Ноябрь вляпалась, влипла, влюби-и-и-илась!

Конечно, мы с Пией обсуждали, что значит влюбиться. Это она начала придумывать и вспоминать всякие смешные слова, похожие на это, и всю физру мы распевали такие вот песенки:

Я влипла, я влюбилась, влимонилась, влепилась,

А ты в меня не втрескался, не втюрился, не врезался.

Наверно, это было осенью, в ноябре. Мы тогда только что поняли, как хорошо нам вместе. Казалось, мы обе ужасно рады, что нас теперь двое. Уверена, Пия чувствовала то же самое. Она всегда была одиноким волком, но не по своей воле. Она ни разу мне об этом не говорила. Однажды она назвала меня уродом. Я с удивлением вытаращилась на нее, и тогда она добродушно добавила: «В мире, где полно придурков, приятные люди воспринимаются как уроды – чисто статистически». С тех пор, желая сделать друг другу приятное, мы дразнились: «Уродка! Мутантка! Идиотка! Статистическая ошибка!» Думаю, если сегодня кто-то обзовет меня уродом, мне даже будет приятно.

Нечто неуловимое, то, что я до сих пор не могу перебороть или облечь в слова, так и ушло вместе с ней. Пия по-прежнему остается для меня живой и веселой, такой же опасной для всех парней в школе. Что касается последних, здесь она была совершенно всеядна.

Я просто-таки вижу, как она наповал сражает взрослого самца одним только взглядом, одним легким пинком, а потом, пожевав и выплюнув косточки, оставляет его в весьма потрепанном состоянии с испорченным аттестатом, потерявшим счет времени, и легкой походочкой отправляется навстречу новым приключениям, никогда не оглядываясь. Несмотря на это, все бойфренды Пии надеялись, что в один прекрасный день она к ним вернется, и случалось, рассеянно потрепав кого-то из них по подбородку, она дарила счастливцу многозначительный взгляд, которым он жил в течение многих недель.

Иногда она выбирала кого-то из выпускников.

– Я ищу образ отца! – говорила она.

Иногда могла всю ночь напролет играть в ролевые игры с шайкой четырнадцатилетних мальчишек, которые еще до рассвета успевали влюбиться в нее до безумия.

Мне даже кажется, это из-за Пии целая параллель парней стала вкачивать в себя стероиды, чтобы нарастить мускулы, которыми потом можно будет поигрывать, когда она пройдет мимо.

Другая разновидность помешательства представляла собой массовые походы парней в кино – только потому, что Пия сказала кому-то, будто питает слабость к креативным, интеллектуальным мальчикам.

Они смотрели черно-белое кино по-немецки и без субтитров, а потом, когда хотели обсудить с ней увиденное и продемонстрировать свой интеллект, Пия лишь глупо хлопала ресницами, говоря, что ничего, кроме диснеевских мультиков, отродясь не смотрела.

«Как тебе это удается?» – завистливо спросила я, когда мы узнали друг друга поближе. Пия никогда не была красоткой, правда, она и не пыталась внушить обратное ни себе, ни другим. Она была высокой, плоскогрудой, широкоплечей, тощей, а во рту у нее, казалось, красовались чуть ли не сорок восемь зубов. Одежда у нее была такая, словно она принимала в ней ванну, а потом спала. Волосы, похоже, кто-то подровнял садовым секатором. Не думаю, что Пия сулила парням сексуальные оргии, дабы привлечь их внимание. Нет, для этого были другие девчонки, которые не многого добивались своей доступностью. Так как же ей это удавалось?

«Я просто беру их под уздцы, и все!» – ответила она, наметив очередную мишень. В среднем для этого ей требовалось двенадцать минут, однажды мы засекали. Через двенадцать минут они уже бубнили что-то о свидании или барахтались на крючке, не в силах отвести от нее глаза.

Как-то раз мы пробрались на крышу корпуса, где проводились уроки химии, и лежа подсматривали через окно сверху за девчонками из выпускного класса. Вся компания была занята наведением марафета. Корча рожи, они подводили губы, поправляли прически и делали друг другу начес, поливали себя лаком для волос, мазались гелем, приводили в порядок одежду, грызли или подпиливали ногти или на худой конец подсчитывали съеденные калории. Со стороны девчонки напоминали куриный выводок, чистивший перышки. Но они отнюдь не были курицами, со многими из них мы были знакомы и знали их как совершенно нормальных и полноценных человеческих особей..

– Вот дурочки, а? – задумчиво сказала Пия, словно говорила сама с собой. – Дело не в том, как на тебя смотрят другие, а в том, куда смотришь ты сам!

– Ну же, давай, научи меня! – страстно застонала я.

– Нужно бросать взгляды, словно наживку, а потом остается только подсечь добычу. Иногда это немного напоминает японское единоборство, ну, то самое, ты знаешь, там еще борцы одеты в старые простыни. Если парни идут в атаку, ты следуешь за ними в том же направлении и используешь их собственные ресурсы, тогда рано или поздно они сами споткнутся.

