См.: С. G. Jung. Psychology and Religion. €

ную форму или в форму какого-либо иного вырожденного импульса, который ни в коем случае не может быть ква­лифицирован как духовный. Лишь высший, торжествую­щий религиозный опыт — независимо от того, какую фор­му он избирает для своего проявления, — способен высве­тить в человеческом существе его целостность и побудить его действовать, исходя из этой целостности. Невозможно доказать, что такие вещи происходят или должны проис­ходить, как нельзя доказать и то, что по своей природе они выходят за рамки психического¹: сторонний наблюдатель строит свое представление о нем лишь на основании свидетельств и признаний тех, кто его непосредственно пережил.

В нашу эпоху грубого пренебрежения к душе (что ха­рактеризует глубоко материалистический, статистический образ мышления современного человека) только что вы­сказанная мысль может быть воспринята как критика ре­лигиозного опыта и даже как его осуждение. Ничего подо­бного мы не имели в виду. Мы лишь утверждаем, что рас­судок среднего современного человека обычно ищет убе­жища либо в безверии, либо в наивной и примитивной доверчивости — как будто эти крайности способны помочь его истощенному разуму обойти загадки собственной души, являющейся для него не более, чем неосязаемым туманом.

Современная мысль держится на альтернативе: либо ве­ские, контролируемые факты, либо иллюзии, созданные «вытесненной» сексуальностью или стремлением к компен­сации неполноценности. В дополнение и в противопостав­ление этой ложной альтернативе я предлагаю признать за душой собственную, присущую ей реальность, и собствен­ное измерение. Ведь несмотря на прогресс химии мы все еще очень далеки от биохимического объяснения явлений сознания; более того, законы химии не охватывают даже селективных процессов, лежащих в основе усвоения пищи, не говоря уже о процессах саморегуляции и самосохране­ния организмов. Независимо от того, какова именно кон­ституция и реальность души, она совпадает с реальностью жизни и даже выказывает определенную связь с законами,

1) Нельзя доказать также, что они «только» психические (прим. автора).

которым подчинены формы неорганического мира. Кроме того, душа отмечена свойством, которое обычно восприни­мается как ложное, а именно — свойством релятивизации пространства и времени, в суть которого пытается проник­нуть парапсихология.

После открытия эмпирического бессознательного¹ пси­хическая субстанция, вместе со всем происходящим в ней, получила права гражданства среди природных данностей. Ее больше не считают плодом произвольных мнений, а ее проявления — капризами беспочвенного сознания. Благо­даря открытию бессознательного мы теперь знаем, что не­устойчивое, калейдоскопически подвижное сознание поко­ится на «статичном»² и, во всяком случае, в высшей сте­пени консервативном фундаменте инстинкта и его специ­фических образных форм — архетипов. Мир психических глубин проявляет себя как партнер или противник созна­ния, которое ввиду своей мобильности, гибкости, способ­ности воспринимать новое содержание (то есть способности к обучению) часто подвергается опасности утратить свои корни³. Эта опасность испокон веков заставляла людей совершать обряды, гарантирующие «сотрудничество» со стороны бессознательного. Люди первобытного мира стара­ются предотвратить неприятности, которыми чревато не­достаточное внимание к богам, духам, судьбе, магическим свойствам места и времени; они принимают как должное тот факт, что воля человека есть не более, чем частичка глобальной ситуации. Образ действий первобытного, при­родного человека характеризуется цельностью, от которой цивилизованный человек стремится избавиться как от

1) Несомненная заслуга этого открытия принадлежит Юнгу. С особой полнотой бессознательное, как автономная природная данность, рас­смотрено в фундаментальном труде: С. G. Jung. Die Beziehungen zwischen dem Ich und dem Unbewußten. — Zürich, Rascher, 1933.

2) Прилагательное «статистический», использованное в оригинальном немецком издании, по всей видимости, возникло в результате опечат­ки: statistisch вместо statisch.

3) Я прошу моего читателя впредь отвергать любые попытки сводить про­блему психических глубин к «метафизике». Подобное мнение — гру­бая ошибка, часто допускаемая даже специалистами. В мире глубин речь идет не о «метафизике» а об инстинктах, воздействующих не только на внешнее поведение, но и на психическую структуру; пси­хическая субстанция — не произвольная выдумка, а биологическая данность, подчиняющаяся законам жизни (прим. автора).

ненужного бремени: ему кажется, что без нее можно обой­тись.

