АПРЕЛЬ Власть в клетчатой шапочке

Хоть я и обходила Хенрика за версту, не скажу, что в школе его считали заморышем. У него была своя ниша.

Во всей параллели один только Хенрик был политически сознательным юношей. Обычно он читал доклады о рыночной экономике. Говорят, он даже читает передовицы и биржевые сводки в газетах.

Другим политически сознательным человеком был Магнус, который выступал за рабочий народ. (Я так понимаю, рабочий народ – это те, кто ходит в кожаных куртках, носит в заднем кармане гаечный ключ и не может отмыть руки от машинного масла.)

Мне всегда казалось, что меня эти разговоры не касаются. Да и остальным девчонкам тоже, мы не участвовали в этих дискуссиях.

Но однажды меня угораздило попасть в самую гущу событий.

Разумеется, все из-за Пии. Дело было в начале апреля. Мы уже полчаса сидели в школьной столовке, изучая газеты в поисках интересных статей, которые можно было бы обсудить на обществоведении.

– Что за дурацкая мода! – возмутилась Пия, ткнув пальцем в фотографию, на которой был изображен премьер-министр в спортивном костюме. – Теперь не разберешь, где члены правительства, а где забулдыги из глубинки. То ли дело раньше! Король был в короне, владелец фабрики носил высокую шляпу, курил сигару и держал слуг. Это гораздо честнее, чем притворяться, будто все равны только потому, что раз в три года мы можем проголосовать на выборах. Премьер-министр не должен носить спортивный костюм!

Сидевший неподалеку Магнус, вздрогнув, уставился на Пию. Он тихонько кашлянул, давая понять, что сейчас прозвучит серьезное выступление.

– Значит, ты считаешь, нам надо вернуться к самодержавию? Пусть король безнаказанно рубит головы непокорным крестьянам? А торпари^[4] пусть стоят на пороге с протянутой рукой и по любому поводу клянчат разрешение у землевладельца?

– Да при чем тут это? – миролюбиво ответила Пия. – Я просто хочу видеть, кому принадлежит власть. Понимаешь, а вдруг они ходят среди нас, как обычные смертные? Вот встречу я в Стокгольме на улице какого-нибудь коротышку, а он владеет половиной всей экономики Швеции. В перерыве за чашечкой кофе он переводит деньги за границу, и твой папа теряет работу, а ты разоряешься. Пусть хотя бы носит мантию, подбитую мехом, чтобы я знала, кто это такой, и могла бы поговорить с ним так, как он того заслужил! Ну или перья нацепит на голову и ходит со слугой, который обмахивает его пальмовыми ветвями.

Магнус был в замешательстве. Мантия? Пальмовые ветви? Он решил просветить Пию.

– На самом деле ты говоришь о вещах, в основе которых лежат проблемы демократии… – заговорил Магнус с важным видом. Продолжить он не успел, потому что Пия была не из тех, кто любит, чтобы ему объясняли смысл его собственных слов, особенно если ты еще не закончила свою мысль.

– А что, очень практично, – продолжила она, словно не слыша его. – Возьмем, к примеру, наш город. Допустим, какое-нибудь крупное предприятие захочет начать здесь свою деятельность. Политики решат отломить половину от центра и проложить прямо через городской парк шестиполосную магистраль. Библиотекам и детским садам деньги давать перестанут, потому что строительство обойдется очень дорого. Вот тогда мне хотелось бы, чтобы людей, которые приняли это решение, можно было как-то отличить от других. Скажем, по клетчатой шапочке с бахромой из маленьких шариков. Тогда я могла бы устроить засаду возле входа в их сад. Или напасть на них в бассейне, а может, в Торговом центре и сказать заодно пару ласковых, пока время есть. А не ждать еще три года до следующих выборов, тогда как парк покроется метровым слоем бетона.

Вдруг я заметила, что к нашему столику тащится Хенрик. Он встал рядом с Магнусом. В кои-то веки они выступали на одной стороне.

– Ты все валишь в одну кучу! – начал он, как мне показалось, пренебрежительным тоном. – Отчасти это информационная проблема: как получить доступ ко всем данным и иметь в своем распоряжении все факты? Ты небось думаешь, у политиков есть колоссальная свобода действий, а на самом деле они ограничены бюджетными рамками..

Не удивлюсь, если мы увидим этого джентльмена на экране телевизора в новостях лет эдак через двадцать!

– Ничего я не валю в одну кучу! – взревела Пия. – Все эти шишки в спортивных костюмах только и делают, что говорят: «мы» должны делать то-то, «мы» не имеем средств на се-то, будто мы с ними друзья или братья. Вот только «мы» здесь совсем ни при чем! Поэтому я хочу, чтобы все они носили клетчатые шапки и я могла сразу узнать их в толпе. Им подавай новую трассу для БМВ, а мне нужна библиотека, в которую я езжу на велосипеде! А еще я хочу, чтобы у нас была большая социальная служба для стариков и мне не пришлось бы превращаться в сиделку и тратить свои лучшие годы на то, чтобы носиться с горшками, разрываясь между моими стариками родителями!

