Субстантивная и аналитическая философия истории

Выражение «философия истории» относится к двум разным видам ис-

следования. Я буду говорить о них как о субстантивной [substantive] и

аналитической философии истории. Первая из них связана с обычным

историческим исследованием. Это означает, что философ-субстантивист,

как и историк, занимается описанием того, что произошло в прошлом, хотя

стремится сделать нечто большее. С другой стороны, аналитическая фило-

софия истории не просто связана с философией, она и есть философия, но

философия, применяемая для решения специальных концептуальных про-

блем, возникающих как в практике изучения истории, так и в субстантив-

ной философии истории. На самом деле субстантивная философия истории

столь же мало связана с философией, как и сама история. Эта книга пред-

ставляет собой исследование по аналитической философии истории.

Сначала я проанализирую, на что еще, помимо описания прошлого, претен-

дует субстантивная философия истории. Несколько огрубляя, можно было бы

сказать, что в отличие от обычных исторических сочинений, пусть даже самых

амбициозных, философия истории стремится дать описание всей истории. Та-

кая характеристика, однако, сразу сталкивается с некоторыми трудностя-

ми. Допустим, мы взяли вместе все обычные исторические сочинения и за-

тем добавили к ним новые исторические сочинения, восполняющие все про-

белы истории, так что в итоге мы получили полное, завершенное описание

всего, что когда-то произошло. Тогда можно было бы сказать, что мы дали

изложение всей истории, следовательно, создали философию истории. Од-

нако на самом деле мы этого не сделали: в лучшем случае мы получили

изложение всего прошлого. Поэтому мы должны отличать целостность ис-

тории от целостности прошлого. Один из способов осуществить это заклю-

чается в следующем.

Обычно мы считаем, что историк заинтересован в тщательном изу-

чении и описании конкретных событий прошлого. Слово «событие» я ис-

пользую здесь в достаточно широком значении, но, скажем, Французская

революция может служить примером события, изучением и описанием кото-

рого интересуется историк. Должно быть, существует бессчетное множество

событий, относительно которых мы имеем очень мало свидетельств, и боль-

шое число других событий, которые, как мы считаем, должны были про-

изойти, но о которых мы знаем только то, что они должны были случиться.

Короче говоря, в нашем описании прошлого имеется множество пробелов.

Допустим, однако, что все эти пробелы заполнены и о любом событии нам

известно столько же, сколько мы знаем о Французской революции. Пред-

12 Артур Данто. Аналитическая философия истории

положим, нам известно все, что когда-либо случилось, и у нас есть идеаль-

ная хроника всего прошлого. И все-таки это была бы еще не вся история,

которая, как я отметил, интересует философа-субстантивиста. Идеально

полное изложение всего прошлого предоставило бы, в лучшем случае, лишь

данные для субстантивной философии всей истории. Понятие данных соот-

носится с понятием теории, и здесь напрашивается мысль о том, что суб-

стантивная философия истории представляет собой попытку обнаружить

некую теорию, связанную со все еще не проясненным понятием всей исто-

рии. Я буду развивать эту мысль и выделю два вида таких теорий — описа-

тельные и объяснительные.

Под описательной в данном контексте понимается теория, которая стре-

мится выявить некоторую структуру в череде событий прошлого и экстра-

полировать эту структуру в будущее, делая вывод о том, что будущие собы-

тия либо повторяют, либо дополняют структуру, выявленную в событиях про-

шлого. Объяснительная теория пытается дать истолкование этой структуры

в терминах причинности. Я полагаю, что объяснительная теория является

философией истории лишь в той мере, в которой она связана с описательной

теорией. Существует множество причинных теорий, стремящихся дать наи-

более общее объяснение исторических событий с помощью наиболее общих

терминов, ссылаясь на расовые, климатические или экономические факторы.