Этот феномен очень важен: в нем выражается уровень дифференциации сознания, дающий, с одной стороны, по­вод для положительной оценки, но одновременно влеку­щий не менее серьезный отрицательный результат в виде распада изначальной целостности на автономные функ­ции, которые вступают между собой в конкурентные отно­шения и даже в борьбу. Дифференциация сознания в со­ответствии с инстинктами оказывается неизбежной; но на­ряду с этим достижением неизбежными оказываются так­же отрицательные последствия расщепления изначальной целостности. В настоящее время утрата целостности ощу­щается все более и более остро и глубоко. Напомним хотя бы о «дионисийском прорыве», описанном Ницше¹, и о той тенденции в немецкой философии, наиболее ярким выра­жением которой явилась книга Клагеса «Дух как против­ник души»². В результате расщепления, дробления цело­стности различные функции сознания подвергаются расту­щей дифференциации, вплоть до того, что некоторые из них полностью освобождаются из-под контроля со стороны других функций и достигают своего рода автономности; в их замкнутый «мир» все остальные психические функции и элементы допускаются лишь постольку, поскольку они подчиняются диктату доминирующей функции. В резуль­тате этого процесса сознание выходит из состояния равно­весия: например, в условиях, когда доминирует интеллект, продиктованные чувством суждения вынуждены отступать в тень, и наоборот. Когда торжествует ощущение реально­сти, побежденной оказывается интуиция, меньше всего

1) Имеется в виду противопоставление аполлонического и дионисийского начал, введенное Ницше в книге «Рождение трагедии из духа музыки» и относящееся к античному искусству; первое из этих начал характе­ризует искусство пластических образов, тогда как второе — музыку. Эти разъединенные художественные миры Ницше символически представляет как мир сновидения (аполлонический) и мир опьянения (дионисийский). В дионисийских мистериях он усматривает пробуж­дение символических сил (сил музыки) от аполлонического сна.

2) Людвиг Клагес (1872-1956) — немецкий психолог и философ «нео­романтического» направления, один из основателей научной графологии.

обращающая внимание на конкретные, даже очевидные данности; и наоборот, когда доминирует интуиция, субъект живет по ту сторону реальности, в гипотетическом мире недоказуемых возможностей. Подобная эволюция психи­ческой субстанции, конечно, способствует полезной специ­ализации, но одновременно она приводит к достойной со­жаления односторонности.

Именно наша односторонность заставляет нас видеть ве­щи только под одним углом, только с одной точки зрения, и сводить все их разнообразие к одному-единственному принципу. В области психологии эта тенденция мышления неизбежно чревата однобокими интерпретациями. Напри­мер, экстравертно настроенный человек будет отстаивать такое представление о психической субстанции, согласно которому она целиком проистекает из окружающих воз­действий; напротив, интроверт попытается свести психи­ческую субстанцию к наследственным психофизическим склонностям и к обусловленным этими склонностями ин­теллектуальным и аффективным факторам¹. Обе точки зрения объясняют психику механистически. Если кто-либо попытается воздать должное обеим противопоставленным концепциям, его непременно обвинят в обскурантизме; и все-таки нужно учитывать обе эти точки зрения, даже если это приведет к целой серии парадоксов.

Вот почему во имя избежания излишней множественно­сти объяснительных принципов принято отдавать предпоч­тение тому или иному из легко выявляемых фундамен­тальных инстинктов, в ущерб всем остальным. Ницше в качестве основы берет силу и стремление к завоеваниям, тогда как Фрейд — удовольствие и неспособность его до­стичь. Ницше признает бессознательное в качестве доста­точно важного фактора; для теории Фрейда оно становится непременным условием, однако он не преодолевает пред­ставления о нем как о чем-то в сущности второстепенном, возникшем «всего лишь» в результате вытеснения. Что

1) Термины «экстраверт» и «интроверт», обозначающие, в наиболее об­щем плане, два типа отношения человека к окружающему миру, были введены Юнгом в его широко известной работе: С. G. Jung. Psychologische Typen. — Zürich, Rascher, 1921.

касается Адлера¹, то для него все ограничивается субъек­тивной психологией «престижа»; бессознательное как фун­даментальный, а при известных условиях — и решающий элемент, вообще исчезает из поля его зрения. Та же судьба постигла бессознательное в рамках фрейдовского «психоа­нализа» в том виде, в каком его практиковали психоана­литики последующих поколений.

