Понятия творчества и коммуникации

Следует признать, что обвинения в психологизации теории познания, апеллирующей к понятию творчества, имели опреде­ленные основания. Творчество долгое время понималось с точки зрения его психических предпосылок как процесс, определяемый иерархически структурированным единством способностей индиви­да¹. Предполагалось, что именно психофизиологически понятые способности обусловливают качество мыслительных процессов, направленных на приспособление к изменяющимся и неизвест­ным условиям в сенсомоторных, наглядных, оперативно-деятель-ностных и логико-теоретических формах. Социально-психологи­ческий взгляд на творчество представляет его уже как некоторый аспект развития личности, относящийся к переходу на высокий интеллектуальный уровень. Творческий индивид выделяется из сообщества тем, что способен решать определенный круг посто-

См.: Бескова И.А. Как возможно творческое мышление? М., 1993.

Раздел I. Категориальные сдвиги

янно возникающих задач с более высоким качеством за то же вре­мя. Люди творческого труда образуют социальную группу, функ­ция которой состоит в решении специальных задач интеллек­туального и духовного типа. Большинство культурных эпох отождествляют с предикатом «творческий» высокую социальную оценку.

Последние годы термин «творчество» используется как обо­значение некоторой гипотетической совокупности предметов междисциплинарного исследования, выходящего за пределы пси­хологии. Ключевыми словами, относящимися к данной области, являются: одаренность, оригинальность, фантазия, интуиция, во­одушевление, техническое изобретение, научное открытие, про­изведение искусства, инновационная деятельность вообще. В це­лом термин «творчество» служит программным лозунгом, выпол­няющим стимулирующую и интегративную функции в научном исследовании. Однако сам термин при этом не достигает строго­сти научного понятия. Многообразие его значений объемлет со­бой сферы личности, процесса познания, его результата и их со­циальной оценки, причем часто без их ясного различения. Нет единства и в том, какими свойствами должны обладать личность, процесс и его продукт, чтобы получить название творческого, в каких условиях результат оценивается как творческий. Относи­тельно общепринятым является социально-психологическое оп­ределение творчества как некоторого коммуникативного феноме­на: того, что некоторой группой с точки зрения системы ее ожида­ний воспринимается как новое и тем самым модифицирует эту систему, причем в разных культурах и исторических эпохах оцен­ки творческого акта и результата колеблются между полярными проти воположностя м и.

Междисциплинарные исследования творчества идут парал­лельно философской разработке понятия субъекта познания и критике сциентистско-индивидуалистических концепций. Обна­руживаются сходные черты между познанием в науке, творчест­вом в искусстве, религиозным опытом, моральным решением (Е.Л. Фейнберг¹, Л.А. Маркова², М.О. Шахов, Л.В. Максимов).

¹ См.: Фейнберг Е.Л. Две культуры. Интуиция и логика в искусстве и науке. Фрязино, 2004.

² См.: Маркова Л.А. Человек и мир в науке и искусстве. М., 2008.

Глава 6. Коммуникация и творчество

Творчество оказывается свойством всякой открытой динамиче­ской системы (аутопойесис) подобно тому, как познание высту­пает неотъемлемым свойством жизни (Ф. Варела, У. Матурана¹). Автором научного открытия признается коллектив лаборатории, исследовательской группы или даже традиции в целом, а не от­дельный ученый. Открытие есть продукт социального конструи­рования, а не личного познавательного акта (К. Кнорр-Цетина, Б. Латур, С. Вулгар²). Такие понятия, как понимание, диалог, кон­сенсус, дискурс, создают новые контексты понимания творчест­ва. Особую роль играет здесь и понятие коммуникации.

Современная эпистемология никак не может отворачиваться от обратной связи систем деятельности с физической, социальной и мыслительной средой, из которой деятельность и черпает свои ресурсы, цели и ценности, определяющие ее характер, интенсив­ность и направление. Способность функционировать в изменяю­щемся окружении, трансцендировать, переходя на новые уровни развития, — все это свойства деятельности, которая осуществляет­ся во взаимодействии социальных субъектов.

Это взаимодействие рассматривалось как ключ к пониманию познания в различных, часто полемически заостренных философ­ских традициях. Бесспорность того факта, что всякая деятель­ность может и должна рассматриваться в коммуникативном кон­тексте, признавали прагматисты, интеракционисты, экзистен­циалисты, феноменологи, марксисты и приверженцы социальной эпистемологии. Например, по К. Ясперсу, сама философия «ко­ренится в страдании по поводу дефицита коммуникации... Имен­но в коммуникации впервые достигается цель философии»³. А философы-аналитики немало размышляли над загадочным вы­сказыванием Витгенштейна о том, что «внутренний процесс нуж­дается во внешнем критерии»⁴, и посвятили поискам этого крите­рия (или критериев) множество утонченных исследований. Ко­нечно, они ограничивали поле поиска языком, но главное, что

¹ См.: Варела Ф.Х., Матурана У.Р. Древо познания: Биологические корни чело­веческого понимания. М., 2001.

² См.: Latour В., Woolgar S. Laboratory Life: The Construction of Scientific Facts. Princeton, New Jersey, 1986; Knorr-Celina A'. The Manufacture of Knowledge : An Essay on the Constructivist and Contextual Nature of Science. N.Y., 1981.

³ Jaspers K. Einfiihrung in die Philosophie. Munchen; Zurich, 1994. S. 23.

⁴ Wittgenstein L. Philosophical Investigations. P. 580.

