Этапы и формы концептуализации пространственных параметров

Фактом современной познавательной ситуации является то, что категория пространства широко используется в естествозна­нии и в гуманитарных науках, а также во вненаучных типах зна­ния. Нередко она разъясняется с помощью введения набора про­странственных параметров или координат. Концептуальное раз­вертывание пространственных представлений проходит при этом в трех разных, но взаимосвязанных вариантах.

Так, в первом варианте пространственные и временные тер­мины выступают в некоторых ситуациях как метафоры, обязан­ные своим происхождением интеллектуальной моде и предназна­ченные для придания теоретикоподобной формы суждениям о предметах, не попадающим в контекст традиционной теоретиче­ской рефлексии. В этой связи можно говорить, например, о «пра­вовом пространстве», «пространстве рекламы» или «экономиче­ском ускорении». Политическая и экономическая мифология, религиозная и моральная пропаганда, художественная литерату­ра — таковы сферы, в которых циркулируют подобные новации. Аналогичным образом в недавнем прошлом философы иронизи­ровали по поводу «теории любви» или «логики мифа» — термины «теория» и «логика» использовались большинством в пиквикском

¹ Журнальный вариант см.: Эпистемология и философия науки. 2008. № 4.

Глава 8. Пространство и время: бытийственная основа знания

смысле, поскольку мало кто верил в их строгую применимость к таким экзотическим для теории познания объектам.

Вторая форма концептуализации реализуется по мере того, как объект утрачивает необычные черты в результате теоретиче­ского осмысления. Тогда метафорическая многозначность и не­определенность смысла уступают место нормальной концепту­альной форме. Она развертывается обычно путем очерчивания смысловых границ термина по аналогии с тем, как он использует­ся в других видах знания. И поскольку метафора стирается, ее со­держание все в большей мере осознается как понятийное заимст­вование из тех областей, где термины обладают известными и устойчивыми характеристиками. При этом пространственно-вре­менные признаки начинают соединяться с указаниями не столько на специфическую область применения, сколько на способы иссле­дования, связанные с отдельными науками. Так возникают поня­тия «антропогенных ландшафтов», «биополей», «социодинамики культуры», «виртуального пространства». Они, как правило, обо­значают собой методологические сдвиги на границе двух и более научных дисциплин, а применительно к социально-гуманитарно­му знанию еще и понятийное заимствование из естественных и точных наук.

До тех пор пока данные понятия служат квазилогическими средствами систематизации и теоретической интерпретации го­тового эмпирического содержания, они сами по себе еще не вы­ступают как объекты концептуальной разработки. Третья форма концептуализации связана, напротив, с усмотрением в простран­ственно-временных терминах определенных средств развития знания, с помощью которых можно получить прирост эмпириче­ского содержания. Тогда критерии теоретической приемлемости становятся более взыскательными: проблема теоретической на­груженное™ фактов трансформируется в проблему внутренней структурированности самой теории. И важным шагом на пути ее решения оказывается систематизация пространственно-времен­ной терминологии, создание списков синонимов, альтернатив­ных пар, установление внутренних смысловых зависимостей меж­ду основными и производными терминами, нахождение нагляд­ных аналогов (моделей), эмпирических интерпретаций. Именно данный процесс представляет наибольший интерес с теоретико-познавательной точки зрения.

Раздел I. Категориальные сдвиги

Можно попробовать выдвинуть общую гипотезу по поводу то­го, что роднит между собой все три формы обращения к простран­ственным категориям. По-видимому, это поиск новой онтологии для гуманитарных наук, гуманитарного знания вообще. Эта онтоло­гия должна сочетать в себе свойства «естественности», «социаль­ности» и «бытийности», т.е. отвечать специфической включенно­сти человека в природу, в систему социальных взаимосвязей, а также соответствовать относительной автономности личности, выражаемой в наборе экзистенциальных проблем¹.

