от подавляющего большинства античных философов Эпикур рассматривает ощущения, чувственные восприятия как истинный и надежный фундамент нашего познания. Ощущения никогда нас не обманывают. Источником заблуждения являемся мы сами.

«Если ты оспариваешь все ощущения до единого, тебе не на что будет сослаться даже когда ты судишь, что такие-то из них ложны. Если ты попросту отбрасываешь какое-нибудь ощущение, не делая различия между мнением, еще ожидающим подтверждения, и тем, что уже дано тебе ощущением, претерпеванием и всяким образным броском мысли, то этим праздным мнением ты приведешь в беспорядок и все остальные чувства, так что останешься без всякого критерия. Если же ты, напротив, станешь без разбору утверждать и то, что еще ожидает подтверждения, и то, что не ожидает его, то и тут не избежишь ошибки, потому что так и останешься в сомнении при всяком суждении о том, что правильно и что неправильно». (11, с. 409)

Критериями истины, согласно Эпикуру, являются ощущения, предвосхищения (броски мысли[73], общие понятия) и претерпевания. Ощущения возникают в нас в результате воздействия на нас предметов. Предметы испускают тончайшие свои копии, которые и воспринимаются нами в виде ощущений. Ощущения не обманывают нас, поскольку в основе их лежат подлинные «истечения» от предметов. Предвосхищение формируется, благодаря нашей памяти. В результате многократного контакта с тем или иным предметом или видом предметов в нашем разуме формируется общий образ, общее понятие предмета, который мы, затем, примериваем (предвосхищаем) к окружающему миру и, в итоге, опознаем соответствующий предмет. Под претерпеваниями подразумеваются наши эмоции - прежде всего, страдания и удовольствия – которыми сопровождаются восприятия предметов.

Согласно Эпикуру ощущения нас никогда не обманывают. Именно поэтому познание природы и те понятия, посредством которых это познание осуществляется, должны основываться на ощущениях. Каждое предвосхищение, или общее понятие, должно иметь в своей основе соответствующее ощущение. Лишь в этом случае общее понятие будет истинным. Если же мы проявим торопливость и неосновательность и, не разобравшись во множестве ощущений, «навесим» на неясный клубок ощущений общее понятие, то, в этом случае, это понятие будет иллюзорным и ложным. Мы введем в заблуждение и себя, и других. Такие ложные понятия последующие эпикурейцы называли «фантастическими бросками мысли». «А ложность и ошибочность всегда приходят уже вместе с мнением, когда ожидается подтверждение или неподтверждение, но ни подтверждение, ни неподтверждение не наступает…» (11, с. 382). Думаю, под этим учением Эпикура с удовольствием подписались бы многие эмпиристы и позитивисты Нового и Новейшего Времени.

Что же касается критерия истины в виде претерпевания, то он необходим Эпикуру ради последующего построения соответствующей этики. По мнению Эпикура, знание сущего не может быть этически нейтральным. Это знание есть знание элементов и частей мироздания, а они всегда сопровождаются соответствующими претерпеваниями (эмоциями и чувствами). Истинное знание о сущем с неизбежностью оказывается основой истинной этики, то есть правильного образа жизни человека.

Мне трудно согласиться с этим тезисом Эпикура - я являюсь сторонником беспристрастного знания. Но в рамках экзистенциальной философии (философии человеческой жизни) этот тезис оказывается чрезвычайно полезным.

Безусловно, наука и экзистенциальная философия не должны смешиваться. Наука не может и не должна делать экзистенциалистских суждений. Хотя экзистенциальная философия может основываться на суждениях науки. И, по моему мнению, эта философия является хорошей лишь тогда, когда в своей основе она имеет именно научное мировоззрение.

В экзистенциальной философии требование Эпикура прибегать при познании и оценке предмета к тем чувствам страдания и удовольствия, которые предмет вызывает, оказывается весьма перспективным. Я лишь добавил бы, что под предметом следует подразумевать скорее не вещь, а предмет мысли или идею. Соответственно, этот комментарий адресован, прежде всего, людям, отягощенным сложным мышлением и глубокой рефлексией.

