Мы хотим вырваться из выдуманного мира! 8 страница

Названный выше акцент на развитии культуры как инварианта человеческой истории всегда присутствовал в марксизме, но, к сожалению, был недостаточно развит нашей школой. Несмотря на сотни интереснейших и очень сильных работ (авторов я упомянул выше) это отчасти до сих пор «белое пятно» в марксистской философии истории (как и ряд других – например, проблемы социо-пространственного взаимодействия различных общественных систем – но об этом как-нибудь в другой раз). Более того, этот пласт марксистских разработок был и остается мало известен догматически мыслящим марксистам. Его вообще не знает подавляющее большинство антимарксистов. Но В.Ж.Келле о нем хорошо знает. Столь же хорошо он знает, что этот круг идей не менее важен для марксистской философии истории, чем формационный подход, к которому догматики часто сводят нашу философскую школу.

Именно этот пласт (если не идей, то проблем) и волнует, как мне кажется, больше всего В.Ж.Келле. Вот только почему (или зачем) Вы выводите это проблемное поле за рамки марксизма и втискиваете в абсолютно чуждый ему «цивилизационный подход»? Только потому, что советский «марксизм-ленинизм» игнорировал (а подчас и третировал) марксистскую гуманистическую философию историю? Или затем, чтобы отделить себя во мнении коллег и будущих поколений от тех догматиков?

Право, такой мэтр как профессор Келле уже давно стоит выше этой суеты…

Впрочем, я, скорее всего, что-то просто не понял в Вашей работе, уважаемый Владислав Жаннович. В ней, наверное, должен быть еще и какой-то другой, более глубокий смысл…

P.S. Казарменный коммунизм

как Минотавр у входа в лабиринт

марксистских практик[39]

Поводом для написания этого текста стал диалог с международным коллективом ученых, осуществляющих под руководством известного немецкого ученого В.Хауга издание «Критического исторического словаря марксизма». Он публикуется на немецком языке, к 2009 г. в свет вышло семь томов. Особенную благодарность авторы хотели бы выразить профессору Гюнтеру Майеру, диалоги с которым и стали непорседственной причиной появления данного материала. Однако в дальнейшем нам показалось, что разговор о казарменном коммунизме принципиально важен безотносительно к собственно историческим проблемам.

Во-первых, многочисленные исторические практики создания новых обществ, лидеры которых так или иначе ассоциировали себя с идеями коммунизма и марксизма, казались все в той или иной мере заражены вирусом «казармы». В наибольшей степени в опытах ГУЛАГов, маоцзедуновского Китая и полпотовской Кампучии; в наименьшей – на Кубе или в СССР периода «оттепели» начала 60-х; но так или иначе – везде.

Во-вторых, призрак «казармы» то и дело тревожит новые практики – уже XXI века – социалистических трансформаций в Венесуэле и других странах.

В-третьих, опыт деятельности многих левых организаций и сегодня, как полтора века спустя, то и дело начинает воскрешать элементы то ли нечаевщины, то ли бакунинщины с их подменой социального творчества активизмом вождей, а то и прямым наса-ждением волюнтаризма и произвола, а то и террора и насилия, не обусловленных никакими объективными причинами.

Все это превращает вопрос о природе «казарменного коммунизма», причинах его появления и устойчивого воспроизведения в один из неизменно актуальных. На входе в лабиринт многообразных сценариев анти- и посткапиталистических практик стоит Минотавр и задает каждому из теоретиков-марксистов, один и тот же вопрос-требование: докажите, что практическое воплощение предлагаемой Вами теории не породит очередную «казарму»!

Предлагаемый ниже текст не сеть ответ на этот вызов Минотавра. Это всего лишь расширенный вариант статьи для словаря марксизма. Но, как нам кажется, он может послужить важным элементом для того ответа на данный вопрос, который авторы предложили в своих текстах о причинах появления и путях не-повторения практик мутантного социализма[40].