Наконец, можно предположить, что в историко-философском плане поиск такой онтологии питается идеями Беркли, Юма и Канта - первых, кто обратил внимание на содержательную струк­турированность внутреннего мира как условие познания вообще. В дальнейшем их посыл был подхвачен феноменологической фи­лософией.

Для Беркли внутренний опыт стал критерием и условием ре­альности - так реализовал себя идущий от Декарта нововремен­ной культ разума. Возможность реальности определяется возмож­ностью ее познания, и поэтому знание рассматривается как воз­можная (идеальная) реальность. Идеальность, т.е. возможность, проективность, зависимость от человеческой воли стала отныне неотъемлемым свойством знания, приобретающего иной по срав­нению с прежним онтологический статус. Его основой и содержа­нием стала субъективность.

В согласии с репрезентативной теорией абстракции Беркли «сложные идеи» пространства и времени истолковываются Юмом как копии «сложных впечатлений» и одновременно как вполне определенные феномены воображения, представляющие в со­знании отношения сходства, последовательности и рядоположен-ности. Это вплотную подводит к кантовскому положению об ап­риорных формах созерцания - небывалому ранее объединению рассудочных и сенсорных способностей уже на уровне чувствен­ности.

Достижение Канта состояло в постановке вопроса о субъек­тивных возможностях уже не реальности, а опыта. Это было уг­лублением теоретико-познавательного анализа в область субъек-

' Один из первых примеров систематического движения в данном направле­нии см. в книге: Уранос и Кронос. Хронотоп человеческого мира ; под ред. И.Т. Касавина. М.,2001.

Глава 8. Пространство и время: бытийственная основа знания

тивности и первой попыткой построения субъективной онто­логии познавательного процесса. С этой точки зрения он рассматривал пространство и время в качестве предпосылок по­знавательного отношения к миру, коренящихся в структуре трансцендентального субъекта. Тем самым был сделан шаг в обос­новании возможности научно-философского исследования про­странства и времени не только в неживом, но и в живом, а также социокультурном мире.

Теория познания и гуманитарные науки: новое "• методологическое взаимоотношение

'• Теории пространства и времени в гуманитарных науках каса­ются фундаментальных измерений человеческого мира и выража­ют их в специфических параметрах, таких, как «верх» и «низ», «центр» и «окраина», «поверхность» и «глубина», «удаленность» и «близость», «старость» и «новизна», «опережение» и «отставание», которые нередко фиксируются уже на уровне обыденного созна­ния. Они служат разъяснению того, в каких именно координатах и векторах описывается динамика и статика человеческого бытия. Примечательно, что необходимость такого рода обыденной, есте­ственной онтологии обнаруживается не только в контексте лите­ратуры, мифа, магии и религии, но и в современных социальных и гуманитарных науках. Примерами могут служить «экологическая теория восприятия» психолога Дж. Гибсона, «семантическое про­странство» в психосемантике (В.Ф. Петренко), концепция «под­сознательного чувства размерности» психосоциолога Э. Холла, «социальная топология» социолога П. Бурдье, «теория централь­ных мест» географа В. Кристаллера, экологическое и структурное пространство и время социального антрополога Э. Эванс-При-чарда, метод «grid-group analysis» M. Дуглас, образы города и всад­ника литературоведа Х.Л. Борхеса, «поля» и «леса» историка С. Соловьева, «этнические поля» и «антропогенные ландшафты» этнографа и географа Л. Гумилева. Что же дает нам это для пони­мания человеческого мира?