Однако такие теории в лучшем случае вносят вклад в социальные науки и

сами по себе отнюдь не являются философией истории. Философией истории

является, например, марксизм, включающий в себя обе теории — описатель-

ную и объяснительную. С точки зрения его описательной теории, основным

является конфликт между классами, причем любой данный класс создает

своего антагониста как условие собственного существования и ниспровер-

гается им: «вся прежняя история... была историей борьбы классов» *. И ис-

тория носит диалектический характер. Эта структура будет существовать

до тех пор, пока действуют определенные причины, и попытка отождествить

эти причины с различными экономическими факторами образует объясни-

тельную теорию марксизма. Маркс предсказывал, что эта структура пре-

кратит свое существование в будущем вследствие того, что причины, бла-

годаря действию которых она существует, прекратят свое действие. О том,

что произойдет после этого, Маркс не решался высказываться, огра-

ничившись несколькими осторожными намеками **. Он чувствовал, одна-

ко, что термин «история» уже не будет использоваться. История в его пони-

мании должна была бы закончиться с исчезновением классовых конфлик-

тов 2. Он, Маркс, предлагает лишь теорию истории 3. Отсюда ясно, что вы-

ражение «вся история» охватывает гораздо больше, чем «все прошлое». Оно

* Энгельс Ф. Развитие социализма от утопии к науке // Маркс К., Энгельс Ф. ПСС, т. 19,

с. 208. — Прим. перее.

t „

* См. примечания в конце книги

Глава I, Аналитическая и субстантивная философия истории 13

относится также и ко всему будущему или, если это важно, ко всему исто-

рическому будущему. К этому я еще вернусь.

Если связь между историей и философией мы рассматриваем указан-

ным образом, то может возникнуть желание истолковать эту связь по ана-

логии с той, которая существует между астрономическими наблюдениями

и теоретической астрономией. Так, например, Тихо Браге получил извест-

ность благодаря тому, что в течение длительного времени осуществлял чрез-

вычайно точные наблюдения положений (помимо всего прочего) извест-

ных планет. Однако самому ему не удалось в этих различных положениях

обнаружить устойчивую структуру. Только Кеплер после длительной и на-

пряженной работы смог открыть, что положения планет укладываются в

эллипс, в одном из фокусов которого находится Солнце. Это напоминает

то, что я назвал описательной теорией. Ньютону осталось объяснить, поче-

му имеет место эта конкретная структура, т.е. построить объяснительную

теорию. Философы истории иногда видят свою задачу именно в этом. Кант,

например, писал:

«Какое бы представление в метафизическом смысле мы ни составили себе

относительно понятия свободы воли, все же ее проявления, человеческие

действия, точно так же, как и всякое другое природное явление, опреде-

ляются всеобщими законами природы. История, занимающаяся повество-

ванием об этих явлениях, как бы глубоко ни были скрыты их причины,

все же позволяет надеяться, что, если бы она рассматривала игру свобод-

ной человеческой воли в целом, она могла бы открыть ее закономерный

ход; и то, что у отдельных субъектов выглядит запутанным и лишенным

всяких правил, по отношению ко всему роду все же можно было бы по-

знать как некое неизменно поступательное, хотя и медленное, развитие

его первоначальных задатков... Посмотрим, удастся ли нам найти путе-

водную нить для такой истории, и предоставим затем природе произвес-

ти человека, который был бы в состоянии ее сочинить. Ведь породила же

она Кеплера, неожиданным образом подчинившего эксцентрические ор-

биты планет определенным законам, а также Ньютона, объяснивше-

го эти законы всеобщей естественной причиной» 4.

