Мы выступаем за плюрализм подходов в преподавании экономической теории 19 страница
Второй круг предпосылок – это прогресс ассоциированного социального творчества, имеющего форму реформ и революций, что требует своего специального анализа.
При этом для нас особое значение имеют именно революции, не случайно названные «локомотивами истории» и «праздником угнетенных», ибо именно в эти относительно краткие периоды предельно обнажается весь комплекс названных выше проблем. Кстати, именно через реформы и революции, посредством них, вних любой член «глобального человейника» уже сегодня и сейчас, в любой точке планеты Земля может возвыситься до личностного включения в процесс освобождения человечества и тем самым позитивного самоосвобождения. При этом реформы будут общедоступным паллиативом, переходной формой отчуждения/освобождения, тогда как социальная революция есть общедоступный мир (пространство и время) позитивной свободы в рамках царства необходимости.
Социальная революция как качественный перелом, смена качественно различных систем отчуждения (способов производства), а уж тем более как грядущее начало перехода из «царства необходимости» в «царство свободы», знаменуется рядом особо важных для нас характеристик процесса социального освобождения[383].
Во-первых, революция ломает старую систему институтов отчуждения и вплоть до момента торжества нового способа производства знаменуется кратковременным торжеством «царства свободы», когда старая система подчинения уже разрушена, а новая еще не возникла, рождая тот самый «праздникугнетенных», когда вы, кажется, можете своими руками изменять мир как захотите («опьянение свободой»). Это, кстати, порождает хорошо известный философам истории феномен «забегания вперед», когда революции заходят чрезмерно далеко по отношению к объективным возможностям: пока длится этот «праздник», объективные детерминанты, «ограничители»; в том числе, новые производственные отношения, социально-политические институты и т.п., уже или еще не действуют. Именно здесь оказывается особенно важна мера «культурности» революции, ибо последняя по идее должна ограничивать претензии революционеров (характерно в этом отношении «отступление» Ленина к нэпу, не принятое сталинистами).
В данном тексте остается «за скобкой» анализ диалектики взаимодействия процессов развития креатосферы и социального освобождения, которая может быть резюмирована в законе взаимообогащения прогресса культуры и социального освобождения. Между тем анализ этой диалектики позволяет показать, что социальные революции являются взрывом не только социального недовольства, но и перенакопленного культурного потенциала общества, сжатого до взрывоопасного состояния «старой» системой отчуждения. Не только производительным силам, но и культуре, развитие которой оказывается особенно необходимо для самосохранения старого, загнивающего общества, с одной стороны, становится тесно в прежних социальных рамках. С другой стороны, культура, креатосфера (нелинейное развитие которой есть инвариант жизни рода Человек) стремится в лице своих лучших представителей как бы к самозащите себя от агрессивно-разрушающего (или застойно-разлагающего) воздействия мира отчуждения, дозревшего до очередной революционной ситуации.
Неслучайно поэтому и то, что первоначальный импульс подлинной революции сначала рождается в умах «диссидентской» (и как правило, творчески наиболее продуктивной) интеллигенции. Другим слагаемым этого процесса является протест творческой части общества против разрушения и подавления подлинной культуры. Старая система, одной рукой пытаясь влить в свое дряхлеющее тело «кровь молодых девушек» (развивать культуру), другой тормозит все новое и прогрессивное. Взрывающая это противоречие революция, рождая временное состояние социального освобождения, притягивает к себе наиболее ищущую и творчески открытую часть интеллигенции, в то же время всасывая как мощный вихрь и массу мусора. Революция как мощный энергетический всплеск социального творчества и анти-отчуждения рождает тем самым и мощное поле, генерирующее потенциал для развития креатосферы (отсюда культурные всплески революций). При этом подавляются и разрушаются основы жизнедеятельности той части интеллигенции, кто был сращен со «старой» системой отчуждения, чьи творческие качества оказались подчинены ролью привилегированного раба, обслуживающего гегемонию власти.
В то же время всякая социальная революция в рамках царства необходимости, начинаясь как освобождение, заканчивается как торжество новой системы отчуждения, и творцам приходится или рисковать утратой общественного положения, или подчиняться новой власти. Так, например, при переходе к капитализму творцы, уйдя от подчинения аристократии, попадают в подчинение рынку, золотому тельцу. Как заметил В.Межуев, интеллигенция в революции ждет Дон Кихота, а попадает в удушающие объятия Санчо Пансы.