Во-первых, эволюционные эпистемологи (Г. Фоллмер) уже привлекли внимание к специфической макроразмерности чело­веческого мира — меццокосмоса (в отличие от мега- и микроми-

Раздел I. Категориальные сдвиги

pa). Человек и в самом деле живет в мире «средних размеров»: от­носительно небольших пространств, скоростей, длин электромаг­нитных волн и т.п. Но далее наша точка зрения расходится с эволюционной эпистемологией. Дело в том, что человек живет вообще не в геометрическом пространстве, не в астрономическом времени, не в механическом движении, не в электромагнитных взаимодействиях. Это - естественно-научная картина мира, про­дукт определенных наук, но не естественная среда человеческого обитания. Последнюю описывают не специализированные язы­ки, но только и исключительно естественный обыденный язык, связанный с повседневным опытом. В этом смысле Витгенштейн и Хайдеггер внесли больший вклад в описание такого мира, чем вся наука о природе. Это же относится и к литературе, живописи и музыке, вклад которых в изучение зрения и слуха несравненно больше науки. Поэтому «прислушивание к языку», к звучанию пространственно-временных терминов обыденного языка стано­вится значимым ресурсом «естественной онтологии».

Во-вторых, налицо иная научная тенденция, выраженная социально-гуманитарными науками (культурологией, историче­ской географией, психологией, социологией). В них обнаружива­ются попытки задать определенного рода онтологию, учитываю­щую бытийственные измерения человека. Так, в трудах авторов французской школы «Анналов» и работающего в сходной пара­дигме А.Я. Гуревича обнаруживается не только историко-куль­турная и социальная нагруженность категорий пространства и времени, но и то, что эти категории возникали и долгое время су­ществовали именно как категории культуры, а не естествознания. «Путешествие в Средние века было прежде всего паломничеством к святым местам, стремлением удалиться от грешных мест в свя­тые. Нравственное совершенствование принимало форму топо­графического перемещения», — приводит пример А.Я. Гуревич¹. Или: «Понятия жизни и смерти, добра и зла, благостного и грехов­ного, священного и мирского объединялись с понятиями верха и низа, с определенными странами света и частями мирового про­странства, обладали топографическими координатами»².

¹ Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М, 1984. С. 86.

² Там же. С. 89.

Глава 8. Пространство и время: бытийственная основа знания

Упомянутая экологическая теория восприятия Дж. Гибсона представляет собой современный вариант необерклианства, по­скольку ее автор практически воспроизводит известную критику понятий материи и пространства с позиций последовательного сенсуализма: «Геометрическое пространство — чистая абстрак­ция; пространство это миф, привидение, вымысел геометров»¹. Для объяснения того, как человек способен воспринимать мир, надо отказаться от нечеловеческой картины мира, с одной сторо­ны, и от активистского понимания восприятия как «обработки чувственных данных» — с другой. Гибсон убежден в обратном, в том, что восприятие представляет собой «извлечение инвариантов из стимульного потока»²: инварианты, видимо, образуются во взаимодействии человека с ограниченным сектором материаль­ного мира и описываются категориями «среда», «вещества» и «по­верхности». Эта онтология категорически порывает с традицион­ным атомизмом и ньютонианством, будучи ближе аристотелев­ской и в некоторых аспектах (близкодействии) картезианской физике. «Поверхности и среда — экологические термины, — по­стулирует Гибсон, - их ближайшие геометрические эквивален­ты - плоскости и пространство, но обратите внимание на разли­чие между этими терминами. Плоскости бесцветны; поверхности окрашены. Плоскости - прозрачные призраки; поверхности обычно непрозрачны и телесны. Линия пересечения двух плоско­стей имеет мало общего с местом соединения двух плоских по­верхностей — выступом или уступом... Для изучения восприятия и поведения нужна своя, прикладная геометрия»³. Вот неполный перечень понятий такой геометрии: «земь» (кромка между небом и землей, опорная поверхность), «укрытие» (яйцо или кокон), «открытое окружение» (пустыня или гладь океана), «изолирован­ный объект» (все поверхности которого обращены наружу, а не внутрь), «прикрепленный объект» (характеризующийся тополо­гически незамкнутой компоновкой поверхностей), «место» (по­нятие места в экологии аналогично понятию точки в геометрии), «изогнутая выпуклость», «изогнутая вогнутость», «встроенность» предметов друг в друга и т.п. «Путь» животного на «местности»

¹ ГибсонДж. Экологический подход к зрительному восприятию. М., 1988.С.28.