Сложноорганизованный человек, интеллектуал очень часто оказывается погребенным в лабиринтах собственных идей и мыслей. Его жизнь не очень устраивает его, и он непрестанно размышляет, что же он делает не так и какие его взгляды являются ложными. В его голове хранится множество информации, множество мировоззренческих схем и экзистенциальных программ, и он бесконечно блуждает меж них, непрерывно сомневаясь и колеблясь. Шансов удачно выбраться из этого лабиринта у него немного! Он один, против него же выступают легионы. Я не раз сравнивал человеческий разум с компьютером. При всей условности этого сравнения суть ухватывается достаточно точно. Подумайте о том, какое множество компаний, фирм, организаций и частных лиц заинтересованы в том, чтобы на ваш персональный компьютер были записаны именно их программы (даже если эти программы являются откровенными, зловредными вирусами).

Также обстоит дело и с вашим разумом. С той лишь печальной разницей, что в случае с персональным компьютером вы знаете, что для него хорошо, а что плохо. А в случае с вашим разумом вы этого не знаете. Может статься, что та информация, которую записали в ваш разум с детства, изначально является вредоносной. То, что это весьма вероятно, вы можете обнаружить, обратившись к изучению различных людей, эпох и культур. Очень многие люди воспринимаются вами как люди, заблуждающиеся и ведущие ужасный и пагубный образ жизни. Но сами эти люди думают, что с ними все в порядке. Возможно, и вы находитесь на пути к гибели, но так же, как они, полагаете, что все замечательно.

«Копание в самом себе» есть первый признак того, что не все ладно в вашей экзистенции. Но посредством рефлексии вы, скорее всего, не сможете обнаружить дефект или дефекты. Вы один, и вы, скорее всего, не философ, то есть не специалист по идеям. Но даже если бы вы были философом, то ваши шансы не сильно бы возросли. Редкий философ имеет ум, достаточно сильный, чтобы противостоять целому легиону изготовителей интеллектуальных и экзистенциальных «вирусов», долженствующих заставить вас жить жизнью, угодной не вам, а им. Кроме того, к несчастью, философы с крепким умом часто сами любят заняться промывкой чужих мозгов, ибо сластолюбивы к власти над чужими душами. Такие философы спешат заняться изготовлением не «культурных антивирусов», а изготавливают свой вирус, то есть свою философию, которая должна внедриться в разум других, сковать их невольничей цепью и втащить на уже зафрахтованные рабовладельческие галеры.

Когда я сталкиваюсь с человеком, который уже изнемог под бременем собственной рефлексии, но, при этом, ни на дюйм не продвинулся к свободной и счастливой жизни, я рекомендую ему прибегнуть к методу Эпикура. В нашей голове окопалось такое множество интеллектуальных паразитов, которые высасывают из нас энергию жизни, что победить их без хорошего критерия крайне трудно. Все эти паразиты чрезвычайно громко орут и совершенно оглушают нас. То, что нам приятно, полезно и необходимо они называют злом, то же, что для нас вредно и губительно – добром. Блуждая, в этом лабиринте мы нуждаемся в «нити Ариадны». А эта нить обязательно должна быть прикреплена в своем начале к чему-то устойчивому и надежному. Такой отправной точкой отсчета я предлагаю принять чувства удовольствия или страдания. Причем, именно чувственного удовольствия и чувственного страдания. Если вы проголодались и хорошо поели, то вы испытываете удовольствие. Если же вы бьете себя по руке молотком, то вы испытываете страдание. Если же вы и в том и в другом случае уверяете, что вам все равно, то вы либо философ, либо идиот, что в данном случае, фактически, одно и то же.