– И будут лежать на полу до тех пор, пока ты не отрежешь им головы и не развесишь у себя на стене, – продолжила я. – Ты из тех женщин, которые могут заставить парней пить шампанское из твоих туфелек, хотя по тебе так сразу и не скажешь. А что за единоборство? Расскажи хотя бы, как сделать так, чтоб они пошли в атаку? Наверно, мне придется для начала разгромить их в пух и прах, прежде чем они вообще обратят на меня внимание. И что значит бросать взгляды, как наживку? Если они не смотрят на меня в ответ, то как я буду вытягивать добычу? Мне что, покрепче хватать их за причинное место и тащить в какой-нибудь укромный уголок? Не сомневаюсь, Бетте именно так и поступает! Да я не могу даже говорить с ними, не заикаясь, не знаю, что делать с руками и ногами. Скажи, как быть тем, у кого руки трясутся и потеют, а кожа идет красными пятнами.

– Я работаю над тем, чтобы они пили шампанское из моих кроссовок, – сказала Пия, улыбнувшись своей огуречной улыбочкой. (Звучит смешно, но эта улыбка и вправду была красивой и даже немного загадочной.)

– А моя мама могла бы заставить их пить шампанское из своих резиновых сапог. При этом она пускает в ход крайне скромный арсенал, здесь я перед ней преклоняюсь! Томно взмахнет ресницами, слегка вздохнет – и дело в шляпе. Все мужики валяются кверху лапками. Особенно папа, хотя уж он-то мог бы привыкнуть. Вьется вокруг нее, словно измученный мартовский кот, напрочь потерявший рассудок.

Внезапно Пия погрустнела. Ее родители развелись совсем недавно.

В ее голосе звучали нотки раздражения и злобы, когда она говорила о «мужиках» – да-да, о них, родимых, так сказать, о мужчинах. Обычно так говорят про мусор: он есть, без него никуда, но радости в этом мало.

Я хотела немного приободрить ее.

– В одном английском журнале я читала, что губы должны быть влажными, а ноздри – нежно трепетать, а еще надо все время смотреть на нижнюю губу мужчины, полуприкрыв глаза, – сказала я. – Я уже пробовала на прошлой школьной дискотеке. Но парни меня за версту обходили. Как думаешь, почему?

– Наверняка ты все перепутала. Ноздри были влажными, а губы, наоборот, трепетали, – сказала Пия. – А может быть, они видели только девчонку, которая пускала слюни и, пыхтя, косила глазами. Скажи спасибо, что они не вызвали психиатрическую «неотложку» и не отправили тебя в желтый дом!

Солнце вышло из-за туч, Пия снова была в приподнятом настроении.

– Будешь у меня в подмастерьях! Вляпалась, вонзилась, втрескалась, влюбилась!

ОСЕНЬ

Осень выдалась необыкновенно холодная. Уже в ноябре с неба повалил густой мокрый снег. Он лежал на проводах, поэтому у нас часто случались перебои с электричеством, радио с электронными часами то и дело отключались и все опаздывали в школу и на работу.

Мой младший братец Фунтик выклянчил себе кролика, и в квартире воцарился странный запах. Я попыталась выпросить немного новых шмоток, но у мамы случился приступ экономии, она хотела отложить из зарплаты деньги на экзамены по вождению. Поэтому она предприняла попытку – первую и последнюю – сшить мне платье. Но случайно скроила два переда. Деньги кончились, мне хватало только на зимнюю куртку в дешевом магазинчике индийской одежды. Пришлось довольствоваться секонд-хендом.

Я пошла на второй курс гимназии. В моем классе было двадцать семь человек, одна из них – ученица по обмену из Колумбии. Мы были к ней очень добры, гораздо добрее, чем обычно бываем друг к другу, – надо ведь показать, что мы не расисты. Учеба шла своим чередом, без особых происшествий. Обычно я на такие вещи внимания не обращаю, но тут я подумала: «Надо же, сижу я здесь и учусь тому-сему понемножку, а рядом сидят они и учатся тому же самому, и как же странно, что мы так мало с ними пересекаемся…»

Я подрабатывала на главной ярмарке, упаковывая товары в конце недели. Иногда убиралась в гостинице. Таким образом я заработала денег на косметику, соленую соломку, рождественские подарки и походы в кино. И еще на синие сапоги на высоком каблуке, которые мне были малы на размер, я их так ни разу и не надела.

Бабушке исполнилось шестьдесят пять, и она устроила потрясающую вечеринку. По всему дому были развешаны мигающие дискотечные лампочки, в саду жарился шашлык и стоял целый ящик розового русского шампанского, о происхождении которого бабушка говорить отказалась.