Если бы мы продолжили дальше это сравнение, то могли бы сказать, что

субстантивная философия истории находится в таком же отношении к обычно-

му историческому исследованию, в котором теоретическая наука находится к

научному наблюдению. Существовали и, возможно, все еще существуют в науке

разделы, которые не выходят за рамки наблюдений, сбора образцов и т.п. Обыч-

ная история как раз и является такой наукой. Тогда субстантивную фило-

софию истории можно было бы представить как шаг вперед, поднимаю-

щий историю на следующие два уровня (соответственно кеплеровский и

14 Артур Данто. Аналитическая философия истории

ньютоновский) научного познания. По сути, «философия истории» была

бы научной историей, и слово «философия» в этом контексте представляло

бы собой просто старое употребление этого термина, в соответствии с ко-

торым физика когда-то называлась «философией природы». Законы Кеп-

лера хотя и опирались на данные, собранные Тихо де Браге, однако были

чем-то гораздо большим, предоставляя астрономам возможность не толь-

ко систематизировать положения планет, наблюдавшиеся Тихо, но и пред-

сказывать их будущие положения, причем даже тех планет, которые еще не

были известны во времена Кеплера. Законы Ньютона объясняли не только

те факты, которые были известны Тихо и Кеплеру, но (потенциально) и гро-

мадное число фактов, о которых они не знали. Точно так же можно было

бы сказать, что по-настоящему успешная историческая теория далеко пре-

восходит данные, собранные историей, и не только приводит их в некото-

рую систему, но также предсказывает и объясняет даже события будущей

истории. Можно сказать, что именно в этом смысле субстантивная филосо-

фия истории имеет дело со всей историей — со всем прошлым и будущим, со

временем в целом. Историки же, напротив, интересуются только прошлым,

а будущим начинают заниматься только тогда, когда оно становится про-

шлым. Это обусловлено тем, что все имеющиеся сегодня данные взяты из

настоящего и прошлого, сейчас мы не можем получить данные из будуще-

го, а история как раз и представляет собой деятельность по сбору данных.

Для субстантивной философии истории такая трактовка оказывается

слишком лестной. Однако она чрезмерно принижает саму историю. Даже

если считать, что предложенные концепции философии истории были по-

пытками создать нечто подобное научным теориям, то уже самое слабое

знакомство с ними показывает, что это были довольно неудачные попыт-

ки, настолько неудачные, что при сопоставлении хотя бы со столь простой

описательной теорией, как теория Кеплера, они кажутся совершенно не-

уместными и почти полностью лишенными предсказательной силы. Даже

наиболее влиятельные из концепций объяснительной философии истории

обладают чрезвычайно низкой степенью проверяемости. С другой сторо-

ны, если взять обычные исторические исследования (даже не самые лучшие),

они выглядят вполне удовлетворительными в своем собственном жанре,

соответствуют критериям этого жанра и выполняют свои задачи, в то вре-

мя как концепции философии истории едва ли удовлетворяют критериям,

сформулированным для научных теорий.