И все же всякая подлинная революция служит прогрессу культуры. Более того, мы можем сказать, что только тот социальный качественный сдвиг («взрыв»), который способствует (1)новому скачку в развитии креатосферы,(2) рождению системы отчуждения, относительно менее антагонистичной для прогресса Человека и культуры, чем предыдущая, и(3) росту меры социального освобождения, мы можем назвать подлинной социальной революцией, праздником не только угнетенных, но и культуры.
Во-вторых, всякая революция (в отличие от бунта или государственного переворота) поднимает к творчески-преобразовательной, созидательной деятельности широкие слои трудящихся, возвышая их до совместных сознательных, позитивных действий. Причем чем глубже преобразования, тем более масштабные и организованные действия оказываются востребованы историей. Неслучайно поэтому революции поднимают до творческой деятельности (и культурной, и социальной) столь широкий круг новаторов из «низов» и оказываются праздником именно угнетенных. Так, например, большая часть культуры Ренессанса, Просвещения и других периодов буржуазных революций была создана именно представителями угнетенного третьего сословия.
В-третьих, революции оказываются теми уникальными периодами «предыстории», когда люди сами, непосредственно, на глазах у ошеломленных обывателей создают новые общественные отношения и оформляющие их институты: новые отношения собственности и распределения, новые формы организации труда и политической жизни, новые направления в искусстве и образовании. В течение дней и даже часов создаются общественные феномены, навечно остающиеся в истории – Декларация прав человека, Советы рабочих и крестьянских депутатов и тысячи других. Именно поэтому революции становятся «локомотивами истории».
Суммирование сказанного выше позволяет сделать вывод, что именно социальные революции оказываются пространством и временем максимального (в рамках «царства необходимости») продвижения человечества по пути социального освобождения.
Но это происходит только в той мере, в какой эти действия не вырождаются в беспочвенный активизм и волюнтаристическое насилие. Между тем на практике в той или иной мере (а для нас объективно важна именно эта мера) все имевшие место в истории революции «переболели» этой заразой вырождения; все – от крестьянских войн и Войны за независимость до Великой французской и Великой октябрьской революций – и истории еще предстоит рассудить, где была, а где не была перейдена та качественная грань, за которой революция вырождается в бунт, где перегретый пар взрывает «локомотив истории», неся разрушения, жертвы и социальный регресс. Но как угроза взрыва локомотивов не могла остановить объективного хода научно-технического прогресса, так и угроза вырождения революций не может остановить прогрессивных изменений, непосредственно и прямо совершаемых трудящимися на пути к «царству свободы». К тому же , как было замечено выше, не-свершение революционных действий в условиях, когда они объективно необходимы, чревато еще большими социальными потерями.
Что же касается реформ, то их можно квалифицировать как социальное творчество, шаги к освобождению Человека в рамках царства необходимости, совершаемые в рамках прежнего системного качества, но направленные на продвижение к новому. Так, на этапе, который можно назвать «закатом» экономической общественной формации, с необходимостью появляются феномены, которые, с одной стороны, подрывают системное качество мира отчуждения, а с другой - как бы добавляют ему новую, молодую кровь, помогая найти ответ на тот вызов, который бросают старому миру им же самим вызванные к жизни силы научно-технического и социального прогресса. Этой «новой кровью» и становятся элементы ассоциированного социального творчества, которые, «вливаясь в старое тело», приобретают вид реформистских переходных отношений, соединяя черты отчуждения (власть рынка, капитала, бюрократии и т.п.) и социального творчества. Именно к таким переходным формам можно отнести жизнедеятельность большинства современных общественных организаций, движений и союзов, несомненно способствующих процессу социального освобождения, но в весьма узких рамках и весьма противоречиво.