Многообещающее начало фрейдовской психологии бес­сознательного остановилось на одном-единственном архе­типе — «Эдиповом комплексе»²; оно не нашло развития и в работах его ближайших учеников. Будучи связанным с инцестом (кровосмешением), «Эдипов комплекс» доста­точно убедительно объясняется на основании сексуального инстинкта, так что при отсутствии потребности в более серьезном философском обосновании такое объяснение можно счесть удовлетворительным. То же относится к из­любленной Адлером воле субъекта к власти. Как Фрейд, так и Адлер добровольно замкнулись в рамках собственных односторонних, «инстинктивных» предположений, не до­пускающих никакой возможности признания правоты дру­гой стороны и вследствие этого неизбежно приводящих к тупику фрагментарных объяснений.

Все сказанное не отменяет того обстоятельства, что в своих ранних работах Фрейд наметил подходы, способные привести к феноменологии психической деятельности и воссоздать ее историю. Благодаря этому могла бы возник­нуть более или менее целостная картина психической суб­станции — ведь проявления последней не ограничиваются чисто субъективной сферой, свойственной только данной личности, но охватывают коллективные психические явле­ния, о существовании которых Фрейду было известно по крайней мере в принципе: об этом свидетельствует фрей­довское понятие «Сверх-Я». Но его теория и его метод

1) Альфред Адлер (1870-1937) — австрийский психиатр и психолог, один из ближайших учеников и сподвижников Фрейда, также, подо­бно Юнгу, порвавший со своим учителем из-за несогласия с «сексу­альной теорией» последнего.

2) Суть «Эдипова комплекса», по Фрейду, состоит в сексуальном влече­нии мальчика к матери и агрессивном отношении к отцу как к сопер­нику. Вытесняемый по мере взросления организма в сферу бессозна­тельного, «Эдипов комплекс» становится основой «Сверх-Я» — вме­стилища моральных ценностей субъекта.

слишком долгое время были достоянием врача, вынужден­ного по роду деятельности заниматься индивидами, чьи не­отложные личные проблемы интересовали его в первую очередь.

Поначалу Фрейд совершенно не имел возможности за­даваться вопросом о глубинных основах собственной тео­рии и размышлять над неизбежно возникающими при этом проблемами исторического порядка. Его естественнонауч­ная подготовка, равно как и его практическая деятель­ность, принесли мало пользы, когда он пытался разобрать­ся в общих предварительных условиях любого психологи­ческого знания. Вот почему он совершенно пренебрег срав­нительной психологией (впрочем, полной сложных и неясных моментов) и с ходу занялся такой зыбкой, осно­ванной на предположениях областью, как первобытная ис­тория психической субстанции человека. Покинув твердую почву, он обошел своим вниманием этнологию и историю, и почти непосредственно перенес знания, приобретенные в процессе лечения современных невротических больных, в обширную сферу первобытной психологии. Фрейд не впол­не отдавал себе отчет в том, что под другими широтами, в других условиях могут господствовать другие ценности и действовать другие психические доминанты.

Фрейдовская школа осталась верна эдиповской теме, то есть архетипу инцеста — чисто сексуалистской концепции, не учитывающей, что «Эдипов комплекс» свойствен только мужчинам, что сексуальность — не единственная возмож­ная доминанта психической деятельности, и что инцест, будучи неразрывно связан с религиозным инстинктом, мо­жет представлять собой не столько причину его возникно­вения, сколько способ его выражения. По данному вопросу я могу указать свою работу «Метаморфозы души и ее сим­волы», которая, впрочем, для многих остается книгой за семью печатями. Сам Фрейд, открывший «Эдипов комп­лекс», не последовал за мной в направлении, начало кото­рому было положено им самим, и не оказался готов при­знать правоту моей точки зрения. Его «психоаналитиче­ская» школа так и осталась в плену сексуальной теории.

Безусловно — и это следует подчеркнуть — сексуальная гипотеза обладает большой убедительностью, поскольку она затрагивает один из важнейших инстинктов. То же

относится и к гипотезе о воле к власти, апеллирующей не только к импульсам отдельных личностей, но и к полити­ческим и социальным устремлениям. И все же напрасно было бы искать в современной науке попытки сопоставить или примирить эти две фундаментальные, но противоре­чащие друг другу точки зрения. Впрочем, как представля­ется, существует лишь одна возможность разрешения про­тиворечий; это — признание понятия «Самость», благода­ря своей особой природе охватывающего как личность, так и общество. Опыт показывает, что архетипы обладают свойством трансгрессивности («переходности»), то есть способностью в некоторых случаях проявлять себя так, как если бы они принадлежали в равной мере и обществу, и личности. Вот почему они нуминозны и заразительны (то есть легко переходят от одного индивидуума или группы индивидуумов к другому индивидууму или группе). Спо­собностью волновать обладает лишь тот, кто сам взволно­ван до глубины души. В некоторых далеко не редких слу­чаях именно трансгрессивность определяет полные смысла совпадения, то есть синхронные, не имеющие общей при­чины феномены; об этом свидетельствуют исследования Райна в области экстрасенсорного восприятия¹.