Кроме того, жанр, критериям которого, видимо, удовлетворяют исто-

рические сочинения, не предполагает таких вещей, как последовательные

записи о положениях планет каждую ночь. Такие работы, как, скажем, «Ис-

тория упадка и разрушения Римской империи» Гиббона, весьма трудно срав-

нивать с записями о наблюдениях Тихо или с любыми другими отчетами о

научных наблюдениях. Скорее в рамках самой истории существует сход-

Глава I, Аналитическая и субстантивная философия истории 15

ный вид деятельности, с которым история как целое соотносится в рассмат-

риваемом отношении. Я имею в виду те процедуры, в которых историк

пользуется специальными приемами для установления подлинности доку-

ментов и предметов культуры, при датировке событий, при идентифика-

ции отдельных личностей или при решении таких вопросов, как, например,

вопрос о том, действительно ли сэр Уолтер Рэли был атеистом. Такого рода

процедуры действительно полезно рассматривать как процедуры наблюде-

ния, приводящие к установлению предположительно истинных единичных

предложений типа: «Сэр Уолтер Рэли не был атеистом». Однако деятель-

ность историка никоим образом не сводится только к этому. В самой исто-

рии встречаются попытки соединить известные факты в последовательные

структуры и такое упорядочение фактов имеет почти столь же много обще-

го с научными теориями, как и концепции философии истории. Конечно, эти

структуры нельзя проецировать в будущее. Тем не менее, они обладают не-

которой предсказательной силой. Определенное понимание того, что про-

изошло в прошлом, основанное на свидетельствах, дает нам возможность

предсказать некоторый дополнительный факт — факт, о котором мы преж-

де не знали, и независимое исследование может подтвердить это предсказа-

ние. То обстоятельство, что предсказанный факт имел место в прошлом, не

должно нас смущать: это действительно предсказание. Если оно правиль-

но, то мы, осуществив историческое исследование, впоследствии устано-

вим предсказанный факт. Это весьма похоже на предсказание того, что мы

увидим на небе, если осуществим определенные наблюдения. Так, обнару-

жив три типично римские могилы в разных местах Югославии и зная обычай

римлян хоронить мертвых вдоль дорог, мы можем предположить, что все

эти могилы расположены у некоей главной дороги. Дальнейшее исследова-

ние может подтвердить данное предсказание. Различие между наблюдением

и теорией, таким образом, в истории совершенно аналогично этому отно-

шению в науке. Конечно, существует огромная разница между построения-

ми историков и научными теориями, однако она не больше, чем разница меж-

ду концепциями философии истории и естественнонаучными теориями.

Далее, неверно рассматривать сочинения историков просто как мате-

риал для будущих концепций философии истории (Тихо надеялся найти

описательную теорию для своих наблюдений, однако нельзя предполагать,

что историки именно так рассматривают свои «наблюдения»). Отсюда не

следует, что деятельность историков нельзя было бы так рассматривать, про-

сто сами они этого не делают. Точно так же художник не смотрит на себя

как на поставщика данных для историка искусства, даже если порой оказы-

вается, что его деятельность дает материал для историка. Как бы мы ни

характеризовали деятельность историка в ином контексте, данное ее ис-

пкование не учитывает тех целей и критериев их достижения, которые

•войственны профессиональным историкам. И согласиться с этим толкова-

16 Артур Данто. Аналитическая философия истории

нием значило бы полностью изменить наше понятие об истории как интел-

лектуальной дисциплине. Если мне случается прочесть изложение Тридца-

тилетней войны, которое побуждает меня к размышлениям относительно

исторического объяснения, то мы вправе сказать, что историк, написавший

это изложение, побуждает к философским размышлениям. Однако в его цели

не входило побуждать читателя к такого рода размышлениям. Здесь, ко-

нечно же, имеет место следующая ситуация. Один историк очень добросо-

вестно занимается установлением, скажем, некоторого факта прошлого.

Затем другой историк использует этот факт, создавая определенное описа-

ние какого-то фрагмента прошлого. В глазах его коллег это описание мо-

жет быть удовлетворительным или неудовлетворительным. Если данное

изложение неудовлетворительно, может быть предложено другое изложе-

ние, точно такого же вида, что и первое, но удовлетворяющее тем критери-

ям, с точки зрения которых было отвергнуто это первое изложение. Такие

изложения (я еще буду говорить о критериях, которым должно удовлетво-

рять историческое описание) являются завершенными — в том смысле, что

любое их улучшение продолжает оставаться в рамках истории. Иными сло-

вами, эти описания не являются подготовительными материалами для ка-

кого-то другого вида деятельности. Они могут быть использованы лишь

для описаний такого же рода, удовлетворяющих тем же самым критериям.

В таком случае различие между историей и философией истории не

может состоять в том, что последняя, в отличие от первой, создает описа-

ния, опирающиеся на исторический материал. Такие описания создаются

как самой историей, так и философией истории. Поэтому, чтобы выхо-

дить за рамки истории и представлять собой нечто иное по сравнению с

историей, описание, создаваемое философом истории, должно быть со-

вершенно иным по характеру. Конечно, в случае сходства с научными те-

ориями, оно было бы иным, ибо, как представляется на первый взгляд,

научные теории относят к совершенно иному жанру и удовлетворяют иным

критериям, нежели обычные исторические описания. Однако трудность

заключается в том, что концепции философии истории отнюдь не похожи

на научные теории. Если они и похожи на что-нибудь, то лишь на обыч-

ные исторические описания, в которые они вносят некоторые утвержде-

ния о будущем, что обычно не характерно для истории.