К.Маркс о «казарменном коммунизме». Казарменный коммунизм как антитеза «царства свободы»

Несмотря на относительно позднее (1852) появление самого термина, теоретическая конструкция, которую мы можем назвать «казарменный коммунизм» (в дальнейшем – КК), появилась достаточно давно. По сути дела первые черты модели, близкой по ряду признаков к КК, можно найти у некоторых социалистов-утопистов, например, в «Городе Солнца» (изд. 1623) Томазо Кампанеллы. Среди этих черт – власть жрецов, жесткая регламентация общественной жизни и даже быта, уничтожение семьи и т.п. Впрочем, гуманист Кампанелла был далек от собственно казарменных принципов и его утопические идеи были связаны, скорее, с пережитками средневековой цеховой регламентации и попытками укоренить власть разума в среде «простого» народа, чем с идеями насильственного контроля над всей общественной жизнью со стороны бюрократического центра (что стало главной идеей КК). Подобные идеи централизованной регламентации еще не раз возникали в различных утопических работах, они проявляли себя и в практике организации некоторых общин, построенных по принципам, ныне иногда отождествляемым с социалистическими. Все это было, как будет показано далее, не случайно для попыток построения теоретических и практических альтернатив капитализму на ранних стадиях его возникновения.

К.Маркс обратился к проблеме грубого, уравнительного коммунизма уже в своих первых работах, в частности, в экономико-философских рукописях 1844 года и, позднее, в «Немецкой идеологии» и ряде других работ. В этих произведениях термин КК еще не встречается, но содержательно Маркс дает характеристику именно этого феномена, точнее, его социально-философской природы. Она связывается с негативным упразднением частной собственности, которое становится (в силу «грубости» отрицания) не более чем ее всеобщим развитием. Для грубого коммунизма характерно положение, когда«господство вещественной собственности над ним так велико, что он стремится уничтожить все то, чем, на началах частной собственности, не могут обладать все; он хочет насильственно абстрагироваться от таланта и т. д. Непосредственное физическое обладание представляется ему единственной целью жизни и существования; категория рабочего не отменяется, а распространяется на всех людей; отношение частной собственности остается отношением всего общества к миру вещей; наконец, это движение, стремящееся противопоставить частной собственности всеобщую частную собственность, выражается в совершенно животной форме, когда оно противопоставляет браку (являющемуся, действительно, некоторой формой исключительной частной собственности) общность жен, где, следовательно, женщина становится общественной и всеобщей собственностью. Можно сказать, что эта идея общности жен выдает тайну этого еще совершенно грубого и неосмысленного коммунизма»[41]. Продолжая, К.Маркс пишет: «Что такое упразднение частной собственности отнюдь не является подлинным освоением ее, видно как раз из абстрактного отрицания всего мира культуры и цивилизации, из возврата к неестественной [IV] простоте бедного, грубого и не имеющего потребностей человека, который не только не возвысился над уровнем частной собственности, но даже и не дорос еще до нее. Для такого рода коммунизма общность есть лишь общность труда и равенство заработной платы, выплачиваемой общинным капиталом»[42]. И вот завершающий эти рассуждения аккорд: «грубый коммунизм, есть только форма проявления гнусности частной собственности»[43].

В этих положениях раннего Маркса в предельно общем, философском виде выделяются именно те черты грубого, казарменного коммунизма, которые являются его предельно абстрактными, но вместе с тем и универсальными характеристиками, являющимися именно в силу этой предельной (но не выходящей за границы феномена) абстрактности чертами системного качества данного феномена. Суммируя идеи Маркса, мы можем показать, что на данном уровне исследования это качество состоит в отрицательном» упразднении частной собственности, которая в силу этого не только не исчезает, но и становится всеобщей и превращении вследствие этого капитала – в «общинный», капиталиста – во «всеобщего» капиталиста (т.е. единую деспотически распоряжающуюся трудом машину), а труд – в принудительно-организованный. В результате, как показывает Маркс, происходит насаждение уравнительности и принуждения к труду. Наконец, как следствие всего этого, вводится всеобщая регламентация общественной и личной жизни («общность жен» и «отмена» семьи как наиболее яркие проявления differentia specifica грубого коммунизма).