² Там же. С. 26.

³ Там же. С. 66.

Раздел I. Категориальные сдвиги

предполагает преодоление «преград» (обрывов, ступеней, скло­нов, рубежей). Оседлое существование требует «убежища» (гнез­да, пещеры, хижины) и т.д.

Эта «неформальная геометрия поверхностей» предназначена, помысли Гибсона, нетолько для экологии, но и архитектуры, тех­нической эстетики, биологии поведения и социальных наук¹. При ближайшем рассмотрении она весьма соответствует описанию М. Фуко картины мира XVI в., характеризуемой «пригнанностью вещей». «Пригнанными» (в сознании человека XVI в., по Фуко) яв­ляются такие вещи, которые, сближаясь, оказываются в соседстве друг с другом. Они соприкасаются краями, их грани соединяются друг с другом, и конец одной вещи означает начало другой. Благо­даря этому происходит передача движения, воздействий, страстей, да и свойств от вещи к вещи... Пригнанность (convenientia) — это сходство, связанное с пространственным отношением «ближнего к ближнему», выражающее соединение и слаженность вещей. Именно поэтому она в меньшей степени принадлежит самим ве­щам, чем миру, в котором они находятся. Мир — это всеобщая «пригнанность» вещей².

Еще один пример - из когнитивной психологии, в рамках ко­торой вводится понятие когнитивных карт, связываемое обычно с именами Э. Толмена³ и К. Линча⁴. Когнитивные карты привлека­ют внимание психологов, географов, градостроителей к пробле­мам пространственной ориентации. Причина данного интереса в том, что «пространственные схемы осуществляют жесткий кон­троль над нашим воображением. В значительной мере они и есть наше воображение. С пространственной организацией связано удивительное множество метафор, относящихся к человеческому уму: человек может "занимать положение" для того, чтобы знать нечто, иметь "обширные" или "узкие" знания, посмотреть на во­прос "с другой стороны", изучать "области" и "сферы" знания. Человек, не имеющий адекватной ориентировочной схемы, чув-

¹ ГибсонДж. Указ. соч. С. 82.

² Фуко М. Слова и вещи. М., 1977. С. 62-63.

³ Tolman E. Cognitive Maps in Rats and Men // Psychological Review. 1948. Vol. 55.

Глава 8. Пространство и время: бытийственная основа знания

ствует себя "потерянным" - стрессовая ситуация, с которой свя­зан свой набор метафор»¹.

Линч описывает город в терминах «путей» (линий перемеще­ния), «узлов» (пересечения путей), «вех» (путевых ориентиров), «районов» (мест, объединенных вокруг какой-то достопримеча­тельности) и «граней» (границ пространственных объектов). Ког­нитивные карты — это ориентировочные схемы как активные, на­правленные на поиск информации структуры. Они прямо связа­ны с перемещением познающего субъекта. Акт локомоции требует увеличения информации и одновременно создает условия для ее роста. Это легко показать применительно к зрительному восприятию, объем которого напрямую зависит, во-первых, от движения глаз, обеспечивающего стереоскопическое зрение, и во-вторых, от движения наблюдателя (или самого объекта), ко­торое порождает постоянные изменения в доступном глазу зри­тельном потоке. При этом движение наблюдателя обеспечивает уникальную информацию, несводимую к информации о движе­нии окружающих объектов относительно наблюдателя: сетчаточ-ные изображения видимых впереди поверхностей увеличиваются в размерах, а все проецируемые точки смещаются к периферии, за исключением той, к которой движется субъект, — она остается не­изменной. Движение, таким образом, задает человеку представле­ние о цели уже на уровне непроизвольного восприятия. Именно движение создает условия для сбора полной информации: пред­меты поворачиваются своими «невидимыми» сторонами, осуще­ствляется уточнение оценки расстояния, характера преодолевае­мой среды.