Раздел I. Категориальные сдвиги

само требование критериальное™ указывает на непременное присутствие коммуникации (критерий — это всегда нечто такое, относительно чего есть согласие субъектов - принять или не при­нять, действовать, рассуждать и понимать в соответствии с ним или с чем-то другим). Мысль, да и сознание как таковое, проявля­ются в коммуникации и даже могут быть поняты как ее продукты. Именно к этому выводу, по-видимому, склонялся Витгенштейн, и это было вполне в духе современных ему научных исследований интеракционистских направлений. Например, Р.Ф. Бэйлс так оп­ределял «интеракцию»: «Под социальной интеракцией мы пони­маем разговор или поведение, с помощью которого два или более индивида непосредственно общаются друг с другом»¹. Об интер­акции можно говорить уже тогда, когда деятельность одного ин­дивида (подобно раздражению) вызывает действия (реакцию) другого индивида. Эмпирический анализ интеракционного пове­дения исходит из предпосылки, что действующие субъекты взаим­но ориентируются в отношении друг друга с помощью дополни­тельных ожиданий (определений ситуации, ролевого понимания). При этом предметом исследования являются те нормативные об­разцы поведения, смысловые символы и коммуникативные тех­ники, которые в каждом конкретном случае влияют на интерак­цию, определяя развитие личности и микропроцессы социальных взаимодействий.

Общее место всякого «интеракционизма» (каким бы ни был его теоретический или философский базис) в том, что развитие личности происходит на почве межчеловеческого общения. Впол­не естественно, что это привлекает внимание социальных психо­логов². Они исследуют возможности, используемые субъектами для того, чтобы на основе самоопределения самих себя в качестве Я успешно коммутироваться с другими. Разумеется, при этом важно различение Я и Другого, что оказалось нетривиальной про­блемой для теоретиков при всей интуитивной ясности такого раз­личения.

¹ Bales R.F. Die Interaktionsanalyse // Praktische Sozialforschung II. Beobachtung und Experiment in deutscher Sozialforschung ; R. Konig (Hg.). Koln ; Berlin. 1962 (1956). S. 148.

² См.: Newcomb T.M., Turner R.H., Converse P.E. Social Psychology. The Study of Human Interaction. N.Y., 1965; Baldwin J.M. Social and Ethical Interpretations in Mental Development. L.; N.Y., 1897; Mead G.H. Mind, Self, and Society. N.Y., 1934.

Глава б. Коммуникация и творчество 107

Здесь на первый план вышло понятие коммуникации: Я — это то, что обо мне думают, как меня представляют, интерпретируют мои слова и поступки, какменя чувствуют другие. Я — это мое отра­жение в «зеркале Другого» (Г. Мид, Ч. Кули и др.)¹. Если таких «зеркал» может быть сколько угодно, то и множественность раз­личных отражений Я в этих зеркалах не должна вызывать удивле­ния. Проблема самоидентичности Я снимается с обсуждения, что резко меняет курс эпистемологического анализа. Собственно, это уже и не эпистемология, а ее психологическая «проекция»; другие примеры такого «проецирования» дают исследования социологов (Н. Луман и др.). Сквозь призму таких подходов эпистемологиче­ское Я выглядит «устаревшей» категорией, которая, по Г. Миду, обозначает все, что не подверглось рефлексии, и зависит от био­логической (а не социально-коммуникативной) природы челове­ка. Даже чувственное восприятие, не говоря уже о «рационально­сти», наполнено содержанием социального опыта. Интеракцио-низм, таким образом, снимает различие между психологией личности и социальной психологией, социологическими и эпи­стемологическими характеристиками коммуникативных актов. Даже самосознание и рефлексия (отношение Я к самому себе) объясняются в терминах реагирования на собственную деятель­ность и невербальные формы социальной коммуникации: «Когда мы действуем, мы обретаем связь не только с объектами наших действий, но и с непосредственными обратными воздействиями наших действий на нас самих. Говорящий слушает свой голос вме­сте с другими»². Обучение языку и коммуникативным навыкам находит объяснение в рамках этого подхода вне связи с воздейст­вием на индивида внешних факторов, но исключительно благода­ря социально опосредованному отношению Я к самому себе.

Ю. Хабермас, по праву считающийся первым авторитетом в исследованиях коммуникативной рациональности, склонялся к «переводу» эпистемологических понятий на язык, в котором ин­теракция понимается как синоним коммуникативной деятельно­сти. «Под коммуникативной деятельностью я понимаю... симво­лически транслируемую интеракцию. Она осуществляется в со­ответствии с обязательно принимаемыми нормами, которые

¹ См.: Cooley C.H. Human Nature and Social Order. N.Y., 1964 (1902).

² Ibid.

Раздел I. Категориальные сдвиги

определяют взаимные поведенческие ожидания, а также понима­ются и признаются по крайней мере двумя действующими субъек­тами... В то время как состоятельность технических правил и стра­тегий зависит от состоятельности эмпирически истинных или аналитически правильных высказываний, значение социальных норм основано лишь на интерсубъективном согласии по поводу интенций и гарантировано общим признанием своих обяза­тельств»¹. Итак, коммуникативная рациональность — это то, что описывается нормами, признанными и принятыми на основе со­гласия. Именно так, а не наоборот, и в этом суть дела. Общая схема коммуникации имеет, по Хабермасу, следующий вид: субъект стремится интенционально связать себя с другими, производя эту связь по социальным правилам и тем самым оказывая интерак­тивное влияние на других. И эти правила - то, что можно назвать коммуникативной рациональностью. Вопрос «рационально ли следовать этим правилам?» просто не рассматривается, поскольку никакой иной рациональности, помимо той, что возникает и удерживается в коммуникациях, нет. По крайней мере ее нет как объекта анализа, базирующегося на социологических или психо­логических (или каких-либо иных специально-научных) исследо­ваниях. Это отношение интеракционизма к рациональности так или иначе сквозит в ряде других современных идей и подходов (социальный конструктивизм, «смерть субъекта», тотальность интерпретации, ситуационный анализ).