Термин «казарменный коммунизм» впервые используется К.Марксом и Ф.Энгельсом в работе «Великие мужи эмиграции» (май-июнь 1852 г.), написанной в связи с полемикой против мелкобуржуазных кругов эмиграции, которые после поражения революции 1848 г. выступали с нападками на пролетарских революционеров. В этой работе термин КК связывается с моделью общественной организации, для которой характерны авторитет лидеров, казарменная организация жизни, патриархальность, привносимая извне заповедь самопожертвования. Как пишут Маркс и Энгельс, «Жизнь в казармах должна быть освящена идеей; это достигается посредством казарменного коммунизма, благодаря которому презрение к обычной гражданской деятельности приобретает высший смысл…»[44].

Наиболее известное же употребление этого термина и его раскрытие содержится в совместной работе К.Маркса и Ф.Энгельса, написанной ими при участии П.Лафарга «Альянс социалистической демократии и международное товарищество рабочих» (1873 г.). Эта работа была написана, в том числе, в связи с появлением статьи С.Г.Нечаева «Главные основы будущего общественного строя». В этом тексте российский автор предлагает модель, в которой господствуют такие черты как всеобщность и обязательность труда (под угрозой смерти), насильственное принуждение к труду, максимизация производства при минимизации потребления, уравнительное распределение, общественная организация семейной и личной жизни, быта (так называемые общественные столовые и спальни…), диктатура безликого «комитета» как способ управления и т.п.

Суммируя черты этой концепции, К.Маркс пишет: «Какой прекрасный образчик казарменного коммунизма! Все тут есть: общие столовые и общие спальни, оценщики и конторы, регламентирующие воспитание, производство, потребление, словом, всю общественную деятельность, и во главе всего, в качестве высшего руководителя, безыменный и никому неизвестный «наш комитет»»[45].

Как таковой КК является реакционной (ориентированной в прошлое, в направлении социального регресса) антитезой объективным процессам рождения нового общества.

В своизх работах К.Маркс, Ф.Энгельс и их последователи показывали не случайность рождения будущего мира, обосновывая его черты объективными закономерностями генезиса новой системы, диалектически снимающей основные противоречия (и достижения) прежней. При этом Маркс рассматривает будущее общество (коммунизм, «царство свободы») как диалектическое отрицание не только капиталистической формации, но и всей «предыстории», всего «царства необходимости».

КК является прямой противоположностью всех основных закономерно формирующихся черт новой системы, что показали в своих работах К.Маркс и Ф.Энгельс и их последователи[46].

Во-первых, прогресс обобществления в материальном производстве и развитие всеобщего труда (об этом К.Маркс пишет и в «экономико-философских рукописях» 1844 г., и «Экономических рукописях» 1857-59 гг., и в «Капитале», и в более поздних работах, Ф.Энгельс – в «Анти-Дюринге» и мн.др.) обусловливает такую черту будущего общества как позитивное снятие частной собственности. В отличие от КК как негативного отрицания частной собственности, формально означающего ее уничтожение, а на деле ведущего к развитию «всеобщей частной собственности», коммунизм предполагает присвоение каждым всеобщих общественных благ (неограниченных общественных ресурсов, результатов всеобщего общественного труда – знаний, культурных ценностей, природы) и социализацию ограниченных ресурсов на основе равного демократически организуемого присвоения и распоряжения ими

Во-вторых, коммунизм предполагает такое развитие производительных сил (снятие общественного разделения труда, рост свободного времени и т.п.), которое обусловливает необходимость снятия не только формы наемного труда, но и ее технологической основы – реального подчинения труда капиталу, возникающего вследствие развития машинного производства и превращения человека в частичного работника. Последнее предполагает как свою предпосылку такой достижимый еще в рамках развитого капитализма результат как уничтожение личной зависимости и «негативное» освобождение работника. В силу этого характерная для КК модель принудительного труда является (с точки зрения законов прогресса производительных сил и человека) консервативно-реакционной, ориентированной на добуржуазные механизмы социальной организации, тормозящие социальный прогресс (не говоря уже об антигуманности и аморальности этих механизмов).