В.И. Вернадский² указывал на северных варягов и полинезий­цев как племена, создавшие системы ориентации при плавании в открытом океане. Вот как иллюстрирует значение когнитивных карт У. Найссер на примере системы навигации племени с острова Палават в Тихом океане. Путешествие в открытом океане требует ориентира, в качестве которого выступает так называемый остров отсчета. «Положение и расстояние определяются так, как если бы лодка стояла неподвижно под усыпанным звездами небом все то время, пока остров отсчета (таковой имеется для каждого плава-

Р. 189-208.

⁴ Lynch К. The Image of the City. N.Y., 1960.

' НайссерУ. Познание и реальность. М., 1981. С. 125-126.

² См.: Вернадский В.И. Избранные труды по истории науки. М., 1981. С. 122.

Раздел I. Категориальные сдвиги

ния от острова к острову) медленно скользит назад»¹. Эта навига­ционная модель построена на основе весьма абстрактных прин­ципов. Острова отсчета никогда нет в поле зрения, точно так же очень редко бывают видны и звезды, под которыми он как бы пе­редвигается. Большая часть релевантной информации на самом деле оказывается результатом расчетов вслепую, наблюдений за волнами, морскими приметами и птицами; но каждый из этих признаков мореплаватель обязательно соотносит с воображае­мым движением отдаленного острова под никак не обозначенны­ми точками подъема невидимых звезд. Представляется, что в та­кой когнитивной карте можно усмотреть прототип геоцентриче­ской модели мира.

Когнитивная карта, формируясь в связи с процессом локомо-ции, может быть в дальнейшем использована и за его пределами. В частности, она выступает эффективным мнемоническим сред­ством. Примером может служить метод локусов, изобретенный древними греками. Для начала человек знакомится с последова­тельностью примечательных мест (локусов), расположенных вдоль некоторого маршрута. Это можно уподобить ознакомитель­ной прогулке по храму, в каждой нише которого стоит своеобраз­ная скульптура или сосуд. Затем, чтобы запомнить случайный список предметов, их надо последовательно вообразить располо­женными в данных локусах. Тогда, чтобы вспомнить список, «по­требуется лишь мысленно повторить путь; каждый предмет из списка будет спокойно дожидаться на том месте, где вы его помес­тили»². Это «мысленное повторение пути» - ключ ко всей челове­ческой культуре, возникающей как текст - рассказ о путешест­вии.

Если обратиться к проблематике географии расселения, то окажется, что она изучает не только абсолютное местоположение членов популяции на земной поверхности, но и их вторичное, или относительное, местоположение. К примеру, этолог Лоренц³ и антрополог Э. Холл⁴ говорят о наличии у приматов и человека, об-

¹ Найссер У. Указ. соч. С. 136.

² Тамже. С. 151.

³ Лоренц К. Агрессия. М., 1994.

⁴ См.: Hall Е. Т. The Hidden Dimension. Garden City, N.Y.: Doubleday, 1966; Его же. The Silent Language. Garden City, N.Y. : Doubleday, 1959; A System for the Notation of Proxemic Behavior. American Anthropologist 65: 1003-1026, 1963.

Глава 8. Пространство и время: бытийственная основа знания

ладающих сильным чувством территориальности, своеобразного «пространственного ватерпаса», показывающего уровень перена­селенности и определяющего тем самым необходимость мигра­ции. Так, Холл выделяет четыре «зоны действия» в зависимости от «межперсональной дистанции»: интимное, личное, обществен­ное и гражданское пространства. Ясно, что размеры этих зон зави­сят не только от физического пространства, но и от индивидуаль­ных особенностей и культурных традиций.