Хенрик воздел руку, словно пытаясь заставить ее замолчать.

– На сегодняшний день ситуация такова, что мы не можем заработать себе на жизнь, ухаживая за другими людьми, понимаешь? Нам нужна настоящая работа! Хотим мы того или нет, но политикой движет рыночная экономика…

Он еще много чего говорил в том же духе и при этом улыбался! Самодовольный придурок, подумала я. В конце концов мое безнадежное отвращение к Хенрику сделало свое дело. Шлюзы открылись, и я даже привстала на стуле.

– Хенрик, будь так любезен, объясни мне одну вещь. – Я склонила голову набок. – Что такое рыночная экономика?

Он смущенно запнулся и покраснел.

– Ну это как бы такие принципы, которые управляют экономическим…

– Я имею в виду то, насколько она вообще подвержена закону всемирного тяготения? Или это нечто сверхъестественное? Некие Силы, которые правят Вселенной, и человеческая рука здесь вообще ни при чем?

– Не понимаю, к чему ты клонишь? – пробормотал Хенрик с несчастным видом.

– Как к чему! Если это что-то естественное, значит, его можно записать в виде формулы, е равно эм це в квадрате, сам знаешь, и отправить прямиком в учебник по физике. А если это из области сверхъестественного, то нам надо открыть здесь небольшую церквушку, а тебя назначить пастором. Коленопреклонение, глядя на биржу, – три раза в день, мессы, в духе «Токио плюс ноль целых, пять десятых… Нью-Йорк, минус один…»

Народ засмеялся, Хенрик покраснел.

– Но если все так, как я подозреваю, – продолжила я, – то за рыночной экономикой стоят реальные люди. Они зарабатывают огромные деньги на своих биржевых скачках. Эти люди сочиняют законы, по которым нерентабельно все то, что делает жизнь обычных людей удобнее и приятнее – например, дешевое медицинское обслуживание, хорошие школы, социальные службы и так далее, – и они вычеркивают все это из жизни, а вместо этого производят танки и пушки!

У Магнуса челюсть отвисла. Не зная, что возразить, он хватал губами воздух с таким видом, будто я у него что-то украла. А Хенрик набрался храбрости и сказал:

– Что за фантазии, посмотри на вещи реально! Рынок просто отражает наши истинные потребности. Если б не было спроса, то все это не стали бы производить, ведь это и есть рыночная экономика. И они, между прочим, платят за то, чтобы ты была сыта и одета! Мы производим пушки и автомобили, которые продаем за рубеж!

– А ты подумал о тех, кто оказывается на другом конце этих пушек? О тех, кто получает гранатой по башке? О тех, кто забесплатно пашет на банановых плантациях ради нас, вместо того чтобы добывать еду собственным детям? Их гораздо больше, чем просто «мы», у которых есть «истинные потребности». Но ты, Хенрик, продолжай в том же духе, отстаивай рыночную экономику. Авось будешь в школу на «феррари» ездить и носить шелковый галстук с ручной росписью!

Тут все уже откровенно заржали. Вообще-то Хенрик совсем не похож на молодого льва с финансовой биржи. Не знаю, почему он все время их так упрямо защищает, словно старый бульдог.

Народ стал расходиться. Было уже не смешно. Хенрик сидел, опустив голову, и щелкал шариковой ручкой. Вдруг я заметила, что его темные волосы как-то странно подстрижены, как если бы его стригла мама, которая не особо умеет это делать. Манжеты и воротничок на рубашке обтрепались, будто их стирали много раз. Я подумала, что нечасто видела Хенрика в разных рубашках.

Н-да, сложно было представить его за рулем «феррари» и в шелковом галстуке. Поэтому все и смеялись.

Вот, оказывается, почему шутка получилась удачной.

Пия посмотрела сначала на него, потом на меня. Затем, поджав губы, призывно кивнула в сторону Хенрика. Она считала, что мне надо поговорить с ним.

– Ты думаешь? – пропищала я.

Она не ответила, но хрюкнула так, будто была не на шутку больна.

Я знала, Пия имеет в виду, что, если я сейчас не закрою эту тему, мне самой потом будет не по себе. Мне вдруг подумалось, что мы с Пией понимаем друг друга без слов, нам достаточно одних только жестов. Мысли у нас были одни и те же, к тому же мы прекрасно знали друг друга. Так мне казалось. Словно мы были сиамскими близнецами с общим кровообращением. Когда одного из них отрезают, никакой гарантии, что другой выживет.

Делать нечего. Я подошла к Хенрику и села рядом.