Это последнее сходство заключается не только в том, что, подобно истори-

ческим описаниям, концепции философии истории часто имеют структуру по-

вествования. Оно проявляется также в том, что концепции философии истории

обычно стремятся к определенной интерпретации событий прошлого, что часто

встречается в самой истории, но очень нетипично для науки. Концепции

философии истории используют понятие интерпретации совершенно не

свойственным, как мне представляется, для науки образом, — как опреде-

ленное понятие «значения». Они стремятся раскрыть то, что в особом и ис-

Глава I, Аналитическая и субстантивная философия истории 17

торически приемлемом смысле этого слова является «значением» того или

иного события. Проф. Левит следующим образом характеризует субстан-

- тивную философию истории: это есть, говорит он, «систематическая интер-

претация всеобщей истории в соответствии с некоторым принципом, бла-

годаря которому исторические события и процессы связываются в после-

довательности, чтобы обрести окончательное значение» 5.

Как можно понять это особое употребление слова «значение», которое

совершенно отлично от того, как мы употребляем его, когда говорим, на-

пример, о значении термина, предложения или некоторого выражения? Мне

кажется, это можно понять приблизительно следующим образом. Когда мы

говорим, что события обладают определенным «значением», мы имеем в

виду некоторую более широкую временную структуру, компонентами ко-

торой они являются. Такое употребление этого термина не является совсем

уж необычным. Говоря, например, о каком-либо романе или пьесе, мы мо-

жем критически отметить, что тот или иной эпизод не имел значения, «был

несущественным». Тем самым мы хотим сказать, что он не повлиял на даль-

нейшее действие, был излишним и, следовательно, эстетически неоправдан-

ным. Однако такое суждение относительно конкретного эпизода мы мо-

жем высказать лишь тогда, когда познакомились со всем романом или пье-

сой. До этого мы можем лишь сказать, что нам все еще неизвестно значение

того или иного эпизода, хотя мы предполагаем, что они играют некоторую

роль в развитии сюжета. Впоследствии мы могли бы сказать, что данный

эпизод обладал тем или иным значением (если не окажется так 6, что он

вообще не имел никакого значения и является недостатком пьесы). Я под-

черкиваю, что только ретроспективно мы имеем право говорить, что неко-

торый эпизод имеет определенное значение, и только относительно произ-

ведения в целом. Однако информация обо всем произведении у нас как раз

и отсутствует, когда мы только начинаем с ним знакомиться. Поэтому если

что-то раздражает нас как лишенное значения, мы должны подождать, что-

бы убедиться, так ли это; а если что-то кажется нам имеющим определенное

значение, мы опять-таки должны подождать, чтобы убедиться в своей пра-

воте. Мы часто вынуждены пересматривать свои оценки значения того или

иного эпизода в свете дальнейших событий. В этом смысле понятие значе-

ния используется также и в истории. И вот теперь, когда Великая француз-

ская революция давно завершилась, мы можем сказать, каково было значе-

е клятвы в зале для игры в мяч — значение, относительно которого мог-

и сильно заблуждаться даже сами участники этого события. В этом смыс-

г мы можем считать, что философы истории пытаются понять значение

эоытий в контексте исторического целого, напоминающего художествен-

ную целостность, однако в этом случае мы имеем дело с целостностью ис-

гории, охватывающий прошлое, настоящее и будущее. В отличие от тех,

о прочитал весь роман и с определенной уверенностью способен судить о

Спучгиз Р.вдвтшТ

ИМ. Гг П.КОГС I

, м " У I

18 Артур Данто. Аналитическая философия истории

значении тех или иных событий в нем, философ истории не обладает знани-

ем всей истории. В лучшем случае он знаком с ее фрагментом — всем про-

шлым. Однако он рассуждает в терминах всей истории и, опираясь только

на известный ему ее фрагмент, пытается, с одной стороны, открыть струк-

туру всей исторической целостности, которую он экстраполирует в буду-

щее, а с другой стороны, в свете этой целостной структуры установить зна-

чение событий прошлого.