Всякий раз, когда вы вновь чувствуете, что заблудились в лабиринте разума, возвращайтесь к этим исходным критериям и пытайтесь двигаться вновь вперед, сохраняя то чувство реальности и контакта с самим собой, со своими чувствами, со своими потребностями, со своими удовольствиями и страданиями, которые вы обрели, благодаря этому критерию. Возможно, однажды, вам также точно удастся «взвесить» ту или иную вашу идею или экзистенциальную схему, как это удалось в случае физического страдания или удовольствия. Идея же, порождающая страдание, скорее всего, вредна и ложна. Идея же, порождающая удовольствие, полезна и истинна (в экзистенциальном смысле слова). Здесь я полностью согласен с Эпикуром.

«В самом деле, главным признаком совершенного и полного знания является умение быстро пользоваться бросками мысли, [а это бывает, когда все] сводится к простым основам и словам. Ибо кто не может в кратких словах охватить все, что изучается по частям, тот не может познать толщу всего охватываемого… следует понять то, что стоит за словами, чтобы можно было свести к ним для обсуждения все наши мнения, разыскания, недоумения, чтобы в бесконечных объяснениях не оставались они необсужденными, а слова не были пустыми. В самом деле, если только мы хотим свести к чему-то наши разыскания, недоумения, мнения, то нам необходимо при каждом слове видеть его первое значение, не нуждающееся в доказательстве. И затем мы должны во всем держаться ощущений, держаться наличных бросков мысли или любого иного критерия, держаться испытываемых нами претерпеваний – и это даст нам средства судить об ожидающем и неясном. А уже разобравшись с этим, следует переходить к рассмотрению неясного». (11, с. 378 – 379).

Руководствуясь этими методологическими правилами канона, Эпикур приступает к физике.

Физика. Эпикур поддерживает мнение элеатов и Демокрита о том, что ничто не возникает из несуществующего, и ничто не разрушается в несуществующее, ибо тогда все давно бы уже погибло. «Какова Вселенная теперь, такова она вечно была и вечно будет, потому что изменяться ей не во что, – ибо, кроме Вселенной, нет ничего, что могло бы войти в нее, внеся изменение». (11, с. 379)

Все изменения, возникновения и уничтожения свершаются на вторичном уровне – уровне вещей и событий. На первичном же уровне – уровне атомов и пустоты – Вселенная сохраняет постоянство. В этом нас убеждает то обстоятельство, что тела существуют. Эти тела движутся и изменяются, но, при этом, очевидно, что без атомов и пустоты это движение и изменение означало бы переход в небытие всего сущего и наоборот, что невозможно.

«Далее, Вселенная беспредельна. В самом деле, что имеет предел, то имеет край; а край – это то, на что можно смотреть со стороны; стало быть, края Вселенная не имеет, а значит, и предела не имеет. А что не имеет предела, то беспредельно и неограниченно. Беспредельна Вселенная как по множеству тел, так и по обширности пустоты. В самом деле, если бы пустота была беспредельна, а множество тел предельно, то они бы не держались в одном месте, а носились бы рассеянными по беспредельной пустоте, не имея ни сдержки, ни отпора; а если бы пустота была предельна, в ней негде было бы существовать беспредельному множеству тел». (11, с. 380)

Миры бесчисленны и некоторые из них схожи с нашим, а некоторые отличны.

«Далее, следует полагать, что атомы не обладают никакими свойствами видимых предметов, кроме как формой, весом, величиною (жирный шрифт мой – С. Ч.) и теми свойствами, которые естественно связаны с формой. Ибо всякое свойство переменчиво, атомы же неизменны – ведь необходимо, чтобы при разложении сложного оставалось нечто прочное и неразложимое, благодаря чему перемены совершались бы не в ничто и не из ничего, а по большей части путем перемещений, иногда же путем прибавления и убавления. Поэтому необходимо, чтобы перемещаемые частицы были неразрушимы и свободны от качеств меняющегося тела, имея лишь собственные плотности и собственную форму: они-то и должны быть неизменны». (11, с. 383)