Другой пример уже из географии — модель центральных мест немецкого ученого В. Кристаллера, изложенная в его работе «Центральные места южной Германии» (1933). Суть ее в том, что образующиеся города становятся центрами обеспечения товара­ми и услугами и тем самым структурируют местность, создавая во­круг себя своеобразное поле притяжения. Центральные места первоначально имеют форму круга, а между кругами располага­ются дополняющие районы. По мере численного роста и частич­ного пространственного наложения центральных мест их грани­цы принимают вид более или менее правильного шестиугольника, а карта местности в целом начинает напоминать пчелиные соты. Американский географ А. Филбрик, расширяя модель Кристалле­ра, выделял две фундаментальные структуры размещения челове­ческих поселений. Одна из них - узловая - определяется горизон­тальными отношениями между центральными местами в системе жизнедеятельности человека (в терминологии Эванс-Причарда — структурность как таковая). Другая структура обусловлена верти­кальными связями между расселением и природными ресурсами (экологичность, по Эванс-Причарду). Объединение обеих струк­тур в одной модели позволяет дать многоуровневое описание перехода от однородных районов к узловым и обратно. Так, сель­скохозяйственная ферма, являясь узловым районом уровня А, объединяется с другими фермами в однородный сельскохозяйст­венный район Б, при этом торговые центры, обслуживающие сельскохозяйственные районы, оказываются узловыми районами уровня В, и т.д.' Обратим внимание на одно обстоятельство, не за­меченное самим Филбриком: различие узловых зон от однород­ных и переход от одних к другим является функцией исклю­чительно структурно-горизонтального размещения, т.е. чисто со-

См.: Хаггет Л. География: синтез современных знаний. М., 1979. С. 25.

Раздел, I. Категориальные сдвиги

циальным фактором. Получаемая в результате «местность» и «перемещение» задают социальную, а не природную «геогра­фию».

Понятия «антропогенныхландшафтов» и «этнических полей», используемые Л. Гумилевым в работе «Этногенез и биосфера Зем­ли», также могут быть рассмотрены как описания специфических «поверхностей», по которым пролегают пути — «аттракторы». На таком пространстве прослеживаются культурная эволюция чело­века и сопутствующая ему драма человеческой креативности.

Отдельная тема — это пространственно-временная онтология языка, контуры которой задают идеи Л. Витгенштейна и М. Хай-деггера («Вообразить себе язык значит вообразить себе форму жизни»; «Язык — дом бытия» и т.д.). Характеризуя эпистему Ново­го времени, Фуко пишет, что «слова имеют свое место не во време­ни, а в пространстве, в котором они могут обрести свою исходную позицию, перемещаться, обращаться на самих себя и медленно развертывать кривую своего движения: в тропологическом про­странстве»¹. Он рассматривает затем эту онтологию на примере биологии, политической экономии и теории идей (идеологии).

В искусствоведении (в частности, в теории живописи) поня­тие пространства выполняет центральную функцию. Б.В. Рау-шенбах показывает, как понятие перспективы производно от на­шего восприятия дороги², но останавливается перед объяснением специфики египетской живописи, в которой отсутствует перспек­тива. Дело втом что живописи эпохи Возрождения как раз потому было присуще использование перспективного видения, что это была эпоха географических открытий и завоевательных походов. В соответствии с этим живопись, как и естественный язык, приоб­рела эмпирический характер и стала отображением живого вос­приятия, а не понятия о вещах. Египетская же живопись не то что­бы не знает, она скорее просто отрицает перспективу именно по­тому, что имеет своим предметом неподвижное и вечное бытие (ср. элеаты), основные черты которого уже известны. Она смотрит на предметы сразу со всех сторон и изображает их не так, как они предстают зрению с некоторой ограниченной позиции, но как ес-

100.

Фуко М. Слова и вещи. М., 1977. С. 177.