Мама много работала, но однажды вечером, получив свою первую зарплату, я пригласила ее в кино на слезливый фильмец. Когда зажегся свет, мы обе сидели с опухшими глазами, полными слез, держась за руки, и потом она угостила меня чикен-бургерами.

Я читала по очереди «Пеппи Длинныйчулок», Маргарет Этвуд, еженедельники, Карин Бойе и разучивала аккорды на гитаре.

ДЕКАБРЬ
«Просто супер»

В школе у нас принято доводить стокгольмцев. Нам кажется, это приятный и полезный вид спорта, который поддерживает баланс в нашей стране. К нам сюда приезжает куча стокгольмцев со своими родителями, которые таскаются по всей стране ради карьеры – военные, учителя и всякие такие.

Стокгольмцев можно отличить по тому, что когда они говорят «город», то имеют в виду Стокгольм.

Они сочувственно посмеиваются и закатывают глаза, когда видят что-то провинциальное, а провинциальное им видится всюду.

Иногда они, наоборот, бывают преувеличенно милыми, вскрикивают от удивления, глядя на самые обычные вещи, такие, как пять пар финских санок, стоящих возле входа в супермаркет «Консум». (Даже не знаю, что меня больше бесит.)

Стокгольмцы, переехавшие к нам недавно, держатся вместе и пытаются не обращать внимания на местных. Я умиляюсь до слез, когда они треплются друг с другом, делая вид, что остальных семисот учеников просто не существует.

Иногда они все-таки позволяют себе милостиво снизойти до нашего уровня и рассказать, как выглядит мир в окрестностях столичного Нюбруплан. Им, как и нам, прекрасно известно, что спутниковое телевидение и канал МТУ вещают на всю страну, но все же им кажется, будто столица – это волшебное и особенное место и те, кто его видел и в нем жил, – совершенно другие люди.

Пия считает, что Швеция страдает водянкой головного мозга. Стокгольм – это раздувшаяся голова, непропорционально большая по сравнению с телом, и гордиться здесь нечем, такие вещи надо лечить. Это относится и к ней самой, потому что когда-то Пия переехала сюда из Стокгольма.

Как-то раз, в начале декабря, какой-то несчастный стокгольмец имел неосторожность проходить мимо нас с Пией на перемене. Помню, я видела, как этот парень ухмылялся, глядя на рождественские гирлянды на улице Эспланаден, – он явно ожидал большего.

Есть такие люди, которые идут, неподвижно глядя вперед, словно пожиная урожай взглядов, которыми их одаривают со всех сторон, и прекрасно знают, что все на них смотрят. Парень был как раз из таких. Это был стильный чувак, так считал не только он, но и мы.

Пия тут же подставила ему ножку.

Он еле удержался на ногах и уже готов был вмазать ей по полной программе, когда она на него посмотрела. Затем просто кивнула на свободный стул, и он сел, не сводя с нее глаз.

Пия улыбнулась.

Он был похож на корабль, пробитый насквозь торпедой.

Наконец он вздрогнул и посмотрел на наши баночки с кока-колой и крошки от марципанов. На лбу у него была написана реплика в духе: «Bartender, another one for the ladies»,^[2] но с марципанами это не годилось.

– Бросай кости, – нежно сказала ему Пия, изображая норландский диалект, каким она себе его представляла.

– Чего? – с глупым видом переспросил красавчик стокгольмец.

Улыбнувшись, Пия ответила, снова коверкая слова на манер диалекта.

– Ну вы девчонки, даете, просто нереал! – засмеялся он, выговаривая слова на стокгольмский лад. – Фиг вас поймешь!

Пия спросила, как мне этот тип.

Я ответила на местном сленге, что парень – супер. И мы обе вопросительно на него посмотрели. (Если вы родом не с севера, то даже не пытайтесь понять нашу речь, все равно ничего не получится.)

Он покраснел и заерзал на стуле.

– Вы тут все такие спокойные, – пробормотал он.

Приехали. Вы часто слышите это слово применительно к норландцам? Доколе несчастных норландцев, самых нервных людей во всей Швеции, будут считать «спокойными»?

Мы вытянулись в струнку на своих стульях и стали немного раскачиваться. Пия тихонько запела, не раскрывая рта.

Красавчик с ужасом посмотрел на нее. Пия пела все громче и громче. Народ за соседними столиками стал оборачиваться. А она продолжала раскачиваться, постепенно пение перешло в вой с непонятными словами.

Стокгольмец в страхе замахал руками. Пия закрыла глаза и запела еще громче. Он встал и заковылял прочь. Похоже на этот раз он понял, что мы далеко не такие спокойные, как кажется на первый взгляд.

– Лох стокгольмский, шуток не понимает, что тут поделаешь! – крикнула Пия ему вслед, подражая норландцам. Кругом заржали, а красавчик скрылся в дверях, стараясь держать осанку.

– Он ведь ничего плохого не сделал! – сказала я.

– Это его не оправдывает, – ответила Пия.