«Далее, опираясь на наши ощущения и претерпевания (ибо это вернейшая опора для суждений), необходимо усмотреть, что душа есть тело из тонких частиц, рассеянное по всему нашему составу (athroisma) (жирный шрифт мой – С. Ч.); оно схоже с ветром, к которому примешана теплота, и в чем-то больше сходствует с ветром, а в чем-то – с теплотой; но есть в ней и [третья] часть, состоящая из еще того более тонких частиц и поэтому еще теснее взаимодействующая с остальным составом нашего тела… пока душа содержится в теле, она не теряет чувствительности даже при потере какого-либо члена: с разрушением ее покрова, полным или частичным, погибают и частицы души, но, пока от нее что-то остается, оно будет иметь ощущения. Остальной же наш состав, оставаясь полностью или частично, после того как удалится то сколь угодно малое количество атомов, которое составляет природу души, ощущений уже иметь не будет. Наконец, когда разрушается весь наш состав, то душа рассеивается и не имеет более ни прежних сил, ни движений, а равным образом и ощущений (курсив мой – С. Ч.)». (11, с. 386).

Историки философии спорят о том, отрицали ли Левкипп и Демокрит существование богов. Выяснить это крайне трудно из-за гибели большинства текстов атомистов и из-за противоречивости свидетельств древних авторов. Но в случае с Эпикуром вопрос более ясен. Эпикур признавал существование богов. Правда, это признание мало радует теологов, ибо взгляды Эпикура на богов балансируют на грани самого мерзкого и отвратительного атеизма.

Боги есть не что иное, как образы, создаваемые атомами в промежутках между мирами. Эти образы не являются иллюзиями. Это действительно боги, природа которых заключается в сочетании особо тонких и совершенных атомов. Форма человеческого тела наиболее совершенна, следовательно боги обладают именно этой формой. Они разумны и проводят жизнь в беседах и размышлениях.

«Прежде всего верь, что бог есть существо бессмертное и блаженное, ибо таково всеобщее начертание понятия о боге; и поэтому не приписывай ему ничего, что чуждо бессмертию и несвойственно блаженству, а представляй о нем лишь то, чем поддерживается его бессмертие и его блаженство. Да, боги существуют, ибо знание о них – очевидность; но они не таковы, какими их полагает толпа, ибо толпа не сохраняет их [в представлении] такими, какими полагает. Нечестив не тот, кто отвергает богов толпы, а тот, кто принимает мнения толпы о богах, – ибо высказывания толпы о богах – это не предвосхищения, а домыслы, и притом ложные. Именно в них утверждается, будто боги посылают дурным людям великий вред, а хорошим – пользу: ведь люди привыкли к собственным достоинствам и к подобным себе относятся хорошо, а все, что не таково, считают чуждым». (11, с. 402)

Итак, боги не интересуются человеческими делами и судьбами и не вмешиваются в них. Такой интерес и такое вмешательство не совместимы с их блаженством, невозмутимостью и совершенством. Принимая участие в делах человеческих, боги не избежали бы отрицательных эмоций и чувств – гнева, обиды, раздражения, мстительности, жалости, ужаса, возмущения и т.д. «Существо блаженное и бессмертное ни само забот не имеет, ни другим не доставляет, а поэтому не подвержено ни гневу, ни благоволению: все подобное свойственно слабым». (11, с. 406)

Но даже такие боги чрезвычайно полезны людям. Они являют образец, которому должны следовать мудрые люди. Мудрый человек должен стремиться максимально уподобиться богам и, так же как и они, обрести невозмутимость и блаженство. В письме к Менекею Эпикур призывает следовать этим путем и обещает: «будешь ты жить, как бог среди людей. Ибо кто живет среди бессмертных благ, тот и сам ни в чем не сходствует со смертными». (11, с. 405)

Этика– убежден Эпикур – сердцевина философии. Философия же есть средство достижения блаженной, счастливой жизни. «Кто говорит, что заниматься философией еще рано или уже поздно, подобен тому, кто говорит, будто быть счастливым еще рано или уже поздно. Поэтому заниматься философией следует и молодому и старому…». (11, с. 402)

Главной проблемой этики является проблема смерти. Без решения этой проблемы невозможна счастливая жизнь.