Раушенбах Б.В. Пространственные построения в живописи. М., 1980. С. 67,

Глава 8. Пространство и время: бытийственная основа знания

ли бы все их поверхности были актуально открыты восприятию некоторого высшего существа. Поэтому пейзаж оказывается гео­метрическим чертежом или схемой, человек же изображается пу­тем арифметического «перечисления» основных частей тела и элементов одежды. Сходным образом «африканские школьники, которых просили нарисовать корову в профиль, изобразили все четыре копыта, два рога и два уха, как бы сочетая вид сбоку с ви­дом спереди, тогда как европейские школьники рисовали про­филь коровы... европейский ребенок рисует буквально то, что ви­дит, хотя он знает, что "на самом деле" это неверно, в то время как африканский ребенок рисует то, о чем он знает, корова не корова, если у нее нет четырех копыт»¹.

Сфера знания и пути, по которым знание развертывается, вы­ступают, таким образом, продуктом фундаментальной онтологи­ческой структуры, обусловливающей возможности проявлений высших психических функций человека. Это «жесткое ядро» бы­тия и сознания, единое для когнитивных настроенностей, объеди­няющих целые исторические эпохи, есть своеобразный магико-мифический комплекс, в котором возвышенно-сакральное виде­ние мира обнаруживает сходство с повседневным примитивным восприятием. Теоретико-познавательный вывод из данных при­меров состоит помимо всего прочего в следующем. Гуманитарные науки стихийно, но неизменно движутся по пути анализа челове­ческой онтологии знания, необходимо характеризующей социо­культурные и космологические характеристики процесса позна­ния в терминах как пространства, так и времени. Это побуждает нас пусть не буквально, но в общем и целом вполне в духе Канта конструировать пространство и время в форме теоретико-позна­вательных категорий.

Эпистемологическая позиция, согласно которой объект по­знания есть аспект независимой от человека реальности, уподоб­ляла процесс исследования реальному путешествию. Отсюда все метафоры, касающиеся «широты» и «узости» знаний, их «глуби­ны» или «поверхностности», «плоского эмпиризма» и «поспешно­го обобщения», «устаревания» и «перспективности» теорий, «от-

Коул М., Скрибнер С. Культура и мышление. М., 1977. С. 91-92.

Раздел I. Категориальные сдвиги

крытия» законов природы, «опережения» практики теорией и т.п. При этом каждый значимый поворот в эпистемологии был связан как раз с попыткой разрабатывать данные метафоры, доводить их до концептуальной формы, что по существу означало уход от пер­воначального натурализма в сторону изучения внутренней струк­туры и динамики познавательного процесса. Справедливость дан­ного тезиса обнаруживается уже при беглом взгляде на влиятель­ные постпозитивистские эпистемологии, будь то «теория трех миров» Поппера, методология «исследовательских программ» Ла-катоса или концепции Куна и Фейерабенда. И именно поиск ме­ханизмов развития знания приводит эпистемологию к избегаемой и даже табуированной тематике «контекста открытия» - к вопро­сам о природе творческого процесса и в конечном счете к необхо­димости «субъективной онтологии» знания, к анализу структуры творческого субъекта - «индивидуальной культурной лаборато­рии». Осознание того, что условия познания неизбежно предста­ют перед нами в форме онтологизаций, требует от эпистемолога вновь и вновь прояснить характер этой креативной онтологии че­ловеческого мира и ту роль, какую в ней играют пространствен­ные и временные структуры.

В частности, предстоит эпистемологически освоить опыт фе­номенологической философии и социологии (А. Шюц), специ­ально связывающей знание с его местом в мире человека, в жиз­ненном мире¹. Способность человека модифицировать личност­ное пространство-время и использовать его в качестве априорных структур познания и практики является оборотной стороной его способности модифицировать реальные время и пространство, делая их предпосылкой собственного духовного развития. Эта те­ма взаимосвязи микрокосма и макрокосма принадлежит к извеч­ной проблематике философии, которая сегодня все в большей степени становится поводом для междисциплинарного научного исследования и одновременно перебрасывает мосты между тео­рией познания и философской антропологией.

¹ См.: Шюц А. Избранное:мир, светящийся смыслом. М., 2004.