Я вполне согласен с утверждением проф. Левита относительно того,

что такой способ рассмотрения истории является, по сути дела, теологи-

ческим 7 или, во всяком случае, обладает общим структурным сходством

с теологическим истолкованием истории, которое рассматривает исто-

рию in toto, как осуществление некоего божественного замысла. Мне ка-

жется, это помогает понять, что хотя Маркс и Энгельс были материалис-

тами и откровенными атеистами, тем не менее, они были склонны смот-

реть на историю сквозь теологические очки, словно они чувствовали Бо-

жественный промысел, но для них это не был замысел Бога. Как бы то ни

было, концепции субстантивной философии истории, если я правильно

охарактеризовал их, очевидно, связаны с тем, что я буду называть проро-

чеством 8. Пророчество есть не просто утверждение о будущем, ибо и пред-

сказание есть утверждение о будущем. Это утверждение о будущем опре-

деленного рода и в ходе последующего анализа я буду называть такие ут-

верждения историческими утверждениями о будущем. Пророчествует тот,

кто говорит о будущем так, как можно говорить только о прошлом, или

говорит о настоящем с точки зрения будущего, рассматриваемого как. fait

accompli *. Пророк истолковывает настоящее так, как это мог бы сделать

будущий историк 9, для которого настоящие события стали уже прошлым

и который может понять их значение.

Здесь я вновь хочу вернуться к своему прежнему утверждению о том,

что субстантивная философия истории связана с историей. Теперь мы мо-

жем яснее увидеть, в чем состоит сходство между философией истории и

обычным историческим подходом. И мы можем понять, почему концепции

философии истории иногда ошибочно относят к чуждому им жанру и рас-

сматривают их просто как крайне амбициозные и крупномасштабные об-

разцы обычной исторической деятельности: «Сложность для грандиозных

построений в стиле Маркса, Шпенглера, Тойнби... состоит не в том, что это

история, а в том, что они слишком грандиозны» 10. Сходство обусловлено

тем, что концепции философии истории неоправданно пользуются тем же

понятием «значение», которое оправданно употребляется в обычных рабо-

тах историков. Ниже я коснусь некоторых проблем, возникающих в связи с

понятием значения, сейчас достаточно указать лишь на то, каким образом

приписывают значение событиям в обычном историческом сочинении. Нам

* Уже свершившееся (франц.). — Прим. перев.

Глава I, Аналитическая и субстантивная философия истории 19

может быть, например, известно, что совершенное индивидом В в значи-

тельной степени было обусловлено влиянием на него деяний индивида А. С

точки зрения историка, спрашивать о значении деяний А — значит ожи-

дать приблизительно такого ответа: это значение состоит в том, что они

повлияли на деяния В. Ясно, что этот смысл понятия значения не является

исчерпывающим: поэзия имеет значение только в том случае, если это по

существу своему великая поэзия. И, по-видимому, можно доказать, что если

бы мы не употребляли термин «значимый» в некотором ином, внеистори-

ческом, смысле, мы вообще не могли бы употреблять его в историческом

смысле. Скажем, мы считаем деяния В великим свершением, имеющим боль-

шое значение; и вследствие этого эпизод в биографии В, когда он впервые

познакомился с деянием А, мы склонны считать исполненным значения, по-

истине судьбоносным. Конечно, современники не видели этого значения,

ибо великие деяния В еще не были совершены. В отличие от нас у них не

было информации, которая появилась только после этого знакомства. Впос-

ледствии биограф может выделить этот эпизод как наиболее важное собы-

тие в жизни В. Современники же могли этого не заметить и не считать его

заслуживающим упоминания. Между прочим, значение деяний А может зак-

лючаться только в том, что оно оказало влияние на деяния В.