«Привыкай думать, что смерть для нас – ничто: ведь все и хорошее и дурное заключается в ощущении, а смерть есть лишение ощущений… Поэтому ничего нет страшного в жизни тому, кто по-настоящему понял, что нет ничего страшного в не-жизни… Стало быть, самое ужасное из зол, смерть, не имеет к нам никакого отношения; когда мы есть, то смерти еще нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет. Таким образом, смерть не существует ни для живых, ни для мертвых, так как для одних она сама не существует, а другие для нее сами не существуют… А мудрец не уклоняется от жизни и не боится не-жизни, потому что жизнь ему не мешает, а не-жизнь не кажется злом». (11, с. 402 – 403)

Основой счастливой жизни являются наслаждения. «Потому мы и говорим, что наслаждение есть и начало и конец блаженной жизни; его мы познали как первое благо, сродное нам, с него начинаем всякое предпочтение и избегание и к нему возвращаемся, пользуясь претерпеванием как мерилом всякого блага» (11, с. 404).

Но не все наслаждения стоит принимать, поскольку многие из них мнимы и ведут к страданию.

«Поэтому когда мы говорим, что наслаждение есть конечная цель, то мы разумеем отнюдь не наслаждения распутства или чувственности, как полагают те, кто не знают, не разделяют или плохо понимают наше учение, – нет, мы разумеем свободу от страданий тела и от смятений души. Ибо не бесконечные попойки и праздники, не наслаждение мальчиками и женщинами или рыбным столом и прочими радостями роскошного пира делают нашу жизнь сладкою, а только трезвое рассуждение, исследующее причины всякого нашего предпочтения и избегания и изгоняющее мнения, поселяющие великую тревогу в душе». (11, с. 404 – 405)

«Никакое наслаждение само по себе не есть зло; но средства достижения иных наслаждений доставляют куда больше хлопот, чем наслаждений». (11, с. 407)

«Если бы то, что услаждает распутников, рассеивало страхи ума относительно небесных явлений, смерти, страданий, а также научало бы пределу желаний, то распутники не заслуживали бы никакого порицания, потому что к ним отовсюду стекались бы наслаждения, и ниоткуда – боль и страдание, в которых заключается зло». (11, с. 407)

Наивысшим благом и счастьем, по Эпикуру, оказывается невозмутимая, безмятежная, созерцательная жизнь, избавленная от страдания. В основе такой жизни лежит мудрость и совершенство разума. Лишь благодаря разуму, мы можем наметить себе эту цель, пути к ее достижению и достичь ее.

«Начало же всего этого и величайшее из благ есть разумение; оно дороже даже самой философии, и от него произошли все остальные добродетели. Это оно учит, что нельзя жить сладко, не живя разумно, хорошо и праведно, и [нельзя жить разумно, хорошо и праведно], не живя сладко (курсив мой – С. Ч.): ведь все добродетели сродни сладкой жизни и сладкая жизнь неотделима от них… Поэтому и полагает мудрец, что лучше с разумом быть несчастным, чем без разума быть счастливым: всегда ведь лучше, чтобы хорошо задуманное дело не было обязано успехом случаю». (11, с. 405)

Очевидно, уже одного этого заявления Эпикура достаточно, чтобы сделать его философию неприемлемой для христианства. Сладкая жизнь является необходимым условием для жизни разумной, хорошей и праведной.

Вслед за Сократом Эпикур высказывается в пользу самодостаточности мудреца. Разумная и добродетельная жизнь является основой такой самодостаточности. «Самодовление мы считаем великим благом, но не с тем, чтобы всегда пользоваться немногим, а затем, чтобы довольствоваться немногим, когда не будет многого, искренне полагая, что роскошь слаще всего тем, кто нуждается в ней меньше всего, и что все, чего требует природа, легко достижимо, а все излишнее – трудно достижимо». (11, с. 404)

Философия Эпикура прекрасно выразила самые существенные черты натуралистической античной культуры. Естественно, что последующая эпоха торжества христианской культуры с негодованием отвергла эту философию. Интерес к Эпикуру возникает вновь в эпоху Возрождения и в Новое Время. Начиная с XV века, и по сей день христианская культура девальвируется, преобразовывается и вытесняется на задний план. Общество становится все более натуралистически ориентированным. В этом отношении, Эпикур, безусловно, значительно ближе современному человеку, чем человеку Средневековья.