Инстинкты — составная часть живой целостности. Они интегрированы в эту целостность и подчинены ей. Их ос­вобождение и превращение в автономные сущности приво­дит к хаосу и нигилизму, так как при этом единство и це­лостность личности разрушаются, а в итоге разрушается и сама личность. Высшая задача психотерапии заключается как раз в том, чтобы сохранить, а в случае нужды восста­новить единство и целостность личности. Не следует пола­гать, что целью воспитания является подготовка рациона­листов, материалистов, «техников», короче говоря — лиц, которые, не осознавая своих корней, обречены на метания в современном обществе, внося таким образом свой вклад в раскол и расщепление социального организма. Одновре­менно никакая психотерапия не может претендовать на достижение удовлетворительных результатов, ограничи-

1) Дж. Б. Райн (Rhine) — американский психолог, основоположник экс­периментальной науки о сверхчувственном восприятии, автор фунда­ментальных трудов по парапсихологии: Extra-Sensory Perception, 1934; New Frontiers of the Mind, 1937.

вая свое поле деятельности тем или иным изолированным, отдельным аспектом. Но тенденция к ограничениям, ха­рактерная для нашей современной цивилизации (интен­сивность которой исчерпывает силы даже самых стойких людей), влечет за собой крайне серьезную опасность утра­ты инстинктов. Проявления любого инстинкта должны ис­следоваться и фиксироваться с большой тщательностью, поскольку они составляют часть целостного образа челове­ческого существа; следует четко уяснить себе, что они не­обходимы для сохранения равновесия.

Таким образом, сексуальный аспект НЛО по праву дол­жен привлечь наше внимание, ибо благодаря ему стано­вится ясно, что в структуре явления определенная роль принадлежит мощному сексуальному инстинкту. По-види­мому не случайно в одном из снов обнаруживается жен­ский, а в другом — мужской символ (чечевица и сигара): появление символа одного из полов на вполне «законных» основаниях может быть дополнено появлением символа противоположного пола.

Итак, видение, явившееся во сне, представляет собой символ, который не просто черпает свои элементы из на­деленных репрезентативной силой архетипических форм, но и добавляет к ним элементы инстинктивной природы. Совокупность тех и других позволяет ему с полным осно­ванием претендовать на «реальность»: символ перестает быть только «историческим» и становится актуальным и динамичным. Итак, символ обращается не только к созна­тельному техническому воображению человека или к его философским спекуляциям; он также поражает его «нут­ро», глубины его «животного» существа. Именно поэтому истинный символ столь желанен: он охватывает и выража­ет всего, или почти всего, человека. Даже если интерпре­тация, ограниченная сексуальной точкой зрения, кажется неполной и огрубленной (как в разбираемом случае), ее все равно нельзя отбрасывать или недооценивать; напро­тив, мы должны отвести ей подобающее место.

Инстинкт власти также не теряет своих прав ни в одном из двух анализируемых снов. Рассказчице предоставлена привилегия находиться в уникальной ситуации — наблю­дать событие с близкого расстояния; она оказывается избранным существом, чье лицо обжигает божественный

огонь. Но обе точки зрения — как сексуальная, так и ос­нованная на воле к власти — в той мере, в какой они пре­тендуют на свою исключительность, неизбежно изгоняют из поля зрения символический смысл обоих снов и сосре­доточиваются не на самом субъекте, а только на инстинк­тивном проявлении. В очередной раз демонстрируется ни­чтожество личности по сравнению со всемогуществом ин­стинкта. Конечно, для любого, кому не удавалось наблю­дать хрупкость человеческого существа перед лицом импульсивной брутальности инстинкта, подобная конста­тация явилась бы впечатляющей новостью. Но наша рас­сказчица — отнюдь не наивное существо с ограниченным кругом представлений, и поэтому сводить весь смысл ее снов только к инстинктивной стороне было бы совершенно неправомерно. Как раз наоборот, она относится к числу со­временных людей, хорошо понимающих и чувствующих значение устранения личности; обусловленное этим устра­нением парализующее чувство никчемности и потерянно­сти компенсируется сном, в котором рассказчица, единст­венная из всего своего окружения, противостоит панике и способна уяснить ее причину. Именно на нее направляет свое внимание внеземной объект; именно ее он отмечает своим пылающим знаком, давая ей тем самым возмож­ность ощутить свою силу. Таким образом, она оказывается единственной «избранницей». Естественно, подобная ак­ция бессознательного имеет полезный смысл только для то­го индивидуума, который вследствие неполноценного ха­рактера своей жизни рискует погрязнуть в чисто функци­ональном существовании.