В этой связи отметим, что, вспоминая и оценивая наши собственные

действия и собственную небрежность, мы часто испытываем раскаяние или

сожаление. Наше сожаление обычно выражается словами: «Если бы я толь-

ко знал...». Незнание, о котором мы здесь сожалеем, часто есть незнание

будущего, которое со временем устраняется, и теперь нам известно то, что

тогда не было и, возможно, не могло быть известно: следствия нашего дей-

ствия или бездействия. Вообще говоря, здесь подразумевается, что если бы

тогда мы знали то, что знаем сейчас, то мы действовали бы иначе. Утверж-

дения такого рода, конечно, озадачивают. Если, например, мне известно,

что событие Е произойдет, то отсюда следует, что высказывание «Е про-

изойдет» истинно, поэтому Е должно произойти. Если же Е должно про-

изойти, то ничего нельзя сделать для того, чтобы предотвратить его появ-

ление и чтобы высказывание «Е произойдет» стало ложным. Поэтому со-

жаление или раскаяние здесь беспричинны. Если же, с другой стороны, я

что-то могу сделать для того чтобы предотвратить появление Е, то тогда

неверно, что Е должно появиться. А если я предотвращаю появление Е, выс-

азывание «Е произойдет» становится ложным и уже нельзя сказать, будто

знаю, что Е произойдет. Если я могу что-то сделать относительно буду-

щего, будущее не может быть известно; если же оно известно, мы ничего не

ожем с ним сделать. Это старая головоломка, восходящая еще ко време-

WM Аристотеля, и позднее мы еще вернемся к ее анализу. Я считаю, что

высказывание «Если бы я только знал...» нельзя понимать буквально: если

бы я действительно знал, я ничего не смог бы сделать. Однако это сожале-

20 Артур Данто. Аналитическая философия истории

ние выражает мысль о том, что в момент совершения наших действий мы не

осознаем того их значения, которое придаем им впоследствии.-В этом зак-

лючается общая особенность исторического упорядочения событий: собы-

тия постоянно пере-писываются, а их значение пере-оценивается в свете

более поздней информации. И благодаря обладанию этой информацией

историк может сказать нечто такое, чего не смогли бы сказать очевидцы и

современники событий.

Спрашивать о значении некоего события в историческом смысле это-

го термина — значит ставить вопрос, на который можно ответить только

в контексте завершенного рассказа [story]. Одно и то же событие будет

приобретать различные значения в соответствии с тем рассказом, в кото-

рый оно включается, или, иными словами, в соответствии с разными мно-

жествами более поздних событий, с которыми его можно связать. Рассказ

образует тот естественный контекст, в котором события приобретают ис-

торическое значение, и существует множество вопросов, которых я здесь

даже не смогу коснуться, относительно критериев включенности в тот или

иной рассказ — тех критериев, опираясь на которые, мы говорим, напри-

мер, что событие Е включено в рассказ S, а событие Е' — нет. Однако

ясно, что рассказывать историю — значит исключать какие-то события,

т.е. неявно обращаться к такого рода критериям. Столь же очевидно, что

рассказ, в котором в качестве существенного элемента фигурирует собы-

тие Е, мы можем поведать только в том случае, если знаем, какие более

поздние события связаны с Е, поэтому — в определенном смысле — мы

можем рассказывать только истинные истории относительно прошлого.

Иногда этому смыслу противоречат концепции субстантивной философии

истории. Употребляя понятие значения в том же смысле, как и историки,

полагающие, что события вплетаются в рассказ, представители филосо-

фии истории пытаются открыть значение событий еще до того, как про-

изошли более поздние события, которые только и придают значение пер-

вым. Они экстраполируют в будущее структуры повествования. Короче

говоря, они пытаются рассказать историю еще до того, как это можно

сделать. А рассказ, который их интересует, есть, без сомнения, вся исто-

рия, рассказ об истории в целом. Конечно, отсюда не следует, что каждое

событие должно найти себе место в этом рассказе (рассказ, чтобы быть

рассказом, должен опускать некоторые вещи). Это означает лишь, поми-

мо всего прочего, что представитель философии истории пытается открыть

значение событий в контексте истории в целом. Стало быть, его способ

упорядочения материала такой же, как у историка. Однако, как мы уви-

дим, разница заключается не только в более широком масштабе. Она свя-

зана также с определенным видом высказываний о будущем.

Существуют способы установить, что именно случится в будущем, и

существуют даже способы исторического описания будущих событий.