Суммируя основные тезисы этой части наших размышлений, можно сделать вывод, что основными предпосылками, которые подводят человечество вплотную к великой эпохе перехода из царства необходимости в царство свободы, являющееся прямым наследником и адекватной формой прогресса и креатосферы, и социального творчества, становятся:
(1) рост производительности труда и материального богатства, все перечисленные выше социально-экономические предпосылки нового общества, создающие необходимые основы для социального освобождения;
(2) прогресс креатосферы, самой этой деятельности – науки, искусства, социальных инноваций и нравственного багажа – всего созидательного творчества Человека как родового существа, этой деятельности и ее субъекта. Как таковая креатосфера (2.1) является импульсом повышения производительности труда, прогресса личностных качеств человека, в конечном счете – прогресса производительных сил, вплотную подводящих к необходимости скачка «по ту сторону» материального производства, к превращению творческого труда в основной фактор развития и (2.2) – основой «культурности», созидательной позитивности будущих социальных преобразований, своеобразной «прививкой» против активизма и чрезмерной гносеологической гордыни, условием адекватного постижения законов истории;
(3) борьба за социальное освобождение (идущая через серию реформ и революций к негативной свободе и далее – классовой борьбе пролетариата). Пройдя ряд ступеней, она приводит к образованию переходных форм самоорганизации трудящихся и граждан и, в конечном счете, ведет к формированию (3.1) субъекта ассоциированного социального творчества[384], способного на совершение коммунистической социальной революции. Именной в ней – в процессе качественной трансформации «царства необходимости» в «царство свободы», который займет, возможно, долгие десятилетия, если не более – субъекту освобождения действительно нечего терять, кроме цепей отчуждения. Но не потому, что он беден, а потому, что он (3.2) превращает в этой революции материальное богатство из самоцели в средство и предпосылку прогресса Человека. Именно в ней он действительно приобретет весь мир, и опять же не потому, что установит всемирную диктатуру, но потому, что откроется дорога развития ассоциированного социального творчества, позволяющего Человеку обрести (3.3) мир подлинной свободы – сознательного ассоциированного творения Истории в меру познания ее собственных законов. Это будет вместе с тем дорога в мир Добра, Истины и Красоты, наследующий развитие всего мира культуры, накопленного человечеством.
(4) В этом смысле мы можем, перефразируя К.Маркса, сказать, что мир отчуждения в силу своих внутренних противоречий сам создает силы своего снятия, своих «могильщиков»по мере прогресса производительных сил, развития креатосферы и формирования субъекта ассоциированного социального творчества (борьбы за социальное освобождение).
Так складываются предпосылки и основания генезиса нового общества. При этом авторы хотели бы специально отметить, что аспекты (2) [особенно (2.2.)], (3.1.) [особенно (в)], (3.2.) и (3.3.) во многих советских и зарубежных марксистских работах не акцентировались и не акцентируются, хотя по отдельности почти из всех тезисов (1)-(4) о предпосылках «царства свободы» можно найти в работах К.Маркса, Ф. Энгельса, В.И. Ленина и марксистов ХХ века. Мы в данном случае поставили в качестве задачи-минимум систематизацию этих тезисов и их обоснование процессом «заката» экономической общественной формации в целом.
Что же касается основных черт «царства свободы», то мы, как и все марксисты, отнюдь не намерены конструировать утопии, а посему ограничимся лишь несколькими ремарками, исследуя лишь объективные тенденции рождения «царства свободы».
Первая. Авторам хотелось бы специально подчеркнуть отличие разрабатываемой им теории общества будущего от почерпнутой из примитивных учебников и затем чудовищно вульгаризированной неолиберальной трактовки коммунизма (как общества, напоминающего всеобщую казарму с поголовной уравниловкой и изобилием примитивных материальных благ) и социализма как его первой фазы. Более того, ортодоксальная марксистская трактовка будущего как прежде всего отрицания капитализма также требует существенного развития. Для нас «царство свободы» – это, прежде всего, снятие, диалектическое отрицание всей предыстории [отчужденной жизни] человечества (в том числе – но не только – капитализма) и наследование истории креатосферы и борьбы за социальное освобождение. Это мир, где свободные ассоциации становятся адекватной социальной формой для свободной творческой деятельности, а прогресс креатосферы, диалог, полифонирование субъектов творческой деятельности становятся основным содержанием общественной жизни. Но не менее важно для нас и то, что расцвести это царство свободы может лишь на базе такого материального производства, где уровень производительности труда достаточно высок для того, чтобы свободное время индивидов и общества в целом обеспечивало простор для прогресса креатосферы как основной сферы жизнедеятельности Человека.