Следствием процесса освобождения труда и его предпосылкой становится объективная необходимость ориентации развития будущего общества на гармоничное и всестороннее развитие личности, предполагающее удовлетворение в том числе и утилитарных потребностей, а не типичный для КК аскетизм.

В-третьих, система распределения в будущем обществе марксизмом (в отличие от КК) не постулируется, исходя из некоторых императивов, а выводится из закономерностей общественного развития. В частности, марксизм показывает, что по мере развития свободной творческой деятельности доминирующей становится потребность в труде (точнее – творческой деятельности). И именно в той мере, в какой труд превращается вглавную потребность и мотив, становится возможным распределение [прежде всего труда] по потребностям. Пока же деятельность остается репродуктивной и в этой мере требуются внешние стимулы, будущее общество вынуждено использовать отнюдь не уравнительные принципы, а механизмы распределения по труду и общественные фонды потребления.

Наконец, снятие отчуждения (во всех сферах общественной жизни – от политической до семейной) как «основной энергетический принцип будущего», обусловленный закономерностями развития нынешней системы, обусловливает соответствующие черты «царства свободы», прямо противоположные модели отношений будущего общества (формальный коллективизм, принуждение к выполнению общественных обязанностей, аскетизм), выстраеваемой авторами КК. В политической сфере это все более последовательное развитие демократии (от парламентаризма к демократии участия, базисной демократии и самоуправлению – во времена Маркса – по принципам Парижской коммуны) и отмирание государства. В области личных отношений – снятие внешних, отчужденных (обусловленных рынком, частной собственностью, религией и т.п.) ограничений собственно человеческих отношений и чувств – любви, дружбы и т.п.

Вот почему критика идей КК стала одной из важнейших задач и самих К.Маркса и Ф.Энгельса, и их последователей и сподвижников. И дело здесь не в том, что концепция КК столь научно аргументирована и комплексна, что требует серьезной критики. Модель-то как раз предельно примитивна и груба не в меньшей мере, чем предлагаемый ею строй. Проблема гораздо тоньше: марксизм показал не случайность появления этих теорий, наличие определенных реальных общественных интересов и социально-экономических сил, способных реализовать именно такую видимостную, реакционную «альтернативу» капитализму.

Теоретическая модель КК и «реальный социализм»

Опыт «реального социализма», принявшего вид мировой системы, заставляет по-новому взглянуть на природу КК. Начнем с того, что с появлением «реального социализма» понятие КК и сходные с ним термины стали использоваться уже не как теоретическая модель будущего общества, предложенная Нечаевым, Бакуниным и т.п., а как понятие, используемое критиками практики социалистических преобразований и призванное показать, что строительство социализма неминуемо ведет к формированию строя, который во многих чертах сходен с теоретической моделью КК[47].. По сути дела этот термин стал использоваться в новом смысле – как обозначение тоталитарной природы общественной системы, сложившейся в СССР и других странах мировой социалистической системы. ). В большинстве случаев этот термин использовался как синоним других, более часто употреблявшихся терминов, частности, таких как «командно-административная система» (Г.Попов), «тоталитаризм» (А.Яковлев) и др.

Действительно, как было показано в работах Л.Троцкого («Преданная революция») и многих других авторов, практика «строительства социализма» в ряде стран мировой социалистической системы, имела ряд черт, сходных с моделью КК. Выделим основные из них, взяв в качестве сравниваемого с моделью эмпирического объекта СССР сталинского периода (наиболее яркий и масштабный пример реализации «казарменных» принципов на практике).