Скептики

Основателем скептической философии был Пиррон (360 – 270 гг. до н.э. город Элида). Сначала Пиррон занимался живописью, и Диоген Лаэртский уверяет, что и в его время все еще можно было видеть в элидском гимнасии работу Пиррона «Факелоносцы». Затем Пиррон обратился к философии. Он прослушал курс лекций у мегарика Брисона (мегарики - одна из сократических школ) и демокритовца Анаксарха. По преданию, вместе с Анаксархом Пиррон участвовал в походах Александра Македонского и якобы встречался с индийскими аскетами. Некоторые полагают, что философ испытал определенное влияние буддизма. В последующем он вел достаточно спокойную и уединенную жизнь и почти не имел учеников.

Философия скептицизма чрезвычайно проста. Ее изложение не займет много места, поскольку по самой своей сути она чужда многословности. Пиррон полагал, что любое знание не является достоверным. Мы имеем дело с различными явлениями, которые возникают у нас в восприятии, но о самих этих явлениях судить не можем. Все наши понятия и все наши суждения не имеют твердых оснований. На каждое суждение можно выставить контрсуждение, и каждое понятие можно оспорить, продемонстрировав его неточность и условность.

«На всякое слово есть и обратное». Секст же Эмпирик – один из поздних скептиков – пишет так: «Основное же начало скепсиса лежит главным образом в том, что всякому положению можно противопоставить другое, равное ему; вследствие этого, как кажется, мы приходим к необходимости отказаться от всякого рода догм». (22, т. 2, с. 209) Очевидно, что Пиррон развивает релятивизм софистов, доводя его до абсолютного сомнения в чем бы то ни было.

Если же знание о чем-либо невозможно, то самое разумное, что может сделать философ, - воздерживаться как от суждений (афасия – потеря речи), так и от каких-либо предпочтений. Воздержание в своей жизни от предпочтений проистекает из понимания того, что если мы не можем что-либо знать, то и определить, что для нас хорошо, а что плохо, что для нас правильно, а что неправильно, мы не в состоянии. В результате, согласно Пиррону, философ должен пребывать в атараксии (атараксия – невозмутимость, хладнокровие, спокойствие).

Именно этому образцу и следовал Пиррон в своей жизни. «Он ничего не называл ни прекрасным, ни безобразным, ни справедливым, ни несправедливым и вообще полагал, что истинно ничто не существует, а людские поступки руководятся лишь законом и обычаем, – ибо ничто не есть в большей степени одно, чем другое. В согласии с этим вел он и жизнь свою, ни к чему не уклоняясь, ничего не сторонясь, подвергаясь любой опасности, будь то телега, круча или собака, но ни в чем не поддаваясь ощущениям. От опасностей его уберегали (по словам Антигона Каристского) следовавшие за ним друзья[74]. Впрочем, Энесидем говорит, что воздержание от суждений было для него правилом только в философии, в частных же случаях он вовсе не был неосмотрителен». (11, с. 352)

«Он добронравно жил со своей сестрой, повивальной бабкой (так пишет Эратосфен в книге "О богатстве и бедности"), сам носил продавать на базар кур и поросят и сам прибирался в доме, сохраняя полное безразличие; говорят, он даже свинью купал по своему безразличию. Однако за сестру свою (а имя ей было Филиста) он однажды пришел в гнев, а когда его попрекнули, ответил, что не за счет женщины подобает щеголять безразличием. А в другой раз на него набросилась собака, и он испугался, но на укоры ответил, что нелегко всецело отрешиться от человеческих свойств, однако против всего, что происходит, он ополчается, сколько есть сил, делом, а когда недостает сил – словом. И когда ему лечили язвы нагноением, сечением и прижиганием, то он, говорят, даже не морщился». (11, с. 352)