Приведенный случай — образец проявления страха и не­уверенности, столь характерных для нашей эпохи. В то же время он служит примером компенсации, проистекающей из бессознательного.

ТРЕТИЙ СОН

Третий сон представляет собой часть более обширного контекста. Он был зафиксирован примерно в 1952 г. у пациентки сорока двух лет, никогда ничего не слышавшей ни о НЛО, ни о чем-либо подобном.

Рассказчица видит себя в собственном саду. Внезапно она слышит над собой гул мотора. Она устраивается на садовой ограде, чтобы разглядеть, что происходит. По­является черный металлический летательный аппарат и кружит над ней; он выглядит как большой металличе­ский летающий паук с большими темными глазами. Ап­парат имеет округлую форму; это — новый самолет, единственный в своем роде. Из тела «паука» исходит торжественный, ясный и сильный голос, произносящий молитву, которая содержит некое важное сообщение, предостережение для всех тех, кто находится на земле, а также для пассажиров «паука». Смысл молитвы сво­дится к следующему: «Веди нас вниз и держи (храни) нас внизу... Вознеси нас на небо!».

Непосредственно с садом соседствует большое админи­стративное здание; здесь принимаются решения на меж­дународном уровне. На необычном бреющем полете «па­ук» едва не касается окон здания, явно намереваясь своим голосом воздействовать на его обитателей и указать им путь, ведущий к установлению мира, а именно — к та­инственной внутренней гармонии. Таким образом, они обязаны принять миротворческие решения. В саду есть и другие зрители. Рассказчица испытывает чувство не­ловкости, так как она не вполне одета.

КОММЕНТАРИЙ К ТРЕТЬЕМУ СНУ

В части сна, предшествующей изложенному отрывку, го­ворится о том, что кровать рассказчицы стоит у садовой ограды. Таким образом, рассказчица спит под открытым небом, на лоне природы, что с психологической точки зре­ния означает ее открытость во сне коллективному бессо­знательному: ведь последнее представляет собой своего ро­да психологический эквивалент окружающего мира и поэ­тому постоянно проецируется на него. Ограда указывает на границу, отделяющую близкий рассказчице мир, ее привычное окружение, от более далеких сфер (админист­ративное здание). Появляется округлый металлический летательный аппарат, уподобляемый летающему пауку. По описанию это — НЛО. По поводу отождествления аппарата с пауком следует вспомнить распространенную гипотезу, будто НЛО — это инопланетные насекомые с блестящей металлической скорлупой (сходный вид имеет отливающий металлическим блеском хитиновый панцирь скарабеев¹). По этой гипотезе каждая «летающая тарелка» является самостоятельным живым существом².

Я должен признаться, что читая многочисленные опуб­ликованные сообщения, я также пришел к выводу о бро­сающемся в глаза сходстве единственного в своем роде по­ведения летающих тарелок с поведением некоторых насе­комых. Отдавшись воле воображения, можно представить себе, что в других жизненных условиях природа вполне способна выразить свое «знание» совершенно непривыч­ным нам образом; например, вместо светляков она могла бы создать существа, обладающие «антигравитацией». Во всяком случае, наша техническая изобретательность часто очень отстает от изобретательности природы.

Все предметы нашего опыта подвержены действию гра­витации; единственное исключение — психическая суб­станция, которая как вещь «в себе» принципиально лише­на тяжести. Представляя себе отсутствие тяжести, мы не­пременно ссылаемся на психическую субстанцию, душу; желая «овеществить» психическое содержимое, мы прихо­дим к неизбежному выводу, что в рамках наших представ­лений постулируемый «психический объект» и гравитация несовместимы, они отличаются друг от друга своей самой глубинной сущностью. Психическая субстанция — это единственная известная нам «антигравитация» в точном смысле слова. Эти размышления могут быть подтверждены опытом парапсихологии — например, левитацией и дру­гими психическими явлениями, которые заставляют нас признать относительность наших концепций времени и пространства и отрицаются ныне только несведущими