К числу очевидно бросающихся в глаза сходств можно отнести следующие (возьмем в качестве исходного пункта схему Нечаева

Обязательность труда и внеэкономическое принуждение к труду. В СССР 30-х годов эти, предусматриваемые моделью Нечаева, механизмы так же присутствовали. Непосредственно это было характерно для так называемых «колхозников», не говоря уже о заключенных. Для рабочих города и интеллигенции модель организации труда была более сложной.

Максимизация производства при минимизации потребления – то же, в общем и целом, типичное, но не всеобще распространенное явление.

Уравнительное распределение – черта, характерная непосредственно для «колхозного крестьянства» в период 30-х гг.; в некоторой степени была типична для всей системы.

Общественная организация семейной и личной жизни, быта (общественные столовые и спальни…), «обобществление жен» – если и присутствовало, то скорее как некоторая тенденция (коммунальные квартиры, вмешательство партийных организаций в личную жизнь).

Диктатура безликого «комитета» как способ управления. Здесь сходство максимально, разве что следует признать, что «комитет» был не только не безлик, но напротив, жестко связан с ликом одного единственного вождя (культ личности Сталина и других вождей в СССР, аналогичные явления и в большинстве других стран «реального социализма»).

Вместе с тем, все эти сходства с моделью КК не должны скрывать реальной диалектики социальной организации «реального социализма»[48].

Даже если рассматривать названную выше наиболее приближенную к КК форму «реального социализма» – СССР 30-х – начала 50-х годов, то и здесь можно найти существенные отличия. Они касались, во-первых, социально-экономической жизни. Наряду с внеэкономическим принуждением, уравниловкой и периодами голода в деревне, в стране присутствовали и реальный массовый энтузиазм как проявление отношений ассоциированного социального творчества, и распределение по труду с определенной социальной дифференциацией (примерно 10 раз между неквалифицированным рабочим и ученым высшей квалификации), и впервые в мире реализованная система социальной защиты с бесплатным здравоохранением и образованием. В целом за сталинский период (при том, что на него выпала чудовищная война) не только производительные силы, но и качество жизни подавляющего большинства граждан возросли.

В общественной жизни присутствовали не только чудовищный террор и идеологическое подавление, но и такие феномены, как резкий скачок в уровне образования (с переходом от 80% неграмотного населения царской России к одной из лучших в мире систем образования), высочайшие достижения в области культуры (причем доступной массам работников) и т.п..

Наконец, не будем забывать, что в качестве примера мы рассмотрели наиболее жесткий исторический вариант «реального социализма». Если же посмотреть на другие исторические периоды и другие страны, то ситуация станет более сложной (за исключением, наверное, периода «военного коммунизма»).

Так, взяв в качестве примера СССР периода «оттепели» (конец 50-х – начало 60-х годов) или Венгрию, Польшу, Чехословакию, ГДР 70-х гг., легко заметить, что эти исторические прецеденты будут существенно отличаться от абстрактной модели КК: ни минимизации потребления, ни общих жен, ни принуждения к труду (за исключением административных наказаний за злостное тунеядство) мы в этих примерах не найдем. В то же время во всех названных выше случаях мы найдем и немало сходства по базовым признакам. Следовательно, требуется не только чисто внешнее описание сходства и различия этих феноменов, но и анализ глубинных основ не только теоретической модели КК, но и возникновения «реального социализма». Здесь, однако, присутствует широкий спектр различных подходов.

КК и дебаты о реальном социализме. Элементы КК в современном левом движении.

С самого возникновения «реального социализма» – Октябрьской социалистической революции 1917 года – и вплоть до настоящего времени активно идет дискуссия о природе этой Мировой социалистической системы (МСС). При этом многие общественно-политические деятели и ученые рассматривают МСС как неслучайное практическое воплощение КК или, по меньшей мере, среди основных свойств МСС выделяют именно те, что характерны для модели КК. В то же время существует и прямо противоположная позиция, а так же ряд специфических подходов к проблеме.