Глава I, Аналитическая и субстантивная философия истории 21

Один из наиболее надежных способов состоит в том, чтобы подождать и

увидеть, что произойдет, а потом написать историю этого. Но философы

истории нетерпеливы. Они сегодня хотят сделать то, что историк, есте-

ственно, сможет сделать лишь гораздо позже. Они хотят настоящее и про-

шлое увидеть в перспективе будущего (причем завершенного будущего,

ибо у всякого рассказа должен быть конец). Они стремятся описать собы-

тия так, как обычно нельзя сделать в тот момент, когда эти события про-

исходят. Существуют описания (и я буду много говорить о них в этой кни-

ге), которые мы встречаем в сочинениях историков и которые характерны

для их способа изложения, — описания, которые мы считаем достаточно

понятными и даже истинными. Однако мы сочли бы их весьма невразу-

мительными и не заслуживающими доверия, если бы они были высказа-

ны в тот момент, когда происходило описываемое событие. Историк мо-

жет написать: «Автор "Племянника Рамо" родился в 1715 г.». Но было

бы весьма странно, если бы кто-то в 1715 г. произнес: «Автор "Племянни-

ка Рамо" только что родился». И еще более странно было бы, если бы

кто-то, скажем, в 1700 г. произнес эту фразу в будущем времени. Что мог-

ло бы означать такое утверждение в 1715 или, хуже того, в 1700 г.? Конеч-

но, можно было бы предсказать, что мадам Дидро родит какого-то писа-

теля, может быть, даже члена «Энциклопедии» («Вы произведете на свет

энциклопедиста»), на том, например, основании, что на протяжении не-

скольких поколений мужчины в семье Дидро были литераторами. Одна-

ко говорить о нем как о потенциальном авторе конкретного еще не напи-

санного произведения — значит далеко выходить за рамки предсказания

и впадать в пророчество, т.е. описывать настоящее в свете тех будущих

событий, которые еще не произошли («Ты родишь Спасителя»). Тем не

менее, именно такое описание событий, существенно опирающееся на бо-

лее поздние события, — будущие события по отношению к тому времени,

когда дается описание, — пытается представить субстантивная филосо-

фия истории. Фактически она стремится написать историю событий до

того, как они произошли, и дать изложение прошлого, опираясь на пони-

мание будущего.

Именно это в субстантивной философии истории я нахожу и интерес-

ным, и одновременно странным с философской точки зрения. Критики

*огда проводят важное различие между значением истории и значением

истории п, чтобы выразить сомнение относительно законности всей фи-

софской истории. Говорить о значении некоторого события — значит

инимать какой-то контекст, в котором это событие значимо. Это — «зна-

е в истории», и вполне правомерно заниматься поисками такого зна-

Контекст, в котором рассматриваемое событие занимает важное

го, обычно представляет собой некоторое ограниченное множество со-

бытий, образующих определенную целостность, частью которой является

22 Артур Данто. Аналитическая философия истории

наше событие. Так, восхождение Петрарки на вершину Ванту * имеет зна-

чение в совокупности событий, образующих Возрождение (быть может,

даже не единственное значение в этом контексте). Однако можно поста-

вить вопрос о значении самого Возрождения. Этот вопрос требует ссылки

на более широкий контекст и т.д. Существуют более или менее широкие

контексты, но история в целом представляет собой, по-видимому, наибо-

лее широкий из таких контекстов и говорить о значении всей истории —

значит лишать себя той контекстуальной структуры, в рамках которой

такое обсуждение только и имеет смысл. Для истории в целом не суще-

ствует более широкого контекста, чем она сама. Хотя это чрезвычайно

важное обстоятельство, оно, как мне представляется, по существу не зат-

рагивает субстантивную философию истории. Во-первых, философ может

сказать, что история в целом получает свое значение из некоторого совер-

шенно внеисторического контекста, например из некоторого Божествен-

ного замысла, а Бог находится вне истории и вне времени. Во-вторых, он

может, о чем я уже упоминал, указать на то, что приписывание историчес-

кого значения само зависит от приписывания некоего иного, внеистори-

ческого значения, например, деяния А исторически значимы как повлияв-

шие на В, ибо деяния В мы рассматриваем как важные в некотором совер-

шенно ином смысле. Затем философ может согласиться с тем, что нельзя

говорить об историческом значении истории в целом, однако историч