Вторая. Путь к этому миру будет не менее (а скорее всего – более) сложным и долгим, чем дорога от первых буржуазных революций ХVI века до мирового торжества промышленного капитализма в конце ХIХ. И начинается он в условиях, когда творческая деятельность является уделом лишь относительно небольшой части человечества. Хотя в настоящее время ее ростки пронизывают труд широкого круга людей массовых профессий – и квалифицированного рабочего, и педагога, и врача, а не только ученых и художников. В США так называемый «креативный класс» составляет всего 30% занятых. Если же мы предположим снятие противоречий глобализации и прекращение паразитических расходов, вызываемых милитаризмом, финансовыми спекуляциями, искусственно раздуваемым массовым потреблением, то ныне это будет около 1/3 занятых[385]). И все же это будет меньшинство работников. Поэтому мы можем предположить, что на протяжении ближайшей эпохи общедоступной творческой деятельностью окажется только социальное творчество во всем его многообразии: от новаторства на рабочем месте, самоуправления в бригаде или микрорайоне до изменения фундаментальных основ жизни общества[386]. Более того, как бы ни сокращался в дальнейшем удельный вес материального производства и репродуктивного труда, они всегда будут играть роль основы «царства свободы».
В силу сказанного правомерно выделение двух фаз в развитии «царства свободы» (они не случайно корреспондируют с идеей двух фаз коммунизма в классическом марксизме) – формального и реального освобождения труда. На первой освобождение и общедоступная творческая деятельность оказываются характерны лишь для социальной сферы, формы; содержание труда основной части членов общества остается репродуктивным. В этом случае мы можем говорить о формальном освобождении труда (по аналогии с формальным подчинением труда капиталу на доиндустриальной стадии развития капитализма). Именно с него, с социального освобождения единственно может начаться дорога к общедоступному творчеству; вне социального освобождения творчество останется уделом меньшинства, которое при этом будет вынуждено в этой своей деятельности постоянно противостоять (или подчиняться) системе отчуждения.
И лишь по мере прогресса творческого содержания деятельности вширь и вглубь освобождение будет становиться реальным, когда содержание деятельности и ее общественная форма будут адекватны друг другу, снимаясь в едином качестве диалога, «полифонирования». Но это лишь прогноз далекого будущего...
Сформулированный выше подход к проблемам предпосылок будущего общества (коммунизма) и тех задач, которые оно объективно должно решить, его трактовка как единого (имеющего единую природу) интернационального нелинейного и противоречивого процесса трансформации мира экономической необходимости, отчуждения в «царство свободы» позволяет, помимо акцента на преемственности и переходности, выдвинуть достаточно простой критерий «социалистичности» той или иной социальной системы: она должна обеспечивать более высокую меру экономической эффективности и свободного гармоничного развития человека, нежели капитализм[387].
Трактовка социализма как переходного процесса, главным «энергетическим потенциалом» которого является ассоциированное социальное творчество, позволяет дополнительно обосновать тезис об отмирании политических форм (в частности, партий, государства и вообще принципа представительной демократии) и развитии базисной демократии и самоуправления как направлениях, характерных для всех трех «потоков» («русел») социализма (социалистически ориентированных реформ в «странах капитала», социалистических движений, социалистических обществ).
Слагаемые базисной демократии включают:
(1) последовательную и наиболее полную реализацию всех международно признанных прав и свобод человека (свобода слова, совести, митингов, собраний, создания политических и общественных организаций и др.);
(2) всеобщее развитие производственного (в разной мере на предприятиях с разными формами собственности) и территориального самоуправления как основных базисных форм ассоциирования населения;
(3) отмирание политических партий (представляющих отмирающие классы), все в большей мере действующих через массовые демократические организации, органы самоуправления и т.п., и постепенно сливающихся с ними.
(4) превращение массовых демократических организаций и движений (профсоюзных, женских, экологических, потребительских) в полновластных субъектов регулирования общественной жизни;
(5) формирование законодательной власти по принципу представительства депутатов от низовых ассоциаций (органов самоуправления) с императивным мандатом (правом отзыва, замены и т.п.), подчинение исполнительной власти (правительства) законодательной; избрание независимой судебной власти при отсутствии президентского или аналогичных институтов;
Тем самым мы можем сказать, что будущий социализм все в большей мере вырисовывается как «социализм гражданского общества» – теоретическая модель, разработанная и получающая определенные практические импульсы для своего подтверждения в Латинской Америке.
В своем развитии, как показывает новейшая история, социализм проходит как минимум следующие этапы.