«Посидоний рассказывает о нем вот какой случай. На корабле во время бури, когда спутники его впали в уныние, он оставался спокоен и ободрял их, показывая на корабельного поросенка, который ел себе и ел, и говоря, что такой бестревожности и должен держаться мудрец». (11, с. 354)

Атараксия, невозмутимость и воздержание от предпочтений имели любопытные следствия. Как видно из описания Диогена, Пиррона от бедствий оберегали друзья, поэтому он мог быть последовательным. Последующие же скептики немного смягчили это положение и полагали, что мудрец должен следовать тому течению дел, которое принято в местности, в которой он живет. Поскольку ничто не может быть предпочтено, постольку нам ничто не мешает поступать так, как поступают окружающие. В этом отношении, по виду такой скептик ничем не отличается от окружающих его людей и делает все то же, что и они. Правда, при этом он сохраняет невозмутимость и незаинтересованность в происходящем.

Учеником Пиррона был Тимон. Он почти во всем следовал положениям учителя. Скепсис, согласно Тимону, есть основа счастливой и блаженной жизни. Согласно Евсевию Кесарийскому, христианскому автору III – IV вв., Тимон утверждал следующее: «Желающий быть счастливым должен обращать внимание на следующие три вещи. Во-первых, на то, каковы вещи, во-вторых, каким образом нам нужно к ним относиться, наконец, что воспоследует для человека за таковым отношением. И касательно вещей он выявит, что они в равной степени безразличны, непостоянны и не подлежат суждению, а коли так, то и мнения о них не могут быть ни истинными, ни ложными. А отсюда следует, что им не стоит доверять, но надо быть лишенным мнений, быть лишенным склонности к чему-либо и неколебимым. О каждой вещи надо говорить, что она есть не в большей степени, чем ее нет, что она и есть и не есть, что она ни есть, ни не есть. А кто пришел в такое расположение духа, по словам Тимона, у него сперва появится полное воздержание от высказываний и речи, а затем невозмутимость».

Согласно Тимону, более вероятны лишь суждения о наших восприятиях: «Что мед сладок, я не утверждаю, но что он таким кажется, я допускаю». Из этого суждения мы видим, что скептики старательно пытались «выкроить» в своей скептической философии возможность для выбора в повседневной жизни. «…догматики говорят, будто скептики отрицают самую жизнь, так как отвергают все, из чего она складывается. Но те отвечают: «Это неверно. Мы ведь не отрицаем, что видим, а только не знаем, как мы видим. Мы признаем видимости, но не признаем, что они таковы и есть, каковы кажутся. Мы чувствуем, что огонь жжет, но жгучая ли у него природа, от такого суждения мы воздерживаемся». Мы видим, что человек движется и что человек умирает, но, как это происходит, мы не знаем. Просто мы стоим на том, что вся подоснова явлений для нас неясна». (11, с. 364 – 365)

Пиррон и его ученик Тимон составляют так называемый «древний скептицизм». На Тимоне этот скептицизм пресекся. Но скептическую эстафету странным образом подхватили академики.

В IV – III вв. до н.э. Аркесилай и Карнеад, возглавлявшие платоновскую Академию увлеклись скептицизом. Основание к тому дали некоторые диалоги Платона, которые не утверждали что-либо положительное, но представляли лишь диалектическую динамику различных позиций относительно того или иного вопроса. Карнеад, между прочим, участвовал в афинском посольстве в Рим. Пока римский сенат обдумывал решение по этой миссии, Карнеад занялся чтением лекций римской молодежи. Он пользовался большим успехом, но чрезвычайно смущал умы ревнителей римской нравственности. Так, в частности, Карнеад прочел две лекции о справедливости. В первой лекции он обосновал необходимость быть справедливым, во второй же блестяще сокрушил эту необходимость. Отцы города предпочли поскорее удалить и посольство, и Карнеада с тем, чтобы он не смущал юные римские ум