Среди тех, кто относит черты КК к системному качеству «реального социализма», выделяется три группы авторов.

Первые – сторонники вечности и «естественности» капиталистической системы (рынка, частной собственности) и либеральной идеологии (наиболее известны среди них такие как Ф.Хайек, Р.Пайпс, и др.; в несколько смягченном варианте этих же позиций придерживаются Л.Мизес, К.Поппер и их коллеги[49]). Эти авторы, как правило, не обращаясь к концепциям КК и авторам, их создавшим, считают, что основными чертами всякого социалистического проекта (в том числе и реально воплощенного в странах МСС) являются именно те, что характерны для модели КК, а именно: личная зависимость граждан от системы (в терминологии Ф.Хайека – «рабство»), принудительность труда, уравниловка и отсутствие стимулов к труду и инновациям, принудительный коллективизм и общественное вмешательство в личную жизнь, наконец, как самое важное, – тоталитарная политическая система. Аргументация этой позиции хорошо известна: в ее основе лежит тезис об отсутствии каких-либо теоретических и практических альтернатив рыночно-капиталистической социально-экономической системе и либеральной идеологии. Критика такой критики «реального социализма» как тоталитарной системы так же хорошо известна[50].

Вторые – ученые и общественные деятели социал-демократической ориентации. Они восходят в своих работах к меньшевистской критике стратегии и тактики большевизма, а так же первых шагов социалистического строительства в СССР. Как известно, в своих работах накануне и сразу после Октябрьской революции (Суханов[51]) меньшевики предсказывали вырождение попыток социалистического строительства в СССР и последующее скатывание большевиков к практике именно казарменного коммунизма. Аргументация этих ученых была связана с акцентом на действительных причинах, вызывающих к жизни феномен КК, в частности, таких как, во-первых, низкий уровень развития производительных сил и незавершенность даже индустриальных преобразований в России, малочисленность и слабость сил, способных к осуществлению сознательного социального творчества нового общества на демократической базе и демократическими методами. Во-вторых, развитие капитализма в России приняло вид «военно-феодального империализма», для которого были характерны многие формы «казарменного капитализма». В-третьих, для этой страны было характерно господство патриархального и полупатриархального крестьянства в России с типичными для этих слоев традициями общинности, привычкой к личной зависимости и т.п. Все это было тесно связано с отсутствием демократии и развитых форм гражданского общества, низким уровенем развития форм самоорганизации трудящихся.

К данной группе авторов по существу позиции примыкают и многие ученые и общественные деятели периода перестройки в СССР (А.Яковлев, и др.[52]). В своем анализе природы общественного строя, сложившегося в МСС (в качестве примера обычно берется только СССР сталинского периода), они, подобно своим коллегам-либералам, акцентируют внимание только на негативных чертах этой практики (тоталитаризм, низкое качество жизни, уравниловка). Последнее делает написанный ими портрет «реального социализма» на удивление сходным с теоретической моделью Нечаева и иных сторонников «казарменного», «грубого» коммунизма. Отличие от либеральной позиции данных авторов состоит главным образом в том, что они понимают различие между теоретической моделью К.Маркса и практикой «реального социализма» и считают возможным использовать некоторые элементы аутентичного марксизма в своей социал-демократической практике. Кроме того, следует учесть, что под влиянием негативных последствий развития капитализма в России и распада СССР ряд из ученых, примыкавших к этому направлению (Г.Попов и др.), несколько скорректировали свою позицию, сделав ее более взвешенной.

Третий вариант критики реального социализма, приводящий к отождествлению сталинской практики с моделью КК по многим пунктам, характерен для поздних работ Троцкого («Преданная революция») и многих из его последователей. При этом, однако, троцкисты (в отличие от «меньшевиков» и их последователей) видят не только сходство, но и существенные отличия практики СССР и теоретической модели КК. Различные течения троцкистов по разному квалифицируют сущность этого общественного строя (вплоть до теорий государственного капитализма Т.Клиффа), но в любом случае они считают «казарменные» черты реального социализма негативными извращениями теоретической модели марксизма, а не имманентной чертой всякой социалистической модели.