Первый, связанный с потенциальной возможностью начала социалистических преобразований в условиях развитого индустриального, государственно-монополистического капитализма. Его противоречия привели к серии социалистических и национально-освободительных революций, но завершились вследствие ряда объективных причин генезисом «мутантного социализма».
Второй этап, ознаменовавшийся кризисом мирового капиталистического хозяйства в первой половине XX века (Великая депрессия, фашизм, Вторая мировая война), был связан с появлением новых предпосылок социализма, прежде всего – с объективной необходимостью социализации и гуманизации (а не только государственного регулирования) мирового капиталистического хозяйства. Ответом на этот вызов XX века стали социал-демократические реформы и переход к «обществу 2/3» в развитых странах после провала попыток разрешить эти противоречия путем фашизации, а не социализации.
Третий этап, связанный с новой волной в технологической революции, был ознаменован компьютеризацией, миниатюризацией и гибкостью технологий, возрастанием роли индивидуальных новаторских способностей и инициативы. Постклассический капитализм отреагировал на это возрождением традиции либерализма при одновременном усилении власти крупнейших глобальных игроков. По сути дела, это иррациональная реакция, использующая достижения НТР преимущественно в превратном секторе и дающая лишь незначительный прогресс даже в области роста потребления, не говоря уже о культуре.
Сейчас, в условиях развертывания первого всемирного экономического кризиса нового века, мы оказываемся на границе нового этапа. Но о его характеристиках пока говорить еще рано…
Вместо этого мы обратимся к некоторым аспектам пролемики с нашими коллегами по постсоветской школе критического марксизма.
Методология и теория исследования социализма: некоторые полемические заметки
Полемика внутри относительно недавно сформировавшейся постсоветской школы критического марксизма по проблемам методологии исследования и теории социализма во многом продолжает традиции хорошо известных международных и отечественных дебатов по различным аспектам данного проблемного поля. И в то же время она имеет свою специфику, о которой собственно и пойдет речь ниже.
Из всего круга вопросов я выделю только два наиболее значимых (естественно, с точки зрения автора): о возможности генезиса социализма на неадекватном базисе и соотношении социально-экономических и социо-культурных аспектов социалистических трансформаций.
к вопросу о методологии решения проблемы развития ростков социализма на неадекватном базисе (была ли октябрьская революция социалистической?)
Поставленный выше фундаментальный вопрос о возможностях развития социализма в условиях, когда для генезиса «царства свободы» еще не вызрели достаточные предпосылки, уходит своими корнями в полемику об объективной обусловленности и социалистической природе Октябрьской революции 1917 года – полемики, начавшейся еще накануне этих исторических событий. В 2007 году, в связи с 90-летием революции, они вновь обнажили всю свою актуальность, которая оказалась вдвойне велика в контесте попыток продвижения к социализму в Венесуэле, а так же споров о возможностях социалистической эволюции Кубы, Китая, Вьетнама – стран, чей уровень развития следует отнести скорее всего к периоду неравномерного перехода к развитому индустриальному обществу. А этот уровень, как показал опыт распада СССР, скорее неадекватен для социализма...
В рамках нашей школы главным критиком, казалось бы, незыблемой в рамках прежней советской традиции тезы об Октябрьской революции как социалистической стал М.И.Воейков (с некоторой частью из них солидаризируется отчасти и А.И.Колганов)[388]. Развивая тезисы А.Грамши, Р.Люксембург, ряда представителей международного троцкистского направления и т.д., он доказывает, что по своим реальным результатам и реальным движущим силам Октябрь 1917 года был продолжением Февраля, частью единого процесса буржуазной экономической, социальной и даже технологической революции в России. Соответственно, ключевым выводом автора является положение о буржуазной (в общем и целом) природе «реального социализма».
Основные аргументы М.И.Воейкова в принципе известны: главным субъектом революционных событий не мог быть пролетариат (он был крайне малочислен в России) и он им не стал. Главные задачи, которые действительно решила революция, были буржуазными (индустриализация, урбанизация, ликвидация неграмотности и т.п.). Социально-экономические отношения, господствовавшие в СССР, трудно назвать социалистическими, ибо мера отчуждения человека от труда, его средств и результатов была в условиях этой системы едва ли не выше, чем в условиях «классического капитализма». Следовательно, делает вывод профессор Воейков, эта революция объективно была буржуазной. Оригинальным в данной постановке является дополнение, которое делает этот автор: акцент на недостаточности для развертывания социалистического проекта даже тех материальных условий, которые сложились в СССР в условиях т.н. «развитого социализма» – с одной стороны, выделение многих прогрессивных достижений (а не только глубочайших негативных явлений) в практике реального социализма – с другой. Последние два тезиса еще в большей мере характерны для А.И.Колганова.
С ним активно спорит Б.Ф.Славин, акцентируя внимание на социалистических слагаемых революции[389]. Это и природа партии большевиков, других левых партий, совершавших революцию, и содержание многих социально-экономических преобразований (не только национализации, но и планирования, социальных гарантий и т.п.), и новый тип человека, возникшего в результате победы этой революции, и самосознание ее субъектов и др.
С этими аргументами трудно не согласиться, но, тем не менее, они мне кажутся недостаточными. Они доказывают, прежде всего, то, что и в самой революции, и в системе, возникшей после ее свершения, были реальные ростки нового, посткапиталистического общества. Это доказать можно, и с этим, в конечном итоге, согласится если не Воейков, то Колганов.
Гораздо сложнее доказать, что действительное содержание Октябрьской революции было социалистическим. И здесь я хочу обратиться к некоторым теоретическим положениям о природе революции, высказанным выше.
Как было специально подчеркнуто в предыдущем разделе текста, главным критерием социальной революции является пробуждение к жизни массового социального творчества. И Октябрьская революция действительно стала источником такого творчества низов. она вызвала к жизни созидание самими трудящимися новых социальных форм, несших в себе ростки (именно ростки – иного и не может быть в исходном пункте нового общества, каковым является революция) отношений нового общества.
Этот тезис, конечно же, требует подробного историко-документального обоснования, но даже исторически не слишком просвещенный исследователь знаком с примерами десятков тысяч новых форм социальной организации, созданных еще в годы Гражданской войны, а уж тем более – в 20-е годы. Они создавались везде. В экономике ими были коммуны и реальные кооперативы, программы долгосрочного экономического развития (ГОЭЛРО) и формы всенародного учета и контроля… В политике ими стали Советы и массы новых общественных организаций и движений; по размаху форм социально-политической и иной самодеятельности (того, что ныне называется «grass-roots democracy») СССР первых 10 лет революции не знает себе равных. В общественной жизни и культуре это пробуждение к жизни миллионов «рядовых» граждан, участвовавших в ликвидации беспризорности и неграмотности, строительстве дирижаблей и спорте, создании новых художественных объединений и театров, немыслимом ни до, ни после размахе художественной самодеятельности при огромном взлете профессионального искусства…
Да, все это было сопряжено и с многоукладностью нэповской экономики, и с растущей бюрократизацией политической системы и т.п. Да, все это социальное творчество базировалось на отсталых производительных силах и решало задачи, лежащие в общем и целом в рамках буржуазного горизонта (от электрификации до массовой физкультуры). Но решало оно их на основе новых, посткапиталистических форм организации. Эти формы творили новые субъекты – по-новому (ассоциации) взаимосвязанные новые (по своим ценностям и мотивам) люди. Видимым символом этого процесса стала радостно-приподнятая, романтически-энтузиастическая атмосфера, бывшая не единственной, но господствующей социальной музыкой революционной эпохи.
Более того, это была атмосфера ускорения социального времени («Время – вперед!» – это не просто имя музыкального произведения, это ритм эпохи) и открытия новых пространств – Неба (повальное увлечение авиацией), Севера и т.п.
Так мы в практике первого десятилетия Октября находим еще три признака социалистической революции: романтическое сотворение ее просыпающимися к новой жизни низами; музыкальность и праздничность; ускорение социального времени, спресованность и одновременно открытость социального пространства.
Наконец, это была и культурная революция: Октябрь дал начало новому культурному процессу, имеющему очевидно пост-капиталистическую природу, что доказала в своих работах Л.А.Булавка[390].
Вот почему я берусь утверждать, что диалектика Октябрьской революции несводима к однозначной оценке: «буржуазная – социалистическая».
Да, она на капиталистических (подчас даже ранне-капиталистических) основаниях решала задачи, которые в принципе должна была решать капиталистическая система. Но она решала их не-капиталистическими методами и вызывая к жизни не-капиталистические социальные формы, что привело, в частности, к тому, что и сами эти буржуазные задачи были решены иначе.