Совершенно иначе на соотношение практики «реального социализма» и модели КК смотрят различные ортодоксальные марксисты (не только из числа работавших в СССР и других странах МСС ученых, связанных тогда узкими рамками цензуры, но и современные специалисты, наиболее сильным представителем которых является Р.Косолапов) и лидеры неосталинистких коммунистических партий (В.Тюлькин и др.). Наиболее известными защитниками СССР являются, однако, даже не ортодоксальные коммунисты, а апологеты «советской цивилизации», среди которых наиболее популярен С.Кара-Мурза.

Точка зрения левого крыла весьма разнородной группы адептов достижений СССР мало изменилась по сравнению с учебниками научного коммунизма пятидесятилетней давности и состоит в том, что в СССР существовал основанный на эффективной общественной собственности и социалистической демократии прогрессивный общественный строй, ориентированный на благо народа. Как таковой он не имел и не мог иметь ничего общего с моделью Нечаева и Ко. При этом парадоксом является то, что нынешние сторонники этой позиции всячески поддерживают необходимость ряда политических мер, близких по своей природе к модели КК (жесткий централизм, государственный контроль за средствами массовой информации и др.).

К сожалению, эта точка зрения пользуется активной поддержкой в ряде про-сталинистких коммунистических организаций в постсоветском пространстве. Последнее неслучайно: варварская, «казарменная» модель капитализма, развивающегося в современной России, основанная на широком использовании форм личной зависимости, вопиющем неравенстве и приводящая к нищете значительной части трудящихся; разочарование в формах буржуазной демократии (они дискредитировали себя на постсоветском пространстве); слабость форм самоорганизации трудящихся; пережитки советской патриархальности и иждивенчества – все это создает питательную среду для возрождения идей КК даже в XXI веке.

Что касается позиции авторов этого текста, то, как уже было замечено, мы многократно обосновывали нашу трактовку «реального социализма» как объективно-обусловленной мутации первых попыток широкомасштабного прорыва человечества к царству свободы.[53] «Мутантный социализм» стал следствием «ловушки ХХ века» (необходимости пе5рвых социалистических революций вследствие обострения противоречий империализма при невозможности полномасштабного развития нового общества на незрелом материальном и культурном основании), был пронизан глубочайшми противоречиями между этими мутациями (в духе «казарменного коммунизма») и действительными ростками царства свободы и имел минимальные шансы на трансформацию в более адекватную этим росткам модель, но и те в конечном счете оказались упущены.

Социальные причины возникновения КК в прошлом и угрозы его нового появления.

Идеи КК стали следствием развертывания противоречий ранних стадий развития капитализма с характерными для этих периодов предельно дикими и грубыми формами угнетения со стороны капитала, с одной стороны, отсутствием иных, кроме консервативно-феодальных и мелкобуржуазных форм оппозиции – с другой.

Первое становилось всякий раз основанием для построения столь же брутальных, жестких, грубых форм оппозиции и альтернативы, сколь и формы, предлагаемые капиталом. Как показал К.Маркс в «Капитале», первоначальное накопление капитала и период индустриализации основывались на широком использовании принуждения (в том числе – внеэкономического), навязыванием казарменных (в прямом смысле слова – большинство рабочих России XIX века жило в казармах с общими спальнями, скотскими условиями существования, грубостью и пьянством, немыслимыми с точки зрения сегодняшнего «цивилизованного» буржуа из стран «золотого миллиарда») форм общественной жизни и быта. Капитал этого периода делал жен и детей не просто «общими», а низведенными до положения скота, развертывая и экономическую, и основанную на личной зависимости эксплуатацию женщин и детей. Иными словами, мы можем говорить о наличии формы «казарменного капитализма» (капитализма, широко использующего формы личной зависимости и внеэкономического принуждения, варварской, «казарменной